ОСНОВАНИЕ ВЕРЫ. Опыт русского православного миссионера из Америки

В общении с человеком неверующим это бывает особенно важно – помочь ему найти и сформулировать для себя самого те условия, на которых он согласился бы с бытием Божиим. Спора и взаимного неприятия, возникающих зачастую при столкновении различных и, тем более, противоположных точек зрения на этот предмет, как правило, удаётся избежать, если изначально не ставить себя и, соответственно, других участников общения в отношения противников и антагонистов, которые почти инстинктивно вызывают у большинства людей настороженность и отчуждение. Предложение же им совместного поиска пути к разрешению интересующего нас вопроса способно, во-первых, снять лишнее напряжение и, во-вторых, принципиально поменять расстановку сил: не один – против другого, но оба вместе – против предмета противоречий и раздора. Вместо спора о бытии или небытии Бога, неверу предлагается заняться гораздо более продуктивной задачей: сформулировать такой аргумент или такое свидетельство, которые, если бы они нашлись, смогли бы его переубедить. «Диалогическая апологетика» – так назвал свою книгу один из моих семинарских профессоров д-р Давид Кларк, посвятив её динамике живого общения на тему веры и неверия. Согласно его многолетнему опыту и исследованиям, «защита веры обычно происходит посреди реальных жизненных обстоятельств, а не на официальных форумах, и <…> христианская апологетика может быть интегрирована в живую личную беседу».[32]

* * *

Именно так, в оживлённом обсуждении, помнится, одного из эпизодов «Преступления и наказания» на уроке по литературе передо мной вдруг встал как-то совершенно по-новому и «по-настоящему» вопрос о бытии Божием. Не думаю, что Герман Наумович, наш совершенно гениальный учитель и, кроме того, известный специалист по творчеству Л. Н. Толстого[33], а в дальнейшем – видный общественный деятель русского зарубежья «и прочая, и прочая», прямо ставил перед собой эту апологетическую задачу. Даже, скорее, напротив, бытие Божие в контексте изучаемых нами в 9-м классе средней школы произведений русской классики подразумевалось им как само собой разумеющееся, и сомнение в Его бытии и Его живом и деятельном участии в поступках, мыслях и словах героев рассматривалось на его уроках неразрывно с другими реалиями – и физическими, и духовными. Я помню, как захватило у меня дух, когда я впервые это услышал, и как весь мир вдруг перевернулся вверх дном, когда я поставил себя на место героя, верующего в реального живого Бога и живущего с Ним в сердце. Не мифологического бога, не сказочного, не умозрительного и не символического, а вполне реального и даже – это себе представить было всего труднее – живого. Однако в том-то оказался и фокус, что без Него все герои русской классики оказываются совершенно «пластмассовыми», то есть искусственно (не путать с «искусно») собранными из внутренне несовместимых деталей куклами, совершающими совершенно ничем не оправданные поступки, произносящими совершенно бессмысленные речи и испытывающими насквозь фальшивые чувства. Самих этих слов никто в классе, конечно, не произнёс вслух, но этого и не требовалось (да за это и нашего любимого учителя моментально сняли бы с работы) – просто, между нами, учителем и учениками, вдруг завелась только нам одним известная маленькая тайна: на наших уроках литературы Бог есть. Для себя я тогда же решил, что вот этим открытием, этим представлением и опытом я теперь буду дорожить и по возможности искать его развития, осмысления и обогащения.

Несколькими годами позже, уже увлёкшись филологией и лингвистикой и с удовольствием копаясь в различных словарях, глоссариях и тезаурусах, я к великому своему восторгу напал в одном из них на статью, посвящённую слову «религия». И тут-то выяснилось, что это, тогда ещё полузапрещённое, слово происходит от латинского глагола religare, означавшего – восстанавливать связь или воссоединять. То есть, путём религии человек призван восстанавливать ту непосредственную связь, те живые отношения с Богом, которые были им утеряны в грехопадении. Эту ветхозаветную историю про Адама, Еву и запретный плод я, конечно, уже знал, но применить её к себе, то есть в себе самом обнаружить и признать те же самые, что и у них, черты и свойства, а также весьма сходные слова и поступки мне помогло именно это слово. Так вот, оказывается, почему мне так трудно даётся этот чудесный опыт, впервые испытанный мною на уроке литературы – связь и живые, личные отношения с Богом нарушены и постоянно нарушаются мною же, а, как их восстанавливать, знают, как выяснилось, только религиозные люди, которых я в своём тогдашнем окружении не находил, а точнее, ещё не научился различать.

А иные религии?

Итак, чтобы Бог был Богом, способным ответить на наш вопрос о смысле человеческой жизни, Ему необходимо обладать, как минимум, этими двумя качествами: Он должен быть бесконечен/безначален, и Он должен быть личностью. Первое из этих двух свойств, также называется свойством «независимого бытия», то есть в Своём бытии Он должен быть независим от времени, пространства, физики, химии, нашего желания или нежелания и т. д. Если Он так же конечен, как и мы, то и проблем у Него – с происхождением, предназначением и т. д. – должно быть не меньше, чем у нас. Вспомним в этой связи многочисленных древнегреческих, а также древнескандинавских, древнерусских и многих других богов и богинь, которые, во-первых, тем в основном и занимаются, что пытаются положить друг другу конец и, во-вторых в большинстве своём происходят от конечных же богов или подразумевающих некоторое происхождение природных явлений. То есть проблем у них оказывается гораздо больше, чем у нас, а потому, очевидно, они с удовольствием и делятся ими с человечеством, откуда происходят в нашей жизни все беды, катастрофы и катаклизмы. С другой стороны, «великое и верховное божественное» древних восточных религий – индуизма (большинства его классических школ) и буддизма[34] – напротив, совершенно беспредельно. Будда равен миру, причём в капле воды столько же Будды, сколько во всём океане. Однако беда в том, что эти их «верховные божественные» по большей части безличностны, и человек, обладающий свойством личности, не может войти в общение с таким божеством, не переставая быть самим собой. При входе в буддистский храм можно, например, встретить такую надпись: «Оставь своё самосознание вместе со своими сандалиями за порогом храма». Йога, многим знакомая как физкультура и терапия, была призвана помочь в решении этой задачи – отключения всего, что человек представляет из себя как личность: сознания, чувств, памяти, внимания, взаимоотношений и т. д. – для вхождения в общение с безличностным божеством. Но, хочется спросить, кто же тогда общается с божеством в этом состоянии? И, если по окончании такого богообщения я всё-таки должен прийти в себя, то откуда я знаю, что там со мной происходило, и, главное, какое отношение этот опыт будет иметь ко мне и к моей личной жизни?

Авраамические религии – иудаизм, христианство и ислам – восходящие к праотцу Аврааму, знают и, каждая по-своему, славят Бога, обладающего обоими необходимыми свойствами: бесконечности и личности. Одного и того же Бога? Если мы вспомним, откуда иудаизм и ислам знают о том Боге, Которого они славят, то окажется, что бо́льшую и важнейшую часть о Нём знают из священных книг, составленных великими пророками, соответственно, Моисеем и Мухаммедом То есть великие пророки услышали откровение Божие о Себе в словесной форме, а их потомки записали это откровение в священных книгах, соответственно, Танахе («еврейской Библии») и Коране. Но тогда неминуемо встаёт вопрос: почему же эти откровения получились у них такими разными? Иногда же прямо противоположное в них говорится… об одном и том же Боге? Значит, всё-таки разные это были боги? Или Он одному одно о Себе говорил, а другому – прямо противоположное? Или они слушали невнимательно? Или записывали неточно? Или мы читаем как-то неправильно? На эти вопросы каждое из названных вероучений предлагает целые тома истолкований, содержащихся, соответственно, в Мидраше с Талмудом[35] и тафсирах с хадисами, датируемым, впрочем, гораздо более поздними эпохами, чем сами откровения.

Бог в авраамических религиях

Чем же христианство принципиально отличается от этих религий? Христиане верят в то, что мы можем знать о бытии Божием и Его деятельном участии в жизни мира не только через пророков, пророчества и священные книги, а – от Него самого, непосредственно, благодаря тому удивительному, уникальному и чудесному событию, которое произошло в человеческой истории две тысячи лет тому назад: Бог стал человеком, вступил в человеческую историю и жил на земле как человек по имени Иисус Христос. Две тысячи лет тому назад «Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины, и мы видели славу Его».[36] «Садовник» из притчи Энтони Флю явился в Свой сад. С Ним можно было поговорить, задать Ему вопросы, выслушать Его ответы, путешествовать, разделить с Ним трапезу – то есть произошло это не в каком-то особом «духовном» состоянии или измерении, не на другой планете и не в параллельной реальности. Это событие – часть нашей человеческой истории. А, следовательно, христианство – исторично, ибо оно покоится на историческом факте Богоявления. Французский историк Марк Блок в своей книге «Апология истории» так описывает отличие христианского вероучения от всего сонма религий, существующих на свете: «Христианство – религия историков. Другие религиозные системы основывали свои верования и ритуалы на мифологии, почти неподвластной человеческому времени. У христиан священными книгами являются книги исторические, а их литургии отмечают – наряду с эпизодами земной жизни Бога – события из истории церкви и святых».[37]

Пророки, ритуалы, священные книги и сооружения есть ведь и у других религий (хотя у нас, конечно, лучше всех), но христианство покоится не на них, а на историческом факте Боговоплощения. Поэтому, между прочим, христиане и поздравляют друг друга с самым важным и самым радостным своим праздником, Пасхой Христовой, именно так: «Христос Воскресе!», то есть, констатируя факт, а в ответ подтверждают его: «Воистину воскресе!». Исповедание веры христианина, таким образом, заключается в простой (впрочем, ещё, конечно, и радостной и благодарной) констатации факта, причём факта уже свершившегося, а не ожидаемого в будущем. Многие ещё помнят, как долго нас призывали к тому, чтобы пролетарии всех стран соединились с тем, чтобы это будущее событие всё и всем, наконец, сделало ясным и понятным. Христиане не говорят: «Да воскреснет Христос… и да продлятся дни Его», – уповая на некое грядущее событие. Мы утверждаем, что Христос уже воскрес две тысячи лет тому назад. Интересно отметить, что в церковнославянском языке сохранилась аористная форма глагола «воскресе», описывающая действие, закончившееся в прошлом, то есть подчёркивающая, что речь идёт о событии, уже совершившемся и давно прошедшем, с которым поэтому уже ничего не поделаешь. Профессор и священник Георгий Кочетков так формулирует самую суть христианства: «Именно вера в Боговоплощение, в это удивительное кенотическое чудо, когда Бог как бы отказывается от Себя и Своего, чтобы стать своим людям и миру, – это откровение и составляет сущность нашей веры во Христа».[38] Причём ничего нового или «более позднего» в этом осмыслении происшедшего две тысячи лет назад нет, ибо ещё апостолу Павлу, современнику событий, было ясно, что «если нет воскресения мёртвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша, <…> если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы ещё во грехах ваших».[39] Вера христиан, таким образом, не тщетна, ибо (или «если») она покоится на реальном событии истории.

А как же быть со всеми остальными религиями? Все остальные религии – это устремления людей, как правило, лучших и достойнейших из людей (тоже, впрочем, не всегда) к Богу. Христиане верят в то, что это Бог сделал шаг навстречу людям, стал одним из нас, то есть подошёл к нам, что называется, ближе некуда. «Его приход в мир – высшая точка диалога между Богом и людьми, встреча, которая стала непреходящей реальностью, ибо путь к ней открыт для каждого»[40], – писал протоиерей Александр Мень. Диалог этот начался задолго до этого и продолжается до сих пор, но высшей его точкой стало явление Бога человеку в наибольшей полноте, в которой только одна личность может явиться другой – Он стал одним из нас, стал Человеком. И именно в этом содержится ответ на вопрос многих скептиков, который они любят формулировать в виде известной притчи о трёх слепцах. Слепцов подвели к слону и попросили его описать. Один подошёл сзади и, подёргав слона за хвост, подумал, что он похож на змею или верёвку. Другой, подошедши сбоку, обнял слона за ногу и предположил, что он подобен дереву или целому лесу. Третий, подойдя спереди и взявшись за бивень, с уверенностью заявил, что слон – это камень, скала. И ведь, заметим, ни один из слепцов слона-то в какой-нибудь полноте не описал! Как же может ограниченный человек постичь безграничного Бога? Представим себе что подвели слепцов не к слону, а к такому же, как они, человеку. Да, мы поражены и отчасти ослеплены грехом, но другого, подобного нам, человека, мы всё-таки оказываемся способны – на слух, на ощупь – воспринять настолько, насколько мы, вообще, способны воспринять другую личность. Митрополит Антоний Сурожский в своём слове после Рождества сказал: «Бог вошёл в историю. Сам Бог стал Человеком, Бог облёкся в плоть, и всё видимое, то, что по нашей слепоте представляется нам мёртвой, инертной материей, может узнать себя прославленным в Его собственном теле. Случилось нечто небывалое, и мир уже не тот, что прежде».[41]

Следовательно, христианство – это не вероучение такое, не догма (греч. δόγμα – учение) и не идеология такая, хотя, конечно, и христианское вероучение, и христианская догматика, и даже христианская идеология существуют на свете. Иногда приходится слышать, что вот, дескать, господствовала у нас в стране в течение трёх поколений одна идеология, а теперь ей на смену приходит иная. «Христианство – не система «идей» и, уж во всяком случае, не идеология. Оно есть опыт и свидетельство об этом опыте, непрестанно подаваемом Церковью», – писал по этому поводу протопресвитер Александр Шмеман.[42] Вот ислам – это типичная идеология, то есть вероучение, зиждущееся на авторитете пророка. Как он проповедовал, так оно и есть – даже если реальность (например, историческая реальность) прямо тому противоречит. Как многие из нас ещё помнят, территория четырёх пятых земной реальности не соответствовала той идеологии, которая царила в СССР, так что же? Идеология преспокойно продолжала господствовать, а эта неудобная часть реальности либо запрещалась, либо скрывалась, либо отвергалась, либо высмеивалась, как нечто недостойное, и потому уже будто бы и не реальное, и не существующее.

Христианство – это не предание такое, хотя, ещё раз оговоримся, богатейшее православное Предание безусловно существует, и, по-видимому, большинство жителей нашей страны его-то и принимают за собственно христианскую веру, и его-то и исповедуют в житейском укладе, соблюдении праздников и других милых проявлениях православного благочестия. В отличие от христианства, типичным примером предания является современный иудаизм, покоящийся на богатейшей раввинистической традиции, без и вне которой даже свидетельство о Боге ветхозаветных пророков оказывается неполным и недостаточным.

И христианство – не одна из философий, которые покоятся на постулатах и аксиомах, принимаемых a priori и закладывающихся в основание той или иной философской системы.[43] Буддизм в его классических формах можно вполне отнести к роду религиозной философии, основанной на открывшихся основателю буддизма принцу Сиддхартхе Гаутаме Шакьямуни путём медитативных созерцаний собственного духа «Четырёх благородных истин», «Восьмеричного пути», признании кармы и сансары и т. д., принимаемых как данное и не требующих никаких доказательств.

И, конечно, когда в атеистической литературе встречается упоминание о «мифе об Иисусе Христе», необходимо помнить, что это – не что иное, как довольно грубый и откровенный пропагандистский ход, присущий всему этому жанру. Ни под какое сколь-нибудь строгое определение мифа история рождения, жизни, смерти и воскресения Христа никак не подходит. Надо при этом честно признаться, что мифов, как религиозных, так и светских, мы и на самом деле в своей жизни творим немало (чего стоит, например, добрая половина советской героики!), подавая малоискушённым в древней истории людям повод заподозрить и в случае с Евангельским благовестием какой-то скрытый подвох.[44]

* * *

В важности и актуальности именно исторического, основания веры я имел случай лично убедиться, когда сам попал, что называется, как кур во щип, в ситуацию самую критическую, а именно – на войну. Точнее, она началась ровно через день, после того как я прибыл со своими лекциями во Владикавказ, и шла полным ходом буквально в паре часов езды от него. Над головой время от времени пролетали в ту сторону МИГи и СУшки, а по обочинам дороги, ведущей на юг, стояла отказавшая во время ночного марша бронетехника. На улицах города, напротив выставленных в окна первых этажей телевизоров, гудели группы хмурых мужчин, обсуждавших происходящее и провожавших меня, явно не местного, тяжёлыми взглядами. А уже к концу этого дня в город хлынули беженцы. И так уж случилось, что следующая моя презентация была запланирована в одной из христианских благотворительных миссий, теперь занимавшихся их приёмом, размещением и т. д. Все помещения были переполнены людьми, только что прибывшими на автобусах из мест боевых действий, где они потеряли всё, что у них было, а некоторые – своих родных и близких. Какие там лекции, подумал я, и предложил свою посильную помощь – на кухне или на регистрационном пункте. «Спасибо, дорогой, но ты нам сегодня нужен именно как лектор», – провожая меня в конференц-зал, сказал Важа, один из организаторов встречи. – Сегодня, как никогда, этим людям важно услышать, на чём стоит наша вера – не на эмоциях и традициях, которые мы испытываем сейчас, а на том событии, которое уже произошло тысячи лет тому назад и которое неизменно». Это, наверное, была одна из самых трудных моих презентаций, когда в глазах своей аудитории – а во всём зале не было, что называется, сухого места – поначалу недоверчивых, заплаканных и усталых, я постепенно замечал искорки надежды и веры. Не мне, не вероучению, не уверениям и не оправданиями, а Богу.

* * *

Христианство – это событие. То есть христиане верят в то, что в наибольшей Своей и доступной нам полноте Богу было угодно явить Себя, прожив с нами целую человеческую жизнь – от рождения до смерти, воскресения из мёртвых и последующего, по вознесении, воссоединения с Богом Отцом. Замечательно при этом, что ударение в слове «событие» можно поставить несколько иначе и получится – со-бытие́, то есть во Христе человек со-бытийствует Богу, пребывая в том же самом бытии, что и Он. По словам академика С. С. Аверинцева, во Христе «Бог преодолевает онтологическую некоммуникабельность»[45], или, иными словами, бытийственную несовместимость между человеком и Богом. Ведь, когда люди спорят о том, есть Бог или нет, не имеется же ввиду, что Он в том же самом смысле есть, в котором есть, например, я, другой человек или какой-то другой предмет. Он – само Бытие, Сущий (древнеевр. יהוה – Иегова[46]), Источник и Средоточие бытия. Во Христе Он из Своего бытия вступил в наше бытие, и произошло со-бытие́. А христиане, соответственно, призваны быть «со-видетелями», то есть свидетелями этого события. Все вместе христиане являются (точнее, призваны являться) очевидцами пребывания Бога в их жизни, в богослужении, в Церкви (Теле Христовом).[47] В этом – исключительность христианства, и поэтому, строго говоря, только христианское богословие и является в настоящем смысле Бого-словием, то есть, знанием о Боге, а, при всём уважении, не пророко-словием, не предание-ведением, не фило-софией и не мифо-логией. Эту абсолютную исключительность христианской веры глубоко чувствовал и замечательно выразил о. Александр Мень: «Религии в мире есть часть культуры. Они вырастают вместе с порывом человеческого духа к вечности, к непреходящим ценностям. Здесь же поток идёт свыше, с неба, и поэтому один из теологов нашего столетия имел право сказать: "Христианство – это не одна из религий, а это кризис всех религий"».[48] «Кризис», кроме всего прочего, ещё и в том смысле, что свидетельство о Боге во Христе ставит человека перед выбором, побуждает к принятию решения и даже заставляет произвести над собой суд. Если, например, Будда сам завещал своим последователям не принимать его учения лишь из уважения к нему[49], то Христос ставит вопрос именно так: «Он говорит им [апостолам]: а вы за кого почитаете Меня?»[50].

Бог сделал шаг навстречу, но при этом оставил за человеком полную свободу на эту встречу не явиться и эту встречу отвергнуть. Его свидетельство о Себе не проникает в человеческое сознание гипнотически и, помимо воли самого человека, не становится его мировоззренческой позицией и само собой разумеющимся убеждением. Он сделал всё, точнее, Он сделал достаточно для того, чтобы каждый из нас принял личное, ответственное и информированное решение, однако само решение по-прежнему – за человеком. Современная эпистемология, занимающаяся динамикой и закономерностями научного познания, позволяет более подробно рассмотреть этот процесс, известный богословской науке как «Богооткровение». Согласно современному эпистемологическому учению, инициатива познания всегда исходит от высшей формы организации в сторону низшей. Если, например, человек (учёный, исследователь), изучает предмет неживой материи (физика, химия, археология и т. д.), имеет дело с неживой материей, то вся инициатива познания принадлежит, естественно, человеку. Исследователь может делать с предметом своего познания всё, что захочет – травить кислотами, выкапывать, закапывать, взрывать и т. д. Если предмет познания чуть выше по уровню организации, например, живая материя (биология, медицина и т. д.), то часть инициативы учёному уже приходится делить со своим предметом – его ещё надо поймать в лесу, накормить и как-то побудить к желаемым реакциям. А он может не захотеть и может, например, убежать снова в лес, и учёный ничего о нём так и не узнает. Вовсе не считаться с волей своего живого предмета познания учёный уже не имеет права, поскольку объект его исследования может не выдержать и …превратиться в неживой предмет познания, то есть, попросту говоря, сдохнуть. В случае, если предмет познания равен познающему по уровню организации, то есть, если один человек познаёт другого (психология, педагогика и т. д.), то и инициативу познания приходится делить ровно пополам – о другом человеке как о человеке, обладающем сознанием и свободой воли, мы узнаем, только если он сам захочет о себе сообщить. А может и не захотеть или наврёт нам в три короба, и мы о нём так ничего толком не узнаем. Причём, если мы насильно заставим его реагировать нужным нам образом, лишив его свободы выбора, то и исследовать его в таком случае мы будем уже не как человека, равного себе, а как животное. И, наконец, если предметом и объектом (ни то, ни другое слово тут даже не слишком подходит) нашего исследования является бесконечно превосходящий нас «по уровню организации» Бог, то понятно, что и инициатива Его познания целиком принадлежит Ему, а от нас требуется лишь открытость и готовность Его откровение о Себе воспринять и осмыслить. Философ С. Л. Франк сформулировал это таким образом: «Искание Бога есть уже действие Бога в человеческой душе».[51] Мы его познаём по Его инициативе и на Его условиях.

Что и произошло 2000 лет тому назад, когда Ему было угодно явить Себя миру человеком.

Так ведь это когда было-то?

«Так ведь это когда было-то?!» – воскликнут скептики. – Это же – история древнего мира! Откуда мы знаем, что именно и как именно происходило в те далёкие времена?» Ну, во-первых, немало чудесного происходит и в наши дни – надо лишь быть, как мы уже говорили раньше, открытыми и восприимчивыми к чуду, чтобы воспринять это свидетельство, что называется, своими глазами. Мимо большинства самых настоящих чудес большинство из нас проходит, их не замечая или находя им какое-то вполне тривиальное объяснение (будто чудо от этого почему-то сразу перестаёт быть чудом). Это конкретное чудо – Богоявление – действительно произошло две тысячи лет тому назад, а любой историк нам скажет, что бо́льшую часть того, что науке известно о событиях двухтысячелетней давности, она почерпнула из исторических документов. Таковым историческим документом, подробно описывающим событие Богоявления, является книга под названием …«Книги». Именно так переводится с греческого множественное число от слова βιβλίο буквально и означающего «книга». Так вот, во второй части этой книги, то есть в Новом Завете, содержится подробнейшее документальное свидетельство современников о том, что и как именно в те далёкие времена происходило в одной из окраин обширной Римской империи – на земле Израиля.