Пепел заговора

Или сил вынести это? Чтобы научиться дышать рядом с одним, мыслями пребывая в объятиях другого?

Было ли это чувство даром? Последним светом перед вечной тьмой брака по расчёту? Или проклятием? Казнью за то, что осмелилась полюбить не того, кого предначертали боги?

Статуя молчала.

Исидора оставалась неподвижной, словно обратившись в камень – точная копия богини напротив. Только дрожание ресниц выдавало жизнь в этом изваянии из плоти и крови.

Четверть часа.

Руки, воздетые к небу, начали дрожать. Пальцы онемели, будто их сковывали невидимые путы. Мускулы запеклись огнём, потом вдруг стали ледяными. И наконец – падение. Бессильно, как подкошенные колосья, руки рухнули на колени.

В святилище воцарилась тишина мертвеца. Даже богиня, казалось, отвернулась.

А Исидора… Исидора осталась сидеть на холодном полу, понимая лишь одно – ни одна молитва не спасет её от выбора, который уже сделан за неё.

И теперь ей предстояло жить с этим.

Тишину святилища нарушили лёгкие, как падающие лепестки, шаги. В дверном проёме появилась главная жрица Исиды – Меритсегер, чьё имя означало «Любимая Той, Кто хранит молчание».

Невысокая, почти хрупкая, она казалась воплощением самой богини – древней, но не стареющей, мудрой, но не надменной. Её лицо, испещрённое тонкими морщинами, напоминало высушенный папирус, на котором были записаны все тайны мира. Глаза, тёмные и глубокие, словно ночное небо над пустыней, светились тихим пониманием.

Её наряд был прост, но священен. Прозрачное одеяние из белейшего льна, струящееся, как воды первозданного Нуна. Нагрудник из синих фаянсовых бусин, переливающихся, как крылья божественного коршуна. Головной убор в виде золотого трона Исиды, из-под которого выбивались пряди седых волос. Босые ноги, привыкшие к прохладе каменных плит храма.

Меритсегер приблизилась бесшумно, словно её шаги не касались земли, и опустилась рядом с принцессой на колени.

– Похоже, ты не нашла ответы, дитя моё, – её голос был тише шелеста папируса, но каждое слово падало прямо в сердце.

Исидора медленно повернула к ней лицо – бледное, почти прозрачное в полумраке святилища.

– Могу я остаться до утра в священном доме богини? – её шёпот дрожал, как пламя свечи на сквозняке.

Жрица не спешила с ответом. Её взгляд скользнул к статуе Исиды, будто спрашивая разрешения у самой владычицы тайн.

– Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили комнату, – наконец сказала она. – Дом мудрой богини всегда рад принять цветок двух земель, как на одну ночь, так и на любой нужный срок.

Она поднялась с колен с грацией, удивительной для её лет, и замерла на мгновение, глядя на принцессу. В её взгляде не было ни жалости, ни любопытства – лишь тихое принятие, как у самой реки, готовой унести любую боль.

Потом она развернулась и ушла, оставив Исидору наедине с богиней и её собственным сердцем.

А за окнами храма солнце начало клониться к закату, окрашивая стены в кроваво-золотые тона.

Скоро ночь. Ночь без ответов. И, возможно, без сна.

***

Барка плавно скользила по водам Нила, оставляя за собой легкую рябь, в которой отражались последние лучи заходящего солнца. Воздух был наполнен сладковатым ароматом цветущих лотосов и едва уловимым запахом жареной утки, которую только что подали фараону. На палубе царила атмосфера умиротворения: музыканты перебирали струны арф, их мелодия сливалась с криками цапель и шёпотом волн, ласкающих борта судна.

Фараон сидел, откинувшись на резном ложе, и с удовольствием вкушал виноград, бросая косточки в медную чашу. В его душе царило редкое спокойствие.

Боги явно благоволят ему.

Паломничество в Абидос принесет ему ещё тридцать лет процветающего правления. Дата свадьбы Исидоры и Камоса была благословлена самими небожителями – он успеет вернуться, чтобы лично присутствовать на торжестве.

Его старший сын Тахмурес – воплощение воинской доблести. Да, он пока больше солдат, чем правитель, но разве не из таких мужей рождаются великие цари? Фараон не сомневался: со временем сын научится сочетать ярость Монту с мудростью Тота.

Исидора, его драгоценная дочь – образец царственного достоинства. Её смирение перед волей отца и богов трогало его сердце.

А Камос… О, Камос радовал его военными успехами и тем, что стал частью пророчества, ниспосланного самим Тотом!

Нет, действительно – ни единой причины для грусти.

Фараон отложил виноград, встал и подошел к корме. Опершись на резные перила, он задумчиво наблюдал, как вода расступается перед носом барки.