Полная версия
Ювенилия Дюбуа
На шестом пролёте третьего этажа обнаружилась распахнутая дверь. Мужчина переступил порог квартиры, начав вслушиваться в тишину. Ботинки, как и положено врачу, он снимать не стал. Из щели одной из комнатных дверей бил свет, на который Уильям полетел мягкой походкой, словно ночное насекомое. Распахнув с опаской (и со свойственным смущением) дверь, доктор обнаружил весьма неожиданную для себя картину. На большой роскошной кровати лежала молодая девушка в одних только трусиках. Грудь она держала в ладошках, отрешенно уставившись в потолок. Но как только до её ушей дошел протяжный скрип, глазки тотчас же уставились на спасителя. В страдалице не читалось смущения, напротив, взгляд был уверенным и требовательным.
«Здравствуйте, мисс… эм…» – Хобс не знал, как зовут пациентку. Он был смущён и старался не смотреть на всякое.
«Можно просто Матильда. Здрасьте. Вы очень быстро поспели на мою скромную мольбу о помощи».
«Оператор связи нынче очень хорош… За такие-то деньги», – отозвался врач, изучая комнату.
«Я недавно сюда переехала. О вас ходила только добрая молва, и вот печальный случай свёл нас».
«Я извиняюсь, но вы вовсе не выглядите при смерти, я бы сказал, наоборот. Здоровье в вас, эм, пылает», – заметил доктор, всё ещё избегая зрительного контакта.
«Здесь, боюсь, с вами не согласиться. Вы думаете, что я лежу обнажённой от празднества духа? Не знаю, что вы себе надумали, но я приличная девушка!» – обиженно взвизгнула Матильда, нахмуривая свои красивые бровки.
«Что вы! Простите меня за такую бестактность, я бросил подобное не со зла, а так… Впрочем, давайте приступим к делу. Какой недуг поразил столь приличную и симпатичную особу?»
«Знаете, доктор, у меня с прошедшего вечера начала сильно болеть грудь. Я думала так, пустяки, но, увы. Сегодня стало только хуже. Мои… Они так сильно начали болеть, что я не смогла даже надеть на себя любимое французское платье. Знаете, такое, с рюшечками на рукавах и… В общем, теперь я боюсь лишний раз пошевелиться», – закончила пациентка, грустно посмотрев на доктора.
«Тогда немедленно приступим! Разрешите». – Уильям аккуратно присел на краю рядом с девушкой. Очень нежно убрав ее руки, лекарь начал изучающе трогать грудь в разных местах. Со стороны казалось, будто он напрягает слух. Периодически доктор спрашивал, болит ли грудь в том или ином месте. Матильда, в большинстве случаев, отвечала утвердительно, но в конце зачем-то добавляла: «Когда трогаете вы, доктор, то мне не так больно».
«Очень странно. Нет никаких предпосылок к тому, чтобы вы ощущали болезненность. Физически с вашей грудью всё в порядке».
«Боже, что же мне тогда делать?!» – ужаснулась больная, жалостливо козырнув на доктора.
«Не волнуйтесь, есть верный способ. Один отвар, зелье, если вам угодно. Я использую его в лечении крайне редко… Только при сложных случаях, секундочку».
Уильям схватил свой саквояж, затем взгромоздил на журнальный столик и открыл его. Матильде ничего не было видно за широкой спиной доктора, только слышался звук склянок и переливающейся жидкости разной плотности. Пока лекарь возился над зельем, девушка решила немного позаигрывать:
«А вы действительно соблазнительный красавчик, как мне рассказывали».
Уильям нервно закашлялся, ничего иного не придумав, как промычать «благодарю». Снадобье было готово. Лекарь поднёс к губам больной маленькую чашечку без ручек: «пейте». Матильда была девушкой с характером, да в придачу любопытная. Сначала она понюхала зелье, поморщилась, а затем вопросительно уставилась на врача.
«Это вроде хиллинга. Редкий препарат. Работает от любых недугов, в том числе от мало изученных. Не бойтесь. Пейте».
Девушка послушно влила в себя отвар одним залпом. Хобс тут же отстранился, склонившись над своим саквояжем, бережно начав собирать инструментарий. Не прошло и минуты, как девушка завопила: «Боже, доктор, у меня всё прошло!»
«Я очень рад». – Улыбнулся лекарь в ответ, уже упакованный и готовый выйти прочь.
«Как мне вас отблагодарить?»
«Достаточно будет хорошего отзыва на сайте и оплаты по чеку, который вам придёт на почту от государственной организации, которая меня, собственно, и наняла».
«Да, конечно, вы просто чудо чудесное. Мы с вами ещё увидимся?»
«Надеюсь, что нет. Заклинаю вас быть вечно здоровой», – отшутился Уильям, затем быстро ретировавшись из покоев.
Дома доктора ждал остывший, но всё ещё вкусный домашний обед. Поднявшись к себе на этаж и открыв дверь, Уильям услышал радостный детский гогот. В коридор высунулась голова жены, которая держала в руках напененную губку с грязной тарелкой.
«Привет, дорогой. Ты сегодня запоздал».
«Привет, милая. Был срочный вызов, извини. Ты же знаешь, у нас, врачей, всё не по плану». – Доктор подошел к жене и крепко поцеловал благоверную.
«Скорее мой руки, я приберегла для тебя запеканку от этих маленьких наглецов. Дети, а ну-ка поздоровайтесь с отцом, чего молчим?»
Ребятня сорвалась со своих мест к отцу с криками: «Папа, папа!» Они видели его реже, чем свою маму, из-за чего испытывали определённое смущение. Первым успел добежать Джон. Сынишка крепко обхватил колени мужчины, смущённо смотря на него снизу вверх. Секундой позже подоспела Кэтрин, повторив процедуру за братиком. Дети крепко держали отца с доброй насмешкой в лице. Уильям искренне улыбался им в ответ, похлопывая обоих по головке.
«Ну всё, детвора, я тоже рад вас видеть. Дайте вашему старику помыть руки и, наконец, отобедать. Папа очень голодный».
Уильям кое-как вырвался из объятий, направившись в ванную. После, не переодеваясь, прошел на кухню, где Алиса успела накрыть на стол. В большую тарелку был налит борщ, а в тарелке поменьше красиво лежала поджаристая запеканка. В довершение картины (на утрамбовку) стоял чай с двумя кубиками сахара.
«Приятного аппетита, милый», – ласково пропела жена, заканчивая мыть посуду и усаживаясь напротив мужа. – «Как твой день? Пациенты не слишком измотали?»
«Благодарю, любовь моя. Да нет, как обычно: одна ампутация пальца с затяжной гангреной, чахоточный мальчонка… Ах, и да, виновник моего опоздания: молодая девушка с острыми болями в груди без явных на то причин».
«Молоденькая?»
«Да, не больше двадцати, наверное».
«И ты ей помог?»
«Разумеется, это мой долг. Дал ей хиллинг».
«Ты у меня большая умница. Город любит тебя».
«Брось… Как прошел давеча твой день?»
«Всё также. Джон начинает чувствовать своё физическое преимущество над сестрой, всё чаще давая ей отпор. Не знаю, как с ним бороться».
«Нужно дочку научить нескольким приёмам, пусть накажет маленького угнетателя… Фух! Ну вот и всё! Огромное спасибо за чудеснейший обед, невероятно вкусно», – пропел Уильям, целуя жену.
Он хотел было помыть посуду сам, но супруга выхватила из его рук грязные тарелки, пожелав мужу удачно доработать. Доктор вышел на свежий воздух с неизменным саквояжем в правой руке. С новыми силами, кивая всем, кто окликал его, лекарь двинулся на очередной вызов.
Следующая неделя шла в рядовом порядке. Молодой доктор ходил по домам пациентов, виртуозно справляясь со своими обязанностями. Всё больше людей встречало его на улицах с благодарностью в глазах, заискивающе здороваясь.
В среду поступил обычный, на первый взгляд, вызов. Когда Хобс подходил к дому, чувство дежавю постучалось в сознание. Когда же лекарь поднялся к пациенту, то до него, наконец, дошло. Это была та самая девушка с болями в груди, только на этот раз причиной вызова стала нога. Доктор осмотрел воспалённое место. Колено действительно оказалось припухшим. Уильям сделал мазь, порекомендовав втирать её на протяжении недели.
Всё было бы ничего, если б эта особа не начала всё чаще и чаще вызывать доктора. Проблема заключалась в том, что она дёргала его действительно по делу. И каждый раз она была чертовски соблазнительна. От неё всегда веяло несравнимым флёром желания. Во время приёмов она гипнотически сверлила доктора так, словно каждый раз снимала с него по одной тряпке, и вот-вот Уильям останется совсем без белья. А однажды, когда она каким-то образом сломала палец, то и вовсе сосала леденец на палочке, очень пристально изучая ширинку доктора.
Такой накал было тяжело терпеть. Хобс пытался игнорировать дьявольские соблазны, но Матильда потихоньку выходила из-под контроля. Казалось, что ещё немного, и она начнёт, упаси господи, бесцеремонно лапать Уильяма, а он всё-таки доктор, а не мужчина по вызову! На последнем приёме, когда доктор накладывал швы на её вспоротую руку, он в шутку сказал: «У меня складывается впечатление, будто вы себя специально калечите».
«Так и есть», – обычным голосом отрапортовала сумасшедшая.
Такого ответа мужчина точно не ожидал. Он оказался в смятении, но это смятение сразу же сменилось праведным гневом.
«Вы, небось, надо мною шутите!»
«Нисколечко. Я говорю чистую правду».
«Но зачем?» – недоумевал врач.
«А ты разве ещё не догадался?»
«Нет, извольте изъясниться! Мне абсолютно непонятна причина, по которой молодая девушка будет себя калечить ради забавы», – выговорил мужчина на одном дыхании.
«Всё очень просто, Уильям, – впервые Матильда назвала доктора по имени. – Я люблю тебя, дорогой. И я очень хочу тебя».
«Но это!»
«Подожди, послушай меня. Я знаю, ты женатый мужчина с детьми. Я не хочу, чтобы малютки потеряли отца, а супруга лишилась мужа, но я хочу тебя физически. Я хочу быть твоей любовницей. И! Прежде чем ты начнёшь кричать от возмущения (я вижу по твоему лицу), знай: я вижу, что ты хочешь меня. Думаешь, я не знаю, что ты делаешь в моей ванной так долго, когда просишь отойти в уборную? Я запах мужского стыда чую за версту. И прежде чем ты уйдешь, хлопнув дверью, знай, моя постель всегда ждёт тебя».
«Возмутительно! Прощайте, безумная женщина!» – только и сказал доктор, схватив свой саквояж. Он выбежал из комнаты с пунцовым лицом, затем напоследок прилично так хлопнув дверью.
Доктор был в таком состоянии, что пришлось взять недельный отгул (прежде он никогда так не делал). И выходил лекарь только на самые серьёзные случаи, которых, к слову, почти и не было. Жене он ничего не рассказал. Только буркнул о вымышленной простуде. Ночью его бросало в лёгкую форму лихорадки. В голове всё прокручивалась та сцена с Матильдой. Мужчина пытался отвлечься: играл с детьми, много читал, писал медицинские заметки, но каждый раз, как только он останавливался, в его голове всплывал её образ. Её красивая фигура, грудь, бёдра… Тонкие ножки с аккуратными коленками. И, конечно, её глаза, полные желания. Каждый раз доктор злился, не в силах найти утешения. Алисе оставалось только одно: не тревожить своего дорогого мужа и молиться богу о его выздоровлении.
Ситуация обострилась настолько, что Уильям начал смотреть по ночам телемагазины, чуть ли не заказав однажды новые кожаные ботинки, но вовремя одумался, решив, что будет лучше купить похожую модель в ближайшем офлайн-магазине.
Было давно за полночь. Измождённый лекарь выключил телевизор и подошел к окну, затем настежь открыв его. В лицо ударил свежий прохладный ветер. Мужчина начал размышлять: «Почему? Почему я так сильно захворал от какой-то девчонки? Почему я так сильно негодую? Неужели меня, взрослого мужчину, смогла выбить из себя эта бестия? Нужно определённо сказать об этом руководству. Пусть, в крайнем случае, поговорят с ней или лучше, чтобы предупредил констебль… Нет. Это глупо. Надо мной будут смеяться. Да ещё и эта миледи напишет в отместку, что я приставал к ней. Женщины ещё те актрисы. Ей могут поверить, а даже если и нет, то могут усомниться во мне. Тогда всё пойдёт под откос. Придётся уехать, а я не хочу этого. Или же… Или вся правда заключается в том, что я хочу её, боже! Как я хочу её! Какой ужас! Господи… Я так сильно хочу её, но как такое возможно, если у меня есть любимая жена! За что мне это испытание? За что дьявол выбрал меня в жертву? Ещё немного, и я умру от желания, просто сгорю! Как она была права, как она учуяла мою… Ох, я лжец! Я не достоин своей семьи. Одна только мысль делает из меня нравственного преступника. Делает из меня… Предателя. Как такой подонок, как я, может быть в этом прекрасном доме? Я недостоин, но если я не овладею этой девчонкой, то просто погибну, сгорю! Нельзя больше терпеть, нет больше сил моих! Будь я проклят! Будь я проклят! Прости меня, моя любовь…»
Уильям в агонии, с трясущимися ногами, дошел до своего кабинета. Он взял чистую бумагу с пером и, откупорив чернила, начал писать:
«Дорогая Алиса, любовь моя. Я должен тебе сказать, что мною овладел дьявол. Вся проблема в той девушке. С прискорбием должен сообщить, что тело моё возжелало её. Точнее, тело, охваченное нечистым! Ничего, кроме как подчиниться чужой воле, я не в силах сделать. Прошу лишь об одном: попытаться когда-нибудь простить меня. Я недостоин ни тебя, ни детей. Я – грязное животное. Скажи, пожалуйста, малюткам, что я очень сильно люблю их. А ещё, когда подрастут, ты скажи им, что отец их погиб, ведь именно так я и должен закончить. С любовью, Уильям».
Доктор оставил записку на кухонном столе. В последний раз посмотрев на любимую жену и детей, он выбежал из квартиры прочь.
Добежав до квартиры Матильды, обезумевший доктор сильно постучал два раза. Послышались приглушенные звуки босых ножек. Девушка открыла дверь.
«Я знала, что ты придёшь сегодня».
«Замолчи, ведьма!» – прорычал Уильям, взяв девушку на руки, захлопнул дверь ногой и понесся галопом на альков.
Любовники начали сдирать друг с друга одежду. Жаркие поцелуи покрывали их тела. Матильда ловко вырвалась из лекарских объятий, начав активно ласкать достоинство доктора. Через какое-то время они поменялись ролями. У этих двоих была впереди целая ночь, и за это время они успели сменить десятки поз. Матильда заканчивала уже не первый раз, но Хобс всё держался, будто собирая энергию планеты перед большим взрывом. Только головка всё синела и синела.
Ближе к рассвету Уильям начал достигать пика. Более он не собирался сдерживаться. Его рот начал издавать стоны. Матильда заканчивала в двадцатый раз, мало что уже понимая. Только и могла шепотом кричать: «Да, давай, дорогой, давай».
Доктор вдруг резко изменился в лице. Его кожа начала раздуваться и зеленеть. Ошмётки его плоти разлетелись в разные стороны. Глазам девушки предстало чудовище с огромной головой, на которой было около сотни мерзких скалящихся зубов с обильно выделяющейся слизью. Руки некогда мужчины стали огромными клешнями, а всё тело напоминало черепаший панцирь. За инопланетной маской показался длиннющий хвост. Фаллос же доктора поменял только окрас. Матильда не успела даже крикнуть, как из головки чудовища начала обильно извергаться жидкость, а точнее кислота, которая в ту же секунду разъела лицо несчастной развратницы. Её тело обмякло, а чужой доктор всё продолжал извергать ядовитое семя. Когда же он закончил, то начал прыгать вокруг своей оси, уничтожая тяжелым хвостом как мёртвое тело девушки, так и всю мебель в комнате. Через мучительно долгую минуту он успокоился.
Соседи обеспокоились происходящим шумом, который вышел за все мыслимые и немыслимые рамки приличия. Кто-то стучал по батарее, а голос с другого конца крикнул: «Я вызываю полицию!» Чужой доктор понял, что наделал. Резким движением, недолго думая, он выпрыгнул в окно, разломав напоследок подгнившую раму, словно это был гофрированный картон. Было ещё рано, но некоторые бедолаги уже плелись на работу. Продавцы за стеклом витрин протирали свой товар. Каждый, кто видел Уильяма, с ужасом провожал его взглядом. Некоторые граждане (особо впечатлительные) успевали перекреститься. Доктор грустно шёл по дороге в сторону бывшего дома, думая о том, какой же он был всё-таки дурак.
Он не видел жизни без своей жены и деток. Секундный соблазн уничтожил его драгоценную счастливую жизнь. И шёл он домой только затем, чтобы его супруга могла плюнуть в эту изуродованную физиономию, после чего он уйдёт из их светлой жизни навсегда.
Уильям постучал в дверь, ключей у него не было. По ту сторону послышались спокойные шаги. Алиса открыла дверь. На её лице не было удивления. Она смотрела на супруга своим обычным взглядом, затем сказав: «Привет. Проходи завтракать, а то дети съедят твою порцию».
Муж покорно, с опущенной головой, прошел внутрь. Всё также покорно он сел за своё место, начав смущённо перебирать еду вилкой.
«Папа, папа! Какая у тебя большая голова!» – только и пропел весело Джон, продолжая жевать свой омлет, исподтишка пиная свою сонную сестру.
Преступление
Панельный дом погрузился в беспокойный сон. На предпоследнем этаже горел блёклый свет лампы, который разбивал монотонный ночной пейзаж, образовывая сегмент.
В комнате, где стены не помнили ремонта; где трубы протекают так, словно им положено, стоял мужчина. Одет он был подобно этой комнате. Во многих местах прохудилось его мокрое от дождя пальто. Грязные ботинки наследили на полу, но хуже не стало. В руках поблескивал металлический, несвойственно чистый и властный пистолет. Орлиное дуло устремилось в сторону измождённой женщины, которая успела смириться со своей участью.
Глаза юноши, что лежал чуть поодаль от этой женщины, ежесекундно бегали по хаотично кривой, пытаясь зацепиться и сосредоточиться на чём угодно, лишь бы найти спасение. Бесполезно. Страх сковал тело, оно одеревенело, подражая берёзе; уподобилось сущности иного характера. Зато мечущие глаза компенсировали всё рвение плоти убежать от развернувшегося кошмара.
Мужчина перевёл свой твёрдый взгляд на мальчика:
– Если заслонишь мать своим телом, то я убью только тебя. Если ты и дальше будешь убивать её своим бездействием, то я убью вас обоих, – спокойно произнёс судья, презрительно изучая силуэт.
Молодой человек не пошевелился. Взгляд отстранённо застыл на жирном пятне обоев. Он слышал голос, но слов уже не различал. Больше всего на свете его пугала не смерть мамы и, тем более, не своя собственная погибель, его ужасал металлический отблеск власти в руках любимого отца.
Панельный дом был погружен в беспокойный сон. На предпоследнем этаже горел блёклый свет лампы. Тьму разорвал выстрел. День на секунду сменил ночь. Выстрел.
Рассказ, переведенный с русского на корейский, с корейского на японский, с японского на непальский, а с непальского снова на русский
В панельном доме уже было тихо. От конца до второго этажа горящий свет гасит фонарь, разрушая вид унылой ночи и разрушая его.
В комнате находился человек, который не помнил, чтобы починить, где следует проложить трубы. Он был одет как эта комната, а в некоторых местах пальто было тоньше дождя. Его грязные ботинки упали на землю, но в этом не было ничего плохого. В руке у него был блестящий металлический пистолет, но он не был чистым и мощным. Его орёл тянется из-за страха перед полётом, который имеет длительные отношения с его собственной судьбой. Его глаза бегают по смешанной оптической кривой каждую минуту, пытаясь сосредоточиться на всём, чтобы спастись. Напрасно страх охватил его тело, обнаружил и стал веществом. Его мигающие глаза сняли волнение с тела, чтобы избежать кошмара. Мужчина выглядел на юношу.
– Если ты остановишь свою мать, я убью тебя. Если ты убьёшь ее безрассудно, я убью вас обоих, – тихо говорит силуэт.
Молодой человек не двигается. Его взгляд смотрит в густые пятна на заднем плане. Он услышал его голос, но не было чёткого слова. Он был напуган не смертью своей матери, а собственной смертью больше, чем что-либо ещё в мире. Он боялся металлического отражения силы в руках моего любимого отца.
Панельный дом был беспокойным. С конца до второго подиума вспыхнул блёклый фонарик. Ночь изменила день. Strela.
Грамотный конец
(впервые опубликован в журнале «Город» #45)Клац-клац, клац-клац, доносятся звуки клавиатуры. По кнопкам прыгают грубые пальцы. Рядом с ногтями обглоданная кожа. Это лапти Паши. Паша – молодой парень. Ему ещё нет и тридцати, но голову обрамляют локоны седых волос. К своим годам Паша не достиг высот, которых так страстно желал, но ещё и не успел потерять заветную мечту, эмоционально застряв как бы между двух огней. Деньги он зарабатывает благодаря своим водительским правам: перевозит чужие автомобили из пункта «А» в пункт, указанный начальником. Платят не очень много, но достаточно, чтобы платить аренду за крошечную студию на отшибе большого города, да на хлеб с маслом.
Кстати, о размерах комнаты, вот он, Паша, сидит за крошечным столом. По его правую руку уже громоздится кровать, а слева давит единственный шкаф для тряпья. Перед глазами же маячит плита да раковина с мусорной корзиной. Молодой человек клацает по клавиатуре, потому как он помнит свою мечту. Он хочет стать писателем, считая себя крайне интересным субъектом. Несмотря на свою имеющуюся (гипотетически) бойкость идей и ума, Паша безграмотен, местами наивен и мягкотел.
Клац. Клац. Тык-тык. Клац… Тык. Звучит иное клацанье. Оно более размеренное и точное, без лишних стираний, да и кнопки клавиатуры отдают другим тембром. А пальчики, которые бьют по клаве, вовсе не похожи на обрубки Паши. Хоть они и без фантастического маникюра, но всё же обладают очень важными характеристиками: утончённостью, аккуратностью и хорошо развитым мозгом, который ими, собственно, управляет. Это Даша. Красивая и молодая. Сидит в дальнем углу кровати. У неё ноутбук повнушительней, да посерьёзнее, чем у Паши. Даше нет и двадцати пяти годков, а она уже главный проектировщик в одной из крупных строительных фирм. У Даши нет мечты. У неё есть работа, в которую она вкладывает свои знания и умения. Девушка всегда серьёзна, сурова и часто не может вспомнить, каким образом её угораздило влюбиться в Пашу. То ли с помощью знаков свыше, то ли по привычке, но получилось то, что получилось, и в целом Паша и Даша живут в относительной дружбе.
За окном вечер. Даша сосредоточенно доделывает планировку трёхкомнатной квартиры в новостройке, расставляя специальные отметки там, где будут находиться розетки. Паша, в свою очередь, сидит и пишет, а ввиду своей безграмотности не слишком часто, но и не слишком редко отвлекает Дашу, чтобы та подсказала нужное слово. «Уважаю» – через О или А?.. А «не всегда» пишется раздельно или слитно?.. «Изредко» или «изредка…» «Чересчур» – пишется через з или с?.. «Не чувствую» – слитно или раздельно? Спасибо. А «не нужен» – слитно?.. За всё время (не только в сегодняшний вечер) Даша бойко отвечала на вопросы, каждый раз делая раздражительную и очень уж страдальческую мину. Ей чуть ли не физически было тошно каждый раз отвлекаться на глупости Паши.
Вот он закончил писать, а она завершила проект, отправив начальнику ссылку на документ в облаке, после же ретировавшись в душ отмываться от очередного дня. Паша в это время распечатал листок на стареньком принтере с написанным сегодня текстом, затем нырнул в ванну к Даше, которая ещё не успела домыть голову. Паша искупался бы и завтра с утра, но ему предстояло больше суток перегонять новый «КАМАЗ» из столицы в какую-то далёкую область. Даша никогда не вдавалась в подробности.
После пререканий и последующих любований молодая пара уснула в примирительных объятиях.
Восемь часов утра. Дашин будильник неистово разрывается криком. «Проспала», – думает девушка, вставая без очередных «ещё чуть-чуть» на ноги. Пашин след из норы давно простыл. На столе Даша видит распечатанный листок. Это вчерашние выдумки Паши. «Он никогда ещё не забывал свои завитушки», – весело говорит про себя Даша, ухмыляясь придуманной аллюзии на буквы, написанные Пашиным умом. Она берёт листок и решает потешить себя с утра, почему бы и нет?
Дорогая Даша!
Ты прекрасно знаешь, как сильно я тебя люблю и уважаю. Эти волшебные три года с тобой пролетели очень быстро, а самое главное, эти три года были для меня очень счастливыми! Три года, обалдеть можно! Я сижу за нашим крошечным столом, пишу эти строки, периодически любуясь твоим профилем. Особенно меня восхищают густые бровки (вот бы они ещё не всегда были хмурыми, а хоть изредка радовали меня своей возможной доброжелательностью).
Знаешь, я много думал о нас. Я думал о том, что в нашем возрасте люди женятся, заводят детей… Знаешь, такое золотое время расцвета новой семьи. Мы молоды, да! И я всё думал о нас… Скажу тебе честно, ты лучшая. Женщина-проектировщица, кто бы мог подумать? Ты очень сильная женщина, даже чересчур… Ха-ха.
Знаешь, ты всё время, сколько мы знакомы, помогала мне. Как включить стиральную машинку, будильник этот чертов настроить на работу, завтрак как приготовить, обед, ужин. Всё это – ты. Когда мне тяжело, ты всегда устраиваешь своему непутёвому дураку взбучку и держишь в ежовых рукавицах. А как ты закатываешь глаза и бесишься, когда я неправильно произношу слова! Или вот ещё, когда ты читаешь мои рассказы и вечно исправляешь кучу банальных ошибок. Я благодарен тебе за всё это, но есть одно большое «НО». Я устал. Ещё раз повторюсь, я безумно люблю тебя, это чистая правда, но так больше не может продолжаться. Ты вечно злишься на меня, исправляешь меня. Я постоянно чувствую твою злость и катастрофическое раздражение к себе вот такому непутёвому.
