Обитель 1

У центра полянки стояла Анна.

– Аня, – на выдохе сказала Милана и остановилась на расстоянии в несколько метров.

Лучшая подруга развернулась и, приглашая в объятия, протянула руки; улыбнулась и сказала:

– Иди ко мне.

С полуулыбкой Милана сделала шаг, но остановилась, а уголок губ опустился. На её лице появилась настороженность, а в груди заскреблась странная тревога. Руки подруги замерли – приглашали к себе, а улыбка не сходила с родного, чуть забытого лица. Но Милана ощущала, что что-то было не так.

– Иди же ко мне, – сказала Анна. – Разве ты не соскучилась?

– Я… очень! Но… – Милана без отчёта для себя отступила. – Ты…

– Лана, – с нежностью сказала Анна и улыбнулась шире. Но и нежность была странная, отталкивающая. – Лана-банана, – и она хихикнула.

Сердце Миланы сжалось болью, и её накрыло послабляющими: паникой, смятением; ноги подогнулись – она опустилась на колени, одной рукой касалась земли, второй виска. Она чувствовала, что теряет реальность, или реальность теряет её.

Разум вопил: Она мертва! Она умерла! Она мертва! Она умерла!

А в голове вспыхивали картинки воспоминаний: больница, печальное лицо доктора, плач родителей Ани, её ошарашенный десятилетний младший брат, и пустая койка; гроб опускают в землю, вокруг снег и свежая могила, словно чёрный островок, надгробная плита и куча цветов, как яркие краски на белом полотне. Милане хотелось сжечь – цветы и себя; ей хотелось физической боли, чтобы затмить боль душевную. И фото на плите: две косы, зелёные глаза, веснушки и широка улыбка. Улыбка на надгробной плите, улыбка лучшей подруги с детского сада на надгробной плите – казалась Милане сюрреалистичной, и как издёвка жестокой вселенной.

– Ты не… – сказала Милана. Она открыла веки и смотрела на Анну, которая стояла, замерев с протянутыми руками и улыбкой. Милана сделала судорожный вдох, и сказала: – Ты не она.

– О чём ты, глупенькая? – спросила лже-Анна и опустила руки.

– Это невозможно. Ты… Ты… – И Милана всё же выдавила: – Ты умерла.

– Но я здесь. Я пришла к тебе.

– Нет, – мотнула головой Милана.

Она поднялась, пошатнулась и выпрямилась; развернулась и побежала. Она вбежала в лес. Но перед ней возникла лже-Анна – и она с распахнутыми глазами остановилась и попятилась.

– Иди ко мне, – приближаясь, сказала лже-Анна. А лицо стало чужим, жутким.

Произнося нечленораздельные звуки, Милана пятилась – споткнулась и упала на бок, а затем вскочила и побежала.

Милана выбежала обратно на полянку. Впереди возникла лже-Анна – и она сменила траекторию. В центре полянки, после сильного толчка, земля раскрывалась, образовывая ровный круг ямы, словно большой колодец, ведущий в бездну; и из неё вырвалась волна прохлады. Милана взвизгнула и, огибая опасность, побежала правее.

Лже-Анна возникла перед Миланой – и та едва успела остановиться, но запнулась, упала и, отталкиваясь ладонями и пятками, поползла назад. На спине лже-Анны возник чёрный густой пар, от него отходили и развеивались чёрные хлопья – словно пепел смерти.

Побледневшая Милана отползала, пыталась подняться. Но глаза лже-Анны, которые стали красными, светились и пригвождали к земле. Из-за спины, из черноты выросли чёрные щупальца – по три на каждую сторону – и потянулись к Милане.

Мозг Миланы отключился и вожжи взяли инстинкты выживания. Вскочив как, ощетинившийся от страха и адреналина, зверёк, она побежала в сторону леса, так как отдалённо помнила, что в той стороне находится городок.

Извиваясь, щупальца догнали Милану и, обвив за талию, схватили. Взвизгнув, она почувствовала, что ноги оторвались от земли. Щупальца развернули её, и она увидела лже-Анну. На неё падало яркое солнце, но рыжие волосы не подсвечивались как должны были, лицо было бледным, грубым, глаза светились красным, а за спиной был панцирь из чёрного пара. Милана поняла, что щупальца несут её к дыре в центре полянки и закричала. Но одно из щупалец обвило её рот – и крик превратился в мычание.

Милана мычала, извивалась, била по щупальцам. Лже-Анна кинула её в земельную яму, в черноту – она скрылась, крик удалился и затих, а яма срослась. Полянка стала прежней, и лже-Анна растворилась, словно призрак.

Глава 2 – Глеб, Яков и мама

1

Занималось утро и в небольшой комнате светлело. У стены, у окна – в углу стояла двухъярусная кровать из светлого дерева. Окно было открыто и запускало приятную прохладу летнего утра. За исключением копошения уличной кошки в траве, в городке Зелемир стояла тишина.

На втором этаже кровати проснулся юноша Глеб. Он перевернулся на бок, взял смартфон в чёрном чехле и нажал кнопку блокировки. Экран ослепил зелёной картинкой с деревом.

5:36

А ниже: 8 июля, среда.

Глеб вздохнул, нажал кнопу блокировки, и экран погас. Он продолжал лежать на боку и смотрел на голубую дверцу шкафа светло-бежевой стенки, которая была почти одного с ним возраста. На ней висел постер с нарисованным котёнком, который свисал и держался за ветку, а сверху была надпись: «Hang in there»3.

Глеб перевернулся на спину, смотрел на потолок; и он услышал тихие всхлипывания. Придвинувшись к краю и держась за борт, он наклонился и попытался заглянуть на первый этаж кровати.

– Яша? – позвал он. Но младший брат не отозвался.

Глеб спустился, сделал два шага к столу, врастающему в светло-бежевую стенку, и включил лампу, которая протягивалась над столом белой линией.

Белый свет высветил раскраску с цветными карандашами – она лежала по центру; справа было: несколько игрушек, другие раскраски, упаковка пластилина, гуашь с кисточками; с другой стороны: в органайзере была аккуратно разложена различная школьная канцелярия, перед ней лежало несколько тетрадей с законченным десятым классом – те, которые Глеб считает ему могут понадобиться в новом учебном году; и книга-тетрадь «Годовая подготовка к школе», а закладка с динозавриком находилась в начале.

Смесь света лампы и слабого света из окна осветила старые обои с узором линий, которые вычерчивали прямоугольники и треугольники; бежевый линолеум, который был почти полностью скрыт тёмным ковром с причудливыми узорами, и который был жёстким на ощупь; и белую потолочную плитку, которая от времени сжалась – швы между ними расширились и проглядывал голый потолок.

Стенка шла от стены у окна и до стены у двери. На противоположной стене, после двухярусной кровати висела большая полка с квадратными полочками – как странный улей; а на них располагались: книги, фигурки, небольшие мягкие игрушки. Под полкой стоял пластмассовый сундучок, стилизованный под реальный, а на нём и возле него сидело несколько игрушек. Рядом лежал потрёпанный футбольный мяч, а ближе к кровати – две гантели по пять килограммов и скакалка.

И смесь света осветила Глеба: высокий, спортивный; светлая кожа с лёгким летним загаром; выразительные, но с плавными линиями нижние скулы и прямой нос; короткие каштановые волосы и карие глаза.

Глеб вернулся к кровати и сел на первый этаж, говоря:

– Яша? – Он коснулся детского плеча. – Яшь. Что случилось?

Яков развернулся, и свет лампы выловил влажные щёки округлого личика и растрёпанные чёрные волосы. Карие глаза с влажными ресницами смотрели на старшего брата, а в них отражалась белая полоска от лампы. Яков попытался сдержать плач, но губы стали кривой линией, и он опустил голову. Глеб присел ближе, притянул брата к себе и обнял.

– Всё хорошо, – сказал он. – Тебе приснился кошмар?

– Нет, – ответил Яков и шмыгнул. – Наоборот. Это был очень хороший сон.

– Почему же ты тогда плачешь?

– Потому что это больше не правда! Потому что… она… её… – Яков уткнулся в грудь брата и, тихо всхлипывая, заплакал.

Глеб понял, что ему снилось – крепче обнял брата и поглаживал по предплечью. А за окном запела первая пташка.

*

Яков успокоился. Глеб, укладывая его обратно спать, сказал:

– Поспи ещё немного.

– М-хм, – отозвался сонный Яков.

Как и всегда, он быстро уснул. А Глеб вышел из их комнаты в коридор, который через один с половиной шага от двери упирался в стену. Коридор тянулся линией направо и заканчивался входной дверью. В крошечной прихожей у стены была полка для обуви, а над ней находились крючки с верхней одеждой, которой сейчас было мало – только пара кофт, ветровка, и большая мужская джинсовка. Рядом теснилась тумба с двумя ящиками, на ней стояла чаша для ключей, а над ней висело небольшое зеркало.

Глеб сделал три шага по коридору и остановился у следующей двери, которая была приоткрыта. Через её щель – через зеркало, которое висело на старом шкафу – Глеб увидел отца.

Он сидел в потёртом бордово-красном кресле и, свесив голову, спал. В семейных трусах и белой майке, в руке была почти пустая бутылка пива, а остальные – пустые – стояли и лежали возле кресла сбоку, и парочка у ног. На немного выпирающем округлом животе, к которому братья так ещё и не привыкли, было пятно от еды и крошки. Телевизор, который находился на столике, работал почти бесшумно; и свет от него падал на усталое лицо с щетиной, а каштановые, как и у Глеба, волосы были растрёпаны.

Сделав несколько движений языком во рту и полу-поморщившись, Глеб вошёл в комнату – прошёл мимо раскладушки, стоящей впритык к прикроватной узкой тумбе; обогнул двухспальную заправленную и покрытую слоем пыли кровать, и прошёл к окну. Он открыл дверь балкона, подпёр её брусочком и, не глядя на посапывающего отца, вышел обратно в коридор и прикрыл за собой дверь.

Дойдя до крошечной прихожей, Глеб повернул направо – прошёл мимо двери с комнатой, где через приоткрытую щель виднелся туалет. Хотя, учитывая размеры комнатки, больше, казалось, что это шкаф. Глеб прошёл мимо тесной ванной комнатки и оказался в небольшой кухне.

У старого евроокна, которое было напротив и чуть левее двери – висела голубая тюль, а за ним виднелись сосны, растущие на детском дворе. Слева – светлая, но старая и потемневшая плитка; уголок кухонного фартука с раковиной в одной из тумб, над ним висели шкафчики, рядом стояла старя плита и в углу, у окна – холодильник. Справа – обои с ромашками; в углу, у окна – напротив дверной рамы стоял небольшой стол, за которым каким-то чудом помещалось четыре разных стула.

Глеб приготовил завтрак на троих; спланировал, что будет готовить завтра на ужин, так как на сегодня ещё были остатки, и записал продукты в список, который висел на холодильнике.

Закончив писать, Глеб отстранился от холодильника и задержал взгляд на фотографии, которая висела на магнитике в форме связки бананов.

Светлое покрывало в бледно-голубую и бежевую полоску, еда в одноразовой бумажной посуде, термос, контейнеры с цветочными узорами и семья, которая смотрит в объектив – муж, жена, и два сына, которые выглядят немного младше чем сейчас. На ней было простое светло-салатовое платье с воздушным подолом. Он улыбался, был выбрит и без выпирающего округлого живота. Глеб похож на отца, Яков на маму – у неё были такие же чёрные, густые и волнистые волосы, и в её длине до плеч это было особенно видно.

Только в маленьких деталях виднелось её недомогание: едва видимые синики под глазами – ничего необычного на первый взгляд, но не для неё; более тусклый взгляд, на одну четверть от привычного блеска и радости из-за времяпрепровождения с семьёй; скрываемая устлалось в плавных линиях лица; как рука, став чуть более вялой, медленной, чем обычно, тянулась к тарелочке; как она сидела, а линия её прямой осанки и плавный изгиб плеча чуть отклонились от привычного положения намеченного невидимым пунктиром в воздухе. И то, что на фотографии было не видно, но Глеб помнил: волосы, которые стали тусклее, но из-за солнца на фото этого не было видно; что они редели с каждым днём, но из-за её умелой укладки и перевода прядей вперёд виднелись прежние густота и объём; что она стала худее, особенно в талии, но у платья был тканный ремешок, и она утянула его. Ни эти детали, ни эти знания не были видимы и ведомы посторонним, но были Глебу. Так же, как и витающая вокруг них и в них надежда; но, возможно, надежда уже гасла в ней.

Глеб накрыл на двоих, а третью порцию с яичницей и овощным салатом оставил на кухонной тумбе и накрыл плоской тарелкой.

После того как Глеб поставил стираться одежду и помыл сковороду, на кухню пришёл сонный Яков. При свете утра едва виднелся лёгкий летний загар, но его кожа, как и у мамы, загорала плохо; был он здоровым ребёнком, разве что мельче чем его сверстники.

– Зарядку сделал? – спросил Глеб. И в ответ брат застонал. – Давай-давай, а потом завтрак.

– А потом…? – сказал Яков. Его сонливость улетучилась, а глаза засияли от предвкушения.

Глеб, словно этого не замечая и едва сдерживая улыбку, спросил будничным тоном:

– А что потом?

Яков нахмурил чёрные бровки, насупился и сказал:

– Пускать змея! Ты же обещал.

– Ах, – уже не сдерживая улыбки, сказал Глеб, – ну, раз обещал, значит пойдём. – Яков просиял и едва не подпрыгнул от радости. – Но. Сначала зарядка и завтрак.

– Ага-ага! – закивал он и направился в их комнату.

– Только не халтурь, – сказал вслед Глеб.

*

После зарядки и завтрака, Глеб помыл посуду, развешал бельё на балконе (туда и обратно он прокрадывался мимо отца и не смотрел на него); проверил воздушного змея в форме причудливой сказочной бабочки с разноцветными лентами. Змея Глеб купил с рук и починил – подклеил каркас, отмыл крылья и ленты. Яркие краски немного выцвели, но всё ещё были красивыми.

Братья оделись и, постоянно соприкасаясь, обувались в прихожей. Глеб был в чуть свободных шортах до колен из тёмной джинсы и с прошитыми подворотами, в свободной бежевой рубашке с короткими рукавами, под ней едва виднелась белая майка; а на ногах – сандалии цвета хаки. Яков был в салатовых шортиках, в розовой футболке, в синих сандалиях с главным персонажем из мультфильма «Тачки»; на правом запястье был плетёный браслетик, который он сделал сам в детском саду, на спине – мягкий рюкзачок-лягушка с милой мордочкой и большими глазами; а на голове – голубая кепка с надписью вышитых разноцветных букв: «Summer boy»4.

Обувшись, Яков вспомнил, что хочет в туалет – разулся и пошёл в уборную. А Глеб проверял свой рюкзак – всё ли он взял с собой; и дважды проверил наличие бутылки воды сбоку.

Пока Яков повторно обувался, Глеб перевёл взгляд на дверь родительской комнаты – смотрел, чуть наморщив лоб и поджав губы.

Надев сандалию, Яков взглянул на старшего брата и, снова наклоняясь, спросил:

– Может надо разбудить папу?

Глеб знал, что скоро прозвенит писклявый будильник, отец выскребет себя из кресла и попутно позвенит бутылками. Затем – туалет, душ, проглоченный завтрак; он почистит зубы, оденется, соберёт рюкзак, обуется, пшикнет на себя одеколоном, который стоит на тумбе и который почти закончился (и Глеб сомневается, что, когда это случится на его месте появится новый). Автобусная остановка, три разных названия, и затем неприметное старое здание, в котором не так давно открылся новый отдел Почты России и отца перевели туда. Перерыв на обед – возможно отец ничего не съест. После – автобус, больше остановок, больше названий; магазин и дом; смена одежды, проглоченный ужин, и отец вернётся в свою комнату. Тихое бормотание телевизора, мерцание света от смены кадров, сцен или начала рекламы; как всегда, отец будет смотреть спортивный канал, новости или передачу про животных. И, как всегда, будут слышны пшики открываемых крышек, лязг стекла, и шуршание пакетиков от закусок.

Глеб думал, что хорошо, что отец не курит, а то, наверное, остались бы уже без квартиры. Он не знал, как отец находит силы ходить на работу пять дней в неделю. Но отец находил силы только для этого. И несмотря на то, что они живут в маленькой квартире, они почти не видятся, а когда пересекаются то почти не говорят.

– Нет, – ответил Глеб. И развернувшись к брату, он добавил: – Идём.

2

Солнечное жаркое утро. В тени от стройных деревьев по тротуару шли Глеб и Яков. Справа от них находилась однополосная дорога, а за ней – широкая полоса аллеи. Перед братьями был парк Ласточка, из которого доносились: голоса, смех, редкие плачи и капризы детей, хихиканья, возгласы, шутки. А из колонок на фонарных столбах негромко зазвучала песня Harry Styles «Adore You».

Глеб остановился у пешехода, по которому ползла газель. А Яков встал рядом и, сделав из рук бинокль, смотрел по сторонам. Он посмотрел направо – через другой пешеход и на тупик аллеи.

– Яша, – начав идти, позвал Глеб. И тот поспешил за старшим братом.

Верхняя часть городского парка была из светлой серо-голубой крупной плитки, словно лёгкая имитация под мрамор. Как островки различной формы и размеров участочки были ограждены низким бордюром, и в них росли цветы и кустарники. Возле них, и перед ними, стояли: скамьи, фонарные столбы, часть из которых имела колонки, по бокам – белые пузатые клумбы, а в них пестрили цветы.

Слева стояли две палатки напоминающие шатры, а в них продавались различные летние радости (по большей части для детей). Справа, в двух небольших киосках, которые сбежали с автобусных остановок лет пятнадцать назад, но освежённые и разукрашенные цветами, продавалась еда и напитки. Возле них было несколько круглых стоячих столиков с раскрытыми зонтами. А впереди дугой шёл высокий парапет, словно смотровая площадка; по обе стороны – широкие лестницы с пандусом с краю и с двухуровневыми перилами шли дугами и слегка обнимали возвышенную часть парка.

Братья приблизились к лестнице слева и Яков взялся за руку брата – он до сих пор помнил, как однажды оступился здесь и упал. Правда тогда он поднимался, но острая боль пронзила голень так, что даже сейчас её эхо отдалось в ногу и личико чуть скривилось.

Первый пролёт, переходная площадка, второй пролёт – и братья спустились в нижнюю часть парка. Слева, где за холмом начинался пляж Чайка, доносили голоса и крики купающихся; справа звучали голоса сидящих на круглом большом газоне; а за ним – из кафе.

Браться остановились и осматривались. Слабый порыв ветра трепетал одеждой и разноцветами лентами сложенного воздушного змея в руке Глеба.

Яков остановил взгляд на летнем кафе и спросил:

– А мы потом поедим?

Глеб опустил глаза на брата, проследил за его взглядом, и слегка сжал губы. Яков поднял голову, увидел его лицо и тут же сказал:

– Или…! Мы можем что-нибудь купить в тех маленьких магазинчиках.

Глеб посмотрел наискосок, но увидел только обложенную плиткой возвышенность, врастающую в высокий парапет.

– Да, можно, – сказал он.

– Так даже лучше! – сказал Яков. – Не надо ждать.

Глеб посмотрел на него и улыбнулся.

– Идём, – сказал он. – У озера ветер должен быть получше.

– Да! – воскликнул Яков. – Вперёд-вперёд! – потянул он к началу Чайки. – Бабочка хочет летать!

Глеб ускорился, чтобы поравняться с нетерпеливым шагом маленьких ножек.

– Только помнишь, что я говорил? – спросил он. – Сегодня ветер слабый, так что может и не получится запустить.

– Помню-помню!

Глеб знал, что Якова это не остановит – если что, он будет бегать со змеем и воображать, что тот летит. И смотря на брата, Глеб улыбнулся.

*

Музыка затихала, из-за шума пляжа её было едва слышно – слов было не разобрать и даже не понять, что за язык; но играло что-то радостное и лёгкое – подходящее летнему дню. Братья поднялись на холм и остановились у небольшой лестницы со ступенями из бетона и c перилами из тёмного металла – она спускалась к началу песочного пляжа. Хотя, судя по протоптанным дорожкам по обе её стороны, многие спускались с возвышенности так.

Брызги и всплески, голоса и крики, смех и вопли, музыка из разных групп отдыхающих – всё это смешивалось в нотно-словесный хаос.

Песочный пляж усеивало множество полотенец, покрывал, людей, и изредка встречались собаки. Ближе к деревьям стояли пляжные раздевалки из металла, а деревянные досочки из светлого выцветшего дерева были украшающим элементом. На воде виднелось множество купающихся, ярких кругов и матрасов. За оранжевыми буйками плавало несколько лодок и катамаран для двоих – один катающийся перестал крутить педали и катамаран пошёл кругом.

В основном на пляже были дети со старшими братьями-сёстрами, с бабушками или дедушками, но и с родителями тоже; также были группы подростков и молодёжи; а взрослых было меньше – те, у кого сегодня был выходной или отпуск.

Глеб смотрел на толпу, искал подходящее место и думал. А Яков смотрел на сияющую Катерину и множество отдыхающих.

– А мы потом искупаемся? – спросил он.

– Да, можно, – ответил Глеб. – Я взял с собой наши плавки. Только я без полотенца. При такой жаре и так можно обсохнуть.

Яков чуть теснее сжал руку брата и, не отрывая стоп, пошагал на месте – казалось, что он сейчас же потянет к озеру и плюхнется в него, едва успев раздеться и проигнорировав информацию о взятых плавках. Но он посмотрел на сложенный воздушный змей, и тут же пере-передумал.

– Где мы будем запускать? – спросил он.

Во второй раз осматривая линию пляжа, которая тянулась вперёд, вдали немного заворачивала вглубь и обрывалась зеленью лесочка, Глеб ответил:

– Не знаю. Может, пройдём дальше? – И по его лицу было видно, что перспектива идти через многолюдный пляж его не радовала. До этого он надеялся, что для них найдётся местечко в начале пляжа, где обычно мало народу или вообще никого. Но, видимо, не сегодня.

– А может, – предложил Яков, – туда?

Глеб проследил за пальчиком вытянутой руки. В правой стороне берег обнимал Катерину, которая тянулась линией вперёд, и лишь в дали заворачивал. Там росли деревья, в основном сосны, а вдоль берега тянулась старая дорожка, на редких лавочках сидели люди и едва виднелись две заброшенные, но так и неубранные, голубые раздевалки.

– Хм-м, – задумался Глеб. – Пожалуй там можно найти хорошее место, и мы никому не помешаем.

– Тогда пошли! – воскликнул Яков и потянул за собой.

Братья спустились с холма и вернулись на асфальт, который идёт вокруг круглой площадки-газона, и пошли к концу парка. Яков смотрел по сторонам – то на людей на газоне, то на озеро, то на высокие сосны впереди, то на летнее кафе. А Глеб смотрел перед собой – на старую дорожку; и пытался вспомнить, когда в последний раз там был.

Глеб увидел, как вдоль сосен и скамеек с клумбами быстрым шагом шла девушка с прыгучим светлым хвостом. Постояв, она повернула к дорожке. Яков потянул руку, и Глеб опустил взгляд – он указывал на вытянутое здание, которое напоминало большой металлический гараж, и спросил:

– А мы когда-нибудь покатаемся на лодке?

– Да, конечно. Я правда не знаю, можно ли арендовать её если тебе нет восемнадцати, и можно ли с детьми.

– Хм-м, – задумался Яков. – Если что, мы можем потом, когда станем старше. Да?

– Конечно, – улыбнулся Глеб.

Яков погрустнел, опустил голову, а пальчики нервно шевелились по руке брата.

– Думаешь…, – начал Яков, но тут же замолчал на секунду. – Думаешь, папа захочет покататься с нами?

Глеб сжал челюсть так, что поиграли желваки. И сглотнув, он ответил нормальным голосом:

– Не знаю. Возможно. Там будет видно.

Братья вошли под тень веток сосен. Глеб увидел, что девушка с прыгучим светлым хвостом побежала и удалялась. Яков не отпускал руки брата и шёл, не наступая на стыки между плитками и на трещины; и этим очень замедлял шаг. Но Глеб был не против – в детстве он делал так же, только не на этой дорожке.

Когда братья дошли до середины дорожки, Глеб думал остановиться и, смотря на пустой берег, спросил:

– Может, здесь?

Но Яков, который отпустил руку несколько плиток назад и увлечённый игрой, продолжал идти – продумывал каждый шаг, то вставал на носочек, то на пяточку, то ставил стопу боком. Глеб, улыбаясь, пошёл за ним и сказал:

– Или нет.

3

Братья приблизились к тупику дорожки. Звуки пляжа и парка затихли, так же, как и голоса редких людей на скамейках. Глеб, нахмурившись, смотрел перед собой и вспомнил, что сюда заворачивала девушка с прыгучим светлым хвостом; но он не помнил, чтобы она им встретилась и, словно чтобы убедиться, посмотрел назад и едва ли увидел начало дорожки.

Братья встали в тупике. Яков повернул и спускался к Катерине. Глеб посмотрел на лес стройных сосен и берёз, которые разбавляли высокие рябины и лиственные кусты, а между ними буйствовала зелень; посмотрел на узкую заросшую тропку, и высокую траву, которая была примята в некоторых местах – и он решил, что та девушка бегает, хотя и не знал, что кто-то ещё предпочитает забытую тропу здоровья.

Приблизившись к озеру, Глеб положил рюкзак у старого бревна в тени хвойных веток. Отпив воды из бутылки, он посмотрел время на смартфоне и убрал его обратно в рюкзак; сел и принялся разворачивать воздушного змея. А Яков кидал в воду камушки.

Когда Глеб закончил со змеем, он поднял взгляд на брата и увидел, что тот стоит лицом к озеру и больше не играет, а на Глеба смотрит рюкзачок-лягушка, замочки которого поблёскивают на солнце.