Человек с одинаковыми зубами

Бармен отложил газету и сигару, оперся большими плоскими ладонями о стойку и выжидающе посмотрел на Домброзио.

– Какой скотч у вас есть?

– «Кроуфордс». – Бармен оглянулся на полки.

Этого виски он не знал, но все же согласился.

– Отлично. Налейте скотча с водой, безо льда.

– Еще «Тичерс» есть.

– Нет. «Кроуфордс» подойдет.

И подумал: «Какой же я идиот, делаю вид, что знаю, о чем речь. И мне это обходится в десять лишних центов за стакан, я плачу за то, что я идиот, потому что я бросаюсь названиями, которых не знаю».

– А как, по-вашему, – спросил он, когда бармен принес виски, – «Кроуфордс» – хороший скотч?

– Я не любитель скотча, – отозвался бармен.

– Лучший скотч, который я знаю, – сказал Домброзио, – это «Катти Сарк».

Он никогда его не пил, но видел рекламу в журналах, которые приносила домой жена.

– Ну, как вам сказать, – ответил бармен, пробивая чек, – сюда приходят и заказывают скотч конкретной марки, «Баллантайн», например, или вот «Катти Сарк», или «Олд грауз». Но уже третий стакан я просто наливаю из ближайшей бутылки, будь там «Тичерс» или еще что. И им уже все равно.

Он ухмыльнулся и бросил сдачу на стойку.

Домброзио заставил себя улыбнуться в ответ и изобразить подобающее выражение лица.

– Держу пари, они и первый стакан бы не узнали. Можете лить что попало сразу.

Бармен вернулся к своей газете. Чуть позже Домброзио услышал тихий разговор и увидел, обернувшись, что бармен наклонился к двум клиентам. Они смеялись.

«Они смеются надо мной? – спросил себя Домброзио. Он отпил виски и уставился прямо перед собой, чувствуя, как шея и уши сначала краснеют, а потом леденеют. – Потому что я переплатил за этикетку скотча, и, возможно, бармен действительно налил мне чего-то другого, а я не заметил… Он ждал, не скажу ли я что-нибудь, и я не сказал. Может, мне стоит что-то сказать. Сказать, что виски не слишком хорош».

Он искал в голове какой-нибудь безобидный способ разрешить ситуацию на случай, если он действительно пил не «Кроуфордс». И чтобы это сошло и на случай, если бармен все же не подменил напиток. Но он не мог найти слов.

Повернувшись к человеку слева – этот не смеялся, – он спросил:

– А что вы пьете?

Сначала ему показалось, что человек не собирается отвечать; он даже не подал виду, что услышал, и Домброзио ощутил еще больший ужас. Но затем сосед по стойке медленно поднял голову и сказал:

– «Берги».

– Я вас угощу, – сказал Домброзио.

Тот поднял руку и покивал.

– Спасибо.

Бармен подошел, не спрашивая, с новой бутылкой пива. Домброзио заплатил. Никто ничего не сказал. Тот человек пил очередную порцию пива, а Домброзио вернулся к своему скотчу.

«Что не так? – спросил он себя. – Если бы он стал меня слушать, что бы я ему сказал? Никто не пытается причинить мне боль. Я не болен и не разорен. У меня хорошая работа. Моя жена хорошо одевается, и у нее отличная фигура. Но если бы все было хорошо, разве сидел бы я в этой помойке? Я бы уже был дома и садился ужинать».

Разве этот агент по недвижимости отобрал у него дом телефонным звонком? Нет ведь. «Я чувствовал то же самое и раньше, – подумал он. – Проблема не в Рансибле, хотя он меня расстроил и взбесил… как обычно. Если у меня вообще есть проблема, она в…

…в ком-то, кто постоянно теснит меня. Кто смотрит мне через плечо. И при этом я никак не могу ее застичь, она, кажется, все еще ждет, сдерживается. Может быть, время еще не пришло».

Чего она хочет?

Так вежливо держала себя с гостем. Разумеется. Либералка. Училась в хорошем университете, вращалась в хороших кругах. Она не могла оскорбить Чака Хэлпина, как не могла летать. «Но я-то знаю, – подумал он. – В глубине души знаю. Ее настоящие мысли, которые держатся в тайне. Люди ее класса не могут говорить многое вслух, пусть даже на самом деле так и думают. Они должны обожать негров, они должны ненавидеть Фобуса и Юг как таковой».

«Господи, а если это его так расстроило, что он больше не будет чинить мою машину? – подумал он. – И я не могу его в этом обвинить». В памяти всплыло темное напряженное лицо. Он почувствовал суть звонка. Не стал спрашивать, кто или что, просто знал. Вероятно, это был не первый раз в его жизни. После этого он ничего не говорил весь вечер. Только кивал. Соглашался, ел, выпивал, но его разум блуждал где-то далеко. Он отстранился. Из-за потери лица.

Тогда придется искать механика в другом месте, подумал он. Найти другую мастерскую. Рано или поздно. Так всегда бывает, когда начинаешь думать, что нашел человека, на которого можно положиться.

Она может наброситься на меня сейчас, подумал он. Первый шанс. Она заставит меня заплатить за то, что я привел негра. Она на самом деле согласна с Рансиблом. Но она слишком умна, чтобы говорить прямо. Она выдаст информацию косвенно. Если бы я был сейчас дома, она бы задавала мне десятки искусных вопросов. Вчера вечером, когда он сидел в гостиной, она не могла говорить. Или сегодня утром. Но теперь… теперь это обрушится на меня при первой возможности. Надо подождать. Посидеть тут как можно дольше.

«Это же я, – подумал он. – Я знаю, что действительно это чувствую, я совершенно искренен. Я пригласил его домой, потому что он мне нравится. Я знаю мотивы своих действий. Я повел себя с ним так, как с любым другим человеком, белым или негром, потому что для людей вроде меня это естественно. В этом разница между ней и мной».

Его стакан оказался пуст, поэтому он заказал еще один скотч. На этот раз он не стал уточнять и не обратил внимания на сумму, а просто взял стакан.

Нет, дело не в ней. Он боится ее и поэтому не едет домой? Почему? Да черта с два, он просто любит иногда выпить. Почему?..

У Джанет Рансибл порой случались очень счастливые моменты. Моменты, когда она заранее знала, что люди собираются сказать. Им нужно было только открыть рот, и она сразу узнавала все остальное. Это ее очень радовало. Она мгновенно понимала все их мысли.

И это были не какие-нибудь простые мысли. Ей также покорялись самые интеллектуальные дискуссии. Если разговор на вечеринке заходил о Дэвиде Рисмане, Западной Германии или физике, она могла поучаствовать. Она просто вбрасывала обрывки мыслей, порой даже не стараясь их как следует оформить. И другие сразу же подхватывали ее идеи.

С бокалом в руке она сидела в глубоком желтом кресле в гостиной. Стол был накрыт; ужин стоял в духовке, дел никаких не осталось.

В соседней комнате, за столом, Лео изучал бумаги и то и дело звонил по телефону. Только что придя домой, он остался в костюме и галстуке. Теперь он что-то писал. Его седые, слегка вьющиеся волосы напоминали ей сталь. Какой он твердый, подумала она. Узкие, жесткие запястья. Аккуратный, тонкий, суровый мужчина.

– Ты в этом костюме какой-то узкий. Или дело в тебе самом? Или в галстуке? – Она засмеялась. Теперь даже полоски стали узкими. Все поменялось, особенно лацканы. Началось все с девушек-моделей в рекламе… худых, с черными хищными глазами. Они как будто жаждали крови. Да, они выглядели малокровными.

Лео хмыкнул и зашуршал бумагами.

– Угадай, кого я видела сегодня, – сказала Джанет. Она уже знала, что он обернется и спросит кого, поэтому продолжила: – Я немного поболтала с девушкой, которая носит сандалии и стрижется еще короче меня. Ты как-то сказал, что она тебе нравится, но мне кажется, она сама предпочитает женщин. Она держит сигарету вот так.

Дотянувшись до пепельницы на кофейном столике, Джанет вынула из нее длинный окурок и сунула в уголок рта. Окурок выпал, и, пытаясь его подхватить, она заметила, что пролила коктейль. Забыв о сигарете, она постаралась потихоньку вытереть лужу вытащенной из сумочки салфеткой, надеясь, что Лео не заметил.

Но он заметил. Выбросив мокрую салфетку, она поняла, что он оторвался от работы и бесстрастно на нее смотрит.

– Сигарета погасла, – сказала она, – ничего не сгорело.

Она подняла с пола окурок, мгновение подержала его в руках и положила обратно в пепельницу. Вдруг она поняла, что он собирается сказать, что ему все равно, видела ли она Шерри Домброзио и говорила ли с ней. И она оказалась права, он действительно сказал именно это долю секунды спустя.

– Меня не интересуют женские сплетни, – сказал Лео. – Держи их при себе.

– Тебе нравилось про нее слушать, – возразила она. – Я слышала, как ты рассказывал про нее клиентам. Дескать, какие интересные творческие люди живут в этом районе. Женщина, которая сама делает обувь.

– Разговор, вероятно, начался с того, что она сказала что-то вроде: «Как этот чертов жид, продающий дома, посмел позвонить моему мужу?»

Он смотрел на жену, не моргая и не двигая ни единым мускулом.

– Слушай, – ответила она, – тебя там не было. Нет, все было не так. Это я начала разговор. Ты что думаешь, я просто молча стояла, пока она оскорбляла и унижала тебя? – Она почувствовала подступающие слезы. – Какой во всем этом смысл? Ты совсем в меня не веришь. Ты конченый человек.

– Это почему?

– У тебя есть жена, которая на все ради тебя готова и ничего не просит взамен. Знаешь, что я сказала Шерри Домброзио?

– Это уже в прошлом. Я позвонил ему. Я высказал свою реакцию. Он велел мне не лезть в чужие дела.

– И повесил трубку. Ничтожный маленький человечишка. Чем он занимается? Делает пакеты для молока. Он недостоин даже лизать землю, по которой ты ходишь.

Она неуверенно поднялась, опершись о стол, и пошла на кухню с пустым бокалом. По щекам у нее текли слезы, а комната расплывалась. Сидевший за столом Лео, казалось, беззвучно расширялся, дрожал и распухал. Она не слышала звука собственных шагов. Опустив глаза, она увидела, что осталась в носках. Туфли лежали на диване вместе с зажигалкой и пачкой «Кулз».

– Давай ужинать, – предложил Лео.

– Я знала, что ты так скажешь, – сказала она, – ты держишь меня за служанку. Я могу хоть раз почувствовать себя человеком? Мой образ у тебя в голове… он для меня опасен. Все эти расстройства и боли, которыми я страдала… это ты виноват, потому что ты постоянно меня поддевал и толкал. Я никогда не могла тебе угодить, тебе все недостаточно хорошо. Сам готовь себе свой чертов ужин!

Войдя на кухню, она схватила кофейник и швырнула его в раковину. Крышка слетела, кофе и гуща брызнули во все стороны, залили сушилки и стену. Кофе закапал на пол. Крышка подкатилась к ней, и она ее пнула.

Лео стоял в дверях.

– Оставь меня в покое. – Она повернулась к нему спиной.

– Я могу сам себе положить еды? Сам? Ты отойдешь с дороги?

– Конечно, – согласилась она, сняла кастрюлю с горошком с конфорки, открыла ее и вывалила горошек на пол. Он посыпался дождем во все стороны, засыпал ее босые ноги.

– Угощайся.

– Я оставлю тебя в покое.

– Да. Уходи отсюда. Я хочу убить себя, – ее голос становился все выше и выше, пока не стал невыносим для нее самой, – уйди!

– Я буду в гостиной.

Когда он ушел, она немного постояла, глубоко и медленно дыша. А потом взяла совок и метлу и начала подметать горошек. Голова болела невыносимо.

«И что подать на гарнир?» – думала она. Подняв кофейник, она попыталась собрать его. Ручка погнулась.

– Ты только посмотри, – крикнул Лео из гостиной.

– Что там? – спросила она, держа кофейник.

– Приходи и посмотри.

Она вышла в гостиную. Он стоял у окна.

– Что это? – спросила она, когда он указал на что-то. Она ничего не увидела.

– Видишь мужика, который петляет по шоссе?

– Лео, – сказала она, – я сказала им, какой ты замечательный, уникальный человек. Я так тебя люблю и так много о тебе думаю.

Он взглянул на нее. Затем отошел, потирая лоб.

– Ничего себе этот мужик напился, – пробормотал он.

– Ты один из лучших людей в мире, – продолжила она, – я бы хотела, чтобы мир соответствовал твоим идеалам. Ты должен жить в лучшем мире. Тебя должны окружать лучшие люди. Я пытаюсь, но не могу. Я могу только вываливать то, что чувствую.

Он еле заметно кивнул – или нет, она не могла сказать точно.

– Сегодня очень вкусный ужин, – сказала она, – даже без горошка. Я купила баранью ногу. Неудивительно, что ты хочешь есть. Ты же чувствуешь запах. Я думаю, она почти готова.

– Откроешь еще упаковку овощей?

– Да, обязательно.

Направляясь обратно в кухню, она спросила:

– Может, ты составишь мне компанию?

– Хорошо, – он пошел за ней, – я правда так сильно на тебя давлю?

Она села за кухонный стол и разорвала упаковку замороженной стручковой фасоли.

– Дело в том, что у тебя очень высокие стандарты. Никто не может им соответствовать, кроме тебя самого. Нельзя ожидать этого от остальных, Лео.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Что за стандарты?

– Ты так много работаешь. Ты такой напряженный. Ты увлечен тем, что делаешь; ты так любишь свою работу. Дело для тебя – все.

Она улыбнулась ему, но он не улыбнулся в ответ. Его лицо осталось мрачным и серьезным, на лбу обозначились морщины.

Затем они услышали звук. Рев мотора. Оба дернулись. Лео встал и подошел к входной двери. Она увидела, как он открывает дверь и выходит. Шум машины стал тише, но оставался слышным. Она положила фасоль в кипяток и вышла на крыльцо вслед за мужем.

– Это тот самый человек, – сказал Лео в темноте.

Внизу, на дороге, светили фары. Машина загудела.

– Ты уверен? – сказала она.

– Да, он свернул с шоссе. На заправке.

Он прислушался. В темноте она слышала, как он тихо, но решительно выругался.

– Что происходит? – спросила она. – Он съехал с дороги? Может, упал в канаву?

Свет фар не двигался, шум тоже раздавался с одного места.

– Мне кажется, этот сукин сын врезался в какую-то машину, – сказал Лео, – в припаркованную.

– Мы должны что-то сделать?

– Да. – Он повернулся и вернулся в дом.

Зайдя за ним, она увидела его с трубкой в руках. Он на мгновение ее опустил.

– Я звоню в дорожную полицию. Сообщу об этом гаде.

Она занервничала.

– Может, не надо пока? Может, спустимся и посмотрим? Может, он ни в кого не врезался, а просто застрял и пытается выехать?

– Он пьян, – отрезал Лео, – пьяный урод. Ты сама видела, как он мчался по встречной.

Он замолчал. Потом заговорил тихо и мрачно, взвешивая каждое слово. Он всегда так говорил по телефону в чрезвычайных случаях. Для него телефонный звонок всегда означал чрезвычайный случай.

– Это Лео Рансибл из Каркинеза. Я хочу сообщить о пьяном водителе. На Уайт-Стар-роуд. – Он замолчал.

Господи, подумала она. Это же один из наших соседей, мы хорошо его знаем. Она не могла вынести этого. Она выбежала из дома на крыльцо. Шум, визг шин и мотора никуда не делись. Потом звуки затихли, и ей показалось, что она различает мужские голоса внизу. И… фонарики?

Он съехал в канаву, подумала она. Она идет вдоль всей дороги. И дорога такая узкая и извилистая, и ночью по ней трудно ехать даже тем, кто здесь живет. Даже если он совсем чуть-чуть превысил скорость, он легко съехал бы с дороги.

Однажды с ней такое было. Ужасное ощущение. Бедный водитель. Даже если он пьян. И откуда Лео знать, что он пьян. Или она. Ах да, точно, мы видели, как он петляет по шоссе. А если это был другой человек?

Внизу загорелись другие фары. В их свете она увидела очертания деревьев и блеск металла. Бок автомобиля. Вот и застрявшая машина, подумала она.

– Лео! Иди сюда, он застрял. Его вытаскивают.

Машина вздрогнула, мотор снова взревел. Теперь она видела, что крыши у нее нет. «Разбилась?» – подумала она, обхватив себя руками, чтобы согреться. Нет, это была спортивная машина. Значит, это машина Уолта Домброзио, подумала она.

– Лео! – закричала она, вбегая обратно в дом. Он все еще говорил по телефону; он отмахнулся от нее и захлопнул дверь спальни.

– Это машина Уолта! – крикнула она, открывая дверь. Ее муж кивнул, слушая собеседника по телефону. Лицо его казалось пустым. Знал ли он? Узнал ли машину? По звуку мотора, например? У него такой острый слух… Муж повесил трубку.

– Я сообщил о нем, – сказал он.

– Ты знаешь, чья это машина? – Она задыхалась.

– Да.

– Ты знал еще до того, как позвонил?

– Неважно, чья это машина, – ответил он с каменным лицом.

– Спорим, ты узнал звук мотора, – сказала она, – я помню, как тебя ночью разбудила какая-то машина и ты сказал, что всегда сможешь отличить спортивную машину.

– Машины целый день ездят мимо конторы.

– И что? Какое это имеет значение?

– Я видел много аварий. Чаще всего они происходят по вине пьяных.

– Нет. Ты имел в виду что-то другое.

Что, сидя в конторе, ты выучил звук мотора большинства машин в этом районе, подумала она. Как в игре.

– О нем нужно сообщить, – сказал Лео, – он вечно гоняет как безумный на этой красной хреновине.

Войдя в столовую, он сел за стол и усталым, скрипучим голосом спросил:

– Мы можем, наконец, поесть? Или ты спустишься и расскажешь Домброзио, что я звонил насчет него в полицию?

Она стояла на месте.

– Иди сюда, – сказал Лео.

И она подошла.

6

Бейсбольный клуб «Каркинез дэдс-н-бойс Донки» занимал огромное старое белое дощатое здание с башнями и пожарными лестницами, расположенное в центре города. Перед ним росли две пальмы, по одной с каждой стороны входа, – с крыльцом, перилами и балконом над ними.

Несколько задних окон были разбиты. Зимой подвал заливало. С одной стороны, среди сорняков, валялся ржавый красный автомат с кока-колой. Флагшток, торчавший из крыши, давно сломался во время грозы.

Зданию девяносто два года, и оно не стоит ничего. Время от времени бейсбольный клуб сдавал здание в аренду для танцев, барбекю или лотерей. А однажды школьный преподаватель фортепиано арендовал его, чтобы устроить концерт американских песен.

Порой клуб сам использовал Донки-холл. Раз в год, в июле, они спонсировали выставку скота, после которой проводили бинго и продавали хот-доги и газировку в подвале.

В декабре члены клуба готовили ужин для своих жен – около двадцати мужчин в модных поварских колпаках и кителях, с серебряными подносами в руках. Со стропил свисала гофрированная бумага. Столы, одолженные в школе, украшались оригинальными рисунками, в основном юмористическими. А главным праздником был День проектов, который проводился десятого мая. Собравшись вместе, члены клуба обсуждали, какую важную гражданскую инициативу можно предпринять без особых затрат. Однажды они купили краску и полностью перекрасили почтовое отделение и другие общественные здания.

Последние несколько лет президентом бейсбольного клуба значился местный мясник Джек Э. Вепп. Он обожал охотиться на оленей и в качестве клубного проекта в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году предложил большую охоту. Порой стада голодных оленей спускались с холмов в поисках еды и воды, вытаптывали поля, ели дорогое сено, оставляли блох и лезли под колеса. Домовладельцы жаловались, что олени объедают яблоки с деревьев. Проект охоты на оленей получил всеобщую поддержку, и Джек Э. Вепп был переизбран на следующий год.

Большинство мужчин города получали приглашение вступить в клуб. Исключением был один человек с Бас-Пул-роуд, которого подозревали в симпатии к коммунистам. Другим исключением был Лео Рансибл.

Стоя в вечерних сумерках на станции Шеврон, Рансибл курил трубку, ожидая, пока механик закончит возиться с его машиной. Впервые за несколько месяцев в Донки-холле сияли огни, затмевая городские фонари. Перед холлом парковались машины. Миновала половина восьмого. Глянув на наручные часы, Рансибл подумал, что собрание вот-вот начнется.

– Большие дела делаются, – сказал он механику. Он не знал мальчика по имени, но знал, что тот живет где-то в этом районе и учится в школе бизнеса.

– Да, сэр, – сказал мальчик из-под «студебеккера» пятьдесят пятого года, пытаясь затянуть новый шланг радиатора.

– Ты знаешь, что они затевают? – спросил Рансибл.

– Наверное, это вечер, когда они собирают все газеты в городе.

– Это было в прошлом месяце, – возразил Рансибл, – и они делают это днем.

Две машины из города проехали мимо станции. Он посмотрел им вслед. Разнорабочий Билл Конли. За ним Кейт Эйсмейсон на своем «форде», владелец молочного ранчо в нескольких милях к северу от города.

– Через минуту все будет готово, мистер Рансибл, – сказал мальчик, – простите, что задержал вас.

Рансибл подумал, что это не страшно: все равно он вечером никуда не пойдет, и продолжил смотреть на машины, паркующиеся у Холла. «Главное общественное событие в этом районе, – подумал он. – Если бы меня спросили: пойду ли я? Вступлю ли в клуб? Нет, даже за миллион долларов нет».

Следующей проехала маленькая красная спортивная машина. Все верно, сказал он себе. Домброзио – член клуба, и не рядовой, а какое-то официальное лицо. Он обязательно будет участвовать. Докажи, что ты мужчина, вступив во все мужские клубы… будь таким, как все. Спортивная машина завернула за угол. Он увидел внутри нее не одного человека, а двух. За рулем сидела Шерри Домброзио, Уолт ехал рядом.

– Они теперь принимают женщин? – спросил он механика.

Спортивная машина остановилась у Холла. Дверь открылась, и Уолт вышел. Шерри развернула машину и уехала. Вскоре она миновала станцию Шеврон и поехала вверх по дороге к дому. Присев, Рансибл спросил:

– Как так получилось, что миссис Домброзио возит его на собрания?

– А вы не читали в газете про него?

– Нет, – ответил Рансибл. Он был едва знаком с парой, которая издавала «Каркинез Ньюз», и давно не читал эту четырехстраничную газетку, разве что размещал в ней объявления.

Мальчик вылез из-под машины и сел.

– Вы не знаете, что мистера Домброзио поймали за вождением в нетрезвом виде в позапрошлом месяце? Прямо здесь, в городе?

– Слышал об этом.

– Департамент транспортных средств лишил его прав на вождение.

– Не может быть!

Мальчик кивнул.

– А они могут это сделать?

– Конечно. Это часть их программы по борьбе с пьяными водителями. Они лишили его прав на шесть месяцев. Поэтому теперь жене приходится его возить.

– Но он работает в Сан-Франциско!

– А Департаменту транспортных средств до этого какое дело? Они строгие.

– Как он добирается до работы?

– Она его возит, – сказал мальчик.

– Она ездит туда два раза в день?

Это казалось невозможным.

– Нет, – мальчик вскочил, – она остается в городе. С вашей машиной я закончил.

– Как неудачно, – сказал Рансибл, пока мальчик выписывал квитанцию, – потерять права, когда тебе нужно ездить в Сан-Франциско.

– Они строгие, говорю же. И плохо-то в основном жене. Он-то легко отделался и получил шофера.

– Но куда бы он ни захотел поехать, она должна его отвезти.

– Ага. Если только он не хочет нарушить закон. Если его поймают, ему больше никогда не дадут права.

– Это того не стоит, – решил Рансибл.

– Нет. Думаю, нет.

Держу пари, что он винит меня, думал Рансибл, подъезжая к дому. Но возможно, Домброзио так и не узнал, кто вызвал полицию. Но он ведь знает, что обычно полицейские машины не бывают в этом районе, разве что по выходным.

«Должен ли я испытывать чувство вины? – спросил он себя. – Стыдиться, потому что у этого гада хватило ума сесть за руль пьяным?» Боже мой, каждый раз, когда включаешь радио, оттуда кричат: если выпил, не садись за руль, а если ты за рулем, не пей. Ему некого винить, кроме себя; он должен взять на себя ответственность за собственные поступки.

Приближаясь к дому, он тревожился все сильнее. Как это ужасно, если подумать. Лишиться прав, чтобы тебя возила жена, как какого-то калеку. «Я не думал, что копы так делают, думал, что просто штрафуют за езду в пьяном виде».

Тяжелая ситуация, думал он. Человек ведь ездит на работу в город. Что там, в Сакраменто, одни садисты сидят? Как так можно? Они практически фашисты. У человека вся жизнь от этого зависит. Дом. Семья.

Какая дрянь, подумал он. Паршивая грязная контора, которой наплевать на человека и его нужды. Ну нарушил он правила один раз – и что? Разве это так ужасно? Он что, кого-то ранил? Черт. Да он просто съехал задницей в канаву, поцарапал краску и выставил себя дураком. «Может, мне стоит позвонить или написать кому-нибудь в Сакраменто, – подумал он. – Посмотрим, что я могу сделать. Немного надавить, поднять шум».

«Но разве я что-то должен Уолту Домброзио?» – спросил он себя. – Он же с удовольствием плюнет мне в лицо. Он купил свой дом через меня? Нет, он пошел к дряхлому деревенщине Томасу. Он с самого начала лишил меня денег. Теперь, должно быть, я недополучил около трех тысяч долларов напрямую, и неизвестно, сколько косвенно, ведь он настраивает людей против меня». Людей в городе, которые, возможно, захотят переехать сюда. В конце концов, он весь день торчит в городе. А теперь и его жена-рукодельница тоже весь день сидит в городе, и ей нечего делать. Они могут распространять гадости об агентстве Рансибла.