Вымыслы

С) В парк! В Нью-Джерси! К чёрту на рога! Только подальше отсюда!

Вы бывали когда-нибудь в Нью-Джерси? Опять это одностороннее общение, впрочем, не такое уж и «одностороннее», но явно какое-то ущербное, ведь ваш ответ я услышу позднее, не исключено, что после своей жизни… Вы ответите: «Нет, знаете, – не довелось» или «Естественно, и не раз!», и пуститесь в долгое, утомительное воспоминание, и так увлечётесь, что я опять удалюсь от вас, перестану существовать. Но как же быть с настоящим моментом? Кто ответит мне прямо сейчас, без ужасающей задержки, обыкновенным человеческим голосом?! Что за наваждение! Или это и есть реальная жизнь писателя?!

Пропасть между читателем, пропасть между собственными персонажами. Но если разобраться, то не такая уж и огромная пропасть, между нами – я так досконально знаю своих героев, а в Дженнифер я просто влюблён… Какая же это пропасть! Осталось лишь из невидимки, из тени превратиться в обычного человека… В конце концов, моя повесть понятна мне, изучена мной, как старая квартира, в которой нет больше ни уголка, не заполненного мной. Всё в моей повести мне дорого, я – король положения! Овладеть Дженнифер в реальности невозможно, этой девушке, уставшей от лишений, нужна стабильность, нужны деньги… В моей повести этих денег хватит на несколько счастливых жизней, на все прихоти моей любимой женщины, на все мои желания. Я знаю, где спрятано моё блаженство! Только я и Том, какой-то жалкий хакер, взламывающий коды, ворующий программы, вечно идущий по краю. Пора появиться! Настал мой час!

7

A)  Дженнифер вышла из дома, и тут же со всех сторон на неё потекла, навалилась, обрушилась весна, ещё без листьев, без достаточного количества календарных дней, но самая настоящая весна! Это нечто необъяснимое, заполняющее лёгкие, почти пьянящее, торжественное, неизбежное… Столько лет она жила, не видя этого, не зная этих запахов, словно лишённая всех пяти внешних чувств. Теперь она очнулась, она празднует собственное обоняние, как дар, как талант. Ей не хочется курить, а про кокаин думать противно, всё же зависимость ещё есть, но выбор сделан. Она будет до конца своих дней молиться на Тома… И сегодня с утра он говорил о любви, и они устроили нечто зверское, его кожа, запах…

С) Она дойдёт до следующего угла и столкнётся со мной. У неё превосходное настроение, она не откажет застенчивому господину средних лет в маленькой любезности, она с удовольствием поможет выбрать букет цветов, с ещё большим удовольствием примет цветы, понравившиеся ей (Том сделал мне подарок, он никогда не дарил Дженнифер цветов, а она, как всякая женщина…).  Потом, раз уж она попала в мой первый капкан, мы, разговорившись, отправимся ко второму пункту – крошечному уютному ресторанчику, где у нас выяснится масса общего, сыграющего главную сближающую роль. А там, разумеется, мы договоримся о следующей встрече…

A)  Я думаю, вот этот букет самый достойный. Да, да, именно он!

С) Ох, как я Вам благодарен! Вы не представляете, что Вы для меня сделали!

А) Я рада была помочь! До свиданья!

С) Простите, может, у Вас есть минутка?

А) К сожалению, я очень спешу!

С) Очень жаль.

А) До свиданья!

С) Зачем же она мне врёт, ведь я прекрасно знаю, что ей некуда спешить? Сейчас она пройдёт несколько улиц и свернёт в сторону магазина. Как же быть? Глупо вот так стоять с идиотским букетом в руке… Как же так?! Мы должны сидеть сейчас в этом ресторанчике, существующем только в нашей повести… Я создал интерьер, я поставил зеркала для того, чтобы смог отовсюду наблюдать за моей Дженнифер, я определил степень акцента у француза – официанта, я наделил его симпатичными чертами лица. Что же теперь? Да этого просто не может быть!

С) После такого погружения в повесть тяжело приходить в себя, больно отмечать микроскопические и явные различия между реальностью и вымыслом… Но что считать реальностью? Ну не эту же крошечную студию на сто десятой улице! Но я уже был там – в той самой жизни, где моё счастье, где… Я твёрдо стоял на ногах на цементных плитах, я держал букет упругих пурпурных роз, я разговаривал с ней… Никогда бы не мог вообразить себе, что у неё такой низкий голос. Она сказала: «Я рада была помочь!», но чем же она «помогла»? Ах да, выбрать эти самые несчастные цветы! Вот помощь, так помощь! Кроме цветов, мне, естественно, ничего не требуется, благодарю, мэм!

D)  Сейчас благородная Мери решится на это, сейчас она соберётся с духом, и всё ему расскажет. Он должен знать, во-первых, о том, с кем он живёт, об этих жутких перспективах, ожидающих его; во-вторых, о её собственных чувствах: может, и не лучший момент открыть их, да дальше пусть будет, как Томас сам решит… Пусть сам принимает меры, она лишь сделает то, что сделал бы на её месте любой другой порядочный человек. Вот дверь, такая глухая. Сейчас через миг, всё переменится и встанет на свои места… Она даже готова потерять его ценой его же спасения… Конечно, она спасёт его!

E)  Служанка открыла дверь, приветливо улыбнулась Мери, и, поколебавшись мгновенье, предложила войти и дождаться хозяев в гостиной перед телевизором. Пыль стёрта, огромный плоский экран вымыт до блеска. Если гостья станет смотреть новости, или ещё лучше, какой-нибудь сериал, можно будет тоже краем глаза посмотреть…  Вы желаете чай или кофе?

D)  Пожалуй, чай. Нет, всё-таки кофе! Да-да, кофе, пожалуйста!

Она села на пышный кожаный диван, почти провалилась в него, взглянула на массивную пепельницу, и ей нестерпимо захотелось курить. Покопавшись в сумочке, она с досадой обнаружила, что сигарет нет. Наверное, забыла где-нибудь… Ну и ладно, не бежать же теперь к корейцам? Интересно, кто вернётся первым? Если Томас, то всё будет так, как она уже решила, а если – Дженнифер, то всё придётся отложить до следующего раза…

С) Комната наполнена ненужными предметами, все они появились здесь задолго до того, как повесть сделалась для меня смыслом существования. Любую вещь с лёгкостью можно вынести на улицу, бросить на мусорную кучу, вдавить ногой в чёрные пластиковые пакеты. Трудно вообразить, что я собственноручно натаскал столько барахла, ещё труднее представить, что за него заплачены большие деньги… Этот телевизор, почему я выбрал новейшую модель, именно ту, которая мне не по средствам? Или что заставило меня купить именно этот стол, почему я даже не взглянул на остальные, ведь в магазине был такой сумасшедший выбор? Стоило всё лето бегать между столами в греческом ресторане! Противно даже вспоминать!

Какое наслаждение наблюдать, как мусороуборочная машина переваривает в железных недрах коробку, доверху набитую всякими безделушками: тряпками, посудой; слышать хлопок раздавленного экрана, хруст зелёной вазы, звон рассыпающегося абажура. Кожаная куртка – превосходный подарок вовремя подоспевшему бездомному.

За час я вынес из квартиры всё лишнее, не имеющее отношение к настоящей жизни, теперь я свободен, и могу углубиться в повесть. Странно, что я вообще вернулся к никчёмности, к бессмыслице, к пустоте.

А) Опять Вы? Никак преследуете меня?

С) У меня такой маньяческий вид?

А) Если присмотреться, то, пожалуй, – да!

С) Ну, тогда спасайтесь!

Я принял положение самолёта, готового взлететь: расставил руки и побежал на неё. Дженнифер стряхнула локон на глаза и бросилась прочь, и мы забегали вокруг касс, развлекая редких покупателей, разумеется, неготовых к такому зрелищу, пока молоденькая кассирша не назвала окончательную цену на покупки.

А) Угрюмость одного пожилого сморчка, наблюдавшего за нелепой сценой, развеселила её, и Дженнифер прыснула, едва успев заслонить яркие губы рукой. Старикашка уткнулся в связку шерстяных носков, и начал давиться робким кашлем. А этот очень смешной, и встречается ей повсюду. Может это какой-то знак?

С) Ещё какой! Теперь ты от меня не уйдёшь!

А может, вы гоняетесь за мной? В таком случае вам следует представиться!

A) Дженнифер! Да, если можно, двойной пластиковый пакет… Огромное спасибо!

С) В её исполнении это имя звучит волшебно! Имеет ли моё настоящее имя тут хоть какую-нибудь ценность? Разумеется, нет! Меня зовут Ричард.

А) Очень приятно! Странное имя, совсем ему не подходит. Ну, какой он, к чёрту, Ричард?!

С) К таким промежуточным ступеням стоит относиться снисходительно, а то она ускользнёт, убежит, как только получит подтверждения своим сомнениям, следует быть осторожнее, она чересчур догадлива.

Моё лицо на зеркальной закруглённой поверхности колонны на секунду смазалось, и едва не пропало. Чего стоила мне эта секунда! Но никто ничего не заметил, моя секунда ещё очень и очень отличается от их… Ощущения подобные тем, когда возвращаешься из Европы, и спишь на ходу прямо среди дня, не можешь привыкнуть к новому времени, и так на протяжении нескольких дней. Вот мы идём рядом, она смеётся, раскачивает в руках пакеты. Где-то на дне подсознания остался другой след от неё, в виде сладкого, теребящего зуда, мысли или знания, брошенных на дно бездонного омута, именно так выглядит пространство за закрытыми веками. Думать о ней всегда хорошо с закрытыми глазами, я имею в виду, «было хорошо», было необходимо, ведь только там она и могла существовать, пока я не изменил реальность. Теперь мы идём рядом. Глаза жадно следят за каждым её жестом. Солнце накладывает различные маски на её лицо, высвечивает золотые прожилки, в то и депо спадающих на щёки волосах. Куда мы идём? Ах да, я уже успел пригласить её в этот самый ресторанчик с зеркалами и французом. Удивительно, с какой лёгкостью я вижу и запоминаю все отличия этих двух Нью-Йорков, это напоминает спокойную уверенность ребёнка, склонного к обману взрослых, ради их же спокойствия, который помнит все нюансы своего наивного рассказа, и может повторить его, слово в слово, тысячу раз. Моя ложь – ложь ребёнка, то есть самая убедительная и прочная, при которой действия и предметы видны со всех сторон, в полном объёме, и никто не может опровергнуть выдуманной реальности, никто не знает наверняка было, это на самом деле или нет, а главное, что я и сам не знаю этого, и чем чаще меня просят воспроизвести ситуацию, тем твёрже моя уверенность, что так оно и было… Часть детства – это те несуществующие события, которые срослись с биографией, и уже не вызывают прозрачных угрызений совести… Другая – та, что мучает всю оставшуюся жизнь, при каждом случайном воспоминании, взрослого уже человека: ну зачем он тогда заврался, и так яростно отстаивал свою ложь?! Или что ещё страшнее, почти готов признаться спустя годы, но дедушки нет в живых, а бабушка продала дом и уехала в другой штат, как раз туда куда меньше всего сейчас тянет…

В ресторане полумрак, на белых скатертях в стеклянных башенках подпрыгивают стройные огоньки. Подмывает прекратить жизнь такого огонька, дрожащего перед её лицом… Впрочем, это, возможно, один из тех китов, на котором здесь держится уют. Дженнифер обожает это место, и я несу всякую чепуху, развлекающую её. Стараюсь не касаться вещей, так хорошо знакомых ей, но в какой-то момент мне становится всё труднее сдерживать себя (вино здесь действует также!), и я начинаю понемногу переходить на запрещённые темы… И даже способ, тут же изобретённый мной, угнетает своей ущербностью, но я продолжаю плести про то, что я иногда могу быть экстрасенсом, и готов хоть сейчас рассказать ей про её прошлое… Она продолжает смеяться, когда я выкладываю ей неоспоримые факты её биографии, просто надрывается, когда я говорю о Марке, прямо называя его по имени. Такой игры я не ожидал, она смогла бы быть первоклассным разведчиком. Я опять повторяю: «Ну, как кто»? – «Марк, естественно!», – и она тут же переспрашивает: «Кто?». Моя Дженнифер настораживает меня, я называю точный адрес Тома, она глядит на меня, как на сумасшедшего. Я чувствую, что происходит что-то не то. Я вижу, как делаюсь, неинтересен Дженнифер, но, другой стороны, пытаюсь разобраться в том, что же происходит на самом деле. Я внимательно всматриваюсь в её лицо, зная, что взгляд мой утратил тот сексуальный драйв, без которого общение с женщиной теряет смысл, но истина в эту минуту важнее всего. Машинально стягиваю с колена салфетку и подношу к губам… Тут первые признаки ужаса набрасываются на меня, салфетка из ослепительно-белой превратилась в травянисто-зелёную. Что делают в подобных случаях? И скатерть, скатерть тоже такая же зелёная. Холодный, с испариной стакан в руке, большие глотки, куски проскочившего в рот льда, встревоженная Дженнифер, расплывающийся огонь…

Неизвестно, сколько времени прошло, пока я овладел собой. Дженнифер не покинула меня, – похоже, что мой провал вызвал у неё материнские чувства, и она заботливо протирала мой лоб мокрой салфеткой, ласково шепча прямо в ухо нежные словосочетания. Сидевшая за соседним столиком женщина участливо пригнулась ко мне, настаивая на том, чтобы «моя жена увезла меня домой», причём «чем скорее, тем лучше». Мне не стало легче, когда Дженнифер подмигнула мне, и сказала, что и вправду пора домой. Я безразлично кивнул, уставившись на нервное пламя. Как я мог отреагировать на то, что её тёмные, как оливки глаза, внезапно стали синими?

Все окончательно убедились в моём неумении пить. Дженнифер расплатилась, подхватила меня, словно чучело, и вытолкала на улицу. Я пытался заговорить, но по её лицу было понятно, что лучше бы я помолчал. Стиснув зубы, кивая, я схватился за рукав шерстяного пальто, служившего мне в эту минуту единственной опорой в растущей бездне. Такси везло нас через Центральный парк, я стискивал прохладные тонкие пальцы, даже не пытавшиеся вырваться и исчезнуть. Некто, непохожий на фотографию на застеклённом удостоверении, вёз нас на восемьдесят пятую улицу, и я понятия не имел, зачем Дженнифер сказала этот адрес. Такого со мной не случалось никогда! Я продолжал симулировать опьянение, ибо оно давало мне возможность думать. Амплитуда моих колебаний была, впрочем, неизменной. Даже поднимаясь по лестнице, я умудрился раскачиваться, как идиот. Сверху прошмыгнула, волоча за собой поводок, большая чёрная собака, через миг послышалось жалобное скуление, перед дверью она была бессильна. Хозяин прошёл близко двери, захлопнутой Дженнифер, она буквально запихнула меня в незнакомую квартиру, и включив свет, повалила на бездонные подушки дивана. Она явно была раздражена, бормотала что-то, сравнивая себя с какой-то «другой», которая якобы просто плюнула бы на меня – на «лесное уёбище». Я продолжал слушать её детские ругательства, оставаясь в позе, выданной мне, и не замечая неудобства тряпичного дивана. Мне хотелось заплакать. Я уже начал готовить первую дозу слёз, и зажмурил глаза, но в это время напор брани ослабел, и Дженнифер, подсев ко мне, стала зачерпывать в ладонь мои волосы, тут же пробившиеся сквозь пальцы… Потом начала засыпать меня дурацкими вопросами, и среди прочих, я особенно обжёгся об один: «Откуда ты взялся?» Сколько бы я дал сейчас, чтобы вразумительно ответить на него! Я напрягся, задумался, и мне стало жутко…

8

D) Ждать сколько угодно она не смогла бы при всём желании. Ещё буквально десять минут. Интерьер понемногу стал ближе, теперь понятны многие дизайнерские ухищрения, деревянные и металлические части увязаны между собой грандиозно… Такая эклектика очень подходит дому, весь антиквариат и модерновые предметы сумасшедшего качества, даже ящики для сигар… Нет, это она уже слишком, как раз эти ящики здесь ни пришей рукав… Сигары! Почти час мучений, и только сейчас ей голову пришло. Сердце забилось восторга, и Мери подбежала окну. Открыв ближайший к ней ящик, она с неописуемой радостью обнаружила, что он действительно набит сигарами. Вот так удача! Она взяла запечатанную сигару и посмотрела на три пустых углубления: «Мери уже не первая – очень хорошо!», а то мало ли что, спросить-то всё равно не у кого!

Она вернулась на диван, захватив по дороге тяжеленную пепельницу, уютно разместилась в устроенной словно для неё кожаной лунке, и затянулась чужеродным дымом: после её сигарет, сигары показались ей чем-то отвратительным, но вскоре это ощущение прошло, наверное, с дозой необходимого никотина… Ей сделалось удивительно хорошо, на миг даже представилось, что она уже объяснилась с Томом, и он, как благодарный и благородный джентльмен, подходит к Мери, расплёскивая нежность, готовую превратиться в любовь.

Сладкие мысли, в которые она погрузилась, помогли высидеть ещё почти час. Ждать дальше не имело смысла, или просто уже не осталось терпения. Перед уходом она окинула взглядом просторную гостиную, улыбнулась и вышла.

Солнце завершало обход своих владений, едва заметно подбираясь к последним рубежам: тут и там покоились лишённые резкости световые пятна, в некоторых из них вспыхнуло лицо Мери. Скоро, всё будет очень и очень здорово, есть такое ощущение. Даже хорошо, что сегодня не удалось увидеться с Томом, теперь она всё обдумает как следует, теперь есть время.

С) Сперва я прислушивался к звукам, думая, что смогу по ним угадать, представить себе реальность, в которой теперь нахожусь, на миг мне показались знакомыми и шорохи, и стуки, и даже свист чайника, но тут же в памяти возникла вся ночь с такими чёткими подробностями, с запахами, впечатлениями, что я чуть не вскрикнул, ещё не открыв глаз, поняв, что вчерашний кошмар не прошёл, он затвердел, дав предметам все степени твёрдости, и, что, ещё хуже, право жуткому наваждению стать реальностью… Я открыл глаза, Дженнифер стояла у плиты, а стены крошечной студии ещё злобнее, чем вчера, смеялись надо мной. Она спросила, что я буду на завтрак, чай или кофе, и я незнакомым голосом прококал нечто невнятное, из чего она с улыбкой заключила, что я буду кофе. Я вспомнил, как раздавленный страшными догадками, ничего не поменявшими и не прояснившими, стал приставать к ней, и она без особенных сопротивлений, всё больше и больше разжигая страсть, отдалась. Жадно водя руками по её телу, давно уже знакомому мне, я в то же время до боли в мозгу (если так можно сказать!) силился осознать, откуда взялась эта кровать, эта квартира, и вообще вся эта бездна не относящихся к делу, предметов. Как же теперь быть? С одной стороны, я получил женщину, о которой столько мечтал, а с другой потерял всякую связь с фактами, с правдой, с реальностью… Только моя милая Дженнифер, моя любимая Дженнифер – есть правда, только она осталась неизменной… Что я несу? С неё-то вся эта морока и началась! Единственное, что, действительно, имеет какое-то отношение к моим представлениям о яви, это её внешность, её тело, её сладкое тело… Впрочем, что мне ещё нужно? Она готовит мне кофе, и судя по запаху, заполнившему всё пространство, жарит яйца.

A) Он, конечно, странный, но в нём что-то есть, и как мужчина весьма и весьма… Не знает, как поддержать разговор, и мелет всякую чепуху, ну, сказал бы уж прямо… Нет, пусть, пожалуй, уж так как есть, прямо не надо. Есть в этой несуразности что-то, что нравится ей, застенчивость, что ли. Настоящее лесное уёбище…

С) Сегодня хоть не ругается и не обзывается, пусть в шутку, но всё же. Нужно себя сразу как-то поставить, чтобы не дать повода, впрочем, если она так хочет, пожалуй, я согласен быть кем угодно, ведь самое дорогое, что у меня осталось это она, отношения с ней.

– Дженнифер, ты не сердишься на меня?

А) Нет! Но если ты будешь продолжать, то…

С) Не буду! Не буду!

Теперь всё, что я ни скажу, может показаться ей слишком странным, придётся больше слушать её. Возможно, она сама выведет меня на нечто знакомое, нужное. Мы позавтракали. Моя вежливость была встречена вдохновенной лаской, и всё закончилось соответственно. Это было спасением, спасением на несколько часов. Потом опять началось торжество абсурда над действительностью, хотя уже к вечеру я не мог точно сформулировать, что именно для меня являлось ею. За то время, что я находился здесь, мне удалось выяснить число и день недели, это, по-моему, не вызвало никакого подозрения, в отличие от… даже вспоминать не хочется.

Неожиданно она предложила пройтись, и мне ничего не оставалось, как принять предложение. Выйдя на улицу, я почти сразу встретился с изменившимся Нью-Йорком: всё как-то смещено, сдвинуто, переделано. Наверное, мне было бы легче принимать всё как есть, если бы не моя неугомонная память, кричащая: «Тут должен быть совсем другой магазин! А тут никогда не было этого ресторана!». Внешне я старался оставаться спокойным, но внутри творился настоящий переполох, как на тонущем корабле, мысли метались по палубам и трюмам, перекрикивая одна другую… Я старался не подавать виду, что в городе, где я провёл всю свою жизнь, нет ничего общего с моими представлениями о нём, не считая некоторых исключений, которые в целом не могли спасти, наоборот, видя нечто знакомое, я снова давал повод для паники своему сознанию.

Позднее я заметил ещё одну неприятную вещь: ситуации, в которые я попадаю, возникают как-то спонтанно, независимо от меня, начинаются с нового абзаца, что ли… Например, мы зашли в магазин, выбрали что-то на ужин, расплатились, подошли к раздвигающимся дверям и будто нырнули в затемнение, или точнее сказать, в затмение, ибо мозг мой включился уже только дома, когда я с нежностью разглядывал мою Дженнифер, готовящую пищу. За этим занятием я наблюдал её совсем недолго, потом была ночь, наполненная любовью с чересчур откровенными подробностями. Календарь на стене был малоутешительным ориентиром, однажды он показал несколько дней моего отсутствия. Но если у меня такие провалы, то… я всматривался Дженнифер, она ничего не замечала, кроме моей общей странности, из чего я сделал вывод, что наши исчезновения синхронизированы. Я опасался, что ужас, преследующий меня, может, отразится на моей психике не лучшим образом, но смириться с происходящим было почти невозможно. Что я мог сделать? Вопросы типа этого плодились в моей голове, как тараканы, от их беспомощности меня просто мутило. Моя жизнь превратилась в некие эпизоды, отснятые на любительскую камеру, в какие-то обрывки документального фильма: вот я катаюсь в парке на лодке, вот иду по Бродвею, и трудно догадаться, в тот же день, или другой.

Я старался крепче держаться за свою любовь, когда мы были близки, почти сливался с ней, и всё же тонул, растворялся в многоточиях или грубых, резких обрывах монтажа. Я тщетно пытался понять, кем являюсь, и, в конце концов, на какие средства существую, появляясь всякий раз из ниоткуда, я обнаруживал в бумажнике довольно большую сумму денег, тратил её в соответствии с желаниями Дженнифер, и снова пропадал на неопределённое время.

C некоторых пор я стал замечать, а точнее, будет сказать, чувствовать – момент исчезновения, какая-то внутренняя логика, некий ритм события или сцены подходили к концу, и всё становилось ясно, ясно, несмотря на недосказанность… Я решил, исчезая, прихватить с собой в беспамятство какой-нибудь предмет, самый примитивный, но настоящий, способный помочь на самом сложном этапе. Я хватал авторучки, журналы, стаканы в барах, пиджаки в магазинах, но всё это были сбивающие с толку миражи, тающие в моих руках, как сосульки, а настоящие предметы оставались на тех же местах. Лишь однажды, когда моя любовь, сравнимая разве что с безумием, дошла до высшей отметки, где уже не было никаких ориентиров, и я упал замертво на её грудь, и в пустоте, наступившей после напряжённого затемнения, я ещё продолжал чувствовать щекой упёршийся в неё упругий сосок, видя распадающиеся контуры окружающего, это можно было сравнить лишь, пожалуй, с голубым или зелёным экраном-фоном, на котором снимают видеоклипы, или многие сцены в Голливуде, только здесь всё делается, наоборот, сначала была реальность, а потом наложили синюю бездну. А самое главное, в тот единственный раз со мной, пусть на короткое время, перенеслись ощущения, я был ещё обессилен и опустошён, будто в реальности…

Я возник перед дверью в ванную, наполненный знаниями, обманывавшими меня до того, как я стал кое-что понимать и сопоставлять, и действуя в соответствии с ними, вошёл внутрь. Дженнифер смывала мыльную пену и смотрелась мутным пятном за стеклянной запотевшей дверью, но её стройная фигура казалась от этого ещё более выразительной. Она сдула с губ россыпь капель и спросила мягко и нежно, приду ли я к ней. Сердце моё сжалось от переизбытка чувств, я стал скидывать одежду на серый кафель, повторяя её волшебное имя. Дверь отъехала в сторону, и шелковистый холодок набросился на её тело. Я поспешил прикрыть ладонями её натянувшиеся ягодицы, и уткнулся увеличивающимся членом, в почти съедобный лобок, по которому, извиваясь, струилась тёмная полоска волос. Закрыв дверь, я обхватил её локти, покрытые гусиной кожей, и под горячим дождём душа наши губы жадно соединились. Дыхание сделалось отрывистым, полукрик вселился в некоторые, особенно страстные выдохи. Всё превратилось ритм, в стремление, и в нём возникло понимание, зачем я здесь и ради чего. Я был готов вновь и вновь пропадать, только чтобы сложиться из мельчайших частиц, возможно, из пыли, из воздуха в этом измерении, прорезаться из чернильной пустоты в мир моей любви, только закрасться в её душу, только затеплиться в её мыслях…