Ювенилия Дюбуа

Контекст не столь важен, как и сторона. Когда толпа что-то решает сделать, тут уже ничего не попишешь. Есть ли надежда, что этот «кто-то» не желает чего худого? Простой смертный у руля не хочет добродетели. Слишком много вопросов, нюансов. Тут нужна погруженность и желание, а их не так чтобы уж много. Его глаза устремляются на пол сцены. Он видит труп в красном одеянии. Одежда из собственной крови. Лицо благородное, смелое, полное решимости, но благородство это привело лишь к раздору, хоть и чистые помыслы лежали в основе. Он думает, было бы здорово превратить труп; изменить кусок мяса (расходный материал) во что-то прекрасное и вечное. В конце концов, не всегда же человеку быть нефтью? Но в мыслях ничего не зашевелилось и не вспыхнуло. Какой кошмар! Вечного-то и нет вовсе. Лишь очередной отрезок, который нельзя осмыслить своим телом и умом, но конечность всегда есть. Каждую секунду, каждый шаг, каждый на «раз» что-то да заканчивается. Кончается шаг с правой ноги и начинается шаг левой, и до тех пор, пока ноги не придут к временной цели, а затем всё заново. Получается, что сама вечность – хитрый сатир.

Если снять с неё маску, то под ней окажется младший брат конечности. Он посмеется над своей шалостью, затем резко вырвавшись из рук взрослого, после чего смешается в толпе событий. Вот негодник! Он взял природу своего старшего брата и замаскировал её, раздробил одно действо на сотню мелких отрезков, создав иллюзию невозможности. Скажем так: даже искусство, самое подлинное и настоящее, не вечно. С кончиной последнего человека, с его смертью умрёт и оно, ибо настолько зависит от тех, кто его созерцает. И самое страшное для божков, что со смертью человека умрут и они, о бессмертные! Как боятся они этого вечного дня, вечной минуты, как им стыдно зависеть от микробов, от этих хрупких и жалких людей, которые всего лишь являются подобием… Ведь понимают они, что являются частью искусства, частью вечной шутки подростка, который так ловко всех обманул. Но самый большой страх и опасения, что люди могут не умереть. Что человек сможет найти лазейку быть всегда, и тогда отпадёт надобность в искусстве, любви, сострадании и слезах. Станет человек истинным правителем. Откажется от искусства, забудет придуманные имена, и всё умрёт в нём, кроме плоти, мяса, а оно само по себе без искусства, без любви и сострадания… Чего стоит?

Он думает обо всём этом, склонив голову над телом мученицы. На лице появляется два ручья слёз из его понимающих глаз. Слышится «кап», а затем «кап-кап». Его слёзы сострадания попадают на тушку. Эти капли впитываются, вбирая в себя остатки существа, а под жаром софитов и вовсе начинают шипеть, разрывать тело, превращая каждый маленький фрагмент в живых бабочек разного цвета.

Мгновение.

Завораживающий тайфун нежной красоты взмывает вверх, проламывая душную бетонную крепость, и с тихим наслаждением каждая бабочка улетает проживать свой единственный день. Она проживёт его без знаний, без осознания, без стыда и без страха. Каждая она ни на секунду не задумывается о том, что кто-то живёт и два, и три дня, и сто лет. Бабочка не будет считать минут и не будет ждать, когда малейшее обстоятельство убьёт её. Для каждой неё «сейчас» будет единственным ориентиром, в котором скрыта та самая вечность.

Духота начинает испаряться под натиском открывшейся прохлады. Дождь беспощадно заливается в образовавшуюся дыру. Частицы его солоноваты, что и его слёзы, накопившие груз за годы молчания. Теперь же выходит грязь нетерпеливо, без стыда. Вода по пояс. По грудь. Ноги отрываются от пола. Он уже на плаву. Всё ждёт, когда представится возможность выпорхнуть в щель к видимому небу на свободу, укутавшись в собственную вуаль и теплоту суждений. Раз, два, три. Толчок! Тело его на крыше. Омытое, окрещённое по своим правилам, да благословлённое тем же непонятным языком. Он не знает, как теперь называть себя. Ни одно имя не подходит, поэтому он, со всей своей приобретённой скромностью; приобретённым даром, начинает именовать себя ЧЕЛОВЕКОМ. И пусть привычный свет его видит в противоречии. Пусть. Отражение. Отпечаток на рыхлой земле. Но и у тени есть свой характер, своё настроение и желания, когда она наедине с собой и в своих снах претерпевает (как и солнце) постоянные реакции распада, а затем восстановления, не забывая при этом дарить живому лучи прошлого.

Вот он, человек. Стоит на кирпичной горе, смотрит на панораму. Его глазам теперь открыта линейная стена всех четырёх направлений: высота, ширина, глубина и душа (так люди называют сложившееся культурное воспитание своего поведения в предполагаемых нормах). Человек особенно обращает внимание на последнее направление. Он видит, душа начала гнить. Точнее, она изначально двигалась не в ту сторону, которая мерещится человеку с его Олимпа. Теперь с каждым мгновением, с каждым словом всё больше это движение уводит несчастных в неправильную сторону невежества, а оно, в свою очередь, начинает формировать невежество общественное.

Поначалу человек теряется. Он чувствует смущение и панику. Затем он чувствует вскипающую злость. «Как здесь всё запущено!» – кричит он внутри себя. Но и злость быстро утихает. Человек закрывает свои бездонные глаза, делая глубокий вдох. Он сосредоточен. Его нюх пытается уловить каждый неверный шаг, каждый ошибочный вдох отдельной единицы, но только чтобы нащупать проблему целостного, то есть уклада. Так человек наполняется знанием первородного греха. Того самого, что положил основу нарастания и образования грехов следующих. Этот главный грех – страх жить так, как хочется. Боязнь перед жизнью и её составляющими. Человек видит эту проблему. Он считает, что настало время исправлять. Он ещё раз пропускает через себя воздух, а затем, с присущей ему лёгкостью, делается той самой тенью, которая начинает проникать в щели пространства, где нужно изменить алфавит восприятия; исправить сложившийся балаган подаренной волей.

5

Ночь. Бродяги пресмыкаются по углам. Кто-то пьёт из медицинских колбочек, другие, кряхтя, жуют грибковый хлеб. Толпы разбросанных и покалеченных, но дело не в их безобразном виде и пребывании в… Вся проблема в тех, кто противопоставлен им, тараканам. Весь белый свет, все эти чистые лица в сшитой на заказ одежде и те, кто считается средним классом, и кто просто родился с пропиской; все эти люди, которые привыкли к благам. Они пресытились стабильностью, уверенностью в завтрашнем дне. Именно из-за этой уверенности заведомо несчастные не живут сегодняшним, не ловят момент своего бытия. А виноват во всем прогресс – медицина. Как же так ужасно вышло, что знания и сила попали в естественную среду, отравившись излишней гуманностью да состраданием. Больше нет отбора. Давно мертва эта (тонко продуманная) функция, которая была важна для калейдоскопа случайных событий.

Человек видит лица. Бледные, худые, чахлые физиономии. Другие толстые, сальные, с отдышкой и испуганными глазками. Толпа эволюционирующих слабаков. Каждое поколение этих организмов, выращенных на лекарствах и ими же вскормленных… Они дают поколение ещё слабее, ещё беспомощней себя. Дух здоров только тогда, когда здоровьем пышет тело. А тут – форменный бардак. Полное безобразие науки. Как же всё-таки свет ослепил смертных. Человек грозно мотает головой. Это не дело. Так не должно больше продолжаться. Свет обязан быть в той же равной степени, что и тьма, иначе глаза придут в негодность. Человек не хочет медлить. Он не может позволить себе такой роскоши. Его очи снова закрываются. Он втягивает в лёгкие пространство. Мысли сосредоточены и направлены только на одно: исцеление.

Слабым придётся покинуть борьбу, а сильные должны страдать и бороться. Крепкое тело преодолеет эволюцию возврата, слабое же – освободит место новым сильным. Да будет так! Из каждой его поры начинает выходить свет и тьма. Противоположности незаметно смешиваются с окружением. Облагораживать почву, усиливая мощь истинных жильцов планеты, микробов и вирусов. Теперь они начнут с тройной силой поедать хрупкие тела, раздавливать резкие умы, заламывать худые кости. Соблазн людского равнодушия поглотит собственный изм, не оставив ни клочка знаний, ни препаратов, ни путей к прежнему восстановлению. Медицина отправляется на склад своего несуществования, к своему прадеду. А новая медицина, как и новое искусство, станет декорацией, надеждой на откровение, но без конкретного толка. Вот она, первая заповедь. Выживает сильнейший. Да будет так!

Время прокручивается, бежит неутомимо своим искусственным чередом. Люди в панике. Всё кричат, заныривая в бетонные норки. Новая лихорадка! Новая простуда! Эпидемия! Эпидемия! Бегите, глупцы. Спасайтесь. Молитесь. Ставьте свечки. Молитесь о спасении тому, кто хочет блага для таких вот вас. Вы же сами объединили себя, сделали себя ЛЮДЬМИ и отгородились от природы. Теперь природа отгораживается от вас своим широким объятием. Понимаете, о чем речь? Раз вы неравны – тогда принимайте бой. Поймите, ведь нет «вас» как «ты». Есть только «вы» как вид. Так будьте благородны, чисты и честны перед собой. Если нет в вас сил, нету стержня сражаться или хотя бы гордо уйти со сцены, то хотя бы стоните в последние свои минуты потише. Не стоит предаваться своему эгоизму. Напоминаю: вы сами назвали себя «людьми», так будьте же не собой, а ими!

Свечи тают на глазах. Уходят слабые, хоть и красивые они были и умные самые, замечательные, но по своим физическим качествам, по своей внутренней механике – слабаками, которые должны уступить место сильным самцам и самкам, хоть и глупы те, ничего не понимают и не стремятся ни к чему. Тараканы, халтурщики, наглецы и подлецы. Избранники природного порядка. С каждым днём их всё больше. Задумка пребывает в движении с поправкой, где никто больше не играет в бога, никто не пытается изменить судьбу индивида, и он, весь из себя одинокий, несчастный, вынужден уйти в небытие своего отрицания как сущности, личности, признав себя ещё одной соринкой.

6

Человек открывает глаза. Делает вдох. Да. Так гораздо лучше. По воздуху стало летать больше частиц адреналина, мужского феромона и женской цепкости. Ещё вмешена концентрация страха, но это естественная реакция на перемены. Новые порядки приживаются, затем становясь порядками старыми. Этого не избежать. Вся система ценностей, которой поклоняются эти… Вся она была рождена в конфликте и мишуре противоречий. Почему бы несчастным не помочь чудом? Силой, в которую они так долго и настойчиво создавали своей фантазией, а теперь… Теперь вот она, из плоти и крови, готовая показать своё лицо. Каждое людское желание должно исполниться. Все должны ощутить силу блага. Его силу. Того человека, который снова делает глубокий вдох. Потеряв на долю секунды нить своих рассуждений, он чувствует в воздухе едкий привкус яда. Заводы, выхлопы машин, пластмассовые тарелки, бутылки, пакеты, нефть в океане, жвачка, дома, дороги, кирпичи, мотоциклы, моторы, сигаретный дым, выкинутая одежда, миллиарды излишек, продажи, рынки, крупные торговые центры, списания из-за вышедшего срока годности, массовое забивание животных, тюрьмы, страдания, желание денег, уничтожение ради уюта, власть, потеря контроля, общий психоз, неон, испражнения, тухлятина, переедания, личный комфорт, после нас хоть потоп, зависть, глупость, иллюзии, бумаги, чернила, маски вместо лиц, искусственный свет, время… Чего хотят сильные? Теперь на телевидении говорят об экологии, используя огромное количество электричества на всё это благое вещание. Ну ничего. Человек знает, как исправить и это. Он концентрируется, собирает свои цветоэмоциональные неврозы. Он лишает свои идеи точного облика, лишает их слова, начиная говорить на общем языке.

Природа… Эта леди, что терпела выходки людей, принимая их за временный каприз, начинает просыпаться. Человек объясняет ей суть. Он говорит, что её нагло обманывали. Заставили превратиться из уникальности в общедоступный объект унижения. Что один прыщ решил разнести свой гной по телу, не желая выдавливаться. А природа, как же она была неправа! Она начинает злиться, начинает кричать внутри себя, извергая где-то лаву. Человек успокаивает её. Он говорит, что лицо её; этот мёртвый облик, уже превратил в тысячу бабочек. А ещё, что нельзя слишком сильно злиться на детей; что ребёнка нужно научить, нужно дать знание и понимание равновесия.

Сначала природа ничего не хочет слушать, но вот она успокаивается, поворачиваясь вполоборота. А через несколько ярких осколков фраз уже соглашается с человеком. Ей тоже становится жалко людей. Грусть одолевает природу от заблуждения несчастных. Она собирает свою любовь и сострадание. Берёт ветер, воду, грозы, микроорганизмы. Она берёт свои тектонические плиты и бросает всё это на людской род, как спасательный круг. Она обрушивает свою любовь, свою материнскую силу. Каким бы дитя ни было гадким, а сердце матери простит всё, в том числе и попытку своего ребёнка убить родную кровь. Она обрушивает ураганы, устраивает потопы, глобальный холод. Её любовь сдувает дома, заводы, фермы, атомные станции, торговые центры, школы, кинотеатры, часы настенные и часы наручные. Её союзники лишают детей всего насиженного. Люди забыли радоваться тому, что имели, начав принимать каждое сотворённое чудо как должное. Дети потеряли контроль, и теперь, в своё наказание и опыт, у них отнимают самую ценную игрушку: культуру.

Вот они, ученики, учителя, профессора, строители, прорабы, продавцы, интеллигенты, неучи, грабители, депутаты, порноактрисы, художники, директора, диктаторы, уставшие, веселые, трагичные, позитивные – все эти любители разных ролей вынужденно стали общей массой, где маски их смыло чередой катастроф. Теперь они стали равными в своём видении бытия, а скоро и в сознании. Они стали одной большой семьёй, и теперь зовут они себя «выжившие». Такой семье просто необходимо сплочение. Заново нужно изучить ближнего, подставляя щёки под удары страсти. Нужно научиться получать удовольствие от этих ударов, иначе врозь некогда сильные индивидуумы перед лицом нового откровения снова станут слабыми и тогда уж точно сгинут. Только сомкнув руки на чужих телах можно удержать равновесие, отстояв право на баланс. Только лишившись предрассудков и классовости, можно будет сделать это, то есть вцепиться в чужое тело, почувствовав одновременно цепкие руки на собственном теле. Выстроиться в большую гусеницу-многоножку, грязный кабель, попытавшись заново открыть свет, завоевав доверие матери. Человек в тени улыбается довольный собой. Его замысел приобретает черты первородного зарождения.

7

Пожары. Дожди. Ветер, что опрокидывает дома, не видящий преград в искаженном пространстве. Он освобождает место под свои поля, выстраивая прежний порядок дорог. Нет больше этой наивности. Одни объединились, чтобы спасти юный разум, а тела этого самого разума объединились, чтобы спасти себя. Одна цель, но такие разные методы.

Нескончаемое число тел. Целые блоки мускусных механизмов скрещены в разных позах между собой, образуя гигантские небоскрёбы. Груда мясного бетона после катастрофы. Вот они, избранный народ, что через муки получает благословение, но что видит человек? Почему брови его начинают хмуриться? Он закрывает глаза и видит, что тела эти не едины. И не верой, а физической дисгармонией. Проблема снова в банальном, ведь эти несчастные умудрились разделить общий пласт тела высшего (земли нашей) на отдельные фрагменты – территории. Человек принимает этот недочёт на свой личный счёт. Он раздосадован. Забыть про такую мелочь! Одним рывком человек смывает возведённые границы, всех этих стражей, вручая посмертные ордена цветов. А ветер, услышав вежливую просьбу, начинает сгонять телесные небоскрёбы, да так стремительно, что никто ничего и не успевает сообразить. Происходит столкновение. Каждый начал хвататься в полёте за первую руку, первую спину, шею, уши, которые попадались ему. Не стоит скрывать, не все выжили после поднявшейся волны, но удержались многие.

Произошла небольшая заминка, когда гам голосов смешался в общий и непонятный шум. Дисгармония появилась у дышащего организма. На этот раз человек был готов. Он предвидел такой исход своих действий. Поэтому волей своей он стирает в головах у людей слова, понятия, делая их чистыми, мычащими и прозрачными. Он даёт им возможность создать новый общий язык, познав счастье общего, где каждый внесёт свою лепту. Но пока, в первое время, только глаза и чистые эмоции будут их языком до того самого момента, пока общие усилия не создадут нечто универсальное. Вот они, равноправные, голодные и голые, борются за себя, не обижая свой дом. Теперь они говорят с природой мычащим шёпотом, гладя каждую травинку, нюхая каждый кустик. Группами они молятся, бубня в небо свою любовь. И так повторяется долго, систематично и во всю диафрагму. Люди познают общий быт, общий язык и общие сложности, становясь постепенно теми, кто может заслужить драгоценную секунду рая.

8

Человек стоит на горе. Его глаза так и не открывались. Десятилетие? Два? Три? Только в коже отзывается содеянное. Сотворённое. Перерождённое. Человек и не заметил сразу, что и он претерпел значительные изменения. Здесь, на этой горе, на старой земле, под натиском собственных мыслей, он изменил и свою природу. Эволюционировал. Теперь рот его полностью стал немым, кожа покрылась чешуйчатой фактурой, а длинный раздвоенный язык сам по себе совершает незамысловатые поступательные движения, словно пробуя пространство на вкус. Человек больше не походит на своё имя, ведь и форма туловища сильно изменилась. И хоть кисти со ступнями остались вместе с коленями и ногтями, но позвоночник и таз деформировались. Теперь человек смахивал на варана, но этот факт не особо его огорчал. Какой смысл расстраиваться, если тело его, человека, вся его многообразность и сложность не представляют ценности в плане мыслей свершения.

Человек решает сделать эгоистичный шаг. Он решает оставить себе это имя, хоть и не соответствует оно ему внешне, но человеку хочется думать, что духовно он ещё тот, кем был не так давно. Теперь-то он понимает, что стал частью собственного вымысла; частью того, что люди породили сами. Грехом, искуплением, агонией, надеждой, твёрдостью выбора, мучителем, но и избавителем. Так человек впервые чувствует забытый каркас в области своей груди. Человек отплёвывается, насколько это позволяет ему змеиная голова. Осталось совсем немного до завершения миссии. До свершения того рая, которого человек искренне жаждал, любуясь картинами художников. Да, теми самыми, за которые платили серебром и золотом; где платили за святое, где создавали главного не себе, но им – массам, а по итогу сами попались в собственную ловушку, ибо страх заставит делать и не такое, а когда ещё и руки в чужой крови…

Человек снова собирает воедино свои мысли. Он пропускает через себя энергию несчастных. Ту энергию, которая стала новым фундаментом для общего блага, где он взял и перевесил обои. Чужой пот хорошо разливает реки. И вот, человек этот, со змеиной кожей, думает о том, что нужно было давно сделать. Главный закон людской природы идеалистического склада так и не был рождён, а именно: любовь. Да не та любовь, что делилась на маленькие эгоистичные сегменты, а самая настоящая, всеобъемлющая страсть. Подобное зерно достаточно легко поместить в пустые и наивные головы. Ах, эти прекрасные испуганные младенцы! Зёрнышки бескорыстной любви помещаются одновременно каждому из живых двуногих; всем этим ангелам, чей испуг сразу же сменяется интересом, а затем появляются улыбки да искренняя похоть. Эти дети природы, жертвы сознания, вдруг чувствуют прилив возбуждения. Конструкция начинает менять форму. Захлестнувшая идея начинает витать в воздухе. Никто не может её избежать. Тела обнажены. Начинается оргия. Пот обливает орнамент, а земля теперь, со всей своей свежей травой, становится великим альковом.

9

Здесь, впервые за долгие несчитанные промежутки на этой горе, человек впервые услышал тишину, да так громко, что страх проник в его маленькие глазки. Чувство нового, даже для исполнителя сокровенного, – открытие, как акт действительно свершившегося. Наверно, это и есть один из священных мостов, который объединяется пониманием иных форм, сотканных из хаоса. Человек полностью претерпел метаморфозу. Он потерял свой мнимый облик, став змеей. Помощник он или искуситель? Чудотворец? Враг? Благо несёт или вырыгает свой эгоизм под эгидой выдуманной идеологии? Да если так задуматься, то какова его роль в целом? Человек потерял нить, которая делала его тем, кем он и являлся. Теперь же, когда абсолютно все блага совершены, и отец начал походить на горделивого самородка с послушными детьми, то, что теперь?

Человек чувствует себя обманутым. Он перестал ощущать себя собой. Да и та радость, и сила от блага… Что она для него теперь? Очередной эгоизм и проклятие. Даже не так, скорее: очередное ничто. Человек впервые задумался о фактической смерти, которая ему недоступна так, как этим счастливым «несчастным». Как устал он и как неинтересно ему. Человек чувствует свою утомительную незыблемость, своё бессмертие не как божественную хитрость, но как общий миф, заточённый в сложно сочинённом пространстве. Он чувствует свою причастность ко всем, не являясь при этом частью их хрупкого, но такого соблазнительного тела. То есть, получается, он в заложниках у свободы. Он видит, что люди эти, насытившись собой, начинают осознавать своё истинное могущество, так как женщины их начинают рождать новые вселенные. То есть человек, порождая материю, начал порождать не только себе подобного, но и новую мысль. А если это так, то можно её и не порождать. Вывод из этого складывается очевидным. Во-первых, люди понимают и принимают тот факт, что они и есть боги своей вселенной. Во-вторых, их сила также рождается (как и дети) из тех тел, мыслей, что синхронно танцуют вальс во вселенной. И пока есть их простая мысль о боге – есть и они, часть простого и часть божественного. А вместе они образуют рациональную гармонию нового порядка.

10

Человек увидел, что он наделал. Благое, но почти непоправимое. Его змеиные глазки зажмурились, захотев вернуть всё вспять, но ничего не вышло. Ужас сковал его. За ближайшими кустами послышался шорох. Человек нервно обернулся на звук, застыв с вывалившимся языком. Из неизвестности вышла та самая женщина, которую некогда человек превратил в облако бабочек. А рядом с ней, по правую руку, вышел мужчина в белом одеянии. Очень знакомый, но человек не смог его вспомнить.

Мужчина скромно держался на один шаг от женщины, смотря на её серьёзный профиль исподлобья, изредка кидая взгляд вниз на маленького некогда человека. В мгновения контакта взгляд его становился суровым, приобретая схожесть со взглядом рассерженного преподавателя. Некогда человек хотел было уползти. Ретироваться. Скрыться за ближайшим камнем. Заползти в щель тьмы и ждать неизвестно чего, но проворная рука женщины успела поймать его за непослушный хвост одной рукой, второй сжав ему пасть.

Женщина смотрит на змею без злобы. С нисхождением и долей жалости. Она видит в отражении путь. Она помнит его благородный поступок в предыдущей метаморфозе, она также видит изначально благие намерения существа. Но ещё она видит и весь эгоизм и жестокость; весь этот спектакль, где её распяли. Она видит, как человек помыслил играть с тем, что должно идти своим чередом. Путь людей хоть и вёл души в ад, но это был их путь, их право. Хуже только благо, возведенное искусственно и насильно. Она пристально смотрит на мужчину в белом. Тот виновато опускает глаза, зная, что он стал всему виною. Она молчит. Затем взгляд её снова возвращается к змее. Она видит исхудалый ремень, ещё раз убеждаясь в своей правоте. Её спокойные глаза изучают то, во что превратился человек, желая добра, а не естественного хода. Ей жалко этот миф, но просто так его отпустить нельзя. Она просто не может себе такого позволить.

Женщина в белом начинает говорить на забытом языке людей. Человек смотрит на её рот завороженно, понимая каждое слово. И рот этот говорит, что человек поступил подло; что нельзя вот так уничтожать многовековые труды муравьёв; что только шкодные дети заливают водой норки в единственном желании посмотреть на жителей снаружи, где их глазам удобнее всего. Ещё рот женщины говорит о том, что она постарается вернуть людям их право на выбор и то священное действо, которое позволяет им собственными руками строить дорогу в ад. Ещё она говорит, что человек получит искупление, получит свою истинную свободу, но ему придётся пройти путь, только не как свободный разум, а как разум всех людей в теле, что чувствуют… И только после этого круга, когда его образ змеи будет уничтожен собственными зубами собранных образов, только после этого человек сможет стать частью желаемой вечности, где и разум его преисполнится в постоянно циркулирующей тишине. Для начала она сотрёт человеку его память. Змея видит только яркий свет. Слышит мгновение блаженной тишины, но не чувствует её. Щелчок и… Волосатые руки сомнамбулы хватают за отросший загривок, выдирая локоны с кровью. В комнате всё перевёрнуто, разве что диван стоит на месте…