bannerbanner
Волчий пастырь
Волчий пастырь

Полная версия

Волчий пастырь

Язык: Русский
Год издания: 2025
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

– Так, Матушка… я ж язычников поганых словить хоте…

– Плевать!!! – продолжила она на той же высокой ноте, прихлопнув опять ладонью по столу, – плевать, что ты хотел! Мне порядок нужен! По-ря-док! – отчеканила она. – Ты хочешь, чтоб всё прахом пошло из-за твоего безумства? Только-только мир с Мстиславом сговорили, а у них тут хрен по грядке скачет. А если б мы не успели? А!!! – Чурила совсем понуро свесил голову. – Да вас тут бы… как котят раскатали и хрюкнуть бы не успели.

Женщина замолчала, наступила гробовая тишина. Она шумно вздохнула, затем выдохнула, потёрла устало лицо, положив руки на стол обвела взглядом всех присутствующих. Чернявый ухмылялся, Шатун корчил рожу, словно пытался поймать бегающую в голове какую-то мысль. Остальные смотрели кто в пол, кто в стол, попутно теребя что-нибудь в руках. Тихо, слышно только потрескивание пламени свечей.

– Мог бы и Мороза послать, – продолжив, кивнула она на сидящего рядом с Чурилой статного воина с длинными волосами цвета соломы, который, по-моему, за всё время нашего здесь пребывания так ни разу и не пошевелился. – Да хоть бы и… вашего… этого… Болтуна…

– Баламута, – быстро поправил Чурила.

Она снова хлопнула ладонью по столу:

– Да хоть Балагура… – крикнула она.

Взяла со стола кружку, отхлебнула, поставила на стол. Сжала ладошки в кулаки, чуть наклонившись вперед:

– Нельзя нам ошибиться, други мои, – сказала она, почти успокоившись, – никто нам второго шанса не даст, съедят с потрохами и не подавятся. Слишком много ворогов у нас… слишком.

В комнате опять повисла тишина, каждый переваривал услышанное, даже и не думая что-то возразить. Чурила весь вспрел, ну ещё бы: в таком-то пальто с меховой подбивкой, в такой же шапке, но, правда, приятного шоколадного цвета с узорами. Жарко бедолаге, а вот мне бы его шубейка сейчас не помешала бы. Я потрогал свой левый локоть и засунул ладони подмышки. Колени от жестких досок болели нестерпимо.

– Я… это… искренне извиняюсь, – нарушил я молчание, – но нельзя ли уже закончить весь этот спектакль. Ну правда, ну мочи уже нету.

– Заткнись, или я Балабола назад позову.

– Баламута, – опять поправил Чурила.

– Так, теперь ты, – сказала женщина взглянув на дедка.

– Ась? – встрепенулся дед, выходя из задумчивого оцепенения.

– Хрясь, и без башки, сказывай, пока я тебе её не оторвала. Кто таков?

– А… так это ж… Лука я. Лука… Лука Дундарёнок,

– Откель ты? – пробасил Чурила, глянув на главную, получил разрешения продолжить грозно взглянул на Луку, – как к нам попал, сказывай всё.

– Я, стало быть, – продолжил Лука, – родом из Берестья, шо на Волынщине. Пришли как-то раз мужи крепкие и ай да нас всех гнать, а куды не сказывали. Долго ли, коротко, за горами, за долами углядели мы скудели, а туды пришедши там-то и сидели, и сидели, и сиде…

– Дед! – стукнул посохом Чурила, – ты тут свои побасенки баять кончай, давай по делу: куда явились, сколь долго сидели, сколько вас было?

– Пришли-то мы в город большой, поболе энтого-то… так эта…– встрепенулся дед, – мы ж в подполе сидели, а сколько дён не ведаю, а было нас много-много…

– Так, ладно, – перебила женщина. – Где ляха встретили? – кивок в мою сторону.

– Так эта… значить, тикали кады, лило ж всё время, волхв наш… ихний в смысле, говорит: «Шо времячко Перуново настало, значить, он нам подсобит», а тут молния, значить, лупит и лупит за лесочком-то, а мы в лес через лесок, да по травке прыг да скок, да до дуба лишь вершок, а под дубом вот он лежить, нагий весь. Волхв, значить, сказывает: «Перун, заступа наш, являет свою заботу, агнца жертвенного аж дал». Но волхв ентот, видимо, чой-то напутал, в знамениях чтец неважнецкий из него, видать, получился, и умертвив его явил нам нового кудесника, отметив его своим знаком, – старик поднял мою правую руку, где лопнувшие сосудики сплетались в замысловатый зловеще-красный узор. – А что бы мы не сумлевались из–за нашей дремучести, стало быть оставил свой знак – кольцо, говоря нам тем самым, что он непросто избран, а сын его единокровный – Тарх Перуныч по-вашему, Дажьбог – по-нашему… в смысле – по-ихнему, по-язычески, – закончил дед.

– Дед, кончай заливать, – я выдернул руку, недоуменно разглядывая его, пытаясь понять – он прикалывается или не в себе.

– Так, ладно, – сказала женщина, поглаживая стол, посмотрела на черноволосого. – Что с нападавшими?

– Полоцы, хорошо вооружены, ушли быстро, – вяло ответил тот.

– Этим-то чего здесь надобно? – пробасил Чурила.

– Значит, так! – сказала главная. – Времени у нас мало, а дела наши скорбные… хлеба у нас нет и купить не на что… если народ в ближайшее время не накормим, голодные бунты пойдут уже по всей земле. Ты, Чурила, коль уж ты здесь, – направила пальчик в сторону боярина, – собираешь поводья, сколько сможешь, и отсылаешь их в Смоленск – они пойдут за хлебом к булгарам…

– А кони ж, Матушка? – недоуменно уставился дядька, – где ж взять-то столько?

– Значит, впряж боевые…

– Да, помилуй, Матушка…

– И не помилую, – рявкнула она, – нету ладей… пора горячая, сам же знаешь, торговля в самом разгаре, купцы кто где, а ловить их некогда… да войско в Чернигове ещё застряло… я быстрей ушла, чтоб весть о перемирии до Ярослава донесть. Ливни токмо нас остановили… да припасов набраться. Выстоять нам надобно сейчас… нельзя дрогнуть… надо продержаться… надо. Ворон! – обратилась она к чернявому. – Возьмёшь людей сколько надо, две ладьи, этих… – кивнула на меня с дедом, – Перуничей, да ищите золото Владимирово. Срок вам месяц. Шатуна возьми…

Тот на радостях энергично закивал головой.

– Княгиня! Совсем беззащитна останешься! – возразил Ворон.

– Ничего, тут уже близко, может Великого князя еще в Суздале застану.

– Княгиня! Дозволь сына с тобой отправить? – спросил Чурила. – Мороз лучший на Киеве, – Шатун хмыкнул, он бы поспорил, а воин, сидящий рядом с Чурилой, даже, не шелохнулся, – и вои его справные.

– Лучший, говоришь? – спросила княгиня, – Значит на поиск золота пойдёт. На сегодня – это наиглавнейшая задача: нету золота – нету хлеба, нету хлеба – нам хана. Все ясно? Ворон старший, только на тебя вся надежа.

– Не волнуйся, Матушка, сыщем, – ответил Ворон.

– Ах, да! Вы… двое, – она обратилась к нам, – если вы, Перуновы засранцы, мне золото не найдёте… отдам вас Шатуну, а то давно жалуется, что упражняться ему не с кем – мрут быстро. А если не подведёте, то награжу безмерно. Вам понятно?

Мы с дедком дружно сглотнули, закивали головами.

– Хыть, ясень пень, – ответил Лука.

– Так, Чурила, – сказала княгиня, – этих, – теперь пальчиком в нашу сторону, – помыть, одеть, накормить, напоить, чтоб завтра были как огурчики малосольные.

– Как это! – удивился боярин.

– Чтоб хрустели и были упругие! – ответила она, чуть повысив голос.

Все слегка оживились, зашушукались, ликом прояснились. Одно дело, когда ничего не ясно, и всё хмурым кажется, иное когда команды розданы, задачи поставлены, сроки обозначены. Совсем другой коленкор.

– Так, всё, – скомандовала княгиня, – всем отдыхать. Ворон! Выходите по утру.

Чернявый согласно кивнул, народ зашумел, что-то обсуждая. Чурила кому-то махнул, нас с дедком тут же подхватили под руки и куда-то понесли. Колени, оторвавшись от жестких досок пола, ощутили такое блаженство, что даже постукивание о пороги и ступеньки, волочащихся затекших ступней, уже не смогло расстроить меня. Протащив по улице, где уже было темно и не было дождя, провожатые затащили нас в другое помещение, усадили на лавку и ушли.

Странный, но такой знакомый запах – сухость вперемешку с сыростью, нет – с жарким влажным дыханием, откуда-то сбоку: всё это окутывало чем-то знакомым, привычным. Но главное – здесь было тепло. Я открыл глаза: маленькая комнатушка, слабо освещённая горящей палочкой у противоположной стены на столике, без окон, лавочки вдоль стен и две двери. А на полу увидел то, из-за чего я впервые за всё это время улыбнулся – кадушка с пучками веточек с листочками. Это была баня. Я повернул голову вправо. Дедок сидел, застыв с улыбкой блаженного, чуть запрокинув голову, принюхиваясь к этому дивному лесному запаху, исходящему от банных веников.

Дверь, та, что справа, внезапно распахнулась и в комнатку протиснулся какой-то амбал, а за ним девица с плетеной корзиной в руках, набитой доверху каким-то тряпьём. Дивчина поставила её на пол, украдкой глянув на меня, хихикнула, и пулей вылетела из комнатушки.

– Я не уразумил! – уставился на нас бугай. – Чего сидим, а ну ка, наскоро мыться.

Повернувшись, он рукой указал на корзину:

– Тут, эта…одёжка. Кады закончите – подберёте себе…да про запас возьмёте, да на холодную погоду. Таак, значица… щас снедь принесут… поснедаете. Заночуваете здесь. По утру за вами придут. Эх… дивья у нас княгиня… кажите ей добро, а то б вас… – что б нас мы так и не узнали, но его огромный кулачища перед нашими лицами ничего хорошего, явно, не сулил. Смерив нас недобрым взглядом, хлопец развернулся и ушёл, чем-то с наружи подперев дверь. Это, значит, чтоб не сбежали. Кино, по ходу, продолжается. Посмотрев на дверь слева мы с Лукой, как по команде поднялись и кряхтя, переваливаясь с боку на бок, словно два селезня, пошли в парилку.

Уже после, когда хорошенько попарившись, мы с Лукой принялись за еду, я вспомнил о правой руке и о круглой штуке на указательном пальце, так сильно похожим на то, что я назвал странным словом «шестерёнка». Из-за чего палец опух больше, чем остальные и не гнулся вообще.

– Хыть, не страшись, отец тебя исцелить.

– Чего? – я сосредоточено смотрел на руку.

– Перун, говорю…

– Блин! Ну, дед! Чего ты сейчас несёшь?

– Никак не можно, зараз я с тобой сижу… а блинов и вовсе давно не едал.

– Да ну тебя, дед. Ты чего, по-русски сказать не можешь?

– Не, из ятвягов я, а вот твоя речь – польска.

– Сам ты – польска, – возмутился я, – русский я.

– Хыть, да откудо знашь-то? Сам молвишь, шо запамятовал. И кликать тя как ляха – Макс. Значить ты кто? Ясень пень – лях.

– Да может и не Макс.

– Это як же? – уставился на меня дед.

– Як, як? А вот так. Привиделось мне… когда в отключке был, меня так звал кто-то, и это было как-то… нормально что ли, – мне взгрустнулось. Может и впрямь поляк я, а так не хотелось бы. Вздохнув я принялся за еду, дед и так уже уплетал за обе щеки.

– Ты дед, лучше скажи какой год сейчас на дворе?

– Хыть, ясень пень – шесть тысяч пятьсот тридцать вторая година, – чавкая ответил Лука, – серпень… десятого дьня… шестица… кажись.

– Ну, блин, дед! Ну, ты прям Цицерон! – воскликнул я, тряся ладонью. – Так всё чётко объяснил, всё прям встало на свои места…

– Правда? – Лука посмотрел на меня удивлённо, аж жевать перестал.

– Дааа… – я резко провёл рукой поперёк себя, – пазлы все сложились, дед!

– Паз… зухи… и? – не веря смотрел Лука.

– Картина ясная, – я схватил его ладони и стал трясти. – Спасибо тебе, дед, а то б так и помер в полном неведении.

– Хыть, то пустое, – смутился он.

– Да нет, Лука! Ты не принижай свои таланты: информативно, структурированно, контекстно, донёс прям в мозг, – сказал я, тыкнув пальцем в лоб.

– Хыть, шо… правда?! – удивлённо воззрился на меня дед.

– Ага, а главное – всё ж понятно. Так ведь?

– Ну… – согласно кивнул дед, – хотя, не очень.

– Что, не понял ничего? – спросил я.

– Не а… – нехотя признался Лука.

– Вот и я, дед, вообще ничего не понял из того, что ты мне тут наговорил.

– Не ярись, ты пытати – я отвечати.

– Да, что пытати-то! – вспылил я. – Когда этот цирк закончится?!

Дальше я замолчал, не зная, что ещё сказать. Вроде как хочется, а что – не знаю.

– Я, блин, уже домой хочу. Слушай, дед! А шесть тысяч там…

– Пятьсот тридцать второй, – подсказал Лука.

– Ага, а это до апокалипсиса или после? – решил я зайти с другой стороны.

– Хыть, так… эта… опосля, – немного подумав ответил дед, даже жевать перестал.

– После? Это что же такое произошло-то, а дед? Потоп там… или ещё что? – растеряно спросил я. – То-то я смотрю всё как-то… не современно.

Мне стало как-то уж совсем горько, на кино это походило всё меньше и меньше, а ясности не прибавлялось. А может это чей-то розыгрыш? Я пощупал левый локоть.

– О! Медок! – обрадовался Лука. – А с медком буде всё ладком. Не грусти, Отец, чай, не просто так тебя сберёг. Значица виды на тебя имеються.

– Какой ещё отец, дед? – Не понял я, откусывая от чего-то, похожего на мясо.

– Хыть, ясень пень – Перун, знамо.

– Блин, дед! Ну чё ты несёшь?! – укоризненно посмотрел я на Луку, даже жевать перестал.

– Никак не можно, я тута, с тобой сижу, – ответствовал Лука, не переставая при этом налегать на пищу.

– Как в сказке какой-то, – с сомнением сказал я.

– Тако сам помысли: молнии в тебя били? Били, а табе бы хоть хворь какая. Подьмога… дико сказать… – дед вытянул вверх руку с куском мяса и стал ей трясти, – сама Ирина примчалась. Опять же, вовремя? Вовремя.

– Да было бы с кем биться, дед? Блин, жалкая кучка каких-то доходяг. Ну! Тоже мне, обсерил Тузик грелку, – усмехнулся я, мотнув головой.

– Хыть, да чо ты разумишь-то, воть несуразная?! – начал распаляться дед. – Да дай полоцам, токмо, стрельцов своих расставить, то утыкали бы всех стрелами как дика аброзина.

– Кого, кого? – нахмурился я, силясь понять деда.

– Дика аброзина, ну… животина такая… с длинными иглами.

– Дикобраз, что ли? Вот, ты дед, нерусский, – засмеялся я.

Лука только отмахнулся, давая понять, что правописание названия животных его мало интересует.

С закусью мы уже, практически, закончили. Осталось, только, выпить то, что Лука назвал медком, и можно было бы приступать к подбору одежды. Но спешить не хотелось, поэтому я спросил:

– И почему же они нас не утыкали?

– Хыть, ясень пень! Мало защитников было, – сказал дед, отхлебывая медовухи. – Наверно думали так возьмуть, вот и кинулись в рукопашь, а стрелец в близкой сшибке, ужо кто? – Лука поднял вверх указательный палец. – Правильно – ратник, а ратник из стрельца, я табе скажу, гундявый. И даже при этом они, всё одно, бы нас побили. И кабы не Ирина… и кажи теперь, шо то не Перун Громовержец её прислал, а?! Не разумник ты ешо, – сказал Лука, и уставился в пол.

Я подумал о женщине, которая так ловко мужиками командовала, в общем-то, довольно молодая ещё, и как она, этого дядьку-гранита, Чурила кажется, уделала:

– Слушай, дед! А кто она такая?

– Хыть, як кто? – посмотрел на меня Лука, как на психа. – То ж княгиня наша… в смысле, Велика, жена Ярослава, князя Киевского.

Я посмотрел в потолок. «Ярослав, Ярослав… какой Ярослав… Мудрый что ли?».

– Это Ярослав Мудрый что ли?

– Тююю! Думный? Кто, хромец наш? – усмехнулся дед. – Хитрющий – то да, а шо б – думный, так и не сказать.

– Слушай, дед! – придвинулся я к Луке, прищюрясь. – А апокалипсис-то страшный был?

– Ой, ужасть, прям, – скорбно ответил дед.

– И гром, и молнии, и мор какой-нибудь? А, дед?

– Ага, скорбь великая стояла, – продолжал сокрушаться Лука. – За поруганье отмщенье нам.

– Дед!

– А!

– Вот, чего ты опять несёшь-то, а?! – чуть не заорал я, – вот сказочник-то!

– А шо?! – вскинулся Лука. – Поруганье отцовой веры табе безлепица?! Всех богов свойных, родненьких посбивали… каких пожгли, каких утопили, – замолк дедок, задумался.

– Кто? – тихонько спросил я.

– Хыть, знамо кто – Володимер Великий, князь Киевский…

– Так, так, так… а Ярослав тогда кто?

– Великий князь… Киевский, – грустно ответил Лука, вздохнув.

– Так, дед, ты меня совсем запутал.

– Ааа… – встрепенулся Лука, – так эта… почил уже.

– Помер что ли?

– Ага, издох, издох, – согласился дедок.

– Так, а царь сейчас кто?

– Шо за царь? – хмуро посмотрел на меня дед. – Царей у нас отродясь не бывало.

– Так, а правит-то кто?

– Князь великий… – пригорюнил Лука, подперев голову рукой, – Киевский.

– А зовут его… – допытывал я деда.

– Хыть, ясень пень – Ярослав.

– Второй, что ли? – нахмурив брови я отклонился слегка назад.

–Эээ, Перуныч, – затянул дед, – ты видать вне сабе ешо, то-то табе всё блины мерещатся… откуда их двоя возьмуться… один он у нас Ярослав… Володимерович.

– Подожди, а помер тогда кто?

– Як кто – Володимер… Сеславич.

– Так, Владимир… Владимир… Красно Солнышко что ли? – хмурясь спросил я.

– Шо Солнце – неведомо, а от – Красный, Багряный – сё истина, а кое-где – Кровавим кличуть, – сказал дед, перейдя на шёпот.

«Так, Владимир Святой получается, а теперь Ярослав Мудрый… так, а это когда было-то…девятьсот какой-то… или восемьсот? Блин, не помню, с историей у меня совсем плохо. Так! А я когда родился? Тысяча девятьсот… тысяча девятьсот восемьдесят… блин, не помню». Я потрогал левый локоть.

– Так, дед, а апокалипсис?

– Шо апокалипсис? – дедок уже начал клевать носом.

– Ну, кроме крещения, вроде, ничего и не было.

– Хыть, окромя крещеня?! – горящим взором уставился на меня дед, дрёма слетела, как листок на ветру. – А отцову веру попрали, а сколько душ загубили?! Не желающих чуждую веру приять резали прямо в Днепре… и стар… и мал… – Лука аж трясся. – Река красна стала от кровушки… и так всюду, куды он ходил с мечом и огнем своим.

Лука умолк, потупив взор. Я посмотрел на него. Странный он какой-то, на шее, на толстой кожаной плетёной верёвочке висел медальон, серебренный, на мизинце правой руки широкое колечко, тоже серебренное. Лука вздохнул:

– Лады, шо уж… шо было, то было, давай-ка вещички разбирать, а то почивать надобно.

– Давай, – согласился я.

И мы принялись копошиться в корзине. Одежду, верно, опытный глаз подбирал: почти всё, так или иначе, было в пору – где-то покороче, где-то подлиннее, главное, что одёжка была справная, чистая и, вполне себе, удобная, но мне чего-то не хватало, а чего никак не мог понять. Я чувствовал, что что-то должно быть ещё, но уловить мысль никак не получалось. Небольшая деталь, но такая важная. Дед передавал мне вещи, которые на его взгляд были получше и попутно называя их: штаны, подштанники, рубахи, верхние рубахи (из более плотного материала), безрукавки, свита (так дед обзывал кафтаны).

– Чего-то, как-то не привычно, дед, – сказал я, копаясь с завязками на штанах. – А резинка где? – посмотрел на деда. – Резинки-то где?

– Шо? – Лука посмотрел на меня, хлопая глазами.

– Трусы! – вспомнил я. – Трусы-то где, почему без трусов?

– Ну… – дед пожал плечами.

– Ну, такие… штаны, только короткие, – провёл я ладонью по бедрам.

–Хыть, а на кой такие? – уставился на меня Лука.

– Ну, блин… – а и правда, зачем? – Теплее будет.

– Та! Не страшись, не замерзнут твои срамоты, – хихикнул дедок.

– Да я и не боюсь, – почесал я лоб, зевнул. – Ладно, без трусов так без трусов. Давай дед спать, а то рот уже не закрывается.

И мы, прямо на полу, подложив под голову одёжку, завалились спать. Я надеялся, что по утру всё прояснится, этот кошмар закончится и отправлюсь, наконец-то, домой. Хотя где этот дом ещё предстояло вспомнить. С этими мыслями я и уснул.

Глава 3

«Блин! Кажется, я вляпался в чьё-то дерьмо. Фууу! Ну и вонь!». Но проснулся я не от этого, а от чьих-то размеренных пинков в бок. Я разлепил глаза – это был тот же громила, что отвечал за нашу еду и одежду. Он кивнул головой в сторону:

– Вас ждут, – пробубнил вояка.

– Да в чего такую рань-то? – спросил я, зевая.

– Поговори ешо, – боец нахмурился и дал мне пинка.

– Эй! Чего дерёшься? – возмутился я.

Верзила не стал со мной спорить, а просто схватил меня за шиворот и поставил на ноги. Потом придирчиво осмотрел меня, опять сграбастал за шиворот и выкинул в раскрытую дверь на улицу. Дед тут же подскочил, не дожидаясь помощи, и выбежал следом. Я еле удержался, чтобы не улететь носом в землю.

– За мной, – верзила вышел из бани и махнул нам рукой. Делать нечего – поплелись за ним.

– Фууу! – я увидел наконец-то свою ладонь – она была чем-то обмазана, а на указательный палец намотана тряпица, – что за гадость?

– Это врачьба, – ласково сказала откуда-то появившиеся старушка, поглаживая моё плечо, – для рученьки твоей.

– А ну шевелись! – поторопил нас парень.

– Блин! Ни фига себе! – я сжал пальцы, – они уже сгибаются.

– Милок! А блинчиков у нас нету, – молвила старушка, семенившая за нами. – Без муки-то никак…

– Ты видал, дед? Вот это волшебство прям какое-то… – я посмотрел на него, Лука был хмурым, губы поджаты, – чего… с бражкой перебрал, али не выспался?

– Это Малуша, – сказал парень, шедший впереди нас, видимо про старушку, которая замыкала шествие. – Травница знатная, лучше не найти, твою руку вылечит в две цифири.

– О! Слыхал дед? Травница – усмехнулся я. – Пускай тебя подлечит, а то хмурый ты какой-то, как воробей общипанный.

Мы пересекли весь двор, который кишел людьми, хотя ещё только рассветало. Декорации не поменялись: всё оставалось таким же древним, былинным, непривычным, даже воздух казался другим. Шла буйная работа по перетаскиванию чего-то куда-то, поэтому не потерять из виду нашего провожатого было непросто. Радостно виляя хвостом подбежала какая-то псина и пристроилась рядышком, словно став моим провожатым. Я почесал его за ухом.

Довольно быстро добравшись до другого конца этого… подворья скорее всего, чем городишка, мы вошли в одноэтажное здание, которое походило больше на казарму, пройдя прихожку вошли в большую комнату. В центре стоял массивный стол, за которым восседало несколько человек. Нас быстренько подхватили, поднесли к столу и усадили на табуреты.

За столом сидели: царь – царевич, Иван – цесаревич… ну или как там… «блииин! Я вовсе не в сказку попал. И долго будет длиться этот маскарад?».

Толчок в плечо: «Просыпаешься ты…». Кажется, это был Ворон. Я потрогал левый локоть, зевнул, глянул на говорившего – ну да, так и есть. Не знаю почему, но он мне нравился, он был… своим каким-то.

Далее по часовой сидел медведь, как его… Шатун, потом – Баламут, глаз ему в хомут, то есть наоборот – хомут ему в глаз. Напротив, сидел… ну этот… знатный воин на Руси, как зовут его спроси… Мороз? Точно – Мороз. Взгляд ледяной, глаза как льдинки. Брррр. Дальше – дядька Чурила, без шапки и своего пальто, по-простецки, так сказать. И ещё трое до селя мне неизвестных. Ну и сбоку дед Лука, куда же без него. По середине стола лежала большая…

– Это чего, блин, карта? – я аж привстал, опираясь на стол. – А какого масштаба?

– Вот ты щас чё сказать? – рыкнул Шатун приподнимаясь из-за стола.

Во мне всё похолодело, а затем оборвалось.

– Сядь, – сказал Ворон.

Шатун сдвинул брови, выпятил подбородок, нехотя, но сел. Я посмотрел на Ворона, в его глаза, чёрные-пречёрные.

– Сказал тебе это я, – посмотрев на меня молвил Ворон.

– А! – кивнул я садясь.

– Разумеешь карты ты? – продолжил он.

– Ну а чего тут… всё же нарисовано, даже подписано, – делано удивился я. «Посмотрим, что они ещё дальше придумали».

– Ладно, – Ворон положил ладони на край стола. – Видишь Суздаль ты Лука? – обратился Ворон к деду. Тот встал, всматриваясь в карту. – Сможешь показать бежали как из города вы, и где нашли, – кивок в мою сторону – Перуныча?

– Попробую, – почавкал дед.

Ткнул пальцем в карту: «Вот от сель мы дошли до сель… а вот туточки нашли Перуныча… а потом побрели сюды… а туточки нас уже хвать и притащить сюды».

Весь свой рассказ дед сопровождал движением пальца по карте, а закончив сел.

– Скажешь, что? – посмотрел на меня Ворон. – Вспомнил чего-нибудь?

Я помотал головой:

– Нет, пока ничего не вспомнил.

– А давайте ему подмогнём?! – заявил Баламут.

– Это как это? – насторожился я.

– Постучим по голове чем-нить… твёрдым, – ответил Баламут и заржал.

– Так! Надо с чего-то начать, – пробасил Чурила, почесав бороду.

– Решает пускай Перуна сын, – сказал Ворон, повернувшись ко мне.

– Э! А чего я-то? – такого поворота я совсем не ожидал.

– А почему он? – удивился Баламут.

– Ага! – усмехнулся Чурила. – Никак уверовал в волшбу перуновскую…

– Нет, – спокойно сказал Ворон. – Просто, если золото не разыщем – покойник первый он.

Все разом закивали соглашаясь, но меня такая перспектива совсем не обрадовала:

– А что, только меня что ли? Дед Лука, вон, тоже…

– Что Лука? – удивился Ворон. – Лука – старичок, хоть и бодрячок, пожил своё, а молод ты. Обидно. Девок не пробовал, а уже помирать тебе.

– Чего это не пробовал? – возмутился я.

– А знать откуда тебе? – возразил Ворон. – Сказывал сам – не помнишь ничего, – все дружно заржали.

– Блин! Обсерил Тузик грелку. Ну… ладно, – я потрогал левый локоть. – Вчера грядки копал, сегодня в воеводы попал. Тогда давайте рассуждать логически…

На страницу:
2 из 5