Пепел заговора

– Это знак, мой господин. Сам Тот послал его мне. Может, стоит пойти в его храм? Вознести молитвы, попросить мудрости… чтобы принять верное решение?

Её рука скользнула по его груди, лёгкая, как перо.

– Ведь ты всегда прислушиваешься к богам. И к своему сердцу.

Фараон закрыл глаза. Небет молча наблюдала за ним. Она посадило это зёрнышко в голову Фараона ещё пару недель назад. И каждый день бережно поливала, взращивала…

Глядя на фараона сейчас, Небет знала – она почти победила. Осталось лишь немного подождать.

***

Полуденное солнце стояло в зените, раскаляя песок под ногами до нестерпимого жара. Воины, уставшие после утренних учений, собрались вокруг низких столов, расставленных под навесами из тростника. Дым от жаровен с мясом и рыбой вился в воздухе, смешиваясь со смехом и шутками.

Лучник Баки – коренастый со шрамами на руках – ловко разрывал лепешку, обмакивая её в миску с чечевичной похлебкой. Его сосед, стройный и изящный Птахемет, с жадностью набрасывался на жареного гуся, облизывая пальцы.

– Эй, не оставь и мне кусочек! Такой худой, а прожорливой, как гиппопотам! – хрипло рассмеялся Баки.

В другом конце лагеря, в тени навесов, Тахмурес и Хефрен сидели на грубых циновках, разделяя ту же простую пищу, что и их воины. Перед ними стояли глиняные миски с тушеной уткой, ломтики лепёшек и кувшин свежей воды.

– Вкуснее, чем дворцовые яства, не правда ли? – ухмыльнулся Тахмурес, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Хефрен хотел ответить, но в этот момент к их кругу приблизился Камос. Его белоснежный льняной схенти уже был очищен от пыли утренних тренировок.

– Присоединюсь к вам, брат мой? – спросил он, уже опускаясь на циновку без приглашения.

Тахмурес кивнул, Хефрен лишь слегка склонил голову, сдерживая напряжение в плечах.

– Через два дня снимаем лагерь, – сказал Тахмурес, беря виноградную гроздь.

– Праздник Хатхор не ждет, – подхватил Камос, – Особенно… – он сделал паузу, – когда сама Принцесса Исидора, Цветок Двух Земель, Возлюбленная Хатхор, будет участвовать в священной церемонии.

Имя прозвучало как удар меча в щит. Хефрен почувствовал, как огонь и лёд одновременно разливаются по его жилам.

– Да, я слышал, – равнодушно ответил Тахмурес. – Сестра всегда любила эти храмовые ритуалы. Это часть её царственных обязаностей.

Камос улыбнулся, его глаза скользнули по лицу Хефрена:

– Говорят, она будет одета как сама богиня. Золото, лазурит… Должно быть, зрелище достойное богов.

Хефрен медленно поднес кубок к губам, стараясь, чтобы рука не дрогнула. Где-то глубоко внутри что-то рвалось на части – тоска по её смеху, ярость от невозможности даже посмотреть на неё, горечь от осознания, что скоро она станет чье-то женой, не его…

***

За массивной статуей бога мудрости, в узком помещении, освещённом лишь трепещущим пламенем масляной лампы, собрались двое заговорщиков. Воздух здесь был густым от запаха папируса, благовоний и чего-то более тёмного – амбиций, что витали между ними, словно невидимые духи.

Главный жрец Уджагорует – высокий, сухопарый старик с выбритым черепом и глазами, похожими на две щели в песчаной буре – сидел на низком ложе, его длинные пальцы перебирали священный амулет в виде палетки писца.

Перед ним, закутанная в полупрозрачный шаль цвета ночи, стояла Небет. Её глаза сверкали в полумраке, как у кошки, вышедшей на охоту.

– Он придёт, – прошептала она, обнажая белые зубы в улыбке. – Я вложила ему в уши нужные слова. Он верит, что сам Тот шепчет ему во сне.

Жрец кивнул, его голос прозвучал сухо, словно шелест древнего свитка:

– Фараон должен остаться на ночь в святилище.

Он провёл рукой по резному изображению Тота на стене, словно ища благословения.

– А утром… он проснётся с уверенностью, что сам бог мудрости указал ему отдать Исидору за Камоса.

Небет засмеялась – тихо, но с таким торжеством, что даже пламя лампы дрогнуло.

– И тогда ты получишь своё, жрец, – пообещала она, делая шаг ближе. – Когда мой сын станет зятем фараона, а потом… и больше, чем просто зятем… ты и твой Бог возвыситесь даже над Амоном.

Она протянула руку, и в её ладони сверкнуло золотое кольцо – подарок фараона, который сейчас становилось орудием его же обмана.

– Перемены близки, Уджагорует. И те, кто вовремя встанет на нужную сторону… будут вознаграждены.

Жрец взял кольцо, его пальцы сжали металл с жадностью, которую он не смог скрыть.

– Да будет так, – прошептал он.

Небет быстро накинула шаль на голову и скользнула в потайной ход, оставив жреца наедине с его мыслями и грядущим предательством.

План был запущен.

Теперь оставалось лишь ждать… и позволить богам – или тому, что выдадут за их волю – сделать остальное.

***

Солнце клонилось к горизонту, когда Фараон Аменемхет переступил порог храма Тота, и тяжелые кедровые двери с глухим стуком закрылись за ним. Прохладный воздух святилища, пропитанный запахом папируса, ладана и древнего камня, обволакивал его, словно приветствие самого бога.

Перед ним, склонившись в почтительном поклоне, стояли жрецы в белоснежных льняных одеяниях, их бритые головы блестели в свете масляных светильников. Они расступились, и из глубины храма вышел Верховный жрец Уджагорует.

Высокий, сухопарый, он казался воплощением самого Тота – такой же аскетичный, мудрый и неумолимый. Его лицо было узким, с резкими чертами, словно высеченными из слоновой кости. Глубоко посаженные глаза, темные и проницательные, словно видели не только то, что перед ними, но и то, что скрыто в душах людей. На лбу – символ Тота (ибиса с лунным диском), выведенный священной голубой краской.

Его руки, длинные и костлявые, были украшены кольцами с выгравированными заклинаниями, а на груди сверкала золотая пектораль в виде раскрытого свитка – знак высшего знания.

Жрец склонился так низко, что его лоб почти коснулся пола, а затем заговорил голосом, напоминающим шелест папирусных страниц:

– Да живет вечно Гор Золотой, Владыка Обеих Земель, Сын Ра, Возлюбленный Амоном, Царь Верхнего и Нижнего Египта, Аменемхет III, одаренный жизнью, как солнце!

Фараон кивнул и поднял руку в благословении.

– Я пришел вознести молитву Тоту, Владыке Слов и Мудрости. Принес дары его храму и прошу его помощи в принятии важного решения, – голос фараона звучал ровно, но в глубине его глаз читалась тревога.

Уджагорует поднял голову, и в его глазах вспыхнул огонь понимания.

– О, Великий, сам Тот привел тебя в этот день! – воскликнул он, разводя руками, словно обнимая невидимую истину, – Сегодня ночью небо будет наполнено светом ярких звёзд, что показывают свой блеск лишь раз в год, а это – время, когда наш господин особенно благосклонен к тем, кто ищет его мудрости. Если ты останешься в святилище до утра, он непременно пошлет тебе знамение.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание фараона.

– Ты увидишь путь, который укажет тебе сам бог.

Фараон задумался на мгновение, затем медленно кивнул.

– Да будет так. Я останусь.

Он повернулся к своей свите, ожидавшей у входа.

– Я пробуду здесь до рассвета.

Придворные поклонились и удалились, оставив фараона наедине с жрецами и тайнами храма. Личная стража фараона заняла свои посты у дверей храма.

А Уджагорует, скрыв улыбку, провел фараона вглубь святилища, где уже готовилась ложь, одетая в одежды божественного откровения.

Внутреннее святилище храма тонуло в полумраке. Лишь слабый свет масляных лампад дрожал на лике каменного Тота, чьи глаза, инкрустированные лазуритом, казалось, следили за каждым движением в комнате.

Фараон Аменемхет, снявший с себя все царские регалии и облаченный лишь в простую белую льняную повязку, стоял на коленях перед статуей. Его могучая спина, покрытая шрамами былых сражений, была согнута в редком для него жесте смирения.

Жрецы в безмолвной процессии наполнили курильницы священными благовониями – миррой, кипарисом и чем-то еще, густым и дурманящим. Дым вился клубами, окутывая статую, словно живое покрывало.

Фараон поднял руки к небу, его голос, обычно твердый и властный, теперь звучал почтительно и даже просительно:

– О, Тот, Владыка Истины, Мудрец среди богов! Ты, кто знает все пути и читает сердца, как свитки!

Он склонился ниже, касаясь лбом холодного каменного пола.

– Укажи мне верную дорогу. Помоги избрать достойного супруга для крови моей крови – для Исидоры, цветка моего дома. Дай мне знак, чтобы решение моё было благословенно богами и принесло Египту процветание.

Его слова повисли в воздухе, смешавшись с дымом и тишиной.

После молитвы главный жрец Уджагорует провел фараона в небольшую боковую комнату, скрытую за занавесом из тончайшего виссона. Здесь стояло простое ложе, покрытое чистыми льняными тканями, а рядом – золотой кубок с вином.

– Великий, – прошептал жрец, – выпей это вино, освященное во имя Тота, и ляг. Сон твой будет вратами, через которые бог пошлет тебе свою мудрость.

Его пальцы слегка дрожали, когда он протянул кубок фараону.

Фараон поднес кубок к губам. Вино пахло необычно – сладковатой мандрагорой, терпкой полынью и чем-то еще, чуждым, но не отталкивающим. Он осушил чашу до дна и почувствовал, как тепло разливается по его телу, а мысли становятся тяжелыми, как свинцовые плиты.

Он лег на ложе, и прежде чем успел задаться вопросом, почему пламя светильников вдруг стало таким расплывчатым, сон накрыл его, как волна Нила в сезон разлива.

Уджагорует, убедившись, что фараон погрузился в забытье, вышел из комнаты. Его губы растянулись в улыбке, которой не было видно в темноте.

– Спи, повелитель, – прошептал он. – Скоро ты получишь знамение, которое мы для тебя приготовили.

За дверьми ждала Небет, спрятавшаяся в тени колонн. Жрец кивнул ей, и её глаза блеснули торжеством.

Все шло по плану.

А фараон спал, даже не подозревая, что его сон – не божественное откровение, а хитрая ложь, сплетенная теми, кому он доверял.

***

Ночная тишина и только шелест песка, гонимого ветром по краю лагеря.

Хефрен сидел в одиночестве за своим шатром, откинув голову на грубую стену из кожи и дерева. Над ним раскинулось бескрайнее небо – чёрное, как смола, усыпанное мириадами звёзд. Но его глаза, обычно такие внимательные к знамениям богов, сегодня не видели ни созвездий, ни путей, что они указывали.

Перед ним, ярче любой звезды, стоял её образ.

Исидора.

Её глаза – не просто янтарные, нет. Это было жидкое золото, расплавленное солнцем, в котором он тонул всякий раз, когда она смотрела на него. Он помнил, как её длинные чёрные ресницы взмывали вверх лёгким движением, открывая этот бездонный взгляд – глубокий, таинственный, проникающий прямо в душу. Взгляд, перед которым даже самый стойкий воин чувствовал себя обнажённым.

А её губы… Алые, как спелые гранаты в садах Мемфиса. Он мечтал прикоснуться к ним хотя бы раз – не как преданный воин к принцессе, а как мужчина к женщине. Но даже в своих самых смелых мечтах он не смел представить, каковы они на вкус.

И улыбка…

О, эта улыбка!

В ней была невинность девочки, которая когда-то бегала за ним по дворцовым садам, смеясь, когда он подбрасывал её в воздух. Но теперь в ней таилась и страсть женщины – та самая, что заставляла его сердце биться чаще, а руки сжиматься в кулаки от невозможности обнять её.

Хефрен закрыл глаза, но её образ не исчез. Он видел её в каждом вздохе ночного ветра, в каждом отблеске далёкого костра.

– Думаешь ли ты обо мне? – прошептал он в темноту, зная, что ответа не будет.

Где-то в Мемфисе она спала – или, может быть, так же, как и он, смотрела в ночное небо, вспоминая его черты лица.

Два дня. Всего два дня – и он увидит её снова.

Но сможет ли он вынести это? Сможет ли стоять рядом, зная, что однажды её сердце, её тело, её улыбка будут принадлежать другому?

Пальцы Хефрена впились в песок, словно он пытался ухватиться за что-то, что уже ускользало сквозь пальцы, как вода Нила в засушливый сезон.

А звёзды молчали.

***

Глубокой ночью, когда даже стражи у дверей святилища дремали, в покои фараона проник призрачный свет.

Аменемхет спал беспокойно, его веки подрагивали, а тело покрылось испариной. Смесь трав и кореньев в вине сделала своё дело – его сознание висело между мирами, готовое принять любой образ за истину.

Внезапно воздух в комнате заколебался, будто перед грозой.

Из тьмы возникла высокая фигура с головой ибиса, облаченная в сияющие белые одеяния. Её черты были размыты дымом, струившимся от бронзовой курильницы, но голос звучал ясно, словно удары жреческого посоха о каменные плиты:

– Аменемхет… Сын Ра…

Фараон, даже в полудреме, инстинктивно попытался подняться, но тело не слушалось его.

– Ты искал моего совета… Так слушай же…

Бог Тот поднял руку, и в воздухе что-то замерцало. Дымка тянулась по полу. А Бог заговорил величественным глухим голосом:

– Династия твоя будет крепка, как гранит пирамид… если ты не позволишь каплям своей крови рассеяться в чужих землях…

Фараон застонал, пытаясь понять смысл.

– Чистота… чистота крови… – голос Бога стал настойчивее, – Твой дом должен остаться единым… как едины Верхний и Нижний Египет…

Явный намек.

Тень с головой ибиса наклонилась ближе, и фараону почудилось, что он видит глаза – бездонные, как само знание:

– Тот, кто уже несет в себе твою кровь… кто стоит рядом с тобой… он – продолжение твоего дома…

В подсознании Аменемхета всплыл образ Камоса – его сына, пусть и рожденного наложницей.

– Соедини их… и Египет будет благословен…

Золотое мерцание потухло, дымка рассеялась и образ Бога Тота рассыпался, как песок.

Когда фараон наконец смог пошевелить пальцами, в комнате уже никого не было. Лишь запах ладана да легкий звон в ушах напоминали о «явлении».

Он сел на ложе, его руки дрожали.

– Тот… Тот явился мне… Теперь я уверен! Камос, сын мой – он станет супругом возлюбленной дочери моей Исидоры! – прошептал он, – Так пожалели Боги! Так желаю я!. – добавил фараон уже громко и уверенно.

А за дверью, в тени коридора, Уджагорует быстро снимал маску ибиса и сбрасывал белые одежды. Его губы шептали:

– Он поверил… Всё идёт по нашему плану! Он поверил!

Ложь, обернутая в одежды божественного откровения, сделала свое дело. Теперь оставалось лишь дождаться утра… и решения, которое фараон сочтет своим.

Глава 2

Золотистые лучи восходящего солнца скользили по водам Нила, окрашивая белоснежные стены храма Хатхор в нежный розовый оттенок. Исидора, сопровождаемая верными служанками и личной охраной, ступила на священную землю, её лёгкие сандалии едва касались отполированных каменных плит.

У входа в храм принцессу ожидала главная жрица Меритхотеп – женщина, чьё имя означало «Возлюбленная Хатхор». Её высокая, статная фигура была облачена в прозрачный льняной калазирис, поверх которого накинут золотистый шаль с вышитыми звёздами – символом небесной богини.

Её лицо, благородное и спокойное, словно высеченное из розового гранита, излучало мудрость и уверенность. Глаза – тёмные, глубокие, как воды священного озера – смотрели на мир с безмятежностью, которую даруют лишь годы служения божеству.

На лбу жрицы сверкала золотая диадема с диском Хатхор, а её руки, украшенные кольцами с лазуритовыми скарабеями, были сложены в ритуальном жесте приветствия.

– Приветствую тебя, Принцесса Исидора, Цветок Двух Земель, Возлюбленная Хатхор, Чистая Сердцем и Прекрасная, как Сама Богиня! – голос её звучал мелодично, словно перекликаясь с тихим звоном систров, доносящимся из глубины храма.

Исидора склонила голову в ответ, её золотые подвески мягко зазвенели.

Меритхотеп сделала широкий жест рукой, и две младшие жрицы тут же раздвинули занавес из тончайшего виссона, открывая проход во внутренние залы.

– Храм рад принять тебя, госпожа. Пока солнце совершит свой путь к зениту, ты можешь отдохнуть в покоях, уже приготовленных для тебя. Там ждут умащения, чистые одежды и всё, что нужно для подготовки к великому дню.

Она чуть наклонилась, и в её глазах мелькнуло что-то тёплое, почти материнское:

– Если пожелаешь, я сама помогу тебе вознести молитвы. Хатхор благосклонна к тем, кто приходит к ней с открытым сердцем.

Исидора улыбнулась. В этом храме, среди благоухающих цветов лотоса и тихого перезвона систров, она чувствовала себя чуть дальше от дворцовых интриг, чуть ближе к чему-то светлому и чистому.

– Благодарю тебя, Меритхотеп. Я с радостью приму твоё руководство.

Жрица кивнула и, плавно скользя, как тень под лунным светом, повела принцессу вглубь храма, где воздух был пропитан ароматом мирры и тишиной, которую хранят лишь святые места.

А где-то в Мемфисе, в это же самое время, фараон просыпался с твёрдым решением в сердце – решением, которое изменит судьбу Исидоры навсегда.

***

Тонкий утренний свет струился сквозь высокие окна покоев фараона, когда в дверях появился Уджагорует, главный жрец Тота. Его бритый череп блестел, словно отполированный камень, а в руках он держал священный жезл с изображением ибиса.

– Да воссияет жизнь твоя, как солнце над Нилом, о Великий Аменемхет III, Владыка Обеих Земель, Избранник Ра! – его голос звучал сладко, как финиковый сироп.

Фараон, обычно столь сдержанный, сейчас сидел на краю ложа с сияющими глазами, словно мальчишка, увидевший чудо.

– Он явился мне, Уджагорует! Сам Тот снизошел в мои сны, – фараон вскочил, его руки жестикулировали с непривычной живостью. – Его слова были ясны, как воды Нила в полнолуние! Династия должна остаться чистой, кровь с кровью…

Жрец склонил голову, скрывая улыбку удовлетворения.

– Великий, это благословенный знак! Тот услышал твои молитвы.

Фараон схватил жреца за плечи, его пальцы сжимали белые одежды:

– Храм получит новые земли! Золото для статуй! Я прикажу выбить этот день в анналах как священный!

Уджагорует притворно замялся:

– Ты слишком щедр, о Повелитель…

Затем, ловко сменив тему, жрец поднял жезл:

– Но прежде чем отправиться во дворец… не вознесем ли мы благодарность самому Тоту? Здесь, перед его ликом? Чтобы закрепить божественную милость?

Фараон, не раздумывая, схватил тонкий льняной плащ, накинул его на плечи и поспешил за жрецом.

В святилище ещё витал душный аромат прошлой ночи – смесь ладана и чего-то более острого. Статуя Тота в утреннем свете выглядела менее таинственной, но фараон, охваченный благоговением, этого не замечал.

Они пали ниц вместе.

– Слава тебе, о Тот, Мудрейший из мудрых… – начал жрец, бросая взгляд на фараона.

Тот повторял каждое слово с детской искренностью, не подозревая, что благодарит не бога, а искусную ложь, сотканную в тени его же собственного храма.

***

Золотое солнце, едва поднявшееся над горизонтом, уже жгло немилосердно, превращая песок в раскалённое море. Две колесницы, лёгкие и стремительные, как соколы, брошенные в погоню за добычей, резали пустыню, оставляя за собой вихри золотистой пыли.

Тахмурес, наследник престола, стоял в первой колеснице, его мускулистое тело, покрытое каплями пота, блестело, словно отполированная бронза. На нём был лишь короткий белый льняной передник, перехваченный красным поясом, да наручные браслеты с символами Монту и Гора. Его колесница, украшенная инкрустацией из лазурита и бирюзы, казалась продолжением его воли – лёгкой, но несокрушимой. Кони, впряжённые в дышло, неслись вперёд, их гривы развевались, как знамёна, а ноги едва касались земли, будто они скакали по воздуху.

Но даже при всей своей ярости они не могли обогнать колесницу Хефрена.

Командующий, его кожа, тёмная от бесчисленных дней под палящим солнцем, покрытая тонкими шрамами – немыми свидетельствами битв, – напряжённо сжимал поводья. Его колесница была проще, без излишеств, но быстрее, словно сама пустыня признавала в нём своего владыку. Кони рвались вперёд, их ноздри раздувались, а глаза горели огнём, будто в них поселился дух бури.

Тахмурес, стиснув зубы, подгонял своих коней, но колесница Хефрена всё равно оставалась на полкорпуса впереди. Песок взлетал из-под колёс, осыпая их ноги мелкими, раскалёнными иглами. Воздух дрожал от топота копыт, от скрипа колёс, от коротких, отрывистых команд, которые бросали друг другу принц и воин.

– Не думал, что сегодня ты решишь устроить мне испытание! – крикнул Тахмурес, его голос едва пробивался сквозь грохот колёс.

Хефрен лишь усмехнулся, не отрывая глаз от горизонта весело прокричал:

– Если хочешь быть фараоном – учись побеждать! А если хочешь быть великим фараоном – учить признавать поражение!

Их тени, длинные и острые, как клинки, скользили по песку, то сливаясь, то снова расходясь.

А вокруг них пустыня дышала жаром, безмолвная и равнодушная к их состязанию. Лишь ящерицы, испуганные грохотом, спешили укрыться в тени редких камней, да ветер, горячий, как дыхание спящего дракона, нёс над ними песок, напоминая, что здесь они – всего лишь гости.

Двое воинов, ещё недавно разрезающие песок колёсами своих быстрых колесниц, отдыхали под скудной тенью одинокого дерева, чьи корни цепко впивались в раскалённый песок. Менее года назад их отряд впервые обнаружил это чудо посреди безжизненной пустыни. Сопровождавший их жрец тогда торжественно объявил, что само божество должно было посадить это дерево – иначе как объяснить его существование в этом выжженном месте?

Тахмурес, наследник престола, тогда пошутил, обращаясь к своему другу Хефрену: «Держу пари, Птах посадил его в тот самый день, когда родилась Сешерибет». Имя его супруги означало «Рождённая под звёздами», и упрямство этого дерева действительно напоминало её характер.

Теперь, вернувшись к этому месту, они вновь сидели под его редкой тенью. Дерево стояло непоколебимо, словно бронзовый страж пустыни, его ветви всё так же тянулись к небу. Оно пережило ещё один год палящего солнца, иссушающих ветров и ночных холодов.

Тени воинов сливались с узором ветвей на песке, образуя причудливые очертания. Где-то вдали мерцал мираж, обманывая взгляд обещанием воды. Но здесь, под этим деревом, было их временное пристанище – островок тени в бескрайнем море песка. Здесь они были просто друзьями, без титулов, без груза ответственности на их плечах. Каждый погрузился в свои мысли, далёкие и призрачные.

***

Несколько лет назад…

В прохладной тени пальм, окружавших храм Исиды в Абидосе, две девушки наслаждались тишиной. Служанки стояли поодаль, готовые в любой момент выполнить волю своих госпож.

Исидора сидела с безупречно прямой спиной, её тонкие пальцы медленно гладили величественную кошку с шерстью цвета пустынного песка. Позади неё на резной скамье сидела Сешерибет – младшая сестра фараона, будущая жена Тахмуреса. Её умелые пальцы перебирали тёмные волосы принцессы, то заплетая их в косу, то снова распуская.

Расскажи ещё о Тахмуресе, – мягко попросила Сешерибет, внимательно наблюдая за выражением лица подруги.

Исидора лениво вздохнула:

– Он по-прежнему помешан на колесницах. Гоняет по пустыне, будто за ним гонятся все демоны Дуата. А вчера…

Её голос дрогнул, когда она невольно добавила:

– Вчера он снова устроил соревнования с Хефреном.

Сешерибет заметила, как пальцы Исидоры замерли на спине кошки, как изменился тембр её голоса при упоминании имени друга и соратника наследника. За этот визит принцесса стала заметно задумчивее, в её глазах появилась грусть, которой не было прежде.

– А Хефрен… – осторожно начала Сешерибет, продолжая плести косу, – он часто бывает во дворце?

Исидора сделала вид, что поправляет складки своего платья, чтобы скрыть дрожь в руках:

– Да… то есть нет… То есть, он вместе с братом проходит военную подготовку.

Кошка вдруг встала, почувствовав напряжение в руках хозяйки, и грациозно спрыгнула с её колен. Сешерибет не стала настаивать, но в её сердце уже не осталось сомнений – задумчивость подруги, её внезапные грустные взгляды вдаль, эта едва уловимая дрожь в голосе… Всё говорило о том, что сердце принцессы принадлежало не тому, кому в будущем предпочтёт отдать его фараон.