Рейс в одну сторону 3

Бесфамильный вздохнул:

– Видишь ли, Демидов, это место создано не мной и даже не моими предшественниками. Этой башне, в которой мы с тобой сидим, а вернее, ее фундаменту, столько лет, что ни один специалист не возьмется точно определить его возраст.

– А что не так с возрастом?

Бесфамильный вдруг замолчал, словно сболтнул лишнего, или его вдруг кто-то об этом предупредил, сказав пару ласковых в невидимый наушник. Малышу показалось, что босс даже, вроде бы, шлепнул пару раз себе по уху, будто туда попала вода.

– Так что не так с возрастом фундамента? – повторил он свой вопрос.

Бесфамильный не отвечал: он стоял молча, будто его отключили, как робота. И тут у Малыша мелькнула странная догадка – не андроид ли это, подобно тому, о котором он сегодня рассказывал боссу?

– Да ладно, шутите вы, что ли? – прошептал Малыш, почему-то не опасаясь, что Бесфамильный его услышит. И в самом деле, Илье Семеновичу было, похоже, плевать на то, что только что сказал Малыш: его потускневшие глаза остановились на ближайшей к нему двери, которая располагалась ровно посередине коридора. Глаза босса не двигались, словно Бесфамильного мгновенно заморозили.

Малыш продолжал следить за боссом, но того будто перемкнуло: он как стоял, словно мумия, так и продолжал стоять, не двигаясь с места.

Малыш тревожно огляделся, надеясь, что кто-нибудь пойдет по этому коридору, хотя он никогда не рассчитывал на постороннюю помощь, а тут почему-то захотел, чтобы в коридоре оказался хоть кто-то живой, кроме него, и вот этого непонятного творения под именем Илья Семенович. Тут же его руки машинально похлопали по пиджаку, в поисках пистолета, но карманы были чисты – видимо, Бесфамильный позаботился о том, чтобы Малыш не наделал глупостей, когда придет в себя. Но если это был андроид, тогда дело плохо: выходит, Малыша специально обезоружили, чтобы он не смог вырваться отсюда?

У него заболела голова. Бесфамильный, не шевелясь, стоял на месте. Малыш вспомнил, как Кондрашкина сказала ему неделю назад, что «ее» андроид тоже вот так стоял какое-то время, а потом взорвался. Малыш сделал шаг в сторону, потом еще один, и, не оборачиваясь, побежал к той комнате, в которой его пытались накормить жареной уткой.

Дверь той самой комнаты, если он ничего не перепутал, была заперта. Малыш посмотрел в самый конец коридора – там больше не было ни одной двери – значит, эта та, что ему нужна. Он пнул ее ногой, потом еще раз, и еще – она не поддавалась.

– Да что за черт! – вскричал он.

– Что такое? – раздался голос Бесфамильного-андроида.

Малыш резко повернул голову в его сторону: тот уже стоял рядом. Как он смог незаметно подобраться, Малыш так и не понял. Бесфамильный поднял руку: в кулаке была зажата ручка с золотым пером. Он попытался дотронуться ею до Малыша.

– Шокером меня решил вырубить, гаденыш? – прохрипел Малыш, и, отпрыгнул в сторону.

– Ты куда? – спросил Бесфамильный.

– От тебя подальше! – выкрикнул Малыш, и, повернувшись на месте, бросился бежать дальше по коридору. Он слышал за собой тихие шаги, словно кто-то бежал в мягких тапочках. Малыш не оборачивался, зная, что только потеряет скорость, если будет каждый раз оглядываться, да и внимание рассредоточится, а оно ему сейчас нужно как никогда.

«Неужели Кондрашкина была права?» – думал он, когда бежал по скользкому черному полу. Еще он подумал о Королеве, оставленном в операционной с теми двумя недомерками, и о том, что весь этот чертов полет сюда – всего лишь очередная ловушка, ничего более. Но как тогда быть с приказом босса насчет доставки слесаря: ведь, когда он разговаривал с Бесфамильным несколько месяцев назад, тот был еще человеком, по крайне мере, Малыш ничего не заподозрил? И тут он вспомнил, что именно это задание было получено им по телефону, и что лицо Бесфамильного он видел лишь в своем воображении, когда слышал его слова, сказанные со знакомой ему хрипотцой, да еще с какими-то остроумными шутками. То, что можно вот так легко обмануться, Малышу и в голову не приходило, однако же, факт оставался фактом: сейчас за ним гнался андроид, который либо взорвется, либо снова примет «человеческий» облик, и будет уговаривать Малыша успокоиться и прийти в себя.

– Да к черту всё это! – сказал Малыш в пустоту коридора и увидел, что он плавно сворачивает направо. «Может там лестница, или лифт?» – подумал Малыш. Одно из двух, ну, или коридор потянется дальше.

Он бежал вперед, по-прежнему не оглядываясь. Его ноги двигались будто заведенные, и он, без устали, пробежал три километра, но не увидел ни лестницы, ни лифта.

Не останавливаясь, он одолел еще километр, пока коридор снова не свернул. Малышу показалось, что он бежит по кругу, по крайней мере, родившиеся подозрения должны были чем-нибудь подкрепиться. Глаза Малыша выискивали что-нибудь похожее на то, что он видел там, оставленное за спиной полчаса назад, но ничего такого не находили. Всё, что он сейчас видел – это многочисленные двери без номеров, похожие друг на друга; одинаковые повороты, шедшие не под прямым углом, а скорее всего, бывшими частью огромного восьмиугольника – это однозначно был замкнутый круг: без лестниц, лифтов и выходов наружу.

Малыш снова чертыхнулся. Он уже несколько минут не слышал за собой ничьих шагов, и его ноги сами собой остановились. Малыш переводил дыхание и смотрел по сторонам, выискивая что-нибудь «полезное» в этой ситуации, но кроме железных дверей, которые все были заперты, он больше ничего не видел. Вот только слишком высокий потолок не давал ему покоя: что-то в нем было не так. Зачем его сделали десятиметровым? Кому нужен этот чудовищный расход свободного пространства, когда вместо одного этажа можно сделать три, или хотя бы два с половиной? Учитывая, что островок довольно маленький, такие «расходы» были бы крайне расточительны. Но что ты скажешь начальству, которое может позволить себе такую вот роскошь? Эти вопросы, и ненужные и, одновременно, необходимые, дали, наконец, Малышу необычный ответ: дело в стенах.

Он стал внимательнее к ним присматриваться, стараясь найти хоть какой-нибудь изъян в отшлифованном граните, но не замечал на нем даже легкой царапины.

– Не может быть всё идеально, – сказал себе Малыш и продолжил изучать выступы или неровности в черной глади, уходящей строго вверх. Тут он снова услышал знакомые шаги мягких «тапок». Жаль, что не было с собой пистолета, или, хотя бы ножа.

Малыш не стал ждать, пока этот некто появится из-за поворота, и снова побежал вперед: дыхание его восстановилось и можно было пробежать еще хоть десять километров, не чувствуя усталости в ногах.

– И курение твое – вранье, – прошептал Малыш, вспомнив, как Бесфамильный слишком долго раскуривал кубинскую сигару.

– Что же делать? Что же делать? – шептал Малыш, до этого момента уверенный, что из любого безвыходного положения…

– Демидов, ты куда так рванул, дружище? – услышал он за спиной веселый голос Бесфамильного.

– На кудыкину гору, – ответил Малыш.

– Мы с тобой еще не договорили, товарищ, – сказал Бесфамильный. – То вещество, от которого тебе стало плохо, помимо тошноты и головокружения, вызывает галлюцинации. И, надо сказать, глюки эти довольно правдоподобны.

– Опять врешь! – отозвался Малыш, делая шаг назад.

– Зачем мне врать – это не в моих интересах, – спокойно ответил Бесфамильный и остановился. – Что тебе привиделось на сей раз, Демидов: что я динозавр, или червь?

– Хуже! – ответил Малыш.

– Куда уж хуже! – кивнул Бесфамильный, и снова пошел на Демидова.

– Ни шагу больше! – крикнул Малыш.

– А то что? – одними губами спросил Бесфамильный, сжав в побелевшем кулаке свой шокер.

Малыш снова попятился от Бесфамильного, жалея, что заговорил с ним, потратив зря время, которое ему так было нужно для поиска выхода из этого проклятого лабиринта.

Глава 7

Штукк лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок. Казалось, он не заметил, как возле его кровати появилась Кондрашкина. Он даже не моргнул, когда она сказала:

– Ну что ж, приступим.

Ральф, похоже, не думал вставать. Он смотрел в одну точку, и Маргарита, проследив за его взглядом, ничего, кроме серого потолка, не увидела.

– Так, понятно, – сказала она, и присела на краешек кровати Штукка.

Время уже было девять утра, и Трясогузов опоздал в свой отдел на целый час.

– Маргарита Павловна, я поеду, пожалуй, а то мне ата-та сделают, – сказал толстяк, глядя на нее умоляющим взглядом, хотя это было лишнее. Не оборачиваясь, Кондрашкина сказала «да, да», и Трясогузов умчался на работу.

Тем временем Маргарита «колдовала» над Ральфом, пытаясь определить, что с ним не так. Проводя кубиком над его широкой грудью, Кондрашкина смотрела на едва видимое изображение, рисуемое в воздухе: на нем легкие Штукка были наполнены то ли какой-то грязью, то ли слизью. Потом Маргарита спустилась чуть ниже, и увидела, что почки Ральфа наполнены камнями.

– Да, запустили вы себя, – тихо сказала она.

Ральф не обратил внимания на ее слова: он боялся смотреть на цветное изображение, крутившееся прямо перед ним: он вовремя закрыл глаза, пытаясь уснуть – что-то определенно выматывало его, лишая сил.

Маргарита повернула кубик в сторону, и, увидев на одной из его плоскостей изменившиеся цифры, покрутила им в воздухе. Со стороны это выглядело так, будто врач разминает свою кисть, но, на самом деле, Маргарита «перезагружала» кубик, «сбрасывая» с него негативную информацию, набранную с легких и почек Штукка, пока она водила кубиком над его туловищем.

Этой «негативщины», как называла это Кондрашкина, за несколько секунд накопилось намного больше, чем она ожидала – значит, дело было серьезное.

Она встала, и, поглядев по сторонам, увидела, сидевшего на своей кровати, Ильича, который почему-то не пошел на работу.

– Доброе утро, – сказала она.

Ильич кивнул в ответ.

– Давненько я вас не видела, – сказала она, – забыли ко мне дорогу?

Ильич потупил глаза и что-то пробубнил.

– Дело ваше, конечно, но вы же понимаете, что всё зависит от регулярности посещений врача.

Он кивнул, не глядя на нее. Маргарита покачала головой, и снова вернулась к Ральфу: тот открыл глаза, снова уставившись в потолок.

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Плохо, – ответил Штукк, – а вы кто?

– Я – доктор, – ответила Маргарита.

– Доктор – это хорошо, – сказал Штукк. – Как мои дела, доктор?

– Неважно, – ответила Кондрашкина, – но вы не переживайте – мы все с вами поправим. Хотите, я похлопочу за вас, чтобы вам дали недельный больничный?

– А вы сможете?

– Конечно: у меня есть для этого все полномочия. Как фамилия вашего начальника?

– Неволин. Только сейчас он на другом объекте.

– На каком?

– Даже не знаю – он нам не докладывает. А позвонить вы ему не сможете, потому что…

– Знаю – связь, – сказала Кондрашкина и улыбнулась.

Штукк кивнул ей в ответ.

– Тогда остается только ваш старший смены.

– Да, остается только он, правда, ему сейчас не до меня.

– Почему? – вскинула брови Маргарита.

– Он тоже заболел.

– Чем?

– Не знаю.

– Хорошо, – ответила Маргарита, – узнаем. Так, я тогда пошла, а ближе к двенадцати или к часу, снова приду, хорошо?

Штукк кивнул.

Кондрашкина встала с кровати, и, отойдя на пару метров от нее, снова сказала Ильичу, чтобы тот постарался выкроить время для осмотра.

Ильич что-то ей тихо ответил и Маргарита, вдруг разозлившись, покраснела и вышла из комнаты отдыха. Штукк все это видел, но вовремя закрыл глаза, как только Маргарита отошла от Ильича.

«Странная история между ними», – успел подумать Штукк и провалился в глубокий сон.

Маргарита шла из комнаты отдыха, чувствуя, как внутри нее всё клокочет от злости. Как этот сморчок посмел ей перечить, и унижать? Хорошо, что никто не слышал, что он ей сказал, а то бы она не сдержалась и двинула бы ему промеж глаз!

Она шла в столовку – с утра в животе было пусто, и от этого у Кондрашкиной портилось настроение. Встретившись взглядом с новой раздатчицей Надеждой Изгибовой, которая работала сегодня, как пчела, Маргарита кивнула ей, и, не дождавшись ответа, встала в общую очередь. О чем она только не пыталась думать: о покойном Полозове, о Малыше, о беременной Елене, и даже о Трясогузове, которого пока не удалось поднять с инвалидного кресла – все эти мысли перебивала одна настойчивая въедливая мыслишка: сегодня ей помешали сделать свою работу. Что или кто ей помешал, Маргарита понять не могла, но во время «работы» цифры на кубике вдруг выстроились таким образом, что это могло означать лишь одно – здесь что-то вмешалось в процесс сканирования организма Штукка. Обычно цифры менялись строго в арифметической прогрессии, а тут, они будто сошли с ума, перестроившись задом наперед, а заодно и перевернувшись, словно отразились в зеркале. Так поменять цифры на кубике может только воздействие мощного электромагнитного излучения, ну или колдун такой силы, которой еще не знала эта планета.

Чисто теоретически, кубик подчинялся лишь одному хозяину и не мог так резко менять своих цифр. На практике же вышло совсем по-другому: либо «хозяев» значительно прибавилось, либо… Тут Кондрашкина терялась в догадках – весь багаж ее знаний оказался бесполезным перед этой новой проблемой, и она, не зная, с кем теперь посоветоваться, подумала, что будет лучше оставить все, как есть, или, на худой конец, поговорить с Рыльским, который около десяти лет тянул лямку на «Цитроне», не считая общего стажа работы на архипелаге.

Маргарита однажды поинтересовалась у Полозова этим вопросом, и выяснилось, что ее напарник вкалывает на островах почти тридцать лет. Да, это была внушительная цифра, и, к тому же, Маргарита больше никого не знала с таким огромным стажем на секретном объекте, где опасность подстерегает на каждом шагу. Конечно, отрицательные личные качества Рыльского перевешивали весь его ценный опыт, и Кондрашкина невольно поморщилась, представив себе, как она будет что-то у него спрашивать, желая знать подробности для своего дела. Да, он, как и товарищ Могильный, ее боится, и всегда боялся практически с первого дня появления Маргариты на «Цитроне». Однако другого подходящего человека здесь нет: только он может рассказать ей кое-какие подробности, связанные с теми пациентами, с которыми имел дело он и Полозов, и в этом плане, эти пациенты их объединяли. Самое главное, Полозов мог, в свое время, посвятить Рыльского в тонкости работы с кубиком, чтобы использовать его на «полную катушку», для помощи этим «общим» их пациентам. Вот это и надо было у него выяснить, если, конечно, Рыльский близко подпустит к себе Кондрашкину…

Что можно было сказать о Рыльском? Он окончил медицинский институт в одном провинциальном городе. Потом работал в госпитале, таком же захудалом, как и весь тот поселок, где родился и вырос. Примерно в тридцать лет жизнь забросила его на этот архипелаг, на разных объектах которого он и работает до сего дня.

На «Цитроне» поговаривали, что он девственник. Многие смеялись по углам, узнав эту пикантную подробность из жизни доктора. Но некоторые с умным видом говорили, что так, наверное, ему лучше, чем наоборот, и вообще, в каких-то журналах они вычитали, что работа ума напрямую зависит от того, насколько разгульный образ жизни ведет человек… А потом они ржали вместе со всеми теми, кто начал этот разговор, как будто были прирожденными плейбоями, при одном виде которых бабы в штабеля сами складываются.

Была, правда, на «Цитроне» одна женщина, которою все звали Фенечкой. Фенечка Кривокорытова была под стать Рыльскому: такая же замкнутая, несколько забитая особа, которая ни с кем не любила разговаривать, по крайней мере, не показывавшая этой «любви» к общению. Ее одно время сватали за Рыльского, правда, не так открыто, как других, у которых были временные трудности в личном плане. Фенечке, похоже, это было нужно меньше всего: она была увлечена пробирками, ретортами и прочие склянками сильнее, чем живыми людьми, что никогда не отвлекало ее от работы.

Было Рыльскому далеко за пятьдесят, и многие говорили, что жениться в таком возрасте вообще не реально, хоть и знали некоторые случаи, однако, те фантастические истории были явно не про Рыльского. И все шло по кругу: смех, оскорбительные шутки, глупые советы, ну, и конечно, намеки на сватовство с Фенечкой, про которую вспоминали разве что в непосредственной связи с Рыльским. Если бы они знали, что в тот момент о них думает виновник их безудержного веселья, они бы очень удивились. Рыльский поначалу хотел их всех убить методом массового отравления, или, посредством мощного взрыва, только без участия радиации: добрая душа доктора не хотела гибели живой природы архипелага. Но потом он понял, что самое лучшее – это месть. А самое приятное для его души была расправа с каждым по отдельности. Вот только надо выбрать момент поудобнее, чтобы никто ни о чем не догадался… Конечно, дальше фантазий эти черные планы не шли, но, тем не менее, Рыльский хотя бы на время успокаивался, когда мысленно резал кого-нибудь по горлу, или выкидывал связанным в океан, где того уже поджидала бы стая голодных акул…

Самое интересное, что на всем объекте даже имени его никто не помнил – все называли этого странного человека просто Рыльским – похоже, на большее рассчитывать он и не мог, хотя ему было ни тепло и ни холодно, если бы к нему обратились вдруг по имени и отчеству. И с этим типом Кондрашкиной придется поговорить, черт побери?

Маргарита помотала головой, не веря в то, что только что уже твердо решила встретиться с этим человеком, который, по ее мнению, все-таки мог быть для нее полезен. Она взволнованно посмотрела на очередь, стоявшую перед ней, думая, что, находясь среди такого количества людей, она может еще больше навредить кубику, как бы смешно это ни звучало. Она хотела, было, уже развернуться и пойти прочь, но тут перед ней возникло лицо Надежды – раздатчицы.

– Что вам? – спросила Надежда.

Маргарита растерялась: она не успела даже взять себе поднос. Надежда решила ей помочь и стала подсказывать:

– Вам картошки? Пюре?

Маргарита кивнула.

– Салат с помидорами, или кукурузой?

Кондрашкина снова кивнула, и Надежда поставила оба салата на поднос, который был у нее припасен заранее. В довершении, она поставила на него компот и отпустила Маргариту.

Та подошла к свободному столику, все еще не понимая, как полный поднос оказался у нее в руках. Она села: мысли продолжали цепляться за злосчастный кубик, который был для нее сейчас центром Вселенной.

Итак, что может навредить кубику? Присутствие людей, несомненно, хотя в комнате отдыха он «вел» себя поначалу хорошо, а потом вдруг возник этот странный сбой. Что еще? Да, вроде бы ничего. Тогда остается только одно: нужно повременить с завтраком, и пойти в свою комнату отдыха, где был небольшой запас, который Маргарита припрятала вчера в холодильнике, будто чувствовала, что придется им воспользоваться. Там, в спокойной обстановке, она еще раз перезагрузит кубик, «успокоит» его кое-какими словами, а потом снова вернется к Штукку. Если же народ будет и в ее комнате отдыха, тогда она возьмет еду с собой, и побыстрее уберется оттуда. Единственным пристанищем тогда останется медкабинет, куда она и пойдет, если никто не помешает…

– Почему всё так сложно? – спросила она себя, устало поднимая глаза к потолку.

– Добрый день! – раздался голос, который показался ей ужасно знакомым – перед ней стоял Рокотов. «Черт бы тебя побрал!» – подумала Маргарита, секунду соображая, не ляпнула ли она это вслух. А, впрочем, все равно, что он о ней подумает: на ее лице и так было написано все отношение к этому выскочке, вдруг вообразившему себе, что он здесь главный.

– Что вы хотели? – измученным голосом спросила Маргарита.

– Ничего, – улыбнулся Рокотов, – только поздороваться.

Маргарита кивнула, а потом резко встала.

– До свидания! – сказала она и пошла, было, от стола.

– Постойте, куда же вы? – все так же улыбаясь, спросил Рокотов.

– Дел полно, – ответила Маргарита и сделала еще один шаг, подальше от этого странного следователя.

– А если я вас очень попрошу? – спросил он, заглядывая ей в глаза. На Маргариту такие штучки обычно не действовали, но что-то сейчас ее остановило, и она, задержав на Рокотове взгляд, нехотя подошла к столу и присела.

– Что вы хотели? – спросила она.

– Только поздороваться, – повторил он эту, никому уже, не нужную глупость, – ну, и поговорить, конечно же.

– О чем?

– О вас.

– Зачем обо мне говорить?

– Мне просто интересно, что вы за человек, – сказал он, и снова улыбнулся. На это раз Маргарита подумала, что у него и впрямь такие намерения: обычное человеческое любопытство – не более того.

– Не верю я вам, – ответила она, чувствуя, что зря это сделала. Теперь он задаст ей тупой вопрос, который должен будет предварить долгую неинтересную беседу, от которой Маргариту вот-вот будет тошнить.

Однако Рокотов, на удивление, оказался терпеливым человеком: он не торопился в, такого рода, делах. Святослав Георгиевич молчал, дав возможность Кондрашкиной справиться со своими чувствами, каковыми бы они теперь ни были. Он прекрасно видел по ее лицу, что у нее случилось что-то серьезное, и что она напряженно думает, как выйти из сложившейся ситуации, плюс, ей очень не хочется с ним общаться, и это тоже можно понять, но дело – есть дело.

Он снова улыбнулся, на этот раз подумав о том, что, если Кондрашкина взбрыкнет, он больше не будет настаивать, иначе сорвется весь его план. А план был до смешного прост. Во-первых, Рокотов должен был убедить Кондрашкину зайти в его кабинет на втором уровне – то есть, туда же, где находился кабинет Панкратова, только пройти нужно было чуть дальше по коридору. Во-вторых, сделав это, можно было легко ее допросить по поводу ее разговоров с Варварой Никитиной – покойной раздатчицей из столовой. То, что Панкратов сказал Горелкину о закрытии дела с ее убийством, было полнейшей чушью: никакого расследования толком не проводилось, и Панкратову нужно было лишь, чтобы Горелкин отстал он него: похоже, у Панкратова были дела поважнее какой-то раздатчицы. Но Рокотову это дело, что называется, «понравилось» – оно показалось ему интересным с точки зрения его необычности…

Маргарита сидела, не шелохнувшись. Когда Рокотов все еще ждал, пока Кондрашкина соберется с мыслями, он смотрел мимо нее, дорабатывая свой план. Маргарита же в это короткое время поняла, что тот что-то задумал, и она ему нужна для выполнения его не озвученной задачи.

– Что вам от меня нужно на самом деле? – спросила она, наконец, когда окончательно успокоилась.

– Поговорить, – снова ответил он, на этот раз не улыбаясь, а глядя прямо ей в глаза.

Вопреки общераспространенному мнению, что «врагу не сдается наш гордый «Варяг», на сей раз он сдался, и Маргарита, вздохнув, сказала:

– Ну, предположим, я соглашусь. Но не будем же мы говорить прямо здесь – на виду у всех.

– Вы прямо мысли мои читаете, Маргарита Павловна! – обрадовался Рокотов, полагая, что уже сэкономил уйму времени на уговоры этой строптивой докторши. – Давайте, пройдем в мой кабинет: там нам, действительно, будет удобнее.

– Согласна, – ответила она и встала из-за стола.

Он поднялся вслед за ней.

– Жаль, что я оторвал вас от завтрака… – начал, было, он.

– Ничего страшного: я все равно ничего есть не могу – сегодня что-то кусок в горло не лезет, – тут же ответила она, чтобы хотя бы в этом вопросе поставить точку.

– Надеюсь, не я украл ваш аппетит? – он сверкнул глазами, и в ту же секунду почувствовал, что зря это сделал.

– Надейтесь, – ответила она прохладным тоном.

Они вышли из столовки и пошли прямо до его кабинета. По пути они не разговаривали: он не хотел тратить силы на пустую болтовню, а Маргарита не желала, чтобы он начал молоть всякую чушь, чтобы убить время – в общем, в этом вопросе их желания сошлись.

Глава 8

Трясогузов ехал к себе в отдел. Ему ужасно не хотелось сегодня работать, но слово «надо» преследовало его с самого утра. Он никак не мог отделаться от ощущения, что сегодня должно произойти что-то, что навсегда изменит его отношение к жизни в целом, и к человечеству в частности.

Он усмехнулся этим высокопарным фразам, когда смог их, наконец, для себя сформулировать, и понял, что всё может поменяться независимо от его ощущений, как это не раз бывало…

Приехав в отдел на полтора часа позже положенного, первое, что он увидел, это молодого компьютерного «стрелка» Аркадия, болтавшегося около его стола. Он, разве что, не садился в рядом стоявшее кресло, которое Трясогузов не использовал за ненадобностью: у него было свое «суперское сиденье, сделанное по индивидуальному заказу», как он всегда его называл. Подозрительная активность «щенка» не понравилась толстяку, и он поспешил до своего стола.