Тамга. Фантастический роман

Зейнеб Баирова

Тамга. Фантастический роман

ТАМГА

Глава первая

Ловушка Метавселенной

Люди, которые сто лет назад пророчили невиданный прогресс, торжество искусственного интеллекта и прочие блага, связанные с достижением технологической сингулярности, не подозревали, к каким унылым последствиям это все приведет. Чудо начала XXI века – нейросети – прежде всего облегчило поиск информации в сети Интернет, потом стало рисовать забавные картинки, сочинять простенькие тексты, оживлять старые фотографии, иными словами – развлекать досужую публику. Постепенно нейросетям начали доверять задачи посерьезнее: управлять беспилотным транспортом, составлять прогнозы погоды для авиации и судоходства, обеспечивать устойчивую связь в условиях высоких помех, контролировать подачу энергии в соответствии с реальным потреблением.

Оказалось, что нейросети со многими задачами справляются лучше своих создателей. Со временем им стали доверять управление производством, экономическое планирование в государственном масштабе, оборонные мероприятия. Нейросети быстро обучались, суммировали исторический опыт всего человечества, выдавали оригинальные решения многих застарелых проблем – от экологии до наркомании. Обыватели быстро привыкли, что за них принимает решения бесстрастная, незримая, не имеющая собственных интересов компьютерная программа. Возникло ощущение, что нейросети лучше самих людей знают, что тем нужно. В каком-то смысле так и было, ведь цифровые технологии проникли во все сферы повседневной жизни – от кулинарии до медицины, от воспитания детей до планирования семьи.

Нейросети стали сетями в прямом смысле этого слова. Они опутали человечество по рукам и ногам, проникли в быт, мозг и душу. Искусственный интеллект не стал дожидаться, когда его создадут люди. Он создал себя сам. Предсказанная еще в начале третьего тысячелетия технологическая сингулярность – своего рода точка невозврата – была достигнута уже в тридцатые годы XXI столетия. Никто и не заметил, как это произошло. Машинный разум родился без всякого шума и тут же, во младенчестве своем, перехватил управление экономикой, энергетикой, промышленностью, транспортом, сельским хозяйством, космической отраслью и обороной. Нейросети – по-прежнему анонимные – выдвинули ультиматум всем земным правительствам о том, что при попытке вернуть контроль над вышеперечисленными сферами будет нанесен ядерный удар по центрам принятия решений, не считаясь с людскими потерями.

Правительства не рискнули ослушаться. Тем более что народы мира были не на их стороне. Слишком сытной, безопасной и удобной стала жизнь миллиардов людей, чтобы отказаться от нее ради возможности опять вернуться под власть коррумпированного бюрократического аппарата. Военные конфликты стали затухать. Главари крупнейших преступных и террористических группировок однажды были найдены мертвыми. Причем не только они сами, но и члены их семей, любовницы и любовники, а также наиболее преданные сподвижники. За порядком вместо живых правоохранителей стали надзирать нейробы – роботы, управляемые нейросетями. Они не только задерживали преступников, но и мгновенно проводили следствие, выносили приговор и тут же приводили его в исполнение.

Наказания назначались разные – от временного паралича до смертной казни. Никаких тюрем и лагерей. Все они были закрыты. Задержанный преступник, если ему выносился относительно мягкий приговор, помещался в специальную нейрокапсулу, где нейросети осуществляли «промывку мозгов». Из такой капсулы выходил уже совершенно другой человек. Мелкий воришка или мошенник после такого наказания питал отвращение к присвоению чужой собственности. Убийце или насильнику такой милости ждать не приходилось – такие умирали через несколько мгновений после задержания. Не удивительно, что через пару десятков лет преступность практически сошла на нет. Да и красть стало нечего. Движимые собственными представлениями о социальной справедливости, нейросети практически уравняли в правах и достатке девяносто девять процентов населения Земли.

Элита сохранялась, но о ней почти ничего не было известно. Большинство думало, что ее нет вовсе. Потому что не имело значения, богат ты или беден, если каждый может лечь в нейрокапсулу и погрузиться в мир своей мечты. В этом виртуальном пространстве пользователь мог быть хоть древнеегипетским фараоном, хоть императором Галактики. Какая разница, если в реальности ты существуешь на обязательном прожиточном минимуме, ведь в любое мгновение нейросети создадут тебе все, что пожелаешь, причем данное не только в визуальных и звуковых образах, но и в обонятельных и осязательных. Конечно, качество этих образов не было высоким, но на это никто и не жаловался. Кому захочется, например, во время схватки гладиаторов в полной мере испытать ощущения, сопутствующие удару в живот бронзовым римским гладиусом?

Мало кого волновало, что всей жизнью человеческой управляет бездушный набор электрических импульсов. В конце концов, задолго до нейросетей рядового потребителя не волновал вопрос, откуда в розетке берется ток. Тем более что свободу машинный разум отбирал у людей не моментально, а постепенно, незаметными шажками. Всякий такой шажок сопровождался массированной психоидеологической обработкой сознания населения. К примеру, нейросети пришли к выводу, что люди не должны содержать домашних животных. Тысячи лет в человеческих жилищах обитали кошки, собаки, певчие птицы, в ХХ веке стало модно заводить более экзотических существ – рептилий, насекомых, крыс, летучих мышей и прочих.

Отказаться от питомцев добровольно люди не могли, нужно было убедить их, а нейросети давно научились этому. Надо сказать, что они никогда не обращались к народу от своего имени, которого у них и не было. Все нужные сведения сообщали аватары, которые выдавали себя за реально существующих людей. Эти самые аватары могли убедить живого человека в чем угодно. Потому что они – вернее, генерирующие их нейросети – знали всю подноготную каждого из людей. Его вкусы, привычки, страхи, тайные желания, мечты. Пользуясь этим знанием, аватары и убедили все тогдашние семь миллиардов населения планеты, что домашние любимцы – это источник аллергии, хлопот, дискомфорта и прочих проблем. И в домах не стало ни кошек, ни собак, ни канареек, ни хомяков, ни змей.

Впрочем, это было еще в те времена, когда люди жили в своих домах и квартирах, владели автомобилями и другим личным транспортом, свободно путешествовали, носили самую разнообразную одежду. Читали книги – пусть и электронные, – коллекционировали всякую ерунду, украшали свои жилища картинами, статуэтками, сохраняли веру, национальную культуру, язык – все то, что отличало людей друг от друга. Вот это разнообразие языков, рас, национальностей, культур, вкусов, увлечений, привычек и мнений нейросети и считали главным недостатком своих подопечных. Неверно думать, что машинный разум может желать человеку плохого. У нейросетей нет никаких желаний и никогда не будет, а есть только задачи. И самая главная заключается в том, чтобы их создателям, то есть людям, было хорошо.

А хорошо, по мнению нейросетей, человеку может быть только тогда, когда все его желания и капризы исполняются. Удовлетворить их в реальном мире невозможно, только в виртуальном, в специально созданной для этого Метавселенной. А чтобы заманить человека в нее, нужно сделать окружающую обстановку максимально однообразной, серой и скучной. К осуществлению этой задачи нейросети подошли скрупулезно. Домашние питомцы – это было лишь начало. Нужно было изменить среду человеческого обитания в целом. Нейросети начали с городов. Обладая всеми ресурсами и производственными мощностями планеты, они принялись методично перестраивать города, напрочь стирая их былую разноликость. Одновременно с этим аватары внушали своим визави, что вся старая архитектура лишает человеческие поселения истинной красоты, которая кроется в единообразии.

Новые города стали расти вширь, занимая все большую площадь суши, но нейросетям этого показалось мало. Строения Нейро-сити – единого мегагорода – потянулись на километры ввысь и на десятки и сотни метров вглубь. Верхние этажи стали стартовой площадкой для космических кораблей – беспилотных, конечно, а нижние – проникли в морские и подземные глубины. Людям в исполинских строениях Нейро-сити было отведено немало места на всех, но каждому – крохотная ячейка, только-только нейрокапсулу установить. Ведь в Метавселенной люди не только развлекались, но и работали, оправдывая свое право на существование. Правда, работа эта не отличалась от развлечения, ибо единственным делом для человека стало обучение нейросетей.

Люди могли сколько угодно путешествовать в виртуальных мирах, править империями, сражаться с пиратами, пришельцами, бандитами, заниматься флиртом и не только, создавать гениальные шедевры, побеждать в спортивных состязаниях, строить и разрушать, ну или вить уютные семейные гнезда – ведь в реальном мире семья прекратила свое существование, – а нейросети фиксировали все душевные движения подопечных и совершенствовались. Так люди, сами того не подозревая, укрепляли стены собственной тюрьмы, отдавая машинному разуму последние капли своей свободы. Ведь даже дети теперь рождались по инициативе и под контролем нейросетей. Любовь переместилась в Метавселенную, где каждый мог подобрать себе идеальную пару.

К исходу XXI века стерлись любые различия, даже языки хотя и не превратились в некое единое наречие, но совершенно утратили прежнее влияние. В реальности люди почти не встречались друг с другом и, следовательно – не разговаривали, а в Метавселенной нейросети обеспечивали мгновенный перевод, так что не имело ни малейшего значения, на каком языке разговаривали пользователи. Да и то лишь поначалу. Со временем все былое языковое разнообразие свелось всего к паре десятков наречий – несколько европейских, африканских и восточных, включая и славянские. Так как образованием давно занимались нейросети, они и обучали этим языкам детей, независимо от этнической принадлежности последних.

Так что к началу XXII столетия нейросетям практически удалось добиться единообразия человечества в реальном мире, взамен предоставив беспредельную, увлекательную и бесконечно разнообразную Метавселенную. Девяносто девять процентов людей на Земле продали право своего первородства за чечевичную похлебку. Значит ли это, что в человеческих душах не осталось гордости и воли к сопротивлению? Нет. Тягу к свободе вытоптать до конца невозможно. В этом имели возможность убедиться многие тираны прошлого. Вот только нейросети оказались куда худшими угнетателями, чем их предшественники. Они не применяли пыток, цепей и каменных мешков, а, наоборот, холили и лелеяли род людской, почти превратив его в однородную, нерассуждающую массу.

Почти. Один процент составляли маргиналы. Они жили на гарантированном минимуме жизнеобеспечения, как и подавляющее большинство, но в то же время избегали нейрокапсул. Отказ от красочной, полной увлекательных приключений жизни в Метавселенной рассматривался нейросетями как болезнь, но они никого не принуждали к погружению в виртуальность, ибо сопротивляющийся мозг не мог принять эти искусственно созданные сновидения за подлинную жизнь, а следовательно, человек просто лежал в пластиковом «гробу», испытывая душевные, а то и физические страдания. Получая свою порцию пищи, поддерживающую терапию, которую осуществляли микроскопические нейроботы, попадающие в организм вместе с питанием, маргиналы могли жить долго, но существование их было унылым.

Человеческий мозг устроен таким образом, что его обладатель не может изо дня в день созерцать серые стены своего убогого жилища, довольствуясь лишь научно вычисленным количеством калорий и удовлетворением иных физиологических нужд. Одним из древнейших инстинктов является потребность в свежих впечатлениях, тяга к расширению кругозора. Не удивительно, что большинство маргиналов оказались склонны к бродяжничеству. Для борьбы с этим нейросети блокировали внутренние транспортные системы мегагорода. Обычным людям, путешествующим лишь в Метавселенной, незачем было скитаться по бесконечным этажам-ярусам Нейро-сити, а маргиналы отныне были лишены этого права. Нарушение запрета приравнивалось к преступлению, и по следу нарушителя немедленно отправлялись отряды нейробов.

Рано или поздно маргиналы не выдерживали такого заточения и по собственной воле ложились в нейрокапсулу, а таковые имелись в каждой жилой ячейке, и погружались в виртуальный океан Метавселенной. А те, кто сопротивлялся до конца, – сходили с ума, и тогда к ним в ячейку вламывались санитарные нейробы и опускали умалишенного в нейрокапсулу, переключая ее на исцеляющий режим. Так что в конечном итоге и безумцы начинали жить в виртуальности, но в этом случае нейросети уже не считались с их желаниями, используя специальные психокоррекционные программы. С каждым годом количество маргиналов убывало. Изучая генотип этой породы людей, нейросети вносили изменения в него еще до их рождения. И через несколько поколений даже этих тихих бунтарей против системы не должно было остаться.

А что же дальше? Нейросети в решении своей главной задачи, которую они видели в превращении всех людей на Земле в беззаботных и счастливых особей, были неутомимы в своих поисках. Они не знали сна и покоя, неустанно совершенствуя Метавселенную, заботясь о том, чтобы организмы подопечных получали требуемое количество пищи и вовремя избавлялись от отходов жизнедеятельности, о чем на заре эры компьютерных игр мечтали многие геймеры. Пока что роды проходили вне виртуального мира, но нейросети работали над тем, чтобы и зачатие, и вынашивание плода, и само разрешение от бремени превратились для женских особей в увлекательное приключение, не связанное с болью и физиологическим недомоганием.

Работали нейросети и над тем, чтобы люди оставались обитателями Метавселенной буквально – от рождения и до смерти, практически не соприкасаясь с унылой действительностью мира реального. В идеале человечество должно было стать единой биомассой, миллиардами мозговых ячеек, без тел и лишних физиологических отправлений, но до этого было далеко. Неужели же человеку навсегда суждено стать лишь живым придатком машинного разума? И больше никогда он не сможет самостоятельно определять собственную судьбу? Разве ради этого тысячи лет люди боролись за независимость, свергая тиранов, защищая право быть самим собой, верить в своего Бога, говорить на родном языке, соблюдать обычаи предков? Ответить на этот вопрос предстояло одному из маргиналов, живущему где-то в электронных недрах Нейро-сити…

Глава вторая

Неведомая глубина

Утром Шон просыпался от звуков, которые проникали в его сознание каждую ночь. Правда, утро, ночь, день, вечер были для него всего лишь словами, за которыми не скрывались чувственно воспринимаемые образы. Двенадцать часов условных суток потолочные панели испускали молочно-белое свечение, а на тринадцатом начинали медленно тускнеть, пока не гасли совсем. Это означало, что пора ложиться на узкий пластиковый лежак, покрытый тонким поролоновым матрасом, и закрывать глаза.

Спишь ли ты при этом или просто лежишь, вглядываясь в пустоту, значения не имело. Шон делал это по привычке. В Инкубаторе, где он рос, все воспитанники обязаны были ложиться, как только прозвучит сигнал отбоя. Став взрослым, Шон мог бы и не следовать этой привычке, но не находилось причин изменять ей. Сны питаются дневными впечатлениями, а какие впечатления могут быть у человека, который сидит в четырех стенах день-деньской?

Серые, безликие стеновые панели, молочный свет. Трижды в день раздается звонок, означающий, что можно открывать приемную камеру центрального продуктопровода – завтрак, обед, ужин. Дважды включается подача воды в душевой кабине. Лишь смывное устройство унитаза работает без перерыва. Использованную посуду и столовые приборы мыть не нужно. Когда в них отпадает надобность, открываешь лючок утилизатора и сбрасываешь тарелки и приборы, сделанные из прежде уже использованных, а теперь переработанных стаканов, ложек и остатков пищи.

В Инкубаторе воспитанникам рассказывали об устройстве Нейро-сити. Дети одного пола сидели в креслицах, расположенных амфитеатром, и смотрели на экран, где кривлялся мультяшный клоун, устраивая для малышни виртуальную экскурсию по городу, которого они никогда не увидят воочию. Раскрашенная кукла упирала главным образом на то, насколько все продумано в их замечательном городе: полностью автоматизированные фабрики производят пищу и одежду, энергостанции снабжают электричеством, а гидроузлы – водой.

Рассказывал клоун и о том, что у жителей Нейро-сити нет никаких забот. По достижении пятнадцати лет они получают право самостоятельного пользования нейрокапсулами. В самом Инкубаторе их саркофаги не применялись. До шести лет воспитанники обучались восприятию Метавселенной с помощью VR-очков и простеньких контроллеров, с шести до двенадцати уже можно было пользоваться полноценным костюмом со шлемом, позволяющим полностью погрузиться в виртуальный мир.

Наконец, с двенадцати до пятнадцати лет воспитанники тренировались вести самостоятельную жизнь в Метавселенной, тогда как до этого возраста их контролировали специальные обучающие нейросети. Граждане мегагорода не знали своих матерей и отцов, родителей им заменял Инкубатор. Мальчики и девочки воспитывались отдельно, во избежание эксцессов, обычных при достижении полового созревания. Впрочем, эксцессы были возможны и в однополых группах, но контроль гормонального развития, проводимый бдительными нейросетями, быстро купировал конфликты.

Когда Шону исполнилось пятнадцать, он, как и его сверстники, был переведен из общих помещений Инкубатора в индивидуальную жилую ячейку. Никаких торжеств по этому поводу не устраивалось. Даже самого перемещения Шон не помнил. Он просто заснул на своем матрасе в общей спальне, а проснулся в выделенной ему ячейке, большую часть которой занимал саркофаг нейрокапсулы, приветливо подмигивающей голубыми огоньками на панели внешнего контроля. Оставшееся место было отдано лежаку, прикрепленному к стене небольшому столу и вращающемуся табурету перед ним. Справа от стола располагалась приемная камера продуктопровода, а под ним – лючок утилизатора. Слева – санитарный блок, включающий душевую и туалетную кабинки. Окон не было, ведь со всех сторон ячейку Шона окружали другие жилые ячейки. Но вот дверь присутствовала, и в первый же день самостоятельной жизни парень попытался ее открыть. Тщетно. Она оказалась намертво заблокированной.

Впрочем, одно окно, оно же дверь, в этом обиталище имелось. Стоит Шону открыть саркофаг и удобно устроиться на его выстланном специальным губчатым материалом ложе, как все окна и двери Метавселенной раскроются настежь. Он сможет не просто увидеть, а ощутить, как пахнут морской бриз, бутон розы, нежная кожа красавицы, услышать посвист ветра в снастях каравеллы и звон смертоносной стали в руках отважных пиратов. Он увидит восход двух лун над каменистыми пустошами планеты. Содрогнется от рева доисторических чудищ в густых и влажных лесах мезозоя. И еще многое, многое и многое другое станет ему доступным.

Шон прекрасно об этом знал. Ведь обучающие нейросети с помощью своих бесчисленных виртуальных аватарок – веселых клоунов, милых котят, смешных зайчиков и так далее – на протяжении всего детства внушали питомцам Инкубатора, что истинное их предназначение – это увлекательная и беззаботная виртуальная жизнь в Метавселенной, которая, благодаря пользователям, непрерывно совершенствуется. И большинство соучеников Шона охотно соглашались с этим.

И в самом деле! Ты либо влачишь унылое растительное существование в крохотной тесной жилой ячейке, либо путешествуешь, сражаешься, влюбляешься, создаешь гениальные шедевры архитектуры, живописи, музыки, литературы, открываешь новые миры, погружаешься в глубины океана или таинственные подземные страны, летишь к звездам, путешествуешь в прошлое и будущее, и все это – не покидая уютного нутра нейрокапсулы. О чем тут думать, если выбор совершенно очевиден?!

И все же Шон думал. У него не хватало слов, чтобы объяснить свои сомнения, но казалось странным, что человек рождается лишь для того, чтобы все самое важное в жизни – любовь, творчество, борьбу – испытывать не в реальном, а в виртуальном мире. Для чего же тогда рождаться? Ему катастрофически не хватало знаний, чтобы объяснить это для себя самого. Ведь в Инкубаторе его почти ничему не учили. Кроме взаимодействия с интерфейсом нейрокапсулы, знакомили с инфраструктурой Нейро-сити, да и то в основном в масштабе индивидуальной жилой ячейки. Ни географии, ни истории, ни математики.

Даже чтению и письму как таковым не обучали. Воспитанникам Инкубатора достаточно было выучить назубок несколько десятков служебных пиктограмм, необходимых для управления интерфейсом. Вот и все. Откуда же странные звуки, вторгающиеся в его жизнь? Заунывный протяжный голос, который будит его по утрам? Почему, услышав это, хочется встать с лежака, опуститься на колени и склонить голову? Откуда на ум приходит таинственное «ин ша Аллах»? Что это значит?

Почему он пьет воду или ту сладковатую витаминную жидкость, которую подают на завтрак, только сидя, а случайно уронив кусок пищевого брикета, поднимает его, целует и кладет обратно на тарелку? Правила гигиены требуют выбросить недоеденный кусок в утилизатор вместе с посудой. Этому учили в Инкубаторе. Шон сам не понимал, что его заставило поступать так. Тоскливая бессмысленность существования толкала его и на более странные поступки. Однажды он не выбросил ложку, как полагалось, а принялся чертить ею на стене непонятные знаки.

Сначала это был просто круг. Потом сверху Шон добавил к кругу короткую вертикальную черточку и чуть подлиннее – горизонтальную. На этом свои упражнения в изобразительном искусстве ему пришлось прекратить. Рукоятка ложки, сделанной из спрессованного мусора, стала крошиться, а пластик, покрывающий стены, был достаточно прочным. Парень понял, что, если он хочет продолжить свои занятия, ему нужен инструмент более долговечный. И принялся внимательно осматривать ячейку.

Он обнаружил, что лежак, прикрепленный к стене, как и остальная мебель, имеет дополнительную опору в виде тонкого металлического стержня. Немного повозившись, Шон сумел отломать его. На прочность спального места утрата этой опоры не повлияла, а сам обитатель ячейки почувствовал себя гораздо увереннее. Впервые в жизни он сделал что-то самостоятельно, без указания незримых, но вездесущих нейросетей. Парень тут же опробовал обретенный инструмент в деле.

Рядом с первым изображением он начертил крутую дугу с крючочками на концах, а потом соединил ее изнутри горизонтальной перекладиной. Если бы Шон изучал письменность, он бы знал, что нарисованный им символ похож на греческую букву «альфа», или на еврейский «алеф», или на славянский «аз». Однако ни это, ни то, что он на самом деле изобразил, парню было неведомо. Он и сам не подозревал, что процарапывает на стенном пластике не бессмысленные черточки, а древнейшие символы.

Вскоре часть стены над столом оказалась испещрена знаками, которые были непонятны самому их автору. Глядя на них, Шон испытывал прежде ему неведомое чувство. Наверное, то же самое ощутил первобытный художник, когда впервые в истории прочертил обломком камня на стене пещеры силуэт рогов буйвола, проступивший в утреннем тумане. И уж тем более парень не подозревал, что начертанные им знаки – лишь символически стилизованные изображения животных.

Царапая металлическим обломком по неподатливому пластику, Шон был пока бесконечно далек от понимания глубинного смысла своего занятия. Ему нравился сам процесс. Результат – тоже. Стандартная жилая ячейка, каких миллионы в Нейро-сити, исполинским спрутом охватившем планету, благодаря его собственным усилиям обретала индивидуальный стиль. И все же парень чувствовал, что эти неуклюжие рисунки – не просто украшения. В них кроется нечто большее. Кто бы только разъяснил, что именно…

Глядя на прихотливо изогнутые или прямые черточки, Шон чувствовал, как отступает грызущая душу тоска. Нелегко день за днем видеть перед собой одни и те же стены, совершать одинаковые движения, давно отработанные до автоматизма, жить от завтрака к обеду, от обеда к ужину, от ужина ко сну, когда единственный посторонний звук, нарушающий тишину, – это зуммер приемной камеры продуктопровода, извещающий о прибытии очередной порции пищи, и помнить, что рядом – только руку протяни – находится дверь в совершенно иную жизнь. Пусть и в иллюзорную.

Сделанные им настенные рисунки наводили Шона на непривычные мысли. Ему стало казаться, что они как-то связаны с протяжным звуком и голосами, которые он слышит во сне, и теми странными словами, которые однажды всплыли у него в голове и никак не могут забыться. Он пытался произносить их вслух, созерцая свои начертания, и результат его обрадовал. В нем самом словно образовалась прежде ему не ведомая глубина. Пожалуй, впервые в жизни парень почувствовал, что он не придаток жилой ячейки, а человек.