Судовой дневник

Перекати Поле

Судовой дневник

ПРОЛОГ

Романтика? А без нее и нельзя быть моряком. И вообще, я считаю, если ты не романтик, то свихнуться можно на раз-два. Вот был у нас третий механик. Тот, как и большинство здесь, приехал заколачивать бабла, как он сам тогда говорил. В итоге, на одиннадцатом месяце плавания собрал чемоданы и отправился на полубак. В тот момент третий помощник с капитаном на вахте были. И вот смотрел третий на главную палубу с моста, и глазам своим не верил. Иван Петрович собрал все свои манатки и стоял под шкафутом… час он там простоял, может и два. Позвонили деду в машину, телефон взял вахтенный моторист, его и послали на разведку. Моторист этот, Сашка, сам мне уже лично всё рассказывал. Подходит он, мол, на полубак, Ванек стоит уже в чистеньком, надухарился, прилизался… ну чисто на блядки, по телкам. Сашка у него и спрашивает: ты чего тут, Ванёк? Свидание что ли с кем? – А тот и отвечает: да надоело всё, деньги деньгами, а только устал я от вас и туши этой металлической… автобус вот жду, домой поеду. Не подскажешь, сколько время?

Вот о чем я и говорю – романтика. Трудно без неё.

Ну хорошо, этот хотя бы мирным оказался. Я тогда только на первом контракте в море был. Многое мне еще предстояло увидеть. Многое я должен был понять.

В тот день я задумался: а ради чего мы тут? Ради денег? Или ради жажды романтики и приключений?

Мне мало кто верит, что я просто люблю море… может быть, я тоже по-своему псих?

Тут у всех планы на лучшую жизнь после моря – вот вернутся они, и тогда… Но они все тут, каждый по 20 лет отсидел, по несколько квартир, вилл, машин имеет, и все ждут лучшей жизни.

Я бы им предложил пойти на остановку… Иван Петрович никого с собой не позвал. Ну, оно и понятно, не компанейский он был.

Куда страшнее, когда эти психи добираются до власти. Становятся капитанами, старшими помощниками или механиками…

Вот тогда-то уже нормальные люди вынуждены бежать на автобус. Но самое страшное, что автобуса здесь нет!

Эх… если бы я только знал, чем всё это для меня обернётся, когда строил планы. Тогда казалось: контракт – это просто работа. Очередной рейс, немного романтики, немного денег, немного моря.

А оказалось – это испытание. Это пытка. Это ад.

Но я буду писать тебе. Даже если ты никогда этого не прочтёшь.

Любовь – мой спасательный круг, единственное, за что я держусь. Пока еще… держусь.

Пока жива наша любовь – я буду бороться. Я буду помнить. Я буду плыть.

Пока не кончится строка.

Ч. I – БУНТ. Собачья вахта. Глава 1

Разговор в каюте капитана

Максим – второй помощник капитана, пухлое облачко добра и наивности, снова ввалился в свою каюту во время ночной вахты. Он любил расслабиться и выпустить пар, пока старшего помощника и капитана не было на вахте. «Да всё нормально будет…», – успокаивал сам себя этот балбес. А если честно, то он просто не смел отказать матросам. Макс помнил, как буквально год назад сам был простым моряком. Проклятье белого воротничка ещё не отравило его душу. Моряки – суеверный народ. Матросы верят: чем белее воротник офицера, тем чернее душа человека.

Молодой штурман с натянутой улыбкой нежился в койке, когда громкие крики доносились из соседней каюты. Кто-то сильно ругался.

– Оп-па… а что это за кипишь? – спросил он сам себя, из последних сил приподнимая голову. Растаяла улыбка, вздулась венка на лбу, нахмурились бровки, встревоженный взгляд зацепился за точку.

– Кэп, шмэп… – дразнился не́кто с грузинским акцентом, как вдруг закричал угрожающе: – Мы же одна команда?! Как можно так поступать? Как? – Громко хлопнула дверь. Пробежала мелкая дрожь по переборке. И тишина.

В каюте капитана остались трое: старший механик – дед, как по должности, так и по возрасту; старший помощник – чиф, его звали Сега; и сам капитан – Палыч. Они заседали за круглым столом из красного массива. Стул, на котором сидел боцман, был пуст. И между офицерами закрался холодок, но никто не смел признать это вслух. Темень притаилась в углах каюты и наблюдала, едва дыша. В такт волне раскачивался теплый приглушенный свет, в плену которого бился дым сигареты. Палыч гулким эхо поставил свой бокал на стол, смочив почти не видные губы, и тяжело вздыхая повалился на спинку деревянного стула. Скрестил было руки на груди, но выглядело это так, что он просто сложил свои медвежьи лапы на пивное брюхо. По короткостриженным вискам блеснули капельки пота.

Венесуэльский ром «Большой резерв» мерно разливался по бокалам. Когда дверь распахнулась, в каюту снова ворвался боцман. По всему лицу читалась огромная отметина ярости и злобы. Кто-то мог бы подумать, что корона из жирных волос придавала ему сил или, может быть, отравляла разум. А глаза красные – вовсе не потому, что они с матросами курили травку уже несколько месяцев, практически каждый день…

– Ты не настоящий капитан! А вы… вы не понимаете, что вы творите… Нет, я это так не оставлю. Вы за всё ответите! За всё…

Голоса едва доносились через переборку. Разобрать что-либо было невозможно, рация постоянно шипела и ловила какие-то левые сигналы. Макс взял с собой судовую рацию – это был максимум, на который он позволял себе пойти. Он искренне верил в то, что им ничего не угрожает. «Да что может случиться? Мы на якоре уже месяц болтаемся…» – оправдывал свою беспечность второй помощник капитана. Но в этот раз внутренний голос шептал – ой и не к добру же это… ой не к добру. Издавая натужные вздохи паровоза, бегущего по рельсам, щупал руками стены и плелся вдоль коридора на место несения вахты. Не дай бог чиф его застукает…

Макс всегда сравнивал Сегу с попугаем, и не только за внешность (да, в профиль он – та ещё ара), но в первую очередь за его привычки. У Сеги была любимая фраза «я тоже». Он использовал её на все случаи жизни. Макс попросит подменить его на обед, тот ответит: «А ты меня тоже». Матрос попросит отдых, два дня скажет не спал, а чиф в ответ: «Я тоже». Боцман доложит: «Человек за бортом!», тот, долго не думая: «Я тоже!». Капитан скажет: «Постоишь за меня вахту, я на берег», Сега ответит: «Да, шеф! Конечно…».

Тем же временем старпом прикуривал сигарету от сигареты, одну за одной. Острыми пальчиками, заточенными под карандаш, он задушил окурок. Тот испустил дух тонкой серой струйкой. Потерянный взгляд помощника блуждал в поиске поддержки. Чифа по спине ободряюще похлопывал дедушка: «Да не суетись ты так, Сега! От этих грузинов больше шума, чем дела. Он передумает, вот увидишь». Лицо старшего механика напоминало изюм, если бы, конечно, изюм отсидел 20 лет в плавучей тюрьме строгого режима. Какое-то существо, очень хитрое, само себе на уме, глядело из глаз старшего механика. Сега же сложил руки на столе, как обиженный первоклассник, и активно кивал, мол – да, да, я тоже…

Судно медленно кренилось с борта на борт; подвешенный над столом светильник покачивался, бросая яркие пятна на лица офицеров. Тени, казалось, танцевали по кругу.

– Да, серьёзно. И бросай курить, ты уже бледный, – равнодушно добавил Палыч, ополоснув горло. Снова поставил пустой стакан, и опять раздалось гулкое эхо: «Налей лучше».

Сега очень медленно протянул руку, взялся за запотевшее горлышко бутылки и с той же медлительностью потянулся к бокалу кэпа. Нервирующее зрелище. Палыч, глядя на это, вздохнул, положил правую пятерню на стол, задумался на мгновение, отстучал пальцами простой ритм «та да да да-м, та да да да-м» и перевалил тяжелый взгляд на деда.

– Вот как мы поступим. Завтра утром найдёшь Кока. Дашь ему из наших запасов самую дорогую бутылку. Понимаешь? Самую!

– Как… самую дорогую? Ты рехнулся? – Неловкая пауза. – Да я тебя!… – И с выпученными глазами бывалый дед потянулся душить капитана своими мозолистыми культяпками. Его крик – «Это святое!…» – был между кряканьем, кряхтением и шипением. Но Чиф вовремя вмешался в конфликт слона и моськи и буквально вклинился между грудью капитана и рёбрами старшего механика – Брейк… Брейк, мужики!

Иной раз казалось, что Чиф выполняет волю капитана как молчаливая невольница, угадывает его мысли и готов броситься и в огонь, и в воду, и на корявые ветки, не моргнув глазом, – на эти царапающие лицо и выкалывающие глаза ветки старого пня механика… которыми он почему-то размахивает. Это было не в характере Сеги, абсолютно не в его характере, и тем больше это подтверждало власть Палыча над офицерами. Он был хозяином на этом судне.

Повалив стулья, буянил старший командный состав нефтеналивного танкера «Ямайка».

– Палыч прав. Нужно, чтобы кок успокоил босю. Если хорошо посидят, он нашепчет на ушко, мол, тебе это всё кажется, и вообще, лучше синица в руке, чем журавль в небе… может, он передумает?

– Ну да, да, ты прав, – поднял руки дед, как знак: сдаюсь – да, прав! Чёрт… извини, – изогнул рот в недовольную подкову, рогами вниз, блуждающим взглядом искал оправдание своему поступку. Но кругом был только бардак: перевёрнутая мебель, разлитый по столу виски, и пустые бутылки перекатывались по качающейся палубе из угла в угол – перекати-поле… искали своё место в жизни.

– Только он не передумает! – говорил дед, будто сам с собой. – Во-первых, на его стороне будет бóльшая часть экипажа. А во-вторых, кока он себе в личные повара запряг.

– Ну, а это может и не плохо даже, сталевар наш хоть готовить научится наконец-то, если шкура ему дорога, – и от собственной шутки непроницаемый взгляд капитана смягчился.

– Но как боцман их переманивает на свою сторону? Неужели всё травка? – чиф развёл руками.

– Он им, видите ли, обещает решить вопрос с провизией, – скорчил смешную рожицу и рассмеялся дед. – Хотел бы я на это посмотреть…

– Ну а кто не за него – окажутся под ним, и они… – специально сделал акцент на Сеге взглядом – будут помалкивать.

– Ты имеешь в виду Максима?

– И его тоже. За своих ребят я, конечно, не сомневаюсь, в машине мужики держат оборону, я их стимулирую.

– Чем это? – вскрикнул испуганно Палыч.

– Да за свой счёт, за свой, побереги нервишки, капитан. На днях второй механик жаловался мне, что вайпер отказался чистить масляный фильтр на ДГ-шке. Как мне Женя сказал тогда, этот маслопуп втащил ему ключом на 46 прямо по каске.

– По каске? Зачем вам в машине каски?

– Вот, для таких случаев и носим… – и с такой силой дед сжал губы, что получилась вмятина. – Поэтому и приходится как-то их стимулировать.

– Ну, давай, дедушка, я в тебя верю… – едва сдерживал смех капитан.

– Моряки заказывают чай и кофе у местных рыбаков… за свой счёт. Парни тратят свои кровные… по пятьсот долларов на элементарные вещи… Я не знаю, может, он их как-то убедил? – Сега приложил пальцы к подбородку, изображая, мол, рассуждает. А его блуждающий взгляд словно искал здравый смысл… но напоролся на старое доброе:

– Так, заткнись! Они все лодыри, пьяницы и наркоманы. Ясно тебе? Колпит выделяется на всех одинаково мало. Я, может, тоже страдаю. И я ещё… я тут одну квартирку присмотрел в Одессе. Нет, нет, нет… – и закрыл уши руками взрослый дядька-капитан.

– Ну с другой стороны, они и без того… не в себе, черт знает, что им в голову взбредет по синей дури.

– Дедушка! Вот скажи, ну только честно, ты отговариваешь меня? Ты реально настолько жлоб, что пузырь зажал?

Палыч обхватил ладонью хрупкую шею деда, точно боялся, что тот сбежит, и наставлял на путь истинный, глядя в упор исподлобья: «Давай, дедушка, нужно спасать наши денежки… Нужно спасать».

Пара слов про судно и личный состав

Той же ночью, впрочем, как и любой другой, но такой же липкой и потной. Ржавая язва на теле Карибского моря горела. Горела подобно сердцам людей, обреченных находиться на борту.

Здесь собрались те, кому не хватило места на суше. Все – алчные, ленивые, ожесточенные. Они всё больше теряли свой облик. Не люди, а существа были экипажем этого судна. Обломки человеческих душ, тени и масляные пятна профессий.

Эти не́люди презирали себя за это, но ещё пуще тех, кто был на них не похож. Но не было там никакого проклятия, кроме их собственного невежества.

Казалось, только их присутствие коробило воздух и жгло металл – как экзема, как чесотка на поражённом теле.

Прислуживал им мéссмен, помощник повара. Они его называли Пельменем. Он и правда был похож на пельмешик. Шириной чуть больше, чем высотой, но чуть меньше, чем окружность его отъеденного на камбузе опыта. Он плавно перетекал из камбуза в мес рум и обратно на камбуз, держа в каждой руке по тарелочке с закусками. Метал на стол и развлекал всех своими ответами на их порой даже внезапные вопросы.

Среда обитания этого субъекта – мессрум. Это небольшое помещение, около двадцати квадратов. Там в основном и собирался экипаж, чтобы пообедать, выпить кофе или чего-нибудь покрепче. Два длинных стола, каждый рассчитан на восемь персон. Отдельный уголок для еды, холодильник, шкафы и тумбы – это исключительно для мессмена. Прочие персонажи на этом судне предпочитали сидеть и выкрикивать шуточки, пока их обслуживали.

Также в каждом помещении на судне имелся телефон для судовой связи. Но только из месрума посреди ночи звонили к мессмену в каюту.

И вот, в ту же ночь и в тот же час, когда боцман ругался с капитаном, прислужника зла разбудили очередным звонком.

– Иди сюда. – Разговор был короткий, но достаточно ёмкий и информативный. Хватило, чтобы через пару минут Сивко-Бурко стоял перед братвой.

– Вот скажи нам, а кто он, этот Шарик? – говорил самый высокий из шайки. На его худой и очень длинной шее огромная голова напоминала леденец. А глаза ненавязчиво переглядывались между собой… Все его звали Чупа.

– Какой Шарик?

– Ну… вот песня же есть «Шарик, я, как и ты, сидел когда-то на цепи…»

– Да, да, братишка, – послышался хриплый голос от второго стола. Свет был приглушён, и лиц не было видно. Только голоса. Мессмен резко обернулся. Казалось, они его со всех сторон жалили одними лишь взглядами, точно слепни. А он вертел головой, боялся сказать и слово.

– Чёткая песня. Сечёшь? Мы типа родственные души. Мы же тоже тут сидим.

– Ну, Шарик – это же кличка собаки. Пёс…

Тени людей рядом с Чупой смотрели зверем. Из жёлтых глазниц сочилась ненависть. Два матроса второго класса, два матроса первого класса, мотористы, вайперы. Тени людей, масляные пятна профессий слились в один ком серой массы, желчи и поддакивания из-за спины.

– На цепи же он и… си… ди-ит… – всё медленнее и тише был голос мессмена, пока не сошёл на нет.

– Братишка, пореши его, братан…

– Это кого он там псом назвал…

– Парни, парни, вы чего… Это же просто песня. Я-то тут причём?

– Ну да, мы и сидим в этой железной будке, гав-гав… – За спиной Пельмешка раздался голос боцмана: – Так, псы, сейчас будем восстанавливать справедливость. – И тот в испуге обернулся на боцмана. У полуфабриката по спине пробежала волна холодного бульона.

– А-ап! – захлопнулся рот у леденца, поморгал он несколько секунд, глядя на боцмана в упор, который ушёл так сразу, как только дал команду: «Псы, рядом!»

– Кончайте языками чесать, за мной пошли все. И возьмите Димона. И Бакара тоже. Нечего отсиживаться, пора мужиками становиться, – прозвучал голос в коридоре, а самого боцмана и след простыл.

Кто-то из них подумал, а не померещилась ли им это всё.

– Идите за боссом, я догоню, – распорядился Чупа и, как змея, пополз направо по коридору, потом налево. Слева открылась шахта машинного отделения. «Нет, не тут. Через пару метров дальше развилка. Направо. Повар направо. Бакар тоже направо, но чуть дальше… Следующая дверь», – рассуждал сам с собой персонаж.

– Бакар! Бакар, пошли, работать пора!

Сонный голос из-за двери очень тихо ответил: «Что за работа в такое время?»

– Ну… боцман, – выдохнул Чупа, сам не зная, куда ведёт их босс. Знал он только одно: все они были готовы на всё.

– Пошли вы все, черти! У меня семья. Я в ваши шакальи игры больше не играю. Так и передай вашему идиоту боцману. – Раздражённый голос походил на крик, но из-за закрытой двери был всё равно очень тихим. А потом и вовсе сошёл на нет. Только старый повар скрипел в соседней каюте… то ли кроватью, то ли суставами, да едва слышно бормотал дизель-генератор. Пока совсем не стало тихо. Настолько тихо, что неуютно. В ушах появился лёгкий звон. Чупа не любил такие моменты. Иной раз ему слышались: скрипы, шорохи, похожие на голоса; ему казалось, что судно говорит с ним. Это его пугало. Он стал колотить руками и ногами в дверь. Минуту, а может, и две, колотил он немую тишину от ненависти, от злости… пока не победил её.

– Он и для тебя тоже старается. Вы же вместе зарабатывали?! Не помнишь уже, сколько он для тебя сделал? Бакар? Да пошёл ты, Бакар!

До конца вахты Максима оставались считанные минуты. Шёл золотой час, и Макс следил за стрелкой часов, не моргая. Часы висели над штурманским столиком и, казалось, прекрасно видели, как Макс развалился в капитанском кресле напротив. Он закинул ногу на ногу и разложил своё довольное лицо, ожидая сменщика. Только вот часы тянули время. Когда штурман отворачивался, он слышал шаги секундной стрелки. Каждую секунду Максим складывал в уме и прибавлял их к отработанным часам. «Нет, невыносимо так работать», – жаловался Макс на жизнь, ворочаясь на мягком кожаном троне. Но как только он поднимал глаза, стрелка снова мистическим образом оказывалась там, где и была. Тогда, насупив брови, он снова отворачивался.

Когда шайка человекоподобных и морякообразных существ вошла на мост во главе с боцманом, в первую очередь они услышали громкое недовольное сопение. Макс обиженно смотрел на часы, потом услышал шаги и обернулся.

– Ой, ребята, привет. А вы чего… не разошлись ещё? – расплылся Максим в широкой улыбке. Как вдруг его лицо переменилось. Страх промелькнул, прыгнул в глазах. Гости переглянулись… боцман достал нож.

– Вы чего? Ребят?

Общесудовая тревога. Глава 2.

И раздался непрерывный звонок громкого боя 25/30 секунд.

Этот мир, в котором господствовал только один человек, был в черно-белых тонах. Коридоры напоминали лабиринты, мрачные лабиринты. Казалось, выхода нет. Палыч шел быстрыми, насколько мог, шагами. Он уже привык к тревогам. Каждую неделю, если не каждый день или ночь, срабатывала тревога. И в этот момент автоматически, с грохотом, закрылись все металлические двери. Один за другим, эхом раздавались хлопки по корпусу судна, разрезающие тишину жилых помещений, коридоров и трапов. Выхода НЕТ! Грохот эхом раздавался повсюду. Судно вторило: Отсюда выхода нет. Но Палыч понимал, судно тут ни при чём. Эта туша – просто железо. И эта туша выполняет волю людей. Но тот факт, что она выполняет чью-то волю, а не его, капитана, выводил его из себя. Он прокручивал в голове разговор с боцманом снова и снова. От этого его взгляд становился только тяжелее. «Это мой мир, и тут только я командую. Я это заслужил!» – так Палыч убеждал сам себя, что он прав в минуты, когда тучи сомнений застилали горизонт его убеждений.

Он порой позволял этой челяди играть в бунтарей, позволял им курить, выпивать. Так они меньше понимали и меньше требовали. Да и не могли требовать. Боялись. Понимали, что не правы и боялись. Знали, он их закроет, просто сдаст властям. И эта игра устраивала всех. Одни тешили своё самолюбие, а другой грел руки в их карманах. Но сейчас было всё иначе. Кто-то переступил черту. Палыч этого ещё не знал, но чувствовал. Офицерская чуйка лучше любого компа́са указывала откуда ждать неприятностей. И этот самый “кто то” должен пожалеть – для властителя судна отчуждения это была святая истина. Он это просто знал, как любой моряк знает: море не даёт обещаний, только шансы. Он это просто знал.

По этой причине Палыч привычным маршрутом спешил на ходовой мостик. У входа он придержал дверь, подстраховался, задержал дыхание и замер. Прислушивался. Но там была тишина. Кто-то скритировал аларм не дожидаясь командира. Значит не авария – подумал он. Ну хоть что то.

Как правило, на ходовом мостике свет не включают, и в предрассветных сумерках там было ещё темно. Картина маслом нарисовалась, когда кэп прошёл штурманский стол: он снова услышал тот ненавистный ему грузинский акцент. Но на этот раз голос звучал ровно, без криков, но манерно и презрительно.

– Тише, тише, старый, не суетись.

– Так, а где вахтенный? – Палыч просканировал помещение беглым взглядом, как это умеют только настоящие командиры.

Теперь он стоял в центре ходового мостика и видел практически всё. Два прихвостня кружили на правом крыле, как шакалы, предвкушая падаль и запах крови, скалили свои жёлтые вонючие рты. Оба были одеты в засаленные рваные лохмотья. Ещё один матрос, Димон, прятался с левого борта, и было очевидно, что он не знал, кого бояться больше. Его огромные ботинки, размера на три больше нужного, будто проглотили парнишку по самые колени. Слышал Палыч голоса в канцелярии: кажется, кто-то шарился по папкам с документами. Неизвестные переворачивали ящики, что-то искали… Судя по голосам, их было двое или трое. Но кто они, кэп определить на слух не смог.

Боцман стоял спиной к лобовым стеклам, за пультом управления, поэтому Палыч видел его только наполовину.

– Объяснишь? – сжимал кулаки командир и медленно шагал прямо к нему. Играл с боссом в «кто первый моргнёт». Шакалята тем временем переглядывались и хихикали.

Ещё шаг и показалась голова второго помощника. Макс стоял на коленях и хныкал, как какой-то мальчишка… Босс держал нож у его горла. Красная кровавая ниточка пробежала от лезвия по шее. Боцман в голос усмехнулся, а его подручные дружно загоготали.

В этот момент весь окружающий мир онемел… показалось, даже океан задержал дыхание, и судно на миг перестало качаться. Командир выпрямился, набрал полную грудь, так что та прогнулась колесом. Воинственный подбородок устремился вверх. Ноздри раздулись. Обезумевший взгляд исподлобья стал жестким, как сталь.

Единственное, что заставило Палача остановиться, – это полные слёз глаза вахтенного и немой вопрос, дрожавший на кончике губ: «За что?»

В какой-то момент боцман осознал, что эта жизнь, настойчиво пульсирующая под лезвием ножа, – это и его жизнь тоже. Он был настроен решительно и так же решительно не спешил отрезать себя от этого, пусть и прогнившего, мира.

Палыч услышал шаги за спиной и обернулся. Пришел на вахту старпом. Этот балда должен был принять вахту у Макса в 03:50 утра, но… как всегда, немного задержался. Все молча уставились на него. След улыбки медленно таял. «Началось», – сказал тихо Сега, почувствовав себя в центре внимания.

– Тебя где черти носят? Давай, на колени, и руки за голову, – рявкнул на него босс.

– А ты, свинина! – теперь уже обращаясь к капитану, – идешь, открываешь сейф, несешь всю наличку и наши документы, мы летим домой. – Боцман снова начал повышать голос.

– И да, билеты нам нужны очень и очень скоро.

Палыч не шевелился, следил за каждым его жестом, только жилки на скулах играли. Босс не выдержал и закричал: «Компрехенде, амиго?» – Направил лезвие ножа на кэпа и схватил Макса за волосы. Теперь эта шавка, послушно стоявшая у ног хозяина на четвереньках и скулившая от страха и боли— его живой щит.

– Боцман! Босс! Бося… успокойся! Какие деньги? Ты же сам знаешь, что судовая касса давно пуста. Ну…

Палыч поднял руки, раскрывая ладони перед собой – Только… не делай глупостей.

– А те, что ты получил с продажи груза, ты не в сейфе хранишь? – состряпал удивленную гримасу босс. – Ну, значит, сними свои трусики и достань их из своей киски, Жива! – закричал, уже окончательно теряя терпение, боцман и ударил ручкой ножа Макса в висок. Тот повис как мешок с дерьмом…

Босс держал его за волосы. Через несколько секунд заложник обстоятельств стоял на коленях в луже собственной крови.

А куда деваться… не каждому помощнику одинаково везет.

Виновник торжества отвел взгляд… выдавил из себя едва слышное: «Хорошо, я… я открою сейф…» – таким хриплым и тихим голосом, точно это был не голос командира. Это бык на бойне смирился с неизбежным.

Но способен ли он на такой благородный жест?!

– Он мне ещё пригодится…

– Правильный выбор. Я начинаю тобой гордиться, старый… – лёгкая ухмылка смягчила каменное лицо боцмана.

Палыч подошел к сейфу. За спиной снова была слышна болтовня матросов. Они вели себя всё развязнее, им нравилось смеяться над капитаном. Они упивались этим чувством… ну слишком уж долго они томились в тени. И пользуясь ситуацией, уже в голос, не стесняясь, обсуждали его жизнь и его самого…