ТАЙНЫЕ СТРАНИЦЫ

После затхлости сарая свежий воздух казался особенно вкусным, в начале сентября ещё не разгулявшаяся осень пахла поздними цветами и зрелыми травами. Дорога, покрытая язвами рытвин и мелким гравием, делила местность на пустырь, где сгрудились кирпичные обломки, и на участок с новым недостроенным блочным домом. Невдалеке, подобно графическим рисункам, проявились контуры пятиэтажек. Вскоре нам встретился уютный двор, освещённый проснувшимися окнами.

Меня знобило, всё тело чесалось. Я взглянула на моих спутниц, вид у них был жуткий. Алла молча перехватила мой взгляд и сплюнула. Я запахнула порванный плащ, из серого он превратился в землисто-бурый, возле воротника расплылись бордовые потёки. Я заметила их с омерзением. Это его кровь! На наших грязных лицах слёзы намалевали корявые рисунки. Вокруг не было ни водопроводного крана, ни колонки, чтобы умыться.

У одного из подъездов остановилось такси. Алка рванула вперёд.

– Не девчонки… – водитель брезгливо покосился, – я уже смену сдаю.

–Ты что, не видишь какая у меня нога? – взревела Алла. – Надо же инвалидам помогать!

Я не удивилась её находчивости. Про таких, как она, говорят «бедовая». Усевшись в такси, Алла назвала адрес. Я поняла, что мы едем не в общагу, а к её тётке. В груди у меня похолодело: «Неужели хочет ей рассказать?». Но этот вопрос застрял у меня в голове и постепенно вовсе растворился в нахлынувшей слабости, откинувшись на спинку сиденья, я забылась коротким сном. Сквозь дрёму я уловила разговор Аллы с водителем. Он спросил, что случилось, почему мы такие грязные.

– Что значит «грязные»?! – удивлённо воскликнула Алла. – Это костюмы. Мы сказочные персонажи, кикиморы. – и, с наигранным весельем, добавила – Мы с карнавала!

– Карнавалы ведь только на Новый год бывают, – возразил таксист.

– Вы газеты читаете? – усмехнулась Алла. – Нынче цирк карнавал устраивал. А потом мы к друзьям на вечеринку закатили.

Я очнулась, когда мы подъехали к окраине города. Микрорайон с новыми крупнопанельными домами упирался в лес. Алкина тётка Полина недавно получила здесь двухкомнатную квартиру. Она работала администратором в гостинице. Молодая, худощавая Полина наказала Алле никогда не называть её тётей.

Алка быстро огляделась:

– Сегодня воскресенье. Поля работает, ей далеко ехать, должно быть, уже ушла.

Она подвела нас к дому с аккуратным крыльцом и с новой, облицованной металлическими листами, дверью.

– Хорошо… ключ у меня с собой.

Я была слишком подавленной, чтобы разглядывать начинку квартиры. Помню, что зал с обитыми бордовым шёлком стенами выглядел, как гостиная вампира. От такого интерьера меня бросило в жар. Блеск полированной мебели и хрусталя зловеще резал уставшие глаза.

Алла кинулась к серванту, достала бутылку водки, налила нам по половине винного фужера.

– Пейте, чтоб не сдохнуть от страха.

Наверняка она хотела сказать «от нервного срыва», ведь водка в годы нашей юности была лучшим антидепрессантом.

Потом мы побежали умываться. Наташка первая залезла в ванну. Она сидела в ней как ребёнок, поджав под себя ноги, и под шум воды тихо плакала.

– Перестань трястись! – процедила Алла.

Она отвела её в спальню и уложила на широкую кровать. Рыжие попугайчики, вышитые на синем японском покрывале, ярким оперение слились с пушистыми кудрями подруги.

– Она слабая, может сдать, где-то проболтаться, – вырвалось у меня.

Алла покачала головой:

– Наташка умнее, чем ты думаешь, понимает, что её мать этого не вынесет. Да и Серёге доложат, что его любезная в завязке по криминальному делу… Она ведь из деревни. Это как ворота дегтем намазать. Не сдаст.

– А ты? – мой пытливый взгляд прилип к круглым глазам подруги.

– А я не сдам, потому что я с Магадана! – её потрескавшиеся губы скривились в усмешке.

Мы с Аллой вдвоём залезли в горячую ванну. Голые покатые плечи подруги и её круглые колени выныривали из пахучей пенки, на фоне розовой плитки они казались выточенными из мрамора. Из халатов Полины я выбрала самый толстый. Закутавшись, мы вышли на балкон.

Рассвет широким ржавым тесаком резал сизые облака, они слезились алыми каплями. Свежее дыхание неба бодряще касалось наших лиц. После бесконечной кошмарной ночи рождался новый день.

Мы закурили. Алка долго не могла чиркнуть спичкой, у неё до сих пор дрожали руки. Я бросила взгляд с девятого этажа на стоявшие вокруг высотки. Рядом с ними ютились неряшливые дворы. Среди куч строительного мусора просматривались недостроенная детская и спортивная площадки, на спортивной уже натянули волейбольную сетку.

– А как ты его так смогла… прямо в висок? – выдохнула мне в лицо сигаретным дымом Алла.

Мой взгляд застыл на волейбольной сетке. В голове вспыхнули слова тренера: «Отличная подача, Таня! Хороший удар, но не совсем точно. Отрабатывать… отрабатывать!».

– Ты знаешь, с какой скоростью летит мяч, когда играют профессионалы? И какой силы этот удар?

Алка покачала головой:

– Я со спортом никогда не дружила. Теперь вижу – напрасно…

– У тебя свои таланты.

– Да уж, если бы я нас в ту машину не посадила… доехать за два-то рубля!

– Если бы да кабы…

Я жадно затянулась сигаретой, во рту разлилась горечь и тошнота. Внутри у меня ёкнуло: в лабиринтах каждой судьбы всегда живёт это мучительное «если бы». А вот если бы он связал мне руки за спиной, и я бы не вырвалась, то, возможно, наши окоченевшие тела в том колодце уже бы объедали крысы… От этой мысли на меня повеяло могильным холодом. Пальцы дрогнули, выдав смятение, и я чуть не выронила сигарету.

– Ты вообще… нормально?

Наши взгляды срослись, и в вопросе подруги явно звучал подтекст: «Что ты чувствуешь? Ты же человека убила!». На меня всё чудовищней наваливалась тяжесть случившегося. Сначала я надеялась, что это страшный сон, но теперь меня душила необратимость реальности. Я передёрнула плечами, будто пыталась скинуть давящий груз и буркнула:

– Я нормально. Ты же понимаешь, другого выхода не было…

– А как твой жених? – торопливо спросила Алла, резко меняя тему и стараясь уйти от напряженных разговоров.

– Хорошо. День свадьбы уже назначен. Родители вовсю готовятся!

–Ты его любишь?

– Я его слишком давно знаю. Разве можно любить того, кого знаешь так же хорошо, как себя?

Подруга хмуро насупила брови. Любовные темы для неё обычно сводились к возможности выйти замуж. Я взглянула ей в глаза:

– Ты помнишь, в Эстонии на практике у нас в ресторане работал администратор, Тармо?

– Помню, – Алла недовольно скривилась.

– Вот в него я была сильно влюблена. Он жил в лесном домике. Я решила пойти к нему ночью. Шла через лес километров пять, мышки, ёжики под ногами шуршали, а я всё шла… Увидела свет в окнах, они были открыты, а там у него пьяная оргия и жёсткая групповуха.

– Да, – Алка кивнула, – ты тогда неделю страдала, а ведь нам не сказала, что туда ходила.

– Такая она, любовь, – хмыкнула я. – Приходится страдать. А зачем? Лучше про неё не думать!

– А вот как нам про э-это, ну то, что было этой ночью… не думать? Может, научишь? – нервно выпалила Алла, тыкая в пепельницу дымящим окурком.

Я смотрела поверх её плеча на лес. Он пестрел рыжими пятнами увядающих листьев. Огромные деревья, как великаны, шевелили на ветру крепкими ветками. Поток воздуха нёс к домам листопадную стружку.

Ещё там в вонючем сарае в памяти вспыхнули фрагменты из прошлого, а теперь, рядом с лесом они проявились ярче и подробнее.

После девятого класса, мой отец, начальник геологической партии, взял меня на летний сезон в отряд. Среди рабочих, нанятых из ближайшей деревни, оказался парень лет семнадцати, его имя давно затонуло среди печальных обломков воспоминаний. Я тогда быстро отвергла его жаркие ухаживания, а однажды на потеху геологам обозвала его деревенщиной. Он вроде не обиделся и посмеялся вместе со всеми. Позже мы даже подружились, и я согласилась сходить с ним за голубикой.

Когда же мы вышли на ягодную поляну, парень закрыл мне рот шарфом и утащил в построенный из веток шалаш. Я лежала там связанная, а он медленно меня раздевал, смакуя каждое мгновение. Слюнявя мои соски и подмышки, похититель сползал всё ниже… Я увидела его скинутые брюки и, зажмурившись, приготовилась к худшему, но он лишь тискал моё вздрагивающее тело.

Нас нашли только через несколько часов. Парень даже не пытался оправдаться, выставляя свой поступок невинной шуткой, детской забавой. Родители на неделю положили меня в больницу. Ко мне приходил следователь, и досаждали врачи от гинеколога до психотерапевта. На суд отец меня не пустил. От одного из геологов я узнала, что моему похитителю дали полтора года колонии за хулиганство.

Я перевела взгляд от леса на Алку. Её глаза, голубые с серыми вкраплениями, сливались с небом. Без косметики моя подруга выглядела блёклой. Брови и ресницы цвета выгоревшей травы, да и бледное круглое лицо делали её похожей на матрёшку, которую забыли расписать.

Алка считала, что это она, найдя для нас злополучную машину, виновата в нашем теперешнем кошмаре. Но ведь настоящей причиной была я! Призрак из моего прошлого мстил мне! Он меня заметил в ресторане! Он подстроил ловушку! Но Алкины муки совести рождали во мне необъяснимое удовольствие, и я решила молчать о том происшествии в геологическом отряде.

Мы вернулись с балкона в тёплую комнату, прилегли на диване и моментально заснули. Моё пробуждение было невнятно тяжёлым. На кухне Наташа жарила картошку, её маслянистый запах блуждал по всей квартире. Стук ложки о чугунную сковородку отдавался в моей голове как лязганье кандалов. Я с дрожью вспомнила о родителях. А если я окажусь в тюрьме, то… как же они?!

– Голод-то не тётка. Не Полина, значит… – хмыкнула Алла, глядя, как мы бодро жуём наш скромный обед, запивая его крепким кофе.

Надев куртку Полины, она отправилась в общежитие за чистыми вещами, а мы с Наташей молча мыли посуду и убирали квартиру.

Вернувшись, Алла первым делом включила телевизор. В хронике происшествий не прозвучали волнующие нас новости.

– А сколько человек может быть в коме? – вдруг ляпнула я и с ужасом взглянула на подруг. – Может, он живой? Просто без сознания?

Я даже не поняла, как у меня вырвалась такая догадка. Наташка опять всхлипнула. Алла сердито уставилась на меня и медленно в нос пробурчала:

– И чё теперь? Мы пойдём его доставать?

– Нам надо с кем-то посоветоваться. С надёжным человеком, – вздохнула я.

– Кого ты считаешь надёжным? У Полины есть любовнички из конторских, но она уж точно не надёжная.

«Конторскими» тогда называли кагэбэшников. Я вздрогнула:

– Нет, конторские вообще скользкие.

– Согласна, – кивнула Алла. – Из надёжных мужиков только Петька.

– Ты уверена, что ему можно рассказать?

– Уверена. Он с Магадана.

Я в недоумении сжала губы. Похоже… в краю тюрем и сталинских лагерей рождались сильные и надёжные.

Петя поступил в наш институт на заочное и сумел устроиться в общежитие. Их отношения с Алкой то разгорались до скорой свадьбы, то обострялись до разрыва. Поводом к последнему разладу оказалась Алкина ревность ко мне.

Однажды Наташа уехала навестить маму, в эти дни Алла помогала Полине с ремонтом. Она попросила Петю занести в нашу комнату свои вещи и дала ему ключ.

Оставшись ночевать одна, я рано легла спать и сквозь сон услышала, как кто-то открывает дверь. Этот кто-то бесшумно проскользнул ко мне под одеяло, нежно и торопливо шепча: «Танюш, не бойся. Это я, Петя». Меня окутал запах модного одеколона. От Пети всегда пахло дорого и волнующе притягательно. Я сначала отпрянула, но его поцелуй, так непохожий на юношеские чмоканья наших парней, заставил моё тело вспыхнуть. Присев на кровать, я включила ночник и тряхнула головой.

– Зачем это? У меня жених. Алка узнает и всё рассыплется… и у вас, и у нас.

– Причём тут Алка? Я покажу тебе любовь взрослого мужчины. Ты этого не знаешь!

– Нет, Петя, нет… Меньше знаешь – крепче спишь!

Его рука ловко прокралась под мою батистовую ночную сорочку. Сдерживая озноб от нежных прикосновений, я с трудом устояла, чтобы не броситься к нему в объятья.

– Только ещё один раз поцелую – он опустил мою голову на подушку.

– Только, – шепнула я, – один раз…

Это случилось несколько месяцев назад. Алка тут же что-то заподозрила, злилась, кидала нервные реплики о том, как Петька на меня «пялится». Я так и не выдала его ночных похождений, но чувствовала, что подруга до сих пор ревнует.

К вечеру мы засобирались в общагу – следующим утром должна была вернуться Полина. Моя голова уже работала чётче, мысли приходили хоть и не ровным строем, но не скакали галопом. Алла осмотрела квартиру, стараясь определить, все ли вещи на своих местах. Она повернулась ко мне:

– Сейчас встретимся с Петькой.

– Ты уверена?

– Да, уверена. А ты что? В нём не уверена? – взорвалась Алка. – Знаю, у вас был романчик.

– Ничего не было – холодно отрезала я.

– Вот разглядывала тебя, когда мы в ванной были, – прошипела она. – Ты, конечно, ничего так…ноги, кожа, брови, ресницы. Но ведь и не красавица! А он на тебя глядит по-особенному!

– Тебе показалось, – я взяла её за руку. – Это нервы и напрасная ревность!

– Да заткнитесь! – вдруг зло вскрикнула до сих пор молчавшая Наташка. В её глазах блеснула не свойственная ей отвага. – У нас жопа горит, и… – она вставила матерное словцо, – за убийство светит, а вы из-за мужика завелись!

Алка торопливо отмахнулась, будто отрезая нас от этого разговора и напомнила, что пора уходить.

Ехали молча, мне казалось, что каждый пассажир в переполненном автобусе смотрит на меня с укором. Когда мы подошли к общежитию, сердитое небо уже темнело вечерними облаками.

Петя валялся на кровати и листал журнал. Он был в комнате один. Сказал, что весь день проспал после ночной игры в карты. Решив, что и у стен есть уши, мы позвали его в ближайший сквер.

Возле заплёванной урны рядом с покосившимся фонарём ютились две облезлые скамейки. Тема разговора вполне соответствовала обстановке: мрачно, сыро, холодно и противно, из урны воняло чем-то прокисшим.

Петя вначале не понял, что мы от него хотим, и вальяжно развалился на скамье. Откинув полу кожаной куртки и разложив на груди мохеровый шарф, он с любопытством ждал. Алка присела с ним рядом – мы с Наташей заняли соседнюю скамейку.

Рассказывала Алла. На удивление, говорила подруга без лишних эмоций, не вдаваясь в многочисленные подробности. Спокойным голосом, как диктор, она последовательно рассказала весь ход событий. Петя слушал молча, не перебивая. Он грыз спичку и играл коробком. По мере продвижения истории очертание его рта заострилось и густые брови изумлённо поползли вверх. Из расслабленной, поза нашего кавалера превратилась в напряженную, корпус наклонился вперёд, как у бегуна перед стартом. А когда Алка закончила, он резко встал и грубо выматерился. Обуздав эмоции, Петя заговорил уже рассудительно и сдержанно:

– А вы уверены, что вас, грязных, никто не видел? И что таксист поверил в карнавал? И возле дома Полины вас не заметили?

Похоже, его волновала лишь эта тема. Мой вопрос, что он знает про кóму и о том, как долго можно находиться в таком состоянии, остался без ответа. Я поняла, что люди с Колымы не слишком впечатлительны.

– Главное… ищут ли его братки, те, что с ним были, – рассуждал Петя. – Завтра подумаю, утро вечера мудренее. И, на всякий случай, вы все теперь должны выглядеть по-другому. Ты, Тань, будешь блондинкой – перекись тебе в помощь. А ты, Алла, подстригись и… в чёрный цвет, а тебя… – он повернулся к Наташе, – тоже надо изменить. Да чтоб без парикмахерской! Всё сами! Краску у цыган купите, – его желваки напряглись. – И наденьте очки. Зрение, мол, село. Поняли?

Мы закивали.

– А шмотьё? То… грязное? – он полоснул по нашим лицам тяжёлым взглядом.

– Оно, – пролепетала Наташа, – в комнате… в сумках.

– Очень умно! – Петино лицо перекосила гримаса досады. – Хорошо, займусь.

Он задал ещё несколько вопросов и пытливо уставился на меня, будто взвешивая, способна ли я на это… Переведя взгляд на Алку, сухо бросил:

– Ну, чё сидим? Живо за краской для волос! – Петя взглянул на часы. – У наших-то барыг рабочий день ненормированный.

Он поправил шарф и широким театральным жестом указал нам направление.

Затем наш кавалер развернулся и спокойно пошёл по пустынной аллее, напевая: «Из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой…»

На следующее утро Петя предложил:

– Завтра, во вторник, у вас двух первых пар нет. Надо туда съездить. Я у друга машину возьму. Прокатимся мимо, воздух понюхаем.

В светлое время рабочего дня место нашего заточения выглядело совсем по-другому. У строившегося дома сновали рабочие, грохотали бульдозеры, скрипела бетономешалка. От стройки пахнуло сырой землёй и цементом. Петя, опустив боковое стекло старого жигулёнка, медленно проехал мимо сараев. Мы, пригнувшись, ютились на заднем сидении.

– Какой из них?

–Этот, – шепнула Алла.

– Не… вроде тот.

Наташа щурила скрытые очками глаза.

– Он был без замка, закрыт лишь на щеколду, – заключила я, – а теперь они все с замками!

– Понятно – Петя объехал стройку и повернул назад. – Значит, там уже кто-то был и замок повесил. Похоже, сараи эти жильцы снесённого дома понастроили. Такое называют «самострой», – буркнул он. – А как новый дом закончат, вся эта самодеятельность под бульдозер пойдёт. Я вчера с блатными в картишки перекинулся. Вроде тихо. Никакого кипишу.

Аккуратно поворачивая руль, Петя поглядывал в зеркала, словно следя, нет ли за нами хвоста.

– Пока всё тихо, – присвистнул он. – Нету тела – нету дела!

Наши дни, а потом недели, скомканные тревогой, проходили в гнетущем напряжении. Вскоре оно сделалось привычным. Так ведь и на войне: люди в начале вздрагивают от грохота бомбёжки, а потом даже привыкают спать под звуки обстрела. Мы свыклись с новым обликом и полюбили себя: я блондинкой, а подруги брюнетками. Происшедшее не обсуждали, разговаривали мало, а короткие реплики теперь стали тяжёлыми, будто напитались темнотой и сыростью злополучного сарая. Я старалась больше времени проводить в институте, завалила себя курсовыми и рефератами, готовилась к преддипломной практике.

И вот выпал первый снег. Прозрачные хлопья падали под ноги, и я бежала в общежитие по скрипучему тротуару. Мне казалось, что жизнь можно переписать набело, начать с чистого листа. Заходя в комнату, я с удовольствием вдохнула аромат Алкиной стряпни. Она занесла с кухни пахучее жаркое, расставила тарелки, открыла баночку с икрой и бутылку водки.

– Есть повод, – Алла торжественно пригласила нас с Наташей к столу. – Замуж за Петю выхожу, мы с ним в Магадан уезжаем. У декана были. Перевожусь на заочное.

– Это… потому? – я сверлила её пристальным взглядом.

– Это потому, Танюша, что мне скоро двадцать девять! А там и тридцатник не за горами, и медаль «Старая дева» уже маячит.

Она тряхнула чёрными короткими прядями. Новый цвет волос удивительно подходил к её голубым глазам и делал выразительным некогда бесцветный облик. В Алке теперь проявился типаж темноволосой и синеглазой Элизабет Тейлор, леди-вамп.

– Когда уезжаете? – во рту у меня пересохло, и накрытый стол уже не радовал.

– Завтра.

– Маме уход нужен, – виновато прошептала Наташа. – Мне тоже подписали перевод на заочное.

Я кивнула, не проронив ни слова. Жизнь не волейбол! Это в серьёзной игре разбиваешь грудь и лицо за победу для команды, а в жизни каждый за себя, за свою семью, за близких. Мои подруги правы. Они не должны страдать из-за моих несчастных случаев и платить за чужие промахи.

Судьба же обошлась со мной по-своему, как всегда вовремя подав мне тёплую сильную руку. Вскоре я уехала на практику в Омск, а после замужества попала в Батуми.

Иногда случившееся накатывало на меня зловещими кошмарами, и мне приходилось прятать страхи в самые дальние карманы памяти. Я ни с кем не делилась своей тайной и постепенно внушила себе, что это произошло не со мной.

Мы увиделись с Наташей через двадцать лет на встрече выпускников. В скромной кафешке наши бывшие сокурсники под звон бокалов и горланивший из динамиков «Ласковый май» бурно вспоминали прошедшую юность. Я радостно обняла подругу.

Наташа приехала из своего районного центра. После окончания института она там работала и жила с семьёй в доме, доставшемся от матери. Выглядела моя подруга совершенно счастливой и была такой же хрупкой и обаятельной, как и в дни нашей молодости. На её лице блуждала та же прелестная безмятежность, как и в первый день нашей встречи. Тогда она заняла общежитское место моей землячки Милы, которая выскочила замуж уже на первом курсе.

Вместе с Наташкой к нам ворвалась сытая жизнь. Постоянно наведываясь домой недалеко от Новосибирска, она возвращалась с сумками, набитыми салом, домашней колбасой и разными соленьями. В трескучие сибирские зимы многие из этих деликатесов гроздьями висели за окном в сетках, привязанных к форточке.

Наташа и теперь захватила какие-то разносолы и подкладывала мне в тарелку шедевры домашнего консервирования. Делала она это величаво и красиво. В ней удивительно сочеталось деревенское хлебосольство с манерами аристократки.

– А как Алка? Ты про неё что-то знаешь? – Наташа склонила ко мне кудрявую головку.

– Нет, – я растерянно развела руками. – Давно, когда я собиралась на север, искала её и Петю, но напрасно.

– А ты, Танюш, всё также хороша! Как ты? Писала, два раза замужем была.

– Была…и опять собираюсь.

– Рассказывай!

Карие глаза Наташи восторженно вспыхнули, и длинные ресницы затрепетали. Она подсела ближе. Наша компания рванула танцевать «ламбаду», и мы остались за столом вдвоём.

– Он немного старше, ему сорок восемь, гражданин Канады, наш, русский, – я осеклась, сомневаясь, надо ли говорить подробности, но продолжила: – Он раньше здесь опером работал.

– Ты хочешь сказать… – Наташа подалась назад, даже стул скрипнул под её лёгкой фигуркой, – он мент, что ли?

– Уже давно нет, – я упрямо покачала головой.– У него лет так пятнадцать бизнес в Торонто. Я визу получила, оформим брак, а потом мне и детям разрешение на въезд.

– Танюш, бывших ментов не бывает. Осторожно с ним! – Наташа сжала мою руку. – Я ведь знаю, ты всё помнишь! – она прерывисто вздохнула: – Я там как-то была. Снесли всё, и две высотки стоят.

Путаясь в тонких занавесках, в приоткрытые ресницы ворвался рассвет.

– А ты во сне стонала, – мужская рука ласково погладила мои волосы

– Мне приснилось, что я человека убила…

– Бывает.

– Бывает, что приснится или бывает, что убьёшь? – промурлыкала я.

– Бывает по-всякому. Есть люди способные на такой поступок и не способные …

– Ты, конечно, считаешь меня способной на поступок.

– Да, ты отчаянная.

Я обернулась к моему новому мужу, лукаво взглянула в его серые глаза:

– Так ты хочешь узнать, кого убила, – после паузы я игриво добавила – во сне?

– Нет, не хочу. В жизни каждого бывают тайные страницы! Веселее, если твои страницы я сам прочитаю.

ВКУСИТЬ МУДРОСТЬ

"Глаз змеи, змеи извивы,

Пестрых тканей переливы,

Небывалость знойных поз… "

Михаил Кузмин

Кот перестал лизать свои пушистые серые лапки и, присев в позу сфинкса, принялся наблюдать. Зелёные глаза плотоядно следили за объектом, движущимся в такт чувственной мелодии. Кузя поскрёб когтями ободранную подстилку, втянул любимый запах хозяина и певуче заурчал.

Толик скинул рубашку и шорты, обнажив длинное загорелое тело. Растянувшись на диване, он лениво махнул девушке. Прервав танец, она покорно бросилась к нему с готовностью исполнить любой мужской каприз.

Кузя видел много таких изящных "шоколадок", визит которых тут, в Нигерии, обходился хозяину дешевле пары банок пива. Они, словно рабыни, называли Толика (и других его сослуживцев) "маста" – "хозяин". Сказанное на здешнем искажённом английском и сдобренное местным тягучим произношением, это слово выплывало из пухлых губ фигуристых смуглянок, будто сливочная карамель.

С хозяином у кота была трепетная дружба и взаимная преданность. Анатолий взял с собой Кузю, иммигрируя в Израиль, и не хотел расставаться с любимым питомцем, даже уезжая на работу в Африку. Менялись города и страны, друзья и женщины, но Кузя оказался единственным преданным и всегда любимым.

Его особый "собачий" характер, или лучше сказать норов, каким-то чудным образом помогал ему знать в доме все предметы, а также их место и предназначение. Кузя каждый день с грациозностью льва обходил свои владения, кидая зоркий взгляд на холостяцкую квартиру Толика, обставленную потёртой казённой мебелью и увешанную в память о юности вымпелами и плакатами ДОСААФ. Самым ценным в квартире хозяин считал половик, сплетённый местными женщинами из высушенного водяного гиацинта, плотного, как верёвка. Ковёр Кузя тоже внимательно инспектировал на предмет износа, изучая прочность узлов.