Анатомия Тени

– Это говорит мне, – произнес он медленно, чеканя каждое слово, – что вы, господин консультант, читаете слишком много дурацких книг. В моей жизни нет похороненных тайн. Только принятые решения. А теперь, если вы закончили, у меня дела. Дворецкий вас проводит.

Он демонстративно отвернулся к бумагам на столе, давая понять, что аудиенция окончена. Он был монолитом. Скалой. Но Арион знал, что даже в самых прочных скалах бывают трещины. И если долго и правильно бить в одну точку, скала рассыплется в пыль. И убийца, кем бы он ни был, знал это тоже. Он не пытался сломать Ордынцева. Он собирался методично, одного за другим, выбить камни, на которых держалась его крепость.

Глава 7

Когда они вышли из тронного зала, дворецкий уже ждал их в холле, бесшумный, как призрак.

– Господин Ордынцев просил передать, что его старший сын, Роман Кириллович, сможет вас принять. Если это необходимо для вашего… расследования.

Слово «расследование» он произнес с той же брезгливой интонацией, что и его хозяин.

– Необходимо, – отрезал Макаров.

Кабинет Романа находился в противоположном крыле дома. Чтобы попасть туда, нужно было пройти по длинной, застекленной галерее, выходившей в зимний сад. Там, под стеклянным куполом, в идеальных климатических условиях, росли экзотические, хищные на вид растения. Орхидеи, похожие на диковинных насекомых, вьющиеся лианы с темно-фиолетовыми листьями. Воздух был влажным и тяжелым, пахло прелой землей и сладковатым ядом. Это была тюрьма для растений, такая же холодная и упорядоченная, как и весь дом.

Дверь в кабинет Романа была приоткрыта. Он не сидел за столом. Он стоял у окна, спиной к вошедшим, и смотрел на тот же укрощенный пейзаж, что и его отец. Но если в позе Кирилла была властность, то в фигуре его сына была лишь холодная отстраненность. Он был высоким и неестественно худым, одетый в идеально скроенный темный костюм, который делал его похожим на экзистенциального героя из старого французского фильма.

– Роман Кириллович? – начал Макаров.

Он медленно обернулся. Его лицо было узким, аристократическим, с тонкими, почти бескровными губами и глазами такого светлого серого цвета, что они казались прозрачными. Это были глаза анатома, привыкшего смотреть на мир без эмоций, как на объект для препарирования. Ему было около сорока, но он казался старше, высушенный не временем, а собственными мыслями. В его кабинете, в отличие от отцовского, не было ничего лишнего. Только книги. Тысячи книг на стеллажах из темного дерева, выстроенные в строгом алфавитном порядке. Здесь пахло не деньгами, а пылью веков и хорошим переплетом.

– Следователь, – сказал он, его голос был тихим, лишенным интонаций. – И…

Он перевел свой бесцветный взгляд на Ариона, и в нем на долю секунды мелькнул проблеск интереса, как у энтомолога, обнаружившего новый, любопытный экземпляр.

– Консультант, – закончил за него Арион.

Роман едва заметно кивнул.

– Отец сообщил мне о случившемся. С Решетниковым. Весьма… любопытный феномен.

– Любопытный? – переспросил Макаров, сдерживая раздражение. – Убит человек, а вам любопытно?

– Разве нет? – Роман прошел к одному из стеллажей и провел тонким пальцем по корешку книги. – Смерть сама по себе банальна. Это биологический факт. Но смерть, обставленная как ритуал, как эстетическое заявление, – это уже совсем другой уровень дискурса. Это превращение грубой материи в символ.

Он говорил так, будто читал лекцию. Его не интересовала жертва, его не интересовал убийца. Его интересовала концепция.

– На зеркале была надпись, – сказал Арион, вступая в эту интеллектуальную игру. – Цитата.

– Да, отец упомянул, – Роман посмотрел на Ариона чуть внимательнее. – Какая-то фраза о возвращении похороненных тайн. Довольно избитый образ, не находите? Популяризированная психология для массового читателя. Хотя, должен признать, в данном контексте она обретает определенную ироничность.

– И в чем же ироничность?

– В том, что у людей вроде Решетникова не бывает тайн. У них бывают только папки с компроматом. Тайны – это нечто иррациональное, живущее в душе. А у него была не душа, а картотека. Так что наш убийца, скорее всего, – сентиментальный дилетант. Он пытается говорить на языке символов, но пользуется при этом лексиконом из дешевых триллеров. Возможно, это кто-то из обиженных клиентов. Кто-то, чью примитивную драму Решетников низвел до юридической формулы. И теперь этот кто-то пытается вернуть своей трагедии утраченный пафос.

Он говорил легко, отстраненно, будто решал шахматную задачу. Он уже выстроил несколько теорий, взвесил их, отбросил слабые. И во всем этом не было ни капли сочувствия, ни грамма человеческого участия.

– А может быть, – сказал Арион, глядя прямо в его прозрачные глаза, – это послание не о тайнах Решетникова. А о тайнах семьи Ордынцевых.

Роман замер. На его тонких губах появилась тень улыбки, холодной, как свет луны на лезвии ножа.

– Это, – произнес он медленно, – уже более интересная гипотеза. Но, боюсь, и она неверна. У нашей семьи нет тайн. У нас есть мифология. А это, согласитесь, совершенно разные вещи.

Глава 8

Если кабинеты Кирилла и Романа были полюсами порядка, то мастерская среднего сына, Даниила, была эпицентром первозданного хаоса. Она находилась не в основном доме, а в отдельном флигеле, который когда-то служил конюшней. Даже снаружи это место выглядело как бунт против стерильной геометрии поместья. Стены были размалеваны дикими, яростными граффити, а у входа валялась гора пустых винных бутылок, похожая на стеклянный курган. Макаров поморщился, прежде чем толкнуть тяжелую, скрипнувшую дверь. Изнутри на них пахнуло смесью растворителя, масляной краски, дешевого табака и несвежего алкоголя. Это был запах творческого запоя, затянувшегося на неопределенный срок.

Пространство мастерской было огромным, с высокими потолками и массивными окнами, почти полностью заляпанными краской. Всюду стояли холсты – гигантские, агрессивные полотна, забрызганные яркими, кричащими цветами. Они изображали искаженные, мучительные фигуры, разорванные на части пейзажи, лица, сведенные судорогой крика. Это была живопись, которая не хотела нравиться. Она хотела причинять боль. Среди этого хаоса, на старом, продавленном диване, заваленном грязной одеждой, сидел Даниил Ордынцев. Он был полной противоположностью своему старшему брату. Если Роман был соткан из льда и интеллекта, то Даниил – из плоти, нервов и ярости. Копна темных, спутанных волос, щетина, горящие, лихорадочные глаза. На нем была испачканная краской футболка, а в руке он держал стакан с мутной янтарной жидкостью.

– Что еще за визит? – прорычал он, даже не пытаясь встать. Его голос был хриплым, как у рок-звезды после концерта. – Отец наслал своих ищеек проверить, не сдох ли я тут окончательно? Можете передать ему – еще нет. Но я над этим работаю.

– Полиция, – коротко сказал Макаров, показывая удостоверение.

Даниил рассмеялся. Это был короткий, лающий смех, лишенный веселья.

– Полиция! Отлично. Значит, я все-таки довел старика. Он решил упечь меня за долги? Давно пора. В тюрьме хотя бы кормят по расписанию.

– Убит Валентин Решетников, – сообщил Макаров, глядя, как изменится лицо художника.

Лицо Даниила не изменилось. Он отхлебнул из стакана и пожал плечами.

– Туда ему и дорога. Скользкий тип. Всегда смотрел на меня так, будто я грязь под его начищенными ботинками. Однажды он сказал мне, что я – «нерентабельный актив» семьи. Можете себе представить? Я – нерентабельный актив! – он снова рассмеялся, но на этот раз в смехе зазвучали истерические нотки.

Арион молча рассматривал картины. В их ярости была система. Это была не просто мазня, это была война. Война с формой, с гармонией, с реальностью, которую он так ненавидел. И в центре многих полотен повторялся один и тот же образ – огромная, темная, давящая фигура, похожая на его отца, и маленькая, корчащаяся фигурка у ее ног.

– Вы виделись с ним в последнее время? – спросил Макаров, продолжая допрос.

– С этим слизняком? Нет. Кажется. Я мало что помню из последнего времени, – Даниил обвел мутным взглядом свою мастерскую. – Я тут… в творческом поиске.

– А с отцом?

При упоминании отца лицо Даниила исказилось. Он залпом допил остатки виски и со стуком поставил стакан на пол.

– С отцом? О, да. У нас была прекрасная встреча дня три или четыре назад. Я пришел просить денег. На краски. А он… – Даниил вскочил, его глаза метали молнии. – Он выволок на свет одну из моих ранних работ. Картину, которую я написал, когда мне было семнадцать. И он сказал, что в ней было больше таланта, чем во всем этом… – он обвел рукой свою мастерскую, – дерьме! А потом швырнул ее в камин! Вы понимаете? Он сжег часть меня на моих глазах!

Он кричал, разбрызгивая слюну. Его трясло.

– И что вы ему сказали? – тихо спросил Арион.

Даниил резко обернулся к нему, словно только сейчас заметив.

– Я? Я сказал ему то, что должен был сказать давно! Я сказал ему, что ненавижу его! Что он тиран, чудовище, которое пожирает своих детей! Я сказал, что желаю ему сдохнуть самой мучительной смертью, и что я лично на его могиле устрою такую пляску, что все черти в аду будут мне аплодировать!

Он тяжело дышал, стоя посреди своей берлоги, окруженный призраками своих картин. Внезапно его ярость схлынула, и он снова рухнул на диван, закрыв лицо руками.

– Я ненавижу его, – прошептал он уже без крика, и в его голосе прозвучало отчаяние. – Но я не могу без него жить. Проклятье.

Арион смотрел на него. Даниил был идеальным подозреваемым. Мотив, нестабильная психика, провалы в памяти. Он был открытой, кровоточащей раной. Слишком открытой. Слишком очевидной. Как приманка, оставленная на видном месте, чтобы отвлечь внимание от настоящего капкана.

Глава 9

Дорога к младшему сыну, Тихону, вела не просто за город – она вела прочь из цивилизации. Асфальт сменился гравием, потом – разбитой проселочной колеей, петлявшей между полей, поросших бурьяном. Мир здесь терял четкость, расплывался, словно природа пыталась стереть следы человека. Коммуна, где нашел свое убежище Тихон, называлась «Возвращение к истокам» и располагалась на месте заброшенной деревни. Несколько покосившихся деревянных домов, огород, ветряк, скрипевший на ветру, как несмазанные качели. Никаких заборов, никаких замков. Вместо них – ощущение хрупкой, почти болезненной открытости. Арион оставил машину Макарова у въезда и пошел пешком. Воздух здесь был другим – чистым, прохладным, пахнущим дымом, прелой листвой и чем-то еще, первобытным и диким. Тишина была почти осязаемой. Ее нарушал только скрип ветряка и далекое мычание коровы.

Тихона он нашел на берегу небольшого, заросшего тиной пруда. Он сидел на земле, скрестив ноги, и методично перебирал в руках гладкие речные камни. На вид ему было около тридцати, но какая-то внутренняя усталость делала его похожим на старика. В отличие от братьев, в нем не было ни холода, ни огня. Только тишина, подражающая той, что царила вокруг. Он был одет в простую холщовую рубаху и штаны. Его длинные светлые волосы были перехвачены на затылке кожаным ремешком. Он не удивился, увидев Ариона. Он просто поднял на него свои бледные, водянистые глаза, словно ждал этого визита.

– Вы из того мира, – сказал он вместо приветствия. Его голос был тихим и ровным, как поверхность пруда в безветренный день.

– Меня зовут Арион Ветров. Я приехал поговорить об убийстве Валентина Решетникова.

Тихон медленно положил камень на землю.

– Оно началось, – произнес он так, будто констатировал смену времени года. – Я чувствовал, что скоро начнется.

– Что началось?

– Очищение. У нашей семьи очень тяжелая карма. Слишком много боли было причинено, слишком много жизней сломано, чтобы построить эту… империю. Такие долги нельзя выплатить деньгами. Только страданием. Кровь должна быть смыта кровью.

Он говорил об этом без ужаса, без сожаления. С фаталистической покорностью человека, который давно принял неизбежное.

– Вы говорите как будто рады этому, – заметил Арион, садясь на траву неподалеку.

– Радость – это эмоция. А эмоции – это привязанности, которые держат нас в колесе перерождений. Я стремлюсь к беспристрастному наблюдению. Я – не участник. Я – свидетель.

– Ваш отец так не думает. Ваш брат Даниил тоже. Они все участники.

При упоминании семьи на глади его спокойствия появилась легкая рябь.

– Отец – это эпицентр бури. Он создал ее своей волей. Даниил – это сама буря, слепая и разрушительная. Роман думает, что он наблюдает за ней с безопасного расстояния, но он стоит на самом краю воронки. Они все увязли. Я пытался уйти, очиститься. Но, видимо, от этого нельзя уйти. Это внутри, в крови.

Его спокойствие показалось Ариону неестественным. Оно было не врожденным, а приобретенным, как хорошо выученный урок. Это была броня, выкованная не из силы, а из страха.

– Убийца оставил цитату. О похороненных тайнах, которые возвращаются.

Тихон долго молчал, глядя на темную воду пруда.

– Есть вещи, которые лучше не хоронить, а сжигать дотла. Но мы их похоронили. Давно. И каждый из нас стоял у той могилы.

– О чем вы?

Он снова взял в руки камень, его пальцы гладили гладкую поверхность.

– Был грех, – прошептал он, и Ариону пришлось напрячься, чтобы его расслышать. – Общий. Давно, когда мы были еще детьми. Там… у моря… в старом, заброшенном санатории. Мы сделали что-то плохое. Что-то, что сломало нас всех. После этого мы перестали быть братьями. Мы просто стали сыновьями нашего отца. Каждый по-своему.

Он замолчал, и Арион понял, что дальше он не пойдет. Он добрался до границы его памяти, за которой начиналась запретная, выжженная земля.

– Вы думаете, это связано? – спросил Арион.

Тихон медленно поднялся. Его фигура на фоне серого неба казалась хрупкой и одинокой.

– В этом мире все связано, – сказал он, прежде чем развернуться и пойти в сторону домов. – Каждое брошенное слово. Каждое деяние. Каждое молчание. Все вплетается в единый узор. И нам всем придется заплатить за нити, которые мы вплели. Расплата уже пришла. Просто не все это еще поняли.

Глава 10

Возвращение в город после тишины коммуны было подобно резкому погружению в кипяток. Шум, суета, миллионы непересекающихся жизней – все это обрушилось на Ариона, обостряя ощущение ирреальности происходящего. Слова Тихона о «грехе у моря» эхом отдавались у него в голове, но они были слишком туманны, слишком похожи на бред отшельника. Ему нужны были факты, бумага, документы. Что-то, за что можно уцепиться в этом вязком болоте семейной мифологии. По его просьбе Макаров договорился о доступе в городской архив. Арион искал что-то конкретное – старые земельные дела, историю приобретения Ордынцевыми их первого крупного актива, того самого здания в центре города, где теперь располагалась штаб-квартира их империи.

Городской архив был антиподом сверкающего офиса Ордынцевых. Старое, обветшалое здание с высокими потолками, покрытыми паутиной трещин, и окнами, тусклыми от вековой пыли. Воздух здесь был сухим и неподвижным, он пах ушедшим временем – тлеющей бумагой, высохшим клеем и забвением. За стойкой в огромном, гулком читальном зале сидела девушка. Она была единственным живым существом в этом царстве мертвых документов. Она не была похожа на типичную сотрудницу архива. Никаких очков в роговой оправе, никакого серого кардигана. Она была одета в простое темное платье, но в ее облике была какая-то старомодная, почти нездешняя элегантность. Темные волосы были собраны в сложный узел на затылке, а на шее висел серебряный кулон в виде ключа. Когда Арион подошел, она подняла на него глаза. Это были странные глаза – очень темные, почти черные, и казалось, они смотрят не на него, а сквозь него, видя что-то позади.

– Чем могу помочь? – ее голос был тихим, но удивительно ясным в этой мертвой тишине.

– Мне нужны дела по зданию на Главном проспекте, дом семь. Все, что есть, начиная с пятидесятых годов прошлого века.

Она кивнула, не выказав ни удивления, ни любопытства.

– Ордынцев-Плаза, – сказала она. – Я принесу.

Она исчезла в лабиринте высоких стеллажей, двигаясь абсолютно бесшумно. Арион ждал, рассматривая портреты городских деятелей на стенах. Их выцветшие лица смотрели с укором, словно он пришел потревожить их покой. Минут через десять девушка вернулась, катя перед собой тележку, на которой лежало несколько объемистых папок, перевязанных тесемками.

– Здесь все, – сказала она, ставя папки на большой дубовый стол. – Землеотвод, проекты, разрешения. Очень скучное чтиво.

– Иногда в самых скучных текстах прячутся самые интересные истории, – ответил Арион, развязывая первую тесемку.

Она не ушла. Она оперлась о край стола и смотрела, как он перебирает пожелтевшие листы.

– Это правда, – сказала она после долгой паузы. – У этого здания, например, есть своя история. Не та, что в этих папках. Другая. Городская легенда.

Арион поднял на нее взгляд.

– Легенда?

– Говорят, раньше на этом месте была больница для душевнобольных. Старая, еще дореволюционная. Ее снесли в пятидесятых. Но с тех пор это место считается нехорошим. Когда строили первое офисное здание, в семидесятых, было несколько несчастных случаев. Рабочие падали с лесов, техника выходила из строя. Потом, уже когда Ордынцевы его купили и перестраивали, тоже ходили слухи. О странных звуках по ночам, о вещах, которые сами собой перемещались. Говорят, что голоса тех, кто умер в той больнице, до сих пор можно услышать в вентиляционных шахтах, если прислушаться.

Она рассказывала это ровным, почти монотонным голосом, будто читала сводку погоды. Но ее темные глаза внимательно следили за реакцией Ариона.

– Вы верите в городские легенды? – спросил он.

На ее губах появилась едва заметная улыбка.

– Я верю, что у каждого места есть память. И что иногда эта память просачивается в настоящее. Как вода сквозь трещины в старом фундаменте. Иногда она просто делает подвал сырым. А иногда – подмывает все здание.

Она назвалась Линой. Просто Линой. Когда Арион, просмотрев документы и не найдя ничего существенного, уже собирался уходить, она остановила его.

– Подождите. Есть еще кое-что. Этого нет в официальном каталоге. Это из так называемого «спецхрана» – документы, которые по тем или иным причинам не подлежали огласке.

Она протянула ему тонкую картонную папку. На ней не было никаких опознавательных знаков.

– Спасибо, – сказал Арион. – Почему вы мне помогаете?

Лина посмотрела на свой кулон-ключ, теребя его тонкими пальцами.

– Потому что мне не нравятся запертые двери, – ответила она. – А у вас вид человека, который ищет очень старый и очень ржавый замок.

Арион открыл папку уже на улице, стоя под дождем, который снова начал накрапывать. Внутри лежал всего один лист – пожелтевший рапорт дежурного милиционера, датированный тысяча девятьсот семьдесят восьмым годом. В нем сообщалось о несчастном случае на стройке того самого здания. Подросток, игравший на стройплощадке, упал в шахту лифта. Он выжил, но получил серьезные травмы. Имя подростка было стерто временем, но фамилия читалась отчетливо. Ивлев.

Глава 11

Телефон Макарова зазвонил, когда Арион все еще стоял под дождем, глядя на выцветшую фамилию на милицейском рапорте. Звонок был коротким, резким, похожим на сигнал тревоги. Арион видел, как напряглось лицо следователя, как он сжал кулак.

– Еще один, – сказал Макаров, вешая трубку. Его голос был глухим. – Он не стал ждать.

Новый адрес находился в престижном районе сталинской застройки, в доме с лепниной и высокими потолками, где жили те, кто мог себе позволить не только комфорт, но и историю. Жертвой оказалась Алина Заславская, женщина лет пятидесяти, известная в определенных кругах как давняя, почти официальная любовница Кирилла Ордынцева. Та, которую терпели, пока она не требовала слишком многого. Пока они поднимались по широкой лестнице, Макаров вполголоса пересказывал то, что успел узнать. Заславскую обнаружила домработница, которая не смогла дозвониться до нее с самого утра. Дверь была заперта изнутри на засов. Пришлось вызывать МЧС.

В квартире их встретила та же суетливая толпа криминалистов и та же атмосфера оскверненного пространства. Но на этот раз обстановка была другой. Никакой холодной стерильности. Квартира Заславской была перенасыщена вещами: бархатная мебель, фарфоровые статуэтки, картины в золоченых рамах, тяжелые портьеры. Все было дорогим, кричащим о достатке, но вместе создавало ощущение удушающей, безвкусной тесноты. Пахло духами, пылью и страхом.

Само тело нашли не сразу. Его не было ни в гостиной, ни в ванной, ни на огромной кровати с балдахином в спальне. Домработница, женщина в состоянии глубокого шока, что-то бормотала про старый шкаф. В углу спальни, почти скрытый портьерой, стоял массивный платяной шкаф из темного дерева, с резными дверцами и потускневшим зеркалом. Одна из его створок была приоткрыта. Макаров сам распахнул ее до конца. Арион услышал, как кто-то из полицейских за его спиной сдавленно охнул.

Внутри, на вешалке, на толстой цепи, обмотанной вокруг шеи, висело тело Алины Заславской. Она была одета в дорогое шелковое платье. Ноги не доставали до пола сантиметров десять. Ее лицо застыло в немом крике, глаза были широко открыты. Но это было не самое страшное. Все остальное пространство шкафа, от пола до самого верха, было плотно забито старыми, потрепанными детскими куклами. Их были десятки. Фарфоровые, пластиковые, тряпичные. И у каждой из них были выколоты или вырезаны глаза. Они смотрели на вошедших пустыми, черными глазницами. Целый хор слепых, безмолвных свидетелей.

Арион подошел ближе, заставляя себя дышать ровно. Снова театр. Снова инсталляция. Но на этот раз послание было более личным, более жестоким. Это было не о бизнесе и не о тайнах на бумаге. Это было о чем-то глубоко спрятанном, вытесненном, о детском, первобытном страхе. Страхе темноты. Страхе замкнутого пространства. Страхе быть запертым и забытым.

– Никаких записок, – сказал Макаров, его голос был напряжен, как струна. – Никаких цитат на зеркале. Только это.

– Ему не нужны больше цитаты, – тихо ответил Арион. – Он перешел от слов к образам. Он больше не объясняет. Он показывает. Он воссоздает кошмары.

Он смотрел на слепых кукол. Они были похожи на мумифицированные воспоминания. Чьи-то воспоминания. Ему показалось, что он слышит детский плач, тихий, почти неслышный, идущий из самой глубины этого шкафа, из этого темного, набитого мертвыми игрушками чрева. Арион обернулся и посмотрел на прикроватную тумбочку. На ней, рядом с книгой в мягкой обложке, стояла фотография в серебряной рамке. На ней был Кирилл Ордынцев – молодой, улыбающийся, обнимающий маленького мальчика с испуганными глазами. Арион не сразу понял, кто это. Сын? Внук? А потом он всмотрелся в черты испуганного детского лица и узнал их. Это был Тихон. И на заднем плане, едва различимый в тени, стоял похожий платяной шкаф. Память – это чудовище, которое мы держим запертым, подумал Арион. Но иногда у него отрастают очень длинные и очень острые когти.

Глава 12

Арион покинул квартиру Заславской, оставив Макарова разбираться с последствиями этого нового, еще более гротескного акта. Запах духов и слепых кукол преследовал его по пятам, въевшись в одежду, в память. Фамилия Ивлев из милицейского рапорта и детский испуг на лице Тихона на фотографии сложились в его сознании в тревожный, но пока неясный узор. Ему нужен был контекст, история, фон для этих разрозненных мазков. Он снова поехал в архив, инстинктивно чувствуя, что Лина – единственный человек в этом городе, который может дать ему ключ не к замку, а к самой замочной скважине.

Он нашел ее там же, в гулкой тишине читального зала. Она сидела за своим столом и реставрировала старую карту города, аккуратно подклеивая трещины тончайшей папиросной бумагой. Она подняла на него свои темные, всевидящие глаза и, кажется, ничуть не удивилась его появлению. Словно он был частью ее расписания.

– Я так и думала, что вы вернетесь, – сказала она.

– Рапорт про мальчика по фамилии Ивлев. Что с ним стало?

Лина отложила пинцет и посмотрела на свои тонкие пальцы.

– Официально – ничего. Он выжил, получил компенсацию. Его мать, работавшая в том здании уборщицей, вскоре уволилась. Они исчезли из всех официальных документов. Растворились. Как это часто бывает с бедными людьми.

– Но вы знаете больше.

Она не ответила. Вместо этого она выдвинула ящик своего стола и достала старый, потрепанный фотоальбом с обложкой из тисненой кожи. На обложке не было надписей.