Правило Диксон

Они еще дети, так что трюки довольно простые. Группа от восьми до десяти в основном исполняет приземление на одно колено и на два. Начинающие исполнительницы прыжков делают колесо и рондат[8]. С этой группой мы уже работали над стойкой на двух бедрах, и как раз с этого трюка мы начинаем сегодняшнее утро. Мы с Фатимой исполняем роль споттеров[9] и внимательно наблюдаем за девочками спереди и сзади.

– Хлоя, выпад должен быть глубже, – говорю я веснушчатой рыжеволосой девочке. – Иначе у Харпер не будет стабильной базы.

– А почему я не могу быть флаером? – ноет она.

– Потому что сейчас ты работаешь в базе, – с терпеливой улыбкой отвечаю я. – Мы уже говорили об этом. У каждого будет шанс побыть флаером, в финальной комбинации вы все по очереди побудете в этой роли. Но прямо сейчас ты нужна нам в базе.

Она недовольно кивает. Некоторые дети – такие засранцы, считают, что им все можно, что именно они должны быть звездами. Другие ужасно исполняют трюки, но так рады в принципе оказаться в этом лагере! У них нужный настрой, дух, а это в чирлидинге самое важное.

Я помогаю двум девочкам из базы занять позицию. Их флаер, Кэрри, взбирается на бедра подруг по команде.

– Шаг, замок, зажим! – напоминаю я.

Девочки в базе держат флаера за ноги. Фатима подходит ближе, легонько поддерживая Кэрри за талию, пока та вытягивает руки вверх – как будто изображает букву V.

– Идеально! – кричу я. – Осторожнее на спуске. Кэрри, ноги вместе.

Приземляется она безупречно – стопы вместе, на лице улыбка.

– Отлично. Следующая группа!

В полдень мы делаем перерыв на обед. Обычно мы едим на улице, под тентом, натянутым рядом с футбольным полем. Я сажусь вместе со старшей группой за одним из длинных столов для пикника и снимаю крышку с греческого салата. Девчонки хихикают и поглядывают на другие столы.

– И что же такого смешного? – с укоризной спрашиваю я.

Татьяна усмехается.

– У Кристал засос.

Я с трудом подавляю смешок. Линдли метит территорию, понятное дело.

Я тоже оглядываюсь, но никакого засоса разглядеть не могу, зато понимаю, что Кристал какая-то подавленная. Сидит, погруженная в свои мысли, пока ее напарница Наталия тарахтит без умолку, ничего не замечая.

– Грубо пялиться на чужие засосы, – сообщаю я Татьяне. – Пялиться можно только на прыщи.

Все за столом заходятся хохотом.

– Шучу, просто шучу! Нельзя стыдить людей за угри. И вот вам любопытный факт – они никогда не исчезают до конца. Моей маме за сорок, и у нее до сих пор есть угри. Так что рассказы о том, что с окончанием подросткового возраста угри уйдут, – просто миф.

Девочки, судя по их лицам, в ужасе. И поделом. Они еще не ощутили весь ущерб переходного возраста, так что пока у них гладкая, чистая кожа. Я для достижения такого результата покупаю косметики на несколько сотен долларов.

После обеда девочкам дают пятнадцать минут свободного времени перед началом второй смены, а я подхожу к Кристал. Она в одиночестве стоит в стороне и не сводит глаз со своего телефона.

Отрывается она, только заслышав мои шаги.

– Все нормально? – спрашиваю я. – Вид у тебя расстроенный.

– Я в порядке, – откликается она и тут же стискивает зубы. – А знаешь, вообще-то нет. Не в порядке. Ты была права насчет этого придурка.

Я вздыхаю.

– Линдли?

– Ага. Он такой козел, – она усаживается на стол для пикника, устроив ноги на скамейке. Весь ее язык тела буквально кричит о напряжении. – И нет, мне не очень хочется слышать фразу «я же тебе говорила».

– Я и не собиралась.

– Хорошо. Потому что мне и так дерьмово. Я так зла, Ди. Он меня просто использовал. И знаешь, совершенно откровенно об этом заявил.

– В каком смысле?

– Ну смотри, я понимаю, что он просто хотел замутить, но зачем так грубить? Он практически сказал, мол, не хочу тебя больше видеть, удачи.

Я невольно хмурюсь. Шейн, конечно, раздражает, но сложно представить, чтобы он так неуважительно вел себя по отношению к женщине.

– Ты что, не веришь мне? – Заметив сомнение на моем лице, Кристал мрачнеет.

– Нет, верю. Просто удивилась. Кажется, с Одри он себя так не вел.

Одри – наша сокомандница из Брайара. Прошлой осенью она встречалась с Шейном, а потом растянула лодыжку. Да, она расстроилась, что он порвал с ней, но ничего не говорила насчет его злобного отношения.

– Ну, может, он стал еще большим козлом со времен Одри. – Кристал на мгновенье касается экрана. – Посмотри, что он прислал мне вчера.

Она протягивает мне телефон, и я морщусь от сообщения Шейна.

Шейн: Я не хочу снова тебя видеть. Удачи.

– Он тебе это на следующий день после секса написал? – Я едва могу в это поверить.

– Ага.

– Ничего себе. Это прямо бьет все рекорды грубости. – Я любопытная по натуре, так что пытаюсь пролистать чат, чтобы увидеть остальную переписку, но это единственное сообщение. – А до этого вы что, не переписывались?

– Только в инсте[10].

Я перечитываю сообщение. Не могу себе представить, каково это – переспать с человеком, а наутро получить от него такое сообщение. Сурово.

– Понимаю, почему ты расстроена. – Я возвращаю Кристал телефон. – Хочешь, наору на него, когда вернусь домой?

– Пожалуйста. Он это заслужил.

И то верно.

Возвращаясь домой на автобусе, я все размышляю над тем, как Шейн отшил Кристал. Удачи. Удивительно, что она на него не сорвалась после такого сообщения. Если бы со мной парень так поступил, я бы вышла из себя. Впрочем, характер у меня вспыльчивый, а ссоры меня не пугают. Может, Кристал это все напрягает.

Войдя в лобби здания «Сикомор», я улыбаюсь Гарри, который работает сегодня в дневную смену. Он в ответ, конечно, не улыбается. Гарри печально известен своей ворчливостью и ненавистью ко всем подряд, так что я не принимаю это на свой счет.

Я направляюсь к сверкающим серебристым почтовым ящикам, и здесь меня ждет приятный сюрприз – в вестибюле, перебирая толстую пачку конвертов, стоит Прия.

– Привет, – окликаю ее я, отпирая свой ящик. – Ты почему не работаешь?

Обычно у нее клиенты до шести, а сейчас только четыре.

– Я расчистила вторую половину дня. Люси надо было к ветеринару.

– Ого, она в порядке?

– Ежегодные прививки, не о чем волноваться. Ты разминулась с нашим новым соседом.

– С Найлом?

– Нет, с хоккеистом из 2Б. Я слышала, как он говорил Гарри, что на несколько дней уезжает из города – повидаться с родителями.

– Скатертью дорога, – бормочу я.

Прия щурится.

– Он нам не нравится?

– Определенно нет. – Я заглядываю в свой ящик. На дне несколько рекламных листовок, и я засовываю их в свою спортивную сумку. – Слово «бабник» благодаря ему обретает новое значение.

Прия ухмыляется.

– Ты понимаешь, что распутство еще не делает его плохим человеком, да?

– Конечно, не делает. Но хороший человек тактично бросает тех, с кем переспал, а Шейну этого явно недостает.

Я быстренько рассказываю ей, как он поступил с Кристал, дословно цитируя утреннее сообщение. Да, я его запомнила.

Прия смотрит на меня, разинув рот.

– Быть не может.

– Вот так.

– И он даже не сказал, мол, «я хорошо провел время»? Или «ты прекрасный человек, но…», «было весело, но…» – она набрасывает варианты вежливого отказа, которыми Шейн мог бы воспользоваться с Кристал, но почему-то не стал.

– Не-а, ничего.

– А я ведь хотела пригласить его в групповой чат, где состоят все наши соседи!

– Ой, плохая идея. Нам в групповом чате такая энергия не нужна.

– Ты права, не нужна, – твердо говорит она. – На самом деле я, пожалуй, расскажу о нем людям. Чтобы все знали, что от этого гада надо держаться подальше.

– Отличная идея, – я отворачиваюсь, чтобы она не увидела, как я улыбаюсь.

– Блин, – Прия толкает меня плечом. – Не оборачивайся, но к нам идет скелет Найл.

И точно – я слышу его громкие шаги по коридору как раз позади нас. Казалось бы, человек, который постоянно жалуется на шум, мог бы ходить потише.

Почтовый ящик у Найла рядом с моим, так что избежать встречи не удастся.

– Привет, Найл.

Он рывком вытаскивает почту, игнорируя мое приветствие.

– Ты слышала, что творится в 2Б? Клянусь, этот хоккеист шайбу по гостиной гоняет.

Мы с Прией обе закатываем глаза, пока он на нас не смотрит. Мы уже привыкли отмахиваться от жалоб Найла – он вечно твердит, что соседи шумят.

– Забудь про шум, Найл, – советует Прия. – У нас есть и другие поводы его не любить.

– Спасибо, но я буду не любить его за шум, – сухо откликается он.

Господи. Остынь уже, чувак. Жизнь – вообще шумная штука.

– Прия просит всех не раскатывать ему красную дорожку в честь заселения, – сообщаю я Найлу.

И тут я впервые вижу на его лице искреннюю улыбку.

– Потрясающе. Старый добрый бойкот.

– Так что, мы его полностью игнорируем? – уточняет Прия. Вид у нее при этом поистине злодейский.

– Именно, – кивает Найл. – Не разговаривайте с ним в коридоре. Не приглашайте на летние барбекю. Вбейте ему в голову, что нас совершенно не интересует человек, который не соблюдает предписания об уровне шума.

– Ну, мы не поэтому его бойкотируем, но пусть так и будет, – говорю я.

Прия расплывается в улыбке.

– Ты в деле?

– О, еще как. – Ничто не доставит мне больше удовольствия, чем мучения Шейна Линдли.

– Тогда решено, мы заключим пакт и будем его бойкотировать, – гордо заявляет Найл. Он просто сияет от такой перспективы.

Поверить не могу, что скелет Найл стал моим союзником. До переезда Шейна Найл был нашим с Прией самым нелюбимым соседом во всем здании, а теперь мы втроем устраиваем бойкот.

Ничто так не сближает людей, как ненависть.

Глава шестая

Шейн

Пять золотых звездочек за освобождение женщин

– А потом мы отправляли настоящие сообщения настоящим космонавтам на Международную космическую станцию! Представляешь? А завтра мы получим от них ответ! Представляешь?

Мэри-Энн бегает туда-сюда по гостиной, тарахтит без умолку, а на лице ее – чистой воды эйфория. Будь она старше, я подумал бы, что она что-то приняла.

Причина этого восторга – всего лишь космический лагерь.

– Во-первых, тебе надо остыть, – советую я. – А то у меня уже голова кружится. Во-вторых, что ты написала?

Она широко улыбается.

– Спросила, что будет, если пукнуть при нулевой гравитации – будет пахнуть, как на земле, или нет.

Я таращусь на нее, не веря своим ушам.

– Вот это? Вот это твой вопрос? Ты обращаешься к настоящему космонавту в открытом космосе, и ты решила об этом спросить?

Она пожимает плечами.

– Мне надо знать.

– А еще я слышал, что ты в этом лагере научилась делать ракеты из бутылок. Что, если ты неправильно смешаешь ингредиенты и нечаянно создашь биологическое оружие?

Пару секунд Мэри-Энн обдумывает мой вопрос.

– Думаю, тогда мы убьем всех в лагере.

– Ого. Малышка, мрачновато как-то, – я смеюсь, пытаясь отделаться от мысли, что моя младшая сестренка может оказаться психопаткой. – Ладно, иди переодевайся. Мини-гольф сам в себя не поиграет.

– Ура! Обожаю, когда ты дома!

Не успеваю я моргнуть, как она бросается мне на шею. Крепко обняв ее, я слегка приподнимаю ее над землей, и она хохочет от восторга.

Мне тоже нравится дома. Я люблю свою семью, а особенно люблю чудачку, которая сейчас висит у меня на шее. Может, кто-то и обиделся бы на родителей, если бы они родили второго, когда ты одиннадцать лет пробыл единственным ребенком в семье, но Мэри-Энн покорила меня с самого рождения – ей тогда был час, а у меня еще даже подростковый возраст не начался. Я прибежал домой с тренировки и потребовал, чтобы мне дали ее покормить. По вечерам я пел ей колыбельные, пока родители в один прекрасный день не усадили меня и не сообщили, что петь я не умею, а потом попросили пощадить их слух и никогда больше не петь дома. Да, они у меня безжалостные люди.

Я слышу, как они переговариваются в кухне, и потихоньку направляюсь к двери.

Мама стоит, прислонившись к гранитному кухонному столу. Она только что пришла с какой-то встречи, так что на ней фирменный деловой наряд – идеально подогнанные брюки и шелковая блузка. Вьющиеся черные волосы скручены в тугой узел у основания затылка. Она всегда выглядит так, будто сошла с обложки корпоративного журнала.

А вот папа вечно выглядит как бомж. Еще до того, как он начал работать из дома, он всегда надевал на работу джинсы и футболки. А теперь на смену джинсам пришли мешковатые спортивные штаны.

Они странная пара. Познакомились они еще в старшей школе. Мама была отличницей и президентом класса, а папа – невозмутимой звездой хоккея. Теперь он стал невозмутимым предпринимателем. Когда мечты об НХЛ не воплотились в жизнь, он как-то незаметно скатился в бизнес и чрезвычайно преуспел на этом поприще. Мама теперь – первоклассный городской управляющий в Хартстронге, штат Вермонт, но, по сути, выполняет обязанности мэра. Она – первая черная женщина на этом посту, так что, когда городской совет ее выбрал, это стало настоящим достижением. За последние десять лет Хартстронг стал куда более прогрессивным, чем раньше. И все жители города обожают мою маму.

Заметив меня в проходе, родители замолкают.

– Простите, что помешал, – говорю я.

– О, ты совсем не помешал, – тут же заверяет мама. – Просто обсуждали рабочие моменты. Где твоя сестра?

– Переодевается. Она так и бегала в форме лагеря. Я иду поиграть с ней в мини-гольф. – Окинув взглядом отцовские руки, я спрашиваю: – Ты что, этим летом качаться стал? Руки у тебя не такие пухлые, как в мой прошлые приезд.

– Пухлые? – возмущается он. – Да как ты смеешь!

– Брат, правда ранит. Ты явно тренировался, я же вижу. Отлично выглядишь. – Он за последние несколько месяцев сбросил фунтов пятнадцать[11], наверное.

– Я стараюсь.

– Наверное, не стоило мне покупать столько колбасок, – ухмыляюсь я. По дороге в Хартстронг я наведался к любимому мяснику из Бостона и, пожалуй, слегка погорячился с покупками.

– Погоди-ка, у нас колбаски есть? – Глаза у него загораются. – Пожалуйста, скажи, что они от Густава.

– Нет, я заехал в обычный продуктовый. Конечно, от Густава.

Мама переводит взгляд с меня на папу.

– Никогда не понимала эту вашу одержимость.

– Некоторые просто не в состоянии мыслить глобально, – кивает мне папа.

Я киваю в ответ.

– Точно.

Мама тяжело вздыхает.

– Какое отношение колбаски имеют к глобальному мышлению? О каком глобальном мышлении мы вообще говорим? Знаете что? Забудьте. Неважно. Я просто рада, что ты дома. – И с этими словами мама обнимает меня за талию.

Она едва достает мне до подбородка. Ростом я шесть и один[12] – в папу, а цвет кожи у меня – идеальная смесь отцовского и материнского. И, должен сказать, я чертовски хорош собой.

– Жаль, что ты не можешь остаться подольше, – мама цокает языком.

– Мне тоже жаль, но в субботу вечером я устраиваю Бекку прощальную вечеринку.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Он что, переезжает?

– Нет. Он едет в Австралию в отпуск. Этот парень требует, чтобы ему устроили прощальную вечеринку перед месячным отпуском.

– Мне он всегда нравился, – замечает папа, потому что Беккетт Данн нравится всем. Этот говнюк прямо источает очарование.

– Я приеду на следующей неделе, – обещаю я родителям. – Я хочу проводить с вами каждый выходной до конца лета.

Вид у мамы довольный.

– Твоя сестра будет в восторге, – внезапно она осекается. – Ты повидаешься с Линси, пока будешь гостить здесь? Мы на днях столкнулись в блинной.

– Да, знаю. Она мне сказала.

– Ой, так вы до сих пор общаетесь, – осторожно произносит мама.

Честно говоря, даже не знаю, расстроились мои родители, что мы с Линси расстались, или порадовались. Иногда казалось, что она им нравится, а иногда они переглядывались, прямо как сейчас.

– Вы были бы рады, если бы мы снова сошлись, верно? – спрашиваю я их.

Мама удивленно моргает.

– Я не думала, что вы обсуждаете возможность сойтись снова.

– Мы и не обсуждаем. Чисто гипотетически, вы бы порадовались?

– Мы всегда поддержим любое твое решение, – уверяет она, и папа согласно кивает.

Это, конечно, не ответ, но я не собираюсь давить ради гипотетической ситуации, особенно учитывая, что Линси не имеет ни малейшего желания возобновлять наши отношения.

– Ладно, я отыщу нашу малышку, и мы пойдем. Пусть выпустит энергию на поле для гольфа, а потом набьет живот вредной едой и сладостями, чтобы, когда вернемся, сразу заснула.

– Спасибо, что забираешь ее. Мы будем рады провести тихий вечерок дома. – И папа подмигивает маме.

– Фу, гадость какая. Серьезно, я даже думать не хочу о том, чем вы собираетесь заняться в наше отсутствие.

Папа одаривает меня хищным взглядом.

– Хорошая идея, пожалуй.

– Я же только что сказал, что не хочу ничего знать! – ворчу я и, громко топая, выскакиваю из кухни.

Мне вслед доносится их смех.

* * *

На следующий вечер мы с папой устраиваем марафон Кубка Стэнли – смотрим любимые чемпионаты прошлых лет. Последние двадцать пять лет он записывал каждую игру, так что нам есть из чего выбрать. Когда мы добираемся до игры, где выиграли «Брюинз» во главе с Гарретом Грэхемом, завершив серию со счетом четыре – ноль, папа вздыхает.

– Поверить не могу, что Люк женился и вошел в эту семью.

– Скажи, а? В смысле я-то вообще не могу поверить, что он женился, и точка. Но семья у него теперь серьезная, – восхищенно продолжаю я. – Они даже не короли хоккея, они круче.

Я вижу, как сверкают глаза отца, когда Грэхем забивает один из самых красивых голов, что мне доводилось видеть, и приносит своей команду кубок. Черт, жду не дождусь возможности побиться за такой трофей. Я хочу подержать в руках Кубок Стэнли. Хочу увидеть, как он переливается холодным серебряным блеском в огнях стадиона.

– Ты скучаешь? – спрашиваю я папу. – По игре.

– Каждый день, – не колеблясь, отвечает он, и от этого у меня сжимается сердце.

Я представить не могу, какой это кошмар – выйти на лед в первой игре НХЛ и в первом же заходе получить травму, которая положит конец всей твоей карьере. Папа за одну трагическую игру умудрился порвать и переднюю крестообразную связку, и внутреннюю боковую, а колено оказалось просто сопутствующим ущербом. Не было ни шанса, что он сможет снова играть на прежнем уровне. Сустав лишился стабильности, и врачи предупредили, что, если он продолжит играть, может нанести ноге непоправимый ущерб.

Хоккей был для него целой жизнью – и он его лишился. Когда меня пригласили в чикагскую команду, я разрыдался. На лице отца была такая гордость, что я буду играть в той же команде, где играл он – пусть и недолго, – что эмоции захлестнули меня подобно незамутненной, накрывающей с головой волне. Я всегда хотел, чтобы он мной гордился. Чтобы родители мной гордились. И неважно, насколько сентиментально это звучит. У меня лучшие родители в мире, таких больше ни у кого нет. Нам с Мэри-Энн невероятно повезло.

К слову о Мэри-Энн. Именно в этот момент она вваливается в большую комнату и плюхается на диван между нами, не переставая болтать о своих планах на завтра (они с ребятами из лагеря идут в планетарий).

– Слушай, похоже, космический лагерь и правда зачетный, – замечаю я.

– Там весело, – кивает она. – Но! Геологический лагерь еще лучше.

– Хм. Правда, что ли? – подыгрываю я. Краем глаза я вижу, как папа сдерживает улыбку.

– Не то слово! – И Мэри-Энн пускается в пространный рассказ о геологическом лагере, объясняя, что там целых три дня выделяются на археологию, и у них будут «раскопки понарошку». – И это еще не все! Мы пойдем на охоту за камнями. В буклете сказано, что тут повсюду куча агатов!

– Чего?

– Агатов. Это драгоценный камень, – фыркает она. – Ты что, ничего не знаешь о геологии Вермонта?

– Не-а. И меня оскорбляет, что ты решила, будто я разбираюсь в подобном. Я в школе был популярен, знаешь ли.

– Я очень популярна, – заносчиво заявляет Мэри-Энн, а потом снова переключается на лагерь. – Ой, а еще мы пойдем искать серпентин!

– Змей, что ли? – хмурюсь я.

– Нет же. Это камень такой. Серпентин. И он такой красивый! Черный с зеленоватым оттенком и очень-очень гладкий. В буклете сказано, что нам выдадут маленькие кирки, и мы сами будем его раскапывать.

– Что, прости? Они раздают детям кирки?

– А что такого? – вскидывается Мэри-Энн.

Папа, не выдержав, заходится смехом.

* * *

Дома время летит незаметно, и вечером пятницы я с грустью понимаю, что скоро прощаться. Из Хартстронга я выезжаю утром, когда дороги уже опустели после утренней суеты, и возвращаюсь в Гастингс в разгар дня.

Практически мгновенно я замечаю, что с жителями нашего комплекса что-то случилось.

Их заменили какими-то людьми-стручками[13].

Стручками, которые почему-то ко мне цепляются.

Тут и раньше-то не все лучились дружелюбием, но, по крайней мере, когда я шел по «Медоу-Хилл», некоторые мне улыбались и даже подходили познакомиться.

Теперь же настрой у всех внезапно сменился на откровенно враждебный.

Взять хотя бы того парня снизу, Найла. Я столкнулся с ним на внешней парковке, где ставлю свой «Мерседес», так он ткнул в меня пальцем и огрызнулся: «У тебя слишком громко играет музыка». Потом запер свой маленький хетчбэк «Тойота» и унесся прочь.

Гарри, охранник в лобби «Сикомор», кривится, когда я предупреждаю, что в субботу ко мне придут гости. А я ведь даже не обязан ничего ему говорить. Я просто проявил любезность.

Затем по пути мне встречается семейная пара из «Уипинг-Уиллоу», и жена одаривает меня таким взглядом, от которого океаны замерзают.

Когда я здороваюсь, она в ответ бормочет: «Ага, как же».

И вот теперь я проверяю почту после дней отсутствия, а ко мне осторожно приближается женщина, живущая по соседству с Найлом (кажется, ее зовут Прия), – так, будто заходит в клетку ко льву.

Я улыбаюсь ей в знак приветствия и тут же понимаю, что она вовсе не осторожничает. Она смотрит на меня с глубочайшим отвращением, будто заходит в клетку ко льву, которого собирается убить.

– Привет, – говорю я, чувствуя, как тает моя улыбка.

– Точно.

Не знаю, что лучше – «ага, как же» или «точно», но в иерархии приветствий оба варианта находятся довольно низко.

– Прия, да? – Я решаю еще раз представиться: – Я Шейн.

– Я помню, как тебя зовут. Я не забываю имена.

– Точно, тебе это, наверное, хорошо удается. Столько клиентов, всех надо запомнить. Диана, кажется, упоминала, что ты консультант?

– Я психотерапевт.

– Как круто. Ты этому в колледже научилась? – Тупее вопроса не придумаешь, но мне как-то некомфортно от ее насупленного взгляда, от того, как она кривит губы.

– Я выбрала психотерапию, но я доктор медицинских наук, психиатр. А еще у меня степень бакалавра психологии, – она одаривает меня уничтожающим взглядом. – Я училась в Гарварде.

– Ого! – Ей удалось меня впечатлить.

– Знаю-знаю. Разве не поразительно, что в двадцать первом веке женщины могут стать врачами, получить докторскую степень? Что теперь наша значимость уже не связана с отношением мужчин?

Я недоуменно моргаю.

Прия в ответ мило улыбается.

И я понятия не имею, что за чертовщина тут творится.

Так что я пытаюсь придать лицу самое очаровательное выражение, на какое способен, и говорю.

– Точно. Пять золотых звездочек за освобождение женщин.

Прия сощуривается. Господи, ну и глаза у нее. Темные, как уголь.

– Ты что, высмеиваешь феминистское движение?

– Нет, конечно. Здорово, что оно есть. – Я поспешно засовываю почту под мышку. – Что ж, мне уже пора.

Я практически сбегаю из вестибюля, чувствуя, как Прия сверлит меня взглядом.

Что за черт побрал всех этих людей? Никто из них не торопился поприветствовать меня, когда я только въехал, но я-то думал, им не по душе, что в комплекс, где живут семьи и женатые пары, перебрался студент колледжа. Впрочем, в «Медоу-Хилл» и одиночек достаточно, но почти все, с кем я сегодня столкнулся, вели себя как настоящие говнюки.

Только пару часов спустя, выйдя поплавать в бассейне, я наконец встречаю приятное лицо. Принадлежит оно женщине за пятьдесят, и она как раз направляется от бассейна к дому. Я и прежде видел ее у бассейна, но теперь она впервые остановилась поболтать. До этого просто разглядывала меня, делая вид, что читает книгу, и ей хватало (а я притворялся, что ничего не замечаю).

– Привет! Шейн, верно? – У нее крашеные рыжие волосы, очень загорелая кожа и – в отличие от всех остальных, кого я сегодня встретил в этом чертовом месте, – самая настоящая улыбка.