Судовой дневник

Никола Адалей

Судовой дневник

ПРОЛОГ

Строки из дневника от (дата).

Романтика? А без нее и нельзя быть моряком. И вообще, я считаю, если ты не романтик, то свихнуться можно на раз-два. Вот был у нас третий механик. Тот, как и большинство здесь, приехал заколачивать бабла, как он сам тогда говорил. В итоге, на одиннадцатом месяце плавания собрал чемоданы и отправился на полубак. В тот момент третий помощник с капитаном на вахте были.

И вот смотрел третий на главную палубу с моста, и глазам своим не верил. Иван Петрович собрал всё своё барахло и стоял под шкафутом… час он там простоял, может и два. Позвонили деду в машину, телефон взял вахтенный моторист, его и послали на разведку.

Моторист этот, Сашка, сам мне уже лично всё рассказывал. Подходит он, мол, на полубак, Ванек стоит уже в чистеньком, надухарился, прилизался… ну точно на свидание собрался. Сашка у него и спрашивает:

– Ты чего тут, Ванёк? Ждешь кого? – А тот отвечает:

– Да надоело всё, деньги деньгами, а только устал я от вас и туши этой металлической… автобус вот жду, домой поеду. Не подскажешь, сколько время?

Вот о чем я и говорю – романтика. Трудно без неё.

Ну хорошо, этот хотя бы мирным оказался. Я тогда только на первом контракте в море был. Многое мне еще предстояло увидеть. Многое я должен был понять.

В тот день я задумался: а ради чего мы тут? Ради денег? Или ради жажды романтики и приключений?

Мне мало кто верит, что я просто люблю море… может быть, я тоже по-своему псих?

Тут у всех планы на лучшую жизнь после моря – вот вернутся они, и тогда… Но они все тут, каждый по 20 лет отсидел, по несколько квартир, вилл, машин имеет, накопили кучу денег и всё ещё ждут лучшей жизни.

Я бы им всем предложил пойти ждать автобус… жалко, Иван Петрович никого с собой не позвал. Ну, оно и понятно, не компанейский он был.

Куда страшнее, когда эти психи добираются до власти. Становятся капитанами, старшими помощниками или механиками…

Вот тогда-то уже нормальные люди вынуждены бежать на остановку.

Но самое страшное, что в море автобусов нет!

Эх… если бы я только знал, чем всё это для меня обернётся, когда строил планы. Тогда казалось: контракт – это просто работа. Очередной рейс, немного романтики, немного денег, немного моря.

А оказалось – это испытание. Нет, пытка. Ад.

Но я буду писать. Всё равно. Даже если ты никогда этого не прочтёшь.

Любовь здесь – это спасательный круг, это единственное, за что я держусь.

И пока любовь жива – я буду бороться. Я буду помнить. Я буду плыть.

Пока не кончится строка.

Ч. I – ЯМАЙКА. Глава 1. Собачья вахта.

Разговор в каюте капитана

Максим – второй помощник капитана, пухлое облачко добра и наивности, снова ввалился в свою каюту во время ночной вахты. Он любил расслабиться и выпустить пар, пока старшего помощника и капитана не было рядом. И никогда не смел отказать матросам пропустить по одной.

Макс помнил, как буквально год назад сам был простым моряком. Проклятье белого воротничка ещё не отравило его душу.

Моряки – суеверный народ, они верят: чем белее воротник офицера, тем чернее душа человека.

Молодой штурман нежился в койке, когда едва послышались крики из соседней каюты. Кто-то сильно ругался.

Его натянутая улыбка медленно таяла. Лицо стало серьезным. Из последних сил приподнял голову, пытаясь хоть что-то понять. Вздулась венка на лбу, встревоженный взгляд зацепился за невидимую точку.

– Кэп, шмэп – дразнился не́кто с грузинским акцентом, как вдруг закричал угрожающе:

– Мы же одна команда?! Как можно так поступать? Как? – громко хлопнула дверь. Пробежала мелкая дрожь по переборке. Затем тишина.

В каюте капитана остались трое: старший механик – дед, как по должности, так и по возрасту; старший помощник – чиф, его звали Сега; и сам капитан – Палыч. Они заседали за круглым столом из красного массива. Стул, на котором сидел боцман, был пуст. И между офицерами закрался холодок, но никто не смел признать это вслух. Темень притаилась в углах каюты и наблюдала, едва дыша. В такт волне раскачивался теплый приглушенный свет, в плену которого бился дым сигареты. Палыч гулким эхо поставил свой бокал на стол, смочив почти не видные губы, и тяжело вздыхая повалился на спинку деревянного стула. Скрестил было руки на груди, но выглядело это так, что он просто сложил свои медвежьи лапы на пивное брюхо. По короткостриженным вискам блеснули капельки пота.

Венесуэльский ром «Большой резерв» мерно разливался по бокалам. Когда дверь распахнулась, в каюту снова ворвался боцман. На лице читалась отметина ярости и злобы. Кто-то мог подумать, что корона из жирных волос придавала ему сил или, может быть, отравляла разум. А глаза красные – вовсе не потому, что они с матросами курили не табак, уже несколько месяцев, практически каждый день…

– Ты не настоящий капитан! А вы… вы не понимаете, что вы творите. Я это так не оставлю. Вы ответите! За всё…

Голоса пробивались сквозь переборку, но разобрать их было почти невозможно. Рация шипела, ловила помехи, перебивая и без того глухие фразы.

Макс брал судовую рацию с собой, в каюту – и это был максимум, на который он позволял себе пойти. Он искренне верил, что им ничего не угрожает. Легкомысленный простачок – за это его нельзя было судить. Просто он… такой человек. Всегда жил будто блаженный за закрытой дверью и не верил в неприятности как в факт, пока те не стучались к нему и не переубеждали лично.

Но в этот раз, он не стал их дожидаться.

Когда наступала тишина, голоса и рация замолкали, необъяснимое напряжение словно давило, заставляло нервничать.

Издавая натужные вздохи паровоза, бегущего по рельсам, Макс щупал руками стены и плелся вдоль коридора на место несения вахты. Не дай бог чиф его застукает…

Макс всегда сравнивал Сегу с попугаем, и не только за внешность (да, в профиль он – та ещё ара), но в первую очередь за его привычки. У Сеги была любимая фраза «я тоже». Он использовал её на все случаи жизни. Макс попросит подменить его на обед, тот ответит: «Меня тоже». Матрос попросит отдых, два дня скажет не спал, а чиф в ответ: «Я тоже». Боцман доложит: «Человек за бортом!», тот, долго не думая: «Я тоже!». Капитан скажет: «Постоишь за меня вахту, я на берег», Сега ответит: «Да, шеф! Конечно…».

Тем же временем старпом прикуривал сигарету от сигареты, одну за одной. Острыми пальчиками, заточенными под карандаш, он задушил окурок. Тот испустил дух тонкой серой струйкой. Потерянный взгляд помощника блуждал в поиске поддержки. Чифа по спине ободряюще похлопывал дедушка: «Да не суетись ты так, Сега! От этих грузинов больше шума, чем дела. Он передумает, вот увидишь». Лицо старшего механика напоминало изюм, если бы, конечно, изюм отсидел 20 лет в плавучей тюрьме строгого режима. Какое-то существо, очень хитрое, само себе на уме, глядело из глаз старшего механика. Сега же сложил руки на столе, как обиженный первоклассник, и активно кивал, мол – да, да, я тоже…

Судно медленно кренилось с борта на борт; подвешенный над столом светильник покачивался, бросая яркие пятна на лица офицеров. Тени, казалось, танцевали по кругу.

– Да, серьёзно. И бросай курить, ты уже бледный, – приказным тоном добавил Палыч, ополоснув горло. Снова поставил пустой стакан, и опять раздалось гулкое эхо: «Налей лучше».

Сега очень медленно протянул руку, взялся за запотевшее горлышко бутылки и с той же медлительностью потянулся к бокалу кэпа. Нервирующее зрелище. Палыч, глядя на это, вздохнул, положил правую пятерню на стол, задумался на мгновение, отстучал пальцами простой ритм «та да да да-м» и перевалил тяжелый взгляд на деда.

– Вот как мы поступим. Завтра утром найдешь Кока. Дашь ему из наших запасов самую дорогую бутылку. Понимаешь? Самую!

– Как?.. самую дорогую? Ты рехнулся? – Неловкая пауза. – Да я тебя!… – И с выпученными глазами бывалый дед потянулся душить капитана. Крик – «Это святое!…» – был между кряканьем, кряхтением и шипением. Но Чиф вовремя вмешался в конфликт слона и моськи и буквально вклинился между грудью капитана и рёбрами старшего механика – Брейк… Брейк, мужики!

Повалив стулья, буянил старший командный состав нефтеналивного танкера «Ямайка».

– Палыч прав. Нужно, чтобы кок успокоил босю. Если хорошо посидят, он нашепчет на ушко, мол, тебе это всё кажется, и вообще, лучше синица в руке, чем журавль в небе… Может, он передумает?

– Ну да, да, ты прав, – поднял руки дед, как знак: сдаюсь – да, прав! Чёрт… извини, – изогнул рот в недовольную подкову, рогами вниз, блуждающим взглядом искал оправдание своему поступку. Но кругом был только бардак: перевёрнутая мебель, разлитый по столу виски, и пустые бутылки перекатывались по качающейся палубе из угла в угол – перекати-поле… искали свое место в жизни.

– Только он не передумает! – вторил дед, будто сам с собой. – Во-первых, на его стороне будет бóльшая часть экипажа. А во-вторых, кока он себе в шестерки запряг.

– Ну, а это может и не плохо даже, сталевар наш хоть готовить научится наконец-то, если шкура ему дорога, – и от собственной шутки непроницаемый взгляд капитана смягчился.

– Но как боцман их переманивает на свою сторону? Неужели всё травка?

– Он им, видите ли, обещает решить вопрос с провизией, – скорчил смешную рожицу и рассмеялся дед. – Хотел бы я на это посмотреть…

– Ну а кто не за него – окажутся под ним, и они… – специально сделал акцент на Сеге взглядом – будут помалкивать.

– Ты имеешь в виду Максима?

– И его тоже. За своих ребят я, конечно, не сомневаюсь, в машине мужики держат оборону, я их стимулирую.

– Чем это? – вскрикнул испуганно Палыч.

– Да за свой счёт, за свой, побереги нервишки, капита-ан. На днях второй механик жаловался мне, что вайпер отказался чистить масляный фильтр на ДГ-шке. Как мне Женя сказал тогда, этот маслопуп втащил ему ключом на 46 прямо по каске.

– По каске? Зачем вам в машине каски?

– Вот, для таких случаев и носим… – и с такой силой дед сжал губы, что получилась вмятина. – Поэтому и приходится как-то их стимулировать.

– Ну, давай, дедушка, я в тебя верю… – Палыч едва сдерживал смех.

– Моряки заказывают чай и кофе у местных рыбаков… за свой счёт! Парни тратят свои кровные… по пятьсот долларов на элементарные вещи… Я не знаю, может, он их как-то убедил? – Сега приложил пальцы к подбородку, изображая, мол, рассуждает. А его блуждающий взгляд словно искал здравый смысл… но напоролся на старое доброе:

– Так, заткнись! Они все лодыри, пьяницы и наркоманы. Ясно тебе? Колпит выделяется на всех одинаково… одинаково мало. Я, может, тоже СТРАДА-А-Ю. И ещё… я тут это, одну квартирку присмотрел в Одессе. Нет, нет, нет… – и закрыл уши руками взрослый дядька-капитан.

– Ну с другой стороны, они и без того… не в себе, черт знает, что им в голову взбредет по синей дури.

– Дедушка! Вот скажи, ну только честно, ты отговариваешь меня? Ты реально настолько жлоб, что пузырь зажал?

Палыч обхватил ладонью хрупкую шею деда, не давая ему отвернуться, и наставлял на путь истинный, глядя исподлобья прямо в глаза: «Давай, дедушка, нужно спасать наши денежки… Нужно спасать».

Пара слов про судно и личный состав

Той же ночью, как всегда душной настолько, что казалось сам воздух был липкий и потный. Ржавая язва на теле Карибского моря горела. Горела подобно сердцам людей, имевших несчастье находиться на борту.

Здесь собрались те, кому не хватило места на суше. Все – алчные, ленивые, ожесточенные. Они всё больше теряли свой облик. Не люди, а существа были экипажем судна. Обломки человеческих душ, тени и масляные пятна профессий.

Эти не́люди презирали себя за это, но ещё пуще тех, кто был на них не похож. Но не было там никакого проклятия, кроме их собственного невежества.

Казалось, только их присутствие коробило воздух и жгло металл – как экзема, как чесотка на пораженном теле. А прислуживал им мéссмен – помощник повара.

Иногда его звали ласково “Пельмешек”, и не зря. Внешние сходства налицо.

Он плавно скользил из камбуза в мессрум и обратно, держа в каждой руке по тарелке с закусками. Метал еду на стол и всегда был паинька.

Мессрум – его место, тут он и живет и работает. Это небольшое помещение, квадратов двадцать, двадцать пять. Там обычно собирался экипаж: пообедать, выпить кофе или чего покрепче. Два длинных стола, по восемь мест каждый, угол раздачи, холодильник, шкафы и тумбы – всё под присмотром Пельмешка. Остальные предпочитали сидеть и выкрикивать шуточки, пока их обслуживали.

На судне в каждом помещении был телефон внутренней связи. Но только из мессрума, посреди ночи, звонили Пельмешку в каюту.

И вот, в ту же ночь, в тот же час, когда боцман ругался с капитаном, прислужника "бульони" разбудил очередной звонок.

– Иди сюда. – Разговор был короткий. Но этого хватило, чтобы через пару минут Сивка-Бурка стоял перед братвой, потирая слипающиеся глазки.

– Вот скажи нам, а кто он, этот Шарик? – спросил самый высокий из шайки.

На его длинной, подозрительно гибкой шее огромная голова напоминала леденец, а глаза шныряли туда-сюда, будто он еще кого-то видит, только молчит.

Все звали его Чупа.

– Какой Шарик?

– Ну… вот песня же есть: «Шарик, я, как и ты, сидел когда-то на цепи…»

– Да-да, братишка, – послышался хриплый голос от второго стола.

Свет был приглушен, лиц не разглядеть. Только голоса. Тени.

Мессмен резко обернулся. Казалось, они его жалили взглядами. Он стрелял испуганными глазами, но боялся сказать и слово.

– Чёткая песня. Сечёшь? Мы, типа, родственные души. Мы тоже тут сидим.

– Ну… Шарик – это же собака. Пёс.

Темные лица зверели. Воздух был пропитан ненавистью. Два матроса второго класса, два первого, мотористы, ойлеры – все слились в один ком злобы и желчи. Поддакивали за спиной Чупы.

– На цепи же он с-си… с-сидит… – голос мессмена таял, гас, сходил на нет.

– Братишка, пореши его, братан.

– Это кого он там псом назвал…

– Парни, парни, вы чего? Это же просто песня. Я-то тут причём?

– Ну да, мы и сидим в этой железной будке, гав-гав… – За спиной Пельмешка раздался голос боцмана: – Так, псы, сейчас будем восстанавливать справедливость. – И тот в испуге обернулся на боцмана. У полуфабриката по спине пробежала холодная волна.

– А-ап! – захлопнулся рот у леденца, поморгал он секунду, глядя на боцмана в упор, который ушёл как только дал команду: «Псы, рядом!»

– Кончайте языками чесать, за мной пошли все. И кактуса нашего позовите. И Бакара тоже. Нечего отсиживаться, пора мужиками становиться, – прозвучал голос в коридоре, а самого боцмана и след простыл.

Кто-то из них подумал, а не померещилась ли им это всё.

– Идите за боссом, я догоню, – распорядился Чупа и, как змея, пополз направо по коридору, потом налево. Слева открылась шахта машинного отделения. “Нет, не тут. Направо. Повар направо. Бакар тоже, но дальше… Тут», – рассуждал сам с собой персонаж.

– Бакар! Бакар, пошли, работать пора!

Сонный голос из-за двери очень тихо ответил: «Что за работа в такое время?»

– Ну… боцман, – выдохнул Чупа, сам не понимая, куда ведет их босс. Знал только что они пойдут за ним не задумываясь.

– Пошли вы все, черти! У меня семья! Я в эти шакальи игры больше не играю! Так и передай своему идиоту!

Раздраженный голос походил на крик, но через закрытую дверь доносились лишь глухие обрывки фраз.

В соседней каюте кок скрипнул кроватью, или, может, суставами. Где-то внизу, будто из ямы, ревел дизель-генератор. Этот гул постепенно стихал, проваливался все ниже.

Тишина становилась плотнее. Чупа забыл дышать. Ждал. Казалось, само судно заговорило с ним: скрипами, шорохами, едва различимыми голосами. Потом он ударил в дверь кулаком. Бил ногами, снова и снова. Колотил тишину, пока не победил ее.

– Он и для тебя тоже старается. Вы же вместе зарабатывали?! Не помнишь уже, сколько он для тебя сделал? Бакар? Да пошёл ты, Бакар!

До конца вахты Максима оставались считанные минуты. Шёл золотой час, и Макс следил за стрелкой часов, не моргая. Часы висели над штурманским столиком и, казалось, прекрасно видели, как Макс развалился в капитанском кресле напротив.

Он закинул ногу на ногу и разложил своё довольное лицо, ожидая сменщика. Только вот часы тянули время. Когда штурман отворачивался, он слышал шаги секундной стрелки. Каждую секунду Максим складывал в уме и прибавлял их к отработанным часам. «Нет, невыносимо так работать», – жаловался он на жизнь, ворочаясь на мягком кожаном троне. Но как только поднимал глаза, стрелка снова мистическим образом оказывалась там, где и была. Тогда, насупив брови, он снова отворачивался.

Когда шайка человекоподобных и морякообразных вошла на мост во главе с боцманом, в первую очередь они услышали громкое недовольное сопение. Макс обиженно смотрел на часы, потом услышал шаги и обернулся.

– Ой, ребята, привет. А вы чего… не разошлись ещё? – расплылся Максим широко улыбаясь. Как вдруг его лицо переменилось. Страх промелькнул, прыгнул в глазах. Гости переглянулись… боцман достал нож.

– Вы чего?.. Ребят?

Глава 2. Общесудовая тревога

И раздался непрерывный звонок громкого боя 25/30 секунд.

Этот мир, в котором господствовал только один человек, был в черно-белых тонах. Коридоры на судне напоминали лабиринты. Казалось, выхода нет. Палыч шел быстрыми шагами. Он уже привык к тревогам. Каждую неделю, а то и каждый день или ночь, срабатывал аларм, и в этот момент автоматически, с грохотом, закрывались все металлические двери. Один за другим, эхом раздавались хлопки по корпусу судна, разрезающие тишину жилых помещений, коридоров и трапов. Выхода НЕТ! Грохот эхом раздавался повсюду. Судно вторило: Отсюда выхода нет. Но Палыч понимал, судно тут ни при чём. Эта туша – просто железо. И эта туша выполняет волю людей. Но тот факт, что она выполняет чью-то волю, а не его, капитана, выводил его из себя. Он прокручивал в голове разговор с боцманом снова и снова. От этого его взгляд становился только тяжелее.

Это мой мир, и здесь командую только я. Я – капитан – Так Палыч убеждал себя, когда сомнения начинали поднимать голову.

Порой он позволял этой челяди играть в бунтарей, позволял им курить, выпивать. Так они меньше понимали и меньше требовали. Да и не могли требовать. Боялись. Понимали, что не правы и знали, он их закроет – просто сдаст властям. И эта игра устраивала всех. Одни тешили своё самолюбие, а другой грел руки в их карманах. Но сейчас было всё иначе. Кто-то переступил черту. Он чувствовал. Офицерская чуйка лучше любого компа́са указывала откуда ждать неприятностей. И этот самый “кто то” должен пожалеть – это простая истина. Такая же простая, как лунное гало – предвестник о плохой погоде.

Он это просто знал.

По этой причине Палыч спешил на ходовой мостик привычным маршрутом. У входа он придержал дверь и замер. Прислушивался. Но там была тишина. Он слышал лишь собственное дыхание – был не в силах его сдержать.

Кто-то скритировал аларм не дожидаясь командира. Значит не авария, подумал он.

Как правило, на ходовом мостике свет не включают, и в предрассветных сумерках там было ещё темно. Картина нарисовалась, когда Палыч прошёл штурманский стол: он снова услышал тот ненавистный ему грузинский акцент. Но на этот раз голос звучал тихо, с презрением.

– Тише, тише, старый, не суетись.

– Так, а где вахтенный? – Палыч просканировал помещение беглым взглядом.

Теперь он стоял в центре ходового мостика и видел всё.

На правом крыле маячили две худые тени. Кто-то, предвкушая падаль, скалил жёлтые гнилые зубы. Оба – в засаленных, рваных лохмотьях.

С левого борта прятался ещё один молодой матрос. Его огромные ботинки, на три размера больше, будто проглотили парнишку по колени. Было видно: он не знал, кого бояться больше.

Из канцелярии доносились голоса – кто-то рылся в ящиках, шуршал бумагами, переворачивал папки. Но кто – на слух определить было невозможно.

Боцман стоял спиной к лобовым стёклам, у пульта. Палыч видел его лишь наполовину.

– Объяснишь? – голос командира глухо ударил. Он сжал кулаки и сделал шаг вперёд.

Шакалята на правом крыле переглянулись и прыснули.

Ещё шаг – и из-за пульта показалась голова второго помощника. Макс стоял на коленях, хныкал, как мальчишка. Боцман держал нож у его горла. Из-под лезвия стекала тонкая алая струйка.

Боцман усмехнулся. Остальные дружно загоготали.

Тогда мир онемел. Даже океан будто задержал дыхание и судно на миг перестало качаться. Командир выпрямился, набрал воздуха так, что грудь выгнулась колесом. Подбородок вздернулся, ноздри раздулись. Обезумевший взгляд исподлобья стал жестким, как сталь.

Палач остановился.

Его удержали глаза вахтенного – полные слез, с немым вопросом на губах: «За что?»

В какой-то миг боцман понял: эта жизнь, пульсирующая под лезвием, – его собственная.

Он был решителен, но почему-то не спешил отрезать себя от этого, пусть и прогнившего, мира.

Палыч услышал шаги за спиной и обернулся. На мост поднялся старпом. Этот балда должен был принять вахту у Макса в 03:50 утра, но как всегда задержался. Все молча уставились на него. След улыбки медленно таял. «Началось», – тихо сказал Сега, почувствовав себя в центре внимания.

– Давай, на колени, и руки за голову – рявкнул боцман – А ты, свинина! – теперь уже обращаясь к капитану, – идешь, открываешь сейф, несешь всю наличку и наши документы. Мы летим домой.

– И да, билеты нам нужны очень и очень скоро.

Палыч не шевелился, следил за каждым его движением, только жилки на скулах играли.

Боцман не выдержал и закричал: ¡¿Comprende, amigo?! – направил лезвие ножа на кэпа и схватил Макса за волосы. Эта шавка, послушно стоявшая у ног хозяина на четвереньках и скулившая от страха и боли, была его живым щитом.

– Босс! Бося.. Успокойся! Какие деньги? Ты же сам знаешь, что судовая касса давно пуста. Ну…

Палыч поднял руки, раскрывая ладони перед собой – Только не делай глупостей.

– А те, что ты получил с продажи груза, ты не в сейфе прячешь? Ну, значит, сними трусики и достань их из своей киски, ЖИВА! – боцман потерял терпение и ударил Макса в висок, ручкой ножа. Тот повис, как мешок с дерьмом…

Боцман держал его за волосы. Через несколько секунд заложник стоял на коленях в луже собственной крови.

А куда деваться… не каждому помощнику одинаково везет.

Виновник торжества отвел взгляд и выдавил едва слышное: «Хорошо, я… я открою сейф» – голос его был хриплым и тихим, словно это говорил не командир а бык на бойне – смирившийся с судьбой.

Но способен ли он на такое? Пожертвовать собственными принципами?

– Он мне ещё пригодится.

– Правильный выбор. Я начинаю тобой гордиться, старый… – лёгкая ухмылка смягчила каменное лицо боцмана.

Палыч подошел к сейфу. За спиной снова галдели матросы. Они вели себя всё развязнее, им нравилось смеяться над капитаном. Упивались – ну слишком уж долго они томились в тени. И пользуясь ситуацией, уже в голос, не стесняясь, обсуждали его.

– Слышь, а правда, что он в молодости с поварихой на балкере шуры-муры водил?

– Да ты что, с поварихой? С коком! Она же бородатая была, – заорал другой и схватился за живот от смеха.

Жертва насмешек стоял молча, ввёл первую цифру, вторую… на третьей замешкался – глаза его горели от злости. Он посмотрел на ладони, словно взвешивая: жизнь Макса против собственной гордости.

Сжал дрожащие губы, грудь его ходила ходуном. Чиф стоял молча на коленях в темноте, руки по-прежнему покорно сложены крестом за головой. На секунду их взгляды встретились. В испуганных глазах Сеги читалась мысль: «Никто уже не передумает. Нет. Теперь уже никто не передумает…»

Палыч отвернулся – ему было тошно смотреть на эту тряпку.

Матросик, всё ещё прятавшийся по левому борту, словно разглядел в молчании капитана непокорное безумие и побледнел от страха.

– Босс! – тонкий голосок донесся откуда то с угла помещения. – Может, я сбегаю на камбуз, скажу коку, хай нам что-нибудь организует?

– Что, прямо сейчас? – смутился боцман, не отрывая глаз от золотого бычка на привязи. И вдруг полыхнуло.

– Ну ты откроешь или нет, псина старая?! – он надавил на лезвие. Максимка пришёл в себя и снова заскулил, захныкал, плечи его сотрясались от плача.

– Хорошо, хорошо!

– Давай!

– Да открываю же я… Открываю!

– Живее! – Они уставились друг на друга. Оба пускали искры из глаз. Боцман специально не давал времени подумать этому старому болвану.