Анатомия Тени

Алексей Хромов

Анатомия Тени

Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы.

– Евангелие от Луки 8:17

Глава 1

Дождь начался еще до рассвета. Арион не слышал его, но почувствовал – так чувствуют изменение давления в загерметизированной каюте подводной лодки. Воздух в спальне стал плотнее, гуще, словно в него подмешали мелкодисперсную взвесь чужой меланхолии. Он открыл глаза. Потолок был низким и серым, как небо над городом в ноябре. Всегдашний потолок его квартиры-убежища, его выверенного до миллиметра кокона. Но сегодня он давил сильнее обычного. Музыка. Ему нужна была музыка, чтобы выровнять давление внутри и снаружи. Он встал, на ощупь двинулся в гостиную, его босые ступни чувствовали прохладный, гладкий паркет как поверхность замерзшего озера. Пальцы сами нашли на стеллаже нужный конверт. Тяжелый, плотный картон. Джон Колтрейн. A Love Supreme. Ритуал требовал точности. Он извлек черный, идеально гладкий диск, положил его на опорный мат проигрывателя, игла с тихим, полным обещания щелчком опустилась на вводную дорожку. Секунда потрескивающего статического электричества – и комната наполнилась звуком. Это была не музыка. Это была молитва саксофона, отчаянная и просветленная одновременно, попытка прорваться сквозь плотную ткань бытия, докричаться до чего-то, что прячется по ту сторону тишины.

Арион прошел на кухню, крошечное пространство, организованное с логикой хирурга. Щедро зачерпнул из герметичной банки зерна – темные, маслянистые, пахнущие шоколадом и сухой землей. Ручная кофемолка с деревянной ручкой легла в ладонь как недостающая часть его собственного тела. Скрипучий, мерный хруст зерен был его личной мантрой, единственным механическим звуком, который он допускал в свою утреннюю тишину. Пока саксофон Колтрейна наращивал напряжение, Арион совершал свое священнодействие. Фильтр, горячая вода, тонкая, медленная струйка, закручивающаяся над свежесмолотым порошком. Аромат расцвел, заполнил кухню, оттесняя влажный запах дождя. Этот процесс, предсказуемый и контролируемый, был его единственным способом доказать себе, что мир все еще подчиняется законам физики и химии. Что хаос пока не победил. Он отвернулся к окну. Город за стеклом казался размытой акварелью. Мокрые крыши, черные нити проводов, редкие вспышки фар в сером мареве. По стеклу полз паук, плетущий невидимую паутину из дождевых капель. Арион смотрел на него, и ему на мгновение показалось, что это он сам – сидит внутри стеклянной банки, наблюдая за миром, к которому больше не имеет отношения. Его квартира была крепостью, выстроенной из книг. Стеллажи от пола до потолка занимали все стены, их корешки, как позвонки доисторического животного, поддерживали своды его уединения. Трактаты о природе сновидений, монографии о структуре мифа, увесистые тома с клиническими анализами человеческой жестокости. Молчаливые часовые, охраняющие его от прошлого.

Внезапный телефонный звонок разрезал воздух электрическим скальпелем.

Звук был настолько чужеродным в этой тщательно выстроенной гармонии, что Арион вздрогнул, едва не выронив чашку. Телефон не звонил месяцами. Он и забыл, как звучит его голос. Резкий, требовательный, не допускающий возражений. Звонок, вытаскивающий из глубин на поверхность, где нет спасительной толщи воды и нечем дышать. Он не хотел подходить. Пусть звонит. Пусть надрывается. Но звонок не умолкал, настойчивый, как зубная боль. На пятом сигнале он пересек комнату и поднял трубку.

– Да.

Голос был хриплым, будто неиспользованные связки покрылись ржавчиной.

– Арион? Это Макаров.

Следователь Макаров. Имя из той, прошлой жизни, которую Арион похоронил под стеллажами с книгами.

– Я не работаю, Макаров. Вы знаете.

– Знаю. Поэтому и звоню. Это не работа. Это… просьба. Мне нужен ваш взгляд, а не ваша подпись под протоколом.

– Мой взгляд затуманился. Найдите другого.

Саксофон Колтрейна затих, наступила короткая пауза перед следующей частью композиции. В эту оглушительную тишину голос Макарова прозвучал устало и глухо.

– Другие не поймут. Тут дело не в отпечатках и не в алиби. Таких дел у меня не было за двадцать лет.

– Мне не интересно, – отрезал Арион, глядя, как пар над его остывающим кофе становится почти невидимым. Ритуал был нарушен. День – отравлен.

– Он оставил кое-что, Арион. На месте.

– Улику?

В трубке повисла пауза, наполненная потрескиванием и чем-то еще. Словно Макаров подбирал слова, как отмычки.

– Не совсем. Скорее… послание. Вам оно покажется знакомым. Оно из вашего прошлого.

Арион замолчал. Его пальцы стиснули холодную пластмассу трубки. Прошлое не было похоронено. Оно не сидело тихо под книжными стеллажами. Оно выбралось наружу. И теперь оно было там, на месте преступления, в чужом, мертвом доме, и ждало его.

– Где? – выдохнул он. Кофе в чашке был уже безнадежно холодным.

Глава 2

Арион молчал, но Макаров, опытный рыбак человеческих душ, почувствовал, как на том конце леска натянулась. Он не торопился, дал крючку войти поглубже.

– Переулок Серебряных Кленов, дом пять. Квартира адвоката Ордынцева. Слышал о таких?

Фамилия прозвучала как удар камертона, вызвав гулкое эхо где-то в глубинах памяти Ариона. Ордынцевы. Титаны, держащие на плечах финансовое небо этого города. Семья, о которой писали в газетах, всегда в связи с очередным скандалом, слиянием или громким разводом. Не люди – ходячие мифы.

– Они не из тех, кто умирает в переулках, – ровно произнес Арион, пытаясь вернуть себе контроль.

– Этот умер. Не по своей воле. И весьма… живописно.

Макаров сделал паузу, словно давая Ариону представить картину.

– Я же сказал, мне это не интересно.

– Даже если убийца цитирует твою старую диссертацию?

Мир на мгновение замер. Саксофон Колтрейна, вновь вступивший в свои права, показался далеким и неважным. Диссертация. «Архетип Тени в ритуалах городских субкультур». Он защитил ее двенадцать лет назад, а потом сжег единственный печатный экземпляр вместе со всеми черновиками. Это было частью другого ритуала – ритуала прощания с собой прежним, наивным и самоуверенным. Он был уверен, что превратил ту работу в пепел.

– Вы ошиблись, – голос Ариона стал тверже, в нем зазвенел металл. – Этого не может быть.

– «То, что мы хороним заживо, никогда не умирает. Оно лишь ждет своего часа, чтобы вернуться в более уродливом обличье». Выведено помадой на зеркале в ванной. Узнаешь свои слова, профессор?

Арион закрыл глаза. Слова, как призраки, поднялись из пепла. Он помнил, как писал их. Помнил ощущение интеллектуального азарта, радость от идеально сформулированной мысли. Он чувствовал себя хирургом, вскрывающим коллективную душу города. Теперь этот же скальпель кто-то обмакнул в кровь.

– Я пришлю машину. Будет через пятнадцать минут, – голос Макарова не оставлял выбора. Он уже не просил. Он констатировал факт.

– Не нужно, – коротко бросил Арион. – Я доберусь сам.

Он положил трубку, не дожидаясь ответа. Тишина, которая вернулась в квартиру, была другой. Она больше не была спасительной. Теперь она была звенящей, напряженной, как тетива натянутого лука. Музыка с пластинки все еще лилась, но теперь казалась насмешкой. Все его утренние ритуалы, вся эта выверенная система защиты рухнула от одной фразы. Он подошел к зеркалу в коридоре. Из тусклого стекла на него смотрел незнакомец. Человек с всклокоченными волосами, темными кругами под глазами и выражением загнанного зверя. Кто-то взял его идеи, его мысли, вывернул их наизнанку и превратил в оружие. Его интеллектуальное упражнение стало чьим-то кровавым перформансом. И теперь он, Арион, был частью этого представления. Не зрителем. Возможно, даже не консультантом. А одной из главных декораций. Он пошел в спальню, механически стянул с себя домашнюю одежду, пахнущую кофе и ночной тревогой. Выбрал из шкафа темный свитер, джинсы, старую кожаную куртку – свою униформу для выхода во внешний мир, свою вторую кожу. Когда он завязывал шнурки на ботинках, его взгляд упал на стопку книг у кровати. Самая верхняя была раскрыта. Он не помнил, когда читал ее в последний раз. История об отцеубийстве, о братьях, раздираемых страстями, и о том, что если нет Бога, то все дозволено. Он захлопнул книгу. Пыль взметнулась в воздухе и осела на его пальцах. Ему показалось, что это пепел. Тот самый пепел, в который он когда-то превратил свою диссертацию.

Глава 3

Он мог бы взять такси, но вышел на улицу и пошел пешком. Дождь превратился в мелкую, назойливую морось, которая оседала на волосах и ресницах, делая мир затуманенным, как старая фотография. Город просыпался неохотно. Сонные фигуры под зонтами, мокрый асфальт, в котором тускло отражались неоновые вывески, похожие на кровоподтеки. Каждый шаг отдавался гулким эхом в его голове, и это эхо смешивалось с другим, более давним. С голосом Евы. Ева. Имя, которое он запретил себе произносить даже мысленно. Но сейчас, когда внешняя защита рухнула, ее призрак вышел из потайной комнаты его памяти и пошел рядом, неслышно ступая по мокрым плитам. Она всегда приходила в его кабинет по вторникам, в четыре. Всегда в одном и том же сером платье, которое делало ее почти невидимой на фоне его серых стен. Она садилась на кушетку и долго молчала, глядя в окно. Арион, молодой и уверенный в силе своего метода, ждал. Он верил, что тишина лечит, что она заставляет демонов выползать наружу, чтобы погреться у огня анализа. Но демоны Евы были холоднокровными. Они не боялись тишины, они в ней жили.

«Это похоже на черную воду, – сказала она однажды, ее голос был таким же бесцветным, как ее платье. – Не пруд и не озеро. А колодец. Без дна. Я сижу на краю, и меня тянет заглянуть вниз. Не прыгнуть, нет. Просто заглянуть».

Он помнил, как записал это в свой блокнот. «Образ черной воды. Суицидальные наклонности, замаскированные под пассивное любопытство». Он классифицировал ее боль, разложил по полочкам, дал ей научное определение. Он думал, что понимает. Какой же он был идиот.

Последний сеанс был другим. Она пришла не во вторник. Был промозглый четверг, как сегодня. Она не молчала. Она смотрела прямо на него, и в ее глазах, обычно пустых, плескалась та самая черная вода.

– Вы ведь не поможете, правда? – спросила она. Это был не вопрос, а утверждение.

– Помощь требует времени, Ева. Мы движемся в правильном направлении.

– Нет. Мы движемся по кругу. А в центре этого круга – ваш интерес, доктор. Я для вас – любопытная задача. Ребус. Вы хотите разгадать меня, а не спасти. Вы холодный. Как хирург, которому все равно, выживет пациент или нет, лишь бы операция была сделана чисто.

Ее слова были не обвинением. Они были диагнозом. Диагнозом, который он, слепой в своем аналитическом высокомерии, не смог поставить самому себе. Он попытался возразить, что-то сказать о переносе, о защитных механизмах. Но она просто встала и ушла. Через два дня ее нашли. Она не прыгнула в колодец. Она просто наполнила им свою ванну. Перерезала вены и лежала в воде, которая постепенно окрашивалась в красный, а для нее, наверное, становилась черной. Он приехал на место раньше полиции. Дверь была не заперта. Он видел это. Ванна, полная воды цвета ржавчины, и ее лицо – спокойное, почти умиротворенное. Словно она наконец заглянула на дно своего колодца и нашла там то, что искала. Пустоту. После этого он сжег диссертацию. Закрыл практику. Похоронил себя заживо в своей квартире. Но он ошибся. Как и было написано на том проклятом зеркале, похороненное заживо никогда не умирает. Оно просто ждет. Ждет своего часа, своего голоса, своей кровавой сцены. Арион остановился на углу. Впереди виднелся переулок Серебряных Кленов. Мигалки полицейских машин беззвучно бились о мокрые фасады зданий, окрашивая их в синие и красные всполохи, будто у домов начался тихий эпилептический припадок. Он глубоко вдохнул влажный, пахнущий бензином и гнилой листвой воздух. Призрак Евы положил ледяную руку ему на плечо. «Ты снова здесь, доктор, – шептал ее голос у него в голове. – Снова стоишь на краю. Только на этот раз колодец глубже. И на дне ждет не пустота». Он шагнул в переулок. Шагнул навстречу прошлому, которое стало настоящим.

Глава 4

Переулок был закупорен полицейскими машинами. Люди в форме двигались молча и сосредоточенно, их фигуры в черной униформе казались тенями, отброшенными всполохами мигалок. Воздух был густым от невысказанного. Арион прошел под лентой оцепления, не обращая внимания на удивленный взгляд молодого патрульного. В этом ирреальном, мигающем свете его лицо казалось маской древнегреческой трагедии. У подъезда его уже ждал Макаров. Он выглядел так, будто не спал неделю. Тяжелый, осунувшийся, с плащом, намокшим на плечах, он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на Ариона так, словно тот был последней картой в безнадежной игре.

– Рад, что ты пришел, – сказал он без предисловий. Его голос был хриплым от сигарет и усталости.

– Я не рад, – ответил Арион. – Где он?

Макаров кивнул на подъезд. Они вошли внутрь. Холл был отделан мрамором и темным деревом. В воздухе стоял запах денег – едва уловимый аромат дорогих сигар, кожи и старого дерева, смешанный теперь с чем-то еще. С приторно-сладким запахом беды. Они поднялись на лифте в тишине. Кабина, обитая красным бархатом, походила на сердце гигантского зверя, несущего их в свое логово. Дверь в квартиру была распахнута настежь. Внутри было слишком много людей, и все они казались неуместными в этом пространстве идеального, холодного порядка. Стерильная гостиная, белая кожаная мебель, абстрактная живопись на стенах – все кричало о статусе и вкусе. И о полном отсутствии жизни.

– Сюда, – Макаров повел его по коридору.

Ванная комната была залита ослепительным светом переносного прожектора криминалистов. Именно там запах стал невыносимым. Не запах смерти – к нему Арион был готов. Это был резкий, химический запах типографской краски. И еще чего-то неуловимого, сладковатого, как аромат увядающих цветов. В центре комнаты стояла огромная овальная ванна из черного камня. И в ней, по самый подбородок погруженный в густую, маслянистую черную жидкость, лежал человек. Мужчина лет пятидесяти, с аккуратно подстриженными седыми висками и широко открытыми глазами, которые бесстрастно смотрели в белый потолок. Его кожа казалась восковой. Это был не труп. Это был экспонат.

– Чернила, – сказал Макаров, видя, куда смотрит Арион. – Несколько ящиков картриджей для принтера. Вылили все. По заключению эксперта, он уже был мертв, когда его сюда поместили. Утонул. В обычной воде. А это… это уже потом.

Арион медленно обвел взглядом комнату. Криминалисты в белых комбинезонах двигались как призраки, собирая невидимые следы. Но главная улика не была невидимой. Она кричала. Он посмотрел на огромное, во всю стену, зеркало над раковиной. И увидел на нем знакомые слова, выведенные ярко-красной, почти кричащей губной помадой. Почерк был ровным, почти каллиграфическим. Каждая буква была прорисована с невероятной аккуратностью. «То, что мы хороним заживо, никогда не умирает».

– Видишь? – тихо спросил Макаров.

Арион кивнул. Он видел. Он видел не просто убийство. Он видел театр. Тщательно срежиссированный спектакль, где каждая деталь имела значение. Жертва, утопленная и помещенная в ванну из чернил, словно захлебнувшаяся ложью и секретами, которые она хранила на бумаге. Зеркало, отражающее не реальность, а цитату, вырванную из его, Ариона, души. Даже помада. Не кровь, не краска. Помада. Нечто интимное, женское, личное, использованное для публичного заявления. Это была инсталляция, послание, ритуальное действо. Убийца не просто лишил человека жизни. Он превратил его смерть в символ.

– Кто он? – спросил Арион, не отрывая взгляда от надписи.

– Валентин Решетников. Личный юрист и, как говорят, хранитель всех секретов Кирилла Ордынцева. Он знал, где закопаны все скелеты. Похоже, кто-то решил, что он знает слишком много.

– Не похоже, – возразил Арион, и его голос прозвучал в стерильной тишине ванной комнаты оглушительно громко. – Кто-то решил, что один из этих скелетов пора выкопать. И выставить на всеобщее обозрение.

Он подошел к зеркалу. Воздух рядом с ним все еще хранил едва уловимый аромат. Тот самый, цветочный. Он узнал его. Он помнил его с того самого дня, из квартиры Евы. Это был запах ее духов. Фрезия. И он вдруг с ледяной ясностью понял, что это послание было адресовано не полиции и не Ордынцевым. Оно было адресовано ему. Лично. Убийца не просто цитировал его работу. Он цитировал его провал.

Глава 5

Они вышли из ванной, оставив криминалистов их молчаливому ритуалу. Запах фрезии преследовал Ариона, он въелся ему под кожу. Они прошли в гостиную, где белый кожаный диван казался островом спокойствия посреди хаоса. Макаров достал помятую пачку сигарет, но, оглядевшись по сторонам, убрал обратно в карман. Здесь было слишком чисто для такого греха, как курение.

– Ну, что скажешь? – спросил он, усаживаясь в кресло и глядя на Ариона снизу вверх. – Кроме того, что наш парень – начитанный психопат.

Арион стоял у окна, глядя на мокрый город.

– Он не психопат, – ответил он тихо, почти про себя. – Психопат получает удовольствие от хаоса. Этот же получает удовольствие от порядка. Идеального, выверенного порядка. Здесь нет ничего случайного.

– О чем ты? Он утопил мужика, а потом искупал в чернилах. Где тут порядок?

Арион обернулся. В его глазах Макаров увидел холодный, отстраненный блеск, который так раздражал его много лет назад, но который был ему так необходим сейчас.

– В деталях, Макаров. Порядок всегда в деталях. Твои люди ищут волосы, отпечатки, волокна. Ты ищешь мотив – деньги, месть, шантаж. А нужно смотреть на то, что здесь оставлено, а не кто это оставил.

Он подошел к журнальному столику. На нем стояли пустые коробки из-под картриджей.

– Какие чернила? – спросил он.

– Какие-то японские. Дорогие. «Kuroshio ink», – Макаров сверился с записной книжкой. – В переводе что-то вроде «Черное течение». И что с того?

– С того, что это не просто чернила. Это метафора. «Черное течение» – это название мощного теплого течения у берегов Японии. Сила, которая несет свои воды через весь океан. Он говорит нам, что это не единичный акт. Это начало течения, которое уже не остановить. И оно теплое, Макаров. Оно идет изнутри системы.

Макаров устало потер переносицу.

– Арион, ради всего святого…

– А помада? – перебил его Арион, не давая следователю погрузиться в скепсис. – Ты обратил внимание на марку? Твои эксперты уже определили?

– Определили. Какой-то французский люкс. Оттенок называется «Coeur Brisé». «Разбитое сердце». Ты ведь это хотел услышать? Что ж, поздравляю. Мотив – несчастная любовь. Женщина мстит юристу, который вел ее бракоразводный процесс. Дело закрыто, всем спасибо.

В голосе Макарова звучал сарказм, но Арион его проигнорировал.

– Не любовь. Это не о любви. Это о страдании. Он выбрал этот оттенок не случайно. «Разбитое сердце», нанесенное на зеркало. Зеркало – символ самопознания, души. Он говорит, что чья-то душа разбита. И он показывает нам это.

– Он? Ты думаешь, это мужчина? Из-за помады все мои ребята ищут женщину.

– Конечно, мужчина. Женщина бы не стала использовать дорогую помаду, чтобы писать на зеркале. Она бы ею пользовалась. Это мужской жест. Театральный. Демонстративный. И он насмехается над нами, Макаров. Он подсовывает нам очевидные «женские» улики, зная, что мы за них уцепимся.

Арион замолчал, прошелся по комнате, его взгляд скользил по безликим предметам роскоши.

– Это не убийство ради выгоды, – продолжил он, остановившись напротив Макарова. – Деньги не оставляют таких посланий. Месть импульсивна, она оставляет следы ярости, а не каллиграфический почерк. Это сообщение. Сложное, многоуровневое сообщение. Адресат которого – семья Ордынцевых. А я… – он запнулся. – А я, похоже, переводчик. Которого он сам же и назначил.

Макаров долго смотрел на Ариона. Вспышки мигалок за окном играли на его лице, делая его похожим то на демона, то на святого.

– Хорошо, – сказал наконец следователь, поднимаясь. – Допустим, ты прав. Это спектакль. Что дальше? Какой следующий акт?

Арион подошел к выходу. Запах фрезии, казалось, стал еще сильнее, словно призрак Евы шел за ним по пятам.

– Дальше, – сказал он, оборачиваясь в дверях, – нам нужно поговорить с теми, для кого этот спектакль был поставлен. С семьей. Потому что этот убийца не просто убивает. Он рассказывает историю. Их историю. И, боюсь, это только первая глава.

Глава 6

Дом Ордынцевых находился за городом, в той части света, где молчание стоит дороже золота, а заборы выше деревьев. Это было не поместье. Это была крепость, цитадель, возведенная из серого гранита и тонированного стекла, чтобы отражать небо и не впускать посторонние взгляды. Подъездная аллея, выложенная безупречной брусчаткой, была так длинна, что казалось, она ведет не к дому, а к границе иного измерения. Машина Макарова шуршала по гравию с почтением, которого не заслуживал ни один автомобиль. Даже природа здесь была приручена и подстрижена: идеальные газоны, геометрически выверенные клумбы, молчаливые, как стражи, туи. Ни одного увядшего листа, ни одной случайной травинки. Эталонный порядок, доведенный до стерильности. До мертвечины. Арион смотрел на это архитектурное воплощение воли и власти, и ему казалось, что он видит материализовавшуюся идею. Идея была проста: мир можно и нужно контролировать. Дом подавлял. Он был спроектирован так, чтобы любой, кто к нему приближается, чувствовал себя маленьким, незначительным, просящим аудиенции.

Их встретил дворецкий – пожилой мужчина в безупречном костюме, с лицом, которое давно разучилось выражать какие-либо эмоции, кроме вежливого безразличия. Он провел их через гулкий холл, где шаги тонули в толстых коврах, а со стен на них взирали темные портреты предков в тяжелых рамах. Воздух был прохладным и неподвижным, как в склепе. Пахло воском, старой кожей и деньгами – тем особым запахом, который приобретают купюры, пролежавшие в сейфе не одно десятилетие.

Кирилл Арсеньевич Ордынцев ждал их в своем кабинете. Слово «кабинет» не подходило этому пространству. Это был тронный зал. Огромная комната с потолком высотой в два этажа, с окном во всю стену, за которым расстилался укрощенный пейзаж. Ордынцев сидел за столом размером с бильярдный. Он не встал, когда они вошли. Он просто поднял голову, и Арион почувствовал на себе его взгляд – тяжелый, оценивающий, как у хищника, который решает, стоит ли эта добыча его усилий. Ему было под семьдесят, но в нем ощущалась грубая, первобытная сила. Мощные плечи, крупная голова с гривой седых, жестких волос, руки, которые могли бы согнуть подкову.

– Следователь Макаров, – представился тот, стараясь, чтобы его голос не прозвучал слишком робко в этой акустике. – А это Арион Ветров, консультант.

Ордынцев перевел взгляд на Ариона. В его глазах не было ни любопытства, ни тревоги. Только ледяное презрение.

– Консультант, – произнес он, и само слово в его устах прозвучало как оскорбление. – Вы пришли поговорить о Решетникове? Не тратьте мое время. Его убил какой-то псих из-за денег. Найдите его и повесьте на ближайшем столбе.

Его голос был таким же, как и он сам – мощным, грохочущим, привыкшим отдавать приказы и не слышать возражений.

– Все не так просто, Кирилл Арсеньевич, – осторожно начал Макаров. – Мы считаем, что убийство связано с вашей семьей.

– Все в этом городе связано с моей семьей, следователь, – усмехнулся Ордынцев. Усмешка не коснулась его глаз. – Даже погода. Но это не значит, что я отвечаю за каждого идиота с ножом. Валентин был слабак. Умный, исполнительный, но слабак. Слишком много боялся. Видимо, добоялся. Слабаки всегда плохо кончают.

Он говорил о человеке, который проработал на него тридцать лет, так, будто речь шла о списанной офисной технике. Арион молчал, изучая его. Он был солнцем, вокруг которого вращались планеты. Но это было не теплое, живительное солнце, а беспощадная, сжигающая звезда, в чьем свете все остальные превращались в тени.

– Убийца оставил послание, – вмешался Арион. Его голос прозвучал тихо, но в этой тишине заставил Ордынцева снова посмотреть на него.

– Послание? Что за театральные глупости?

– Он процитировал одну работу. О том, что похороненные тайны всегда возвращаются. Вам это о чем-нибудь говорит?

Впервые во взгляде Ордынцева что-то дрогнуло. Не страх. Скорее, глухое раздражение, как будто назойливая муха села на его безупречный костюм.