Измена. Верни мне мою жизнь

Квартира была пустой. Глянцевый керамогранит в холле отзывался гулким эхом от моих каблуков. Я дошла до вешалки и оставила на ней пальто. Сердце билось где-то в горле. Я не могла сообразить, что надо собрать в первую очередь, поэтому пошла в кабинет Макара. По пути задела на полочке кончиками пальцев индийскую статуэтку двух богов, которая дарит вечную верность и любовь. Сувенир встретился с полом. Противный звенящий звук разбитой жизни. На моём лице не дрогнул ни мускул. Я прошла мимо двери в нашу спальню и словила дежавю, а с ним и все чувства. Уговорила себя, что сейчас там никого нет, и заставила себя сделать ещё десяток шагов до кабинета.

Пахло табаком и коньяком.

Возле диванчика валялись пачка сигарет, пепельница и пустая бутылка. На столе, всегда аккуратно прибранном, была россыпь бумаг и много смятых листов. В окно билось апрельское солнце, обманчивое в своём тепле. Я зажмурила глаза. Сделала шаг к левой стене и отодвинула дверцу шкафа. Присела на корточки и уставились на сейф.

Боже, храни склероз.

Макар так боялся забыть любой пароль, что использовал везде мою дату рождения. Я пропикала восьмизначный код, и дверца открылась. Первая полка была с деньгами. Я покрутила стопку пятитысячных купюр и вернула на место. Нижняя полка была занята папками с бумагами. Пришлось много перебирать, пока нашла тонкую хилую в сиреневой обложке. Брачный договор. Я вчиталась в слова. Перед глазами слегка плыло, но это не помешало мне понять смысл, что всё нажитое в браке будет делиться пополам. Однако неожиданно. Я так удивилась этому факту, что зависла минут на пять. Потом отмерла и прошла к тумбочке с техникой. Включила принтер, ксерокс и вообще шайтан-машину, которая угодливо сделала копии документов. Не понятно зачем вообще нужен был этот договор, если по закону и так все бы поделили.

Не может быть такого, чтобы из-за банального благородства Макар давал подписать мне этот договор.

Я вернулась к сейфу и стала перебирать остальные документы. Каюсь, большинство были написаны почти на эльфийском, поэтому я не совсем понимала, о чём идёт речь. И тем более не понимала, зачем Макару дома правоустанавливающие документы на несколько фирм. Какие-то генеральные доверенности. Право электронной подписи. Это всё хранится в фирме по фактическому адресу, но не дома.

Я лихорадочно бродила от строчки к строчке и ничего не понимала. К чему его угрозы, для чего столько пафоса, чтобы просто подтвердить действие закона? Что он делал?

А если всё нажитое имущество делится пополам, то что происходит с бизнесом? Он же тоже имущество?

Этот вопрос не давал мне покоя, но я решила в этом разобраться вечером, внимательно изучив брачный договор.

Моё внимание привлекла невзрачная папка старого образца. Которая картонная и на тканевых завязках. Она стояла, а не лежала на полке, прямо у задней стенки. Я потянула её на себя. Раскрыла и вчиталась.

Расписки. Видимо, долговые. Все на имя моего супруга. И ни одной от него. Что, несомненно, радовало, но как-то мельком.

В голове звенело от изобилия мыслей. Запах табака, который не успел выветриться за утро, уже пропитал всю мою одежду, и не я выдержала и встала. Открыла окно, впуская в кабинет аромат весны с примесью влажного воздуха из сквера через дорогу, где недавно вырыли искусственное озеро. Я поёжилась от ветра, что залетел в комнату, но упрямо вернулась к подозрительной папке.

Там оставалось ещё листов двадцать, и я внимательно приступила к изучению.

В самом внизу, в отдельном файле, лежала доверенность, данная мной Макару на управление строительной компанией «Древпромсевер».

Глава 18

По другую сторону баррикад:

Развод.

Полина хочет развод. Я его не хочу. Не хотел. И не мог бы захотеть.

Но я разведусь.

Только…

Я собирался подготовить документы. Я хотел, чтобы она не узнала об этом вот так.

Идиотка Ангелина. И эта эскортница, которая увязалась за мной в квартиру, хотя мы ехали в гостиницу. В туалет попросилась. Ну и…

Я закрыл глаза ладонью.

Полина получит развод. Она всё что угодно получит.

Почему я забыл, какой она умеет быть жестокой? Самая настоящая железная леди. Но не во всём. Не в том, где я её предал.

Мудак, одним словом.

Ещё и вчера угрожал. Денег лишу, счёта заблокирую… Однозначно маразм в голову ударил. Чего я Полину могу лишить? Если только своего присутствия в её жизни.

Последние пару лет я видел, как она мучилась, и только отсчитывал дни, когда она не смогла бы больше терпеть. И боялся, что после очередной ночи со мной найду её с перерезанными венами в ванной.

Да, только из-за этого я хотел её отпустить, хоть и не мог. И не мог смотреть, как её лихорадит от моих прикосновений или как она истерично высчитывает овуляцию, как морально готовится к тому, что будет несколько дней со мной.

Меня разрывало изнутри, но я настолько сильно хотел, чтобы хоть что-то у неё получилось, чтобы хоть за что-то она меня не ненавидела, что покорно шёл делать ребёнка.

Хотел ли я его? От Полины?

Безусловно. Это, уверен, была бы маленькая копия Полли с пшеничными волосами и глазами цвета лазурного моря. Но ничего не получалось.

Когда у меня сорвало тормоза? Ангелина? Или череда продажных девок? Последний год я словно бессмертным себя ощущал, предавал её. Но любил сильнее. И только из-за этого я не мог от неё требовать, просить секс.

Я не должен был на ней жениться. Такие, как Полина, не для меня, мудака с района, который, просто прикасаясь, пачкает грязью. Который самое чистое, что было в жизни, умудрился измарать.

Она никогда не простит.

И будет права.

То, что я делал, не заслуживает прощения. Меня только на казнь можно отправить. Линчевать.

Я не должен был на ней жениться. Но меня вынесло с её одного:

– Я никогда не разговариваю с незнакомцами.

Это потом я уже узнал смысл крылатой булгаковской фразы, но тогда меня так поразило, что мне какая-то семнадцатилетняя пигалица перечит, что пошёл следом. Чтобы ходить так за ней до совершеннолетия. А мне двадцать один. У меня одни тёлки на уме, а она мне – жениться, квартиру, дела бросить…

И ведь всё сделал, чтобы она стала моей.

Ну стала, а потом…

Какого чёрта я всё сломал?

Полина была гамельнским крысоловом с голосом-флейтой, а я… крысой.

Я откинулся на спинку рабочего кресла и почти взвыл. В голове ещё бултыхалось ночное виски, табак и горечь предательства. Моего. В пустой квартире, где она всё узнала.

– Макар Владимирович, – в кабинет пролезла голова секретарши, – там до вас мама дозвониться не может.

Я кивнул и махнул рукой.

– Да? – спросил я у матери, которая уже вся извелась после встречи с Полли.

– Макар, если ты из-за этой шалашовки отказался от ребёнка… – надрывалась трубка, и меня подхлестнуло волной злости.

– Ещё хоть раз я услышу что-то подобное о Полине… – прохрипел я, сжимая пальцами телефон. Мать примолкла и засопела.

– Это неблагоразумно – открещиваться от дитя только потому, что тебе жена не может родить.

– Мне кажется, я доходчиво объяснил, что мой ребёнок может быть только у Полины… – мой голос хрустел как весенний лёд. Меня бесило до невозможности, что мама позволяет себе высказываться о Полине как о какой-то…

– Мне не нужны твои объяснения, – пыхтела мать, не думая о последствиях своих вспыльчивых слов. – У тебя должен был быть ребёнок, но ты пускаешь свою жизнь под откос, чтобы ублажить бездетную жену…

– Мама, – оскалился я. – Как у тебя язык не отсох такое говорить о Полине?

– Это у тебя мозги отсохли со своей Полиной! Ладно хоть на стороне ребёнка заделал!

– Знаешь что, мам… Говорю последний раз. Или ты прекращаешь унижать мою жену, или я урезаю твоё содержание до размеров прожиточного минимума…

Мать понимает только язык денег. С ней нереально договориться другим путём, и она сама толкнула меня на эту манипуляцию.

– Ты неблагодарный! – крикнула мать. – Я столько в тебя вложила. Ночами не спала. Я жизнь на алтарь твоего будущего принесла. Я не так тебя воспитывала!

– Ты права. Если бы меня воспитывала ты, то сейчас ни копейки бы не получала. Хорошего дня.

Я отбросил телефон.

Воспитывала она меня. Угу, как же. И как только язык поворачивается такое нести? Мои манеры и то, что перед партнёрами на кортанах не сижу, заслуга только Полины и её семьи. Первый раз, когда пришёл знакомиться с её родителями, я нехило так был обескуражен. Столовые приборы, домашние костюмы, к бабушке на «вы» вся семья обращалась. И я… В трениках и майке-алкашке. Позорище. Деревня. Бревно неотёсанное. Вот вообще ничего удивительного, что даже спустя двенадцать лет знакомства я до сих не нравлюсь её родне. И правильно не нравлюсь. Шило не утаишь.

Полина получит развод. Деньги. Имущество.

Я отдам всё, что угодно, лишь бы она… Нет. Не простила. Прощение в моём случае это непозволительная надежда. Такое не прощают. Просто лишь бы она перестала ненавидеть. И любить. Хотя любила ли она? Не знаю. Но точно знаю одно, пусть лучше она вообще перестанет ко мне что-то чувствовать. Вообще сотрёт из своей памяти меня. Лишь бы только даже напоминание обо мне не приносило боль, которую я ощутил вчера, когда она вернулась домой.