Код 222

Я закрывала глаза на любые ее действия, на любые ее поступки. Любовь дочери была мне важнее. А любовь прощает многое. Но все кончилось в один момент. Банально. Она ехала в машине с молодым человеком. С вечеринки или на вечеринку – этого я не знаю – и автомобиль на большой скорости врезался в стену.

Тут она закрыла лицо руками и снова замолчала. Я не посмела ее потревожить. Не посмела задавать ей вопросы. Мое воображение слишком детально представило услышанное. Я увидела красивых молодых людей, в красивых стильных одеждах; они разговаривали и смеялись. Он дотронулся рукой до ее запястья, посмотрел на нее взглядом, полным обожания. Возможно, слишком надолго отвлекся на нее от дороги и… потерял контроль. Свет фар. Он резко дергает руль. Счастливые секунду назад лица искажает страх. Удар. Боль… Меня начало трясти и я тоже закрыла лицо руками. Мне стало жаль эту девушку. Ее красоту. Молодость. Несостоявшееся счастье.

– Герберт умер сразу, а она выжила. Хотя вряд ли это можно назвать жизнью. Она в коме. Уже год. Прежней моей девочки уже нет. Есть только безжизненное тело, подключенное к аппаратам. Врачи говорят, что пришло время оставить надежду и смириться с судьбой. Но я не могу этого сделать. Понимаете?! Как я могу позволить отключить аппараты?

На последних фразах она сорвалась на крик. И заплакала. А я молчала, давая ей возможность выплеснуть свое горе. Немного успокоившись, женщина повернулась ко мне и продолжила:

– Это значит позволить им убить ее, так?

Она снова замолкла, пытаясь взять себя в руки.

– Простите меня. Вы не сделали ничего плохого. Просто сидели в этом дорогущем ресторане, такая похожая на мою дочь, с таким же самодовольным видом. Вы напомнили мне о ее нежелании прислушаться к моим словам. О том, что я каждый раз корю себя за то, что не смогла научить ее быть осмотрительной и осторожной. Что не смогла предотвратить этот несчастный случай.

На этих словах она дала волю эмоциям и зарыдала в голос. Я не смогла удержаться от того, чтобы обнять ее и попытаться хоть на мгновение поддержать в этой беде. Но женщина достаточно быстро взяла себя в руки и вытерла слезы. «Нечего рыдать», – были ее слова. От сочувствия к ней разрывалось сердце, но в этой храброй женщине было столько внутренней силы, что я не позволила себе хоть что-то сказать. Мое молчание было правильным, поскольку она продолжила:

– Первым делом я продала машину, чтобы оплачивать счета клиники. Потом стала отдавать львиную долю своей зарплаты. Стали появляться долги за квартплату. Из-за переживаний я похудела, да и на еде экономила. На работе все сперва относились с сочувствием, но, знаете ли, чужое горе рано или поздно начинает угнетать, а потом и раздражать. На эмоциональном фоне у меня начались проблемы со здоровьем. В общем, это не важно. В конце концов меня уволили. А счета все росли и росли. И мне пришлось продать квартиру.

– Где же вы живете? – спросила я, не выдержав. Хотя, вспоминая недавнее свое впечатление о ней, уже знала ответ на этот вопрос.

– В приюте для бездомных, – спокойно ответила она, подтвердив мои мысли.

Мы опять замолчали.

– Мне пора идти, – сказала она через какое-то время. – Прощайте.

Женщина встала и пошла по дорожке. Я тоже встала и хотела пойти за ней, но она обернулась и сказала:

– Простите за откровения. Мне не нужна жалость. Просто, видимо, нужно было высказаться.

Я осталась стоять, боясь, что мои действия могут оскорбить эту сильную женщину. Она уже ушла достаточно далеко, когда я вдруг неожиданно для себя выкрикнула ей вслед:

– В какой больнице лежит ваша дочь?

Женщина обернулась и крикнула в ответ:

– В больнице Святого Ганса, – и пошла дальше.

Я смотрела ей вслед до тех пор, пока она не исчезла из поля зрения. И знаешь что? В голове моей было пусто. Совсем. Никаких мыслей. Абсолютно. Наверное, то была защитная реакция, чтобы меня не накрыло очередной волной жалости. Кажется, я даже тряхнула головой, чтобы выбросить остатки этого воспоминания, потом смахнула с одежды крошки и вспомнила о том, что меня ждут на подписании бумаг. С опаской глянув на часы и думая, что уже опоздала, я с удивлением обнаружила, что времени достаточно, и вызвала такси.

Я приехала на место немного раньше обозначенного времени, но это было даже хорошо, поскольку я понятия не имела, как выглядят мой почти уже бывший супруг и мой адвокат. Поэтому выбрала себе место с тем расчетом, что нужные мне люди увидят меня и сами подойдут, обозначив таким образом себя. Тактика оказалась верной, и вскоре ко мне подошел высокий статный мужчина очень приятной наружности.

– Ну здравствуй, Клэр.

По его обращению и непринужденной манере я поняла, что это и был мой будущий бывший.

– Здравствуй, Питер.

(Ха, хочешь спросить, откуда я знала его имя? Ты совсем не проницателен! Я же читала бумаги, что прислал мне адвокат. Что? Почему я не знала, как он выглядит, хотя рылась в телефоне его жены? Все очень просто: все фотографии были либо селфи, либо пейзажи, либо еда и прочая ерунда, да я и не копалась особо. И вообще – хватит придираться).

– Ты, как всегда, прекрасна, – улыбнулся Питер.

Он скользнул по мне взглядом, и ему явно понравилось то, что он увидел. Он хотел что-то еще добавить, но нас пригласили в кабинет. Питер подал мне руку, чтобы я поднялась с кресла, а когда мы подошли к двери, по-джентельменски пропустил меня вперед, а потом (совсем не по-джентельменски) шлепнул по заднице. От неожиданности я опешила и хотела ответить что-то вроде: «Эй, мистер, приберите-ка свои грабли», но присутствие в комнате других людей меня остановило.

Бракоразводный процесс оказался неинтересным и никаких новых сведений мне не принес. Мы просто поставили подписи в документах. Я, будучи еще дома, нашла пару бумаг с подписью миссис Лэстон и даже потренировалась немного в написании, но, по-моему, вышло совсем непохоже. Впрочем, никто на это не обратил ни малейшего внимания. Нам объявили, что процедура соблюдена и брак расторгнут. И сказано это было так просто и обыденно, что мне стало грустно.

Развод. Бывшие влюбленные друг в друга люди, когда-то желавшие быть единым целым, расходятся в разные стороны и становятся чужими. Наверное, найдется мало людей, которые, стоя у алтаря, предполагают, что их союз распадется. Все искренне верят в то, что именно их любовь будет вечной. Вряд ли кто-то дает клятву: «Обещаю тебе прожить вместе четыре года и пытаться быть примерным мужем и семьянином, а потом, когда мы будем разводиться, отдать тебе дом, который мы купим на мои доходы, и собаку, которую мы заведем, когда переедем в этот дом, а также двух наших малолетних детей, про которых я буду вспоминать только в дни их рождения, и то, если ты сама мне про это напомнишь». Это, конечно, было бы честнее, но вряд ли лучше. Как бы то ни было, свою лепту в судьбу четы Лэстонов я внесла, хоть и не по своей воле.

Что делать дальше я не знала. Никаких мыслей, чем себя занять и надо ли это вообще делать, не было. Мистер Лэстон, правда, предложил мне отметить событие под чудесным названием «окончание бракоразводного процесса», но я отказалась; все известные мне факты были крайне ничтожны, а надеяться на свою изворотливость я не пожелала. С деланным видом, что у меня масса неотложных дел, я покинула это суровое и скупое к чужим переживаниям место, отказавшись попутно от предложения бывшего мужа хотя бы меня подвезти.

Я так уверовала в свои псевдодела и вжилась в роль деловой опаздывающей дамочки, что машинально вызвала такси и, сев в него (также машинально), назвала свой адрес. Свой настоящий адрес, а не адрес этой новой меня. Хотя поняла это не сразу, а проехав пару-другую километров. И ты знаешь, когда поняла, то будто испугалась. Я не хотела ехать к себе домой. Это было так странно. Прошло всего полдня, а я вдруг уже перестала быть прежней.

Я начала размышлять почему. «Неужели я становлюсь Клэр?» – была единственная моя мысль. Звучит забавно, не правда ли? Во мне боролись Клэр и Маргарет! Прямо сюжет для фильма про психушку. И знаешь, в этот момент я вспомнила, как себя чувствовала в ресторане; там я не хотела быть миссис Лэстон, а хотела быть Маргарет. Сидя в роскошном интерьере, среди богатых людей, запивая икру дорогим шампанским, я чувствовала себя и хотела быть простой среднестатистической Маргарет; мне было некомфортно среди тех людей, среди роскоши; все это было мне чуждо. Но по пути в непрезентабельную квартиру в таком же непрезентабельном районе, в котором прожила в тысячу раз больше времени, чем в теле этой Лэстон, я перестала хотеть быть Маргарет и захотела быть Клэр.

Мое тело незамедлительно отреагировало на это умозаключение: меня начал бить сильный озноб. Я испугалась и попросила водителя остановить машину. Он спросил: «Вам нехорошо?», на что получил мой утвердительный ответ. Машина остановилась, и я, расплатившись, вышла. Но это было плохое решение: я не заметила, что мы едем по мосту, и поняла это только когда вышла из такси. Стоять на ветру в состоянии, когда тебя бьет мелкая дрожь, – так себе затея. Поняв это, я крикнула вслед уезжавшему автомобилю: «Постойте!», но водитель уже не слышал меня за шумом проезжавших мимо машин.

Мне было действительно нехорошо, состояние было весьма странным. К тому же мои мысли не давали мне никакой передышки. Я жила своей жизнью, ставила цели, достигала их, радовалась, грустила, встречалась, расставалась… В общем, была обычным человеком. Меня все устраивало. Конечно, глядя иногда на жизнь других, более успешных людей, мое самолюбие легонько пинало меня, вызывая зависть. Но это чувство быстро забывалось. А сегодня… Мне выпала возможность жить в мире тех самых «более успешных», быть одной из них, быть частью их сообщества и испытывать другие эмоции, иметь другие желания, ставить другие цели. Вот если бы я, Маргарет, выиграла миллион, я бы не пошла его сразу тратить. Я бы сначала долго-долго не верила этому факту, потом стала бы размышлять, кому из родных и друзей помочь что-то купить, вылечить или сделать, и только затем стала бы думать, что сделать для себя. Но сейчас, пусть и вынужденно, я – Клэр Лэстон. И в этом крылась моя свобода! Мне не нужно было думать, как Маргарет, потому что я не несла ответственности за Лэстон.

Не понял? Сложно? Сложно. Я постараюсь объяснить. Став физически другим человеком, я сняла с себя свои же убеждения и ограничения. Будучи другой, я могла позволить себе делать все, что угодно, потому что отвечать за это буду уже не я, не Маргарет. И это было невероятное осознание!

Но вместе с этим меня охватил страх. Хотя нет, не страх. Разочарование. От того, что, чтобы позволить себе быть самой собой, нужно стать кем-то другим… И это было сродни удару молнией. Резкому, неприятному, разрушающему.

Когда именно мы надеваем на себя маску и скрываем под ней все, что делает нас нами? Кто навязывает нам мысль ее надеть? И почему мы так легко на это соглашаемся? Почему живем с этой маской потом всю оставшуюся жизнь, навсегда забывая, что под ней? Почему мы вообще на это соглашаемся? Неужели это потому, что проще быть удобными, чем отстаивать свою индивидуальность, проще не иметь своего мнения, чем пытаться защитить его от нападок критиков, проще слиться с серой массой, чем выдерживать осуждающие взгляды толпы? Сперва мы сами себя загоняем в рамки, а потом, не в силах выдерживать неудобство своих детей, учим их тому же…

От всего этого веяло какой-то безнадежностью. Бессмысленностью. Мне стало жаль все человечество, весь мир. Я посмотрела вниз. В каких-то глубоких слоях моего сознания еще была надежда, что все это сон, поэтому мысль прыгнуть с моста не казалась мне такой уж безумной или нелогичной. В том моменте я ощутила безысходность. Оттого, что моя жизнь не имела смысла. Я даже подумала, что любая жизнь не имела смысла. Мы просыпаемся утром, чтобы вечером опять заснуть. Мы рождаемся, чтобы умереть. Каждый из нас. Раз за разом. Миллиарды итераций. Так чего тянуть? Один прыжок – и все. Никаких переживаний, никаких проблем.

Мимо меня проносились машины. Люди в них, наверное, куда-то спешили, совершали важные звонки, пели песни, смеялись, а может, ругались. Во всем городе были миллионы людей, которые шагали, жевали, чихали, копировали документы… Знаешь, почему-то мне подумалось, что когда стажер приходит на свою первую работу, то он обычно очень неопытен и робок, и никто не хочет ничему его учить, потому что никому нет никакого дела до него, поэтому стажеру просто поручают копировать документы. Бесполезная работа, данная просто для того, чтобы не мешать другим. В моих размышлениях такому сравнению была подготовлена главная роль. Бесполезность. Бессмысленность. Эти липкие слова затягивали меня в тянущееся будто мастика месиво моего сознания. Я снова посмотрела вниз, слегка перегнувшись через перила.

От последнего шага меня удерживала лишь мысль о боли. Я не знала, больно ли падать с большой высоты в воду, но мне думалось, что это очень больно, а боль меня пугала. Даже если я спала, я не хотела испытывать боль. Пусть даже и в последний раз. Странно, правда? Все казалось бессмысленным, кроме боли. А те люди, что решались на сей отчаянный поступок, они, значит, не боялись боли? Или было что-то, что пугало их сильнее нее?..

Как ты уже понял, я не прыгнула вниз. Я даже не успела посмаковать свои депрессивные мысли, потому что меня кто-то окрикнул. Я обернулась. Это был таксист. Нет, не тот, что высадил меня. Другой. Он стоял на противоположной стороне и кричал мне в окно:

– Мисс, я вас отвезу, – и рукой делал мне знаки садиться в машину. – Давайте перебегайте, сейчас поток поуменьшится, но ненадолго, так что не мешкайте.

И действительно, количество машин будто уменьшилось. Таксист отчаянно махал рукой и повторял: «Быстрее, быстрее», и эти его крики и махи, похоже, меня загипнотизировали, потому что я перебежала дорогу и села в такси. Водитель сразу тронулся с места. Посмотрев на меня через зеркало заднего вида, сказал:

– Я подумал, что стоять на мосту очень холодно.

Он, вероятно, ждал, что я отвечу, но я молчала, и он продолжил:

– У любого из нас случаются моменты, когда мы перестаем видеть хорошее и светлое, когда наш разум застилает тьма. Это может быть отчаяние, разочарование, горе, пустота, одиночество, да и много чего еще. Но знаете, даже самая темная темнота отступает перед самым маленьким огоньком. Просто нужно его зажечь.

Знаешь, это были самые прекрасные слова, что я когда-либо слышала. На глаза навернулись слезы. Мне стало стыдно за свои мысли, за то, что я позволила себе на ровном месте создать проблему, которой не существовало. Черт возьми, я чуть не совершила самую большую ошибку в жизни! Так стало стыдно от своей глупости. Очень стыдно. Потому что очень глупо. И на фоне этого тем ярче выделялся поступок таксиста – небезразличие к совершенно незнакомому человеку.

В таком быстром темпе современной жизни и на себя-то не всегда остается время, что уж говорить про других. И не каждому дано иметь сочувствие или желание помочь. Это было так по-взрослому, так мудро. Мне тоже захотелось сделать что-то хорошее, кому-то помочь. И ты знаешь, это натолкнуло меня на чудесную мысль: я должна помочь той женщине из парка. Я подумала: «Черт побери, почему бы и нет?! У меня есть много денег. Пусть, конечно, не совсем моих, но раз уж у меня есть возможность, то, может, я именно для этого и проснулась сегодня утром не в своем теле?» Боже, как же мне стало хорошо от этой идеи, я буквально ожила. Нашла тот самый смысл, из-за потери которого хотела сигануть вниз. О, мне было так радостно! Я готова была обнять весь мир!

– Мистер, вы можете отвезти меня в больницу Святого Ганса? – Вопрос прозвучал слегка восторженно.

– Конечно, мисс, – ответил мой спаситель и улыбнулся. – Зовите меня Сэмуэль.

– Сэмуэль, – повторила я, – Сэмуэль! Большое вам спасибо! Я очень рада нашей встрече.

В ответ он снова улыбнулся.

Есть такие здания, от которых просто физически чувствуешь людскую боль и горе; они сами будто больные и немощные страдальцы. Больница Святого Ганса была именно такой. Зайти в нее желания не было, но раз уж я поставила себе цель, мне нужно было ее выполнить. Как искать ту самую девушку, я толком не знала, но решила начать поиск через ее мать – вряд ли в этом госпитале имелась другая такая же пациентка с разорившейся матерью, которая все еще пыталась вытянуть свою красотку-дочь из долгой комы. Собственно, мой околонаучный метод поиска и молоденькая словоохотливая сотрудница на ресепшн дали быстрые результаты: пара слов и вежливых улыбок, и вот медсестра уже вела меня в нужную палату; а так как ее просто попросили проводить меня, без каких-либо объяснений, было очень заметно, что она сгорает от любопытства, откуда у их пациентки вдруг появился такой посетитель в моем лице. Я решила утихомирить ее интерес и сказала:

– Это моя очень дальняя родственница. Я только недавно узнала о ее состоянии.

Похоже, мой ответ ее разочаровал, потому что она окинула меня холодным взглядом и, может, хотела что-то ответить мне, но мы уже подошли к нужной двери. Сказав: «У вас десять минут», она закрыла за мной дверь, оставив меня наедине с пациенткой.

Не знаю, зачем я вообще пошла к ней в палату. Может, просто женское любопытство, но, собственно, ничего особенного я не увидела: просто палата, просто девушка, лежащая в кровати с подключенными трубками и аппаратами, просто монитор, выдающий однообразные пикающие звуки, просто минимальный набор мебели. Удивило меня только одно: на маленьком столике стояла ваза со свежими цветами, собранными в небольшой, но красивый букет. Это удивило меня потому, что показалось нецелесообразным, ведь девушка ничего не чувствовала. Не видела, как прекрасны эти цветы, и даже не слышала их приятный аромат. К тому же букет явно был куплен, а не собран на ближайшей клумбе, и мне было непонятно, зачем такие траты, особенно когда с деньгами туго.

Зачем? Меня так задело это. Возник внутренний протест, но я сразу же осекла себя. Я подумала, что мне не должно быть никакого дела до цветов и вообще ни до чего, потому что я пришла не оценивать. И тут меня осенило: я именно оценивала. Я пришла с желанием помочь, но помощь моя была сугубо финансовой, и, судя по всему, какая-то часть моего сознания оказалась жуткой скрягой, раз я начала требовать разумного расходования средств, хотя сама еще никаких манипуляций в этом направлении не совершила. Фу! Мне стало стыдно за себя.

Получив возможность сделать что-то правильное и хорошее, я тут же опошлила это, почувствовав власть над другим человеком. Да, деньги меняют людей. Кого-то сразу, кого-то чуть погодя, но перемена в сознании неизменно происходит. Появляется чувство превосходства. Ох, как оно опасно! Оно может туманить разум похлеще самых запрещенных препаратов и слезть с этой «иглы» удается лишь немногим.

Ухмыляешься? Думаешь, считаю себя особенной? Нет. Просто у меня был отрезвляющий фактор, не дающий мне свалиться в пропасть заблуждений относительно своего превосходства: я осознавала, что я – это не я. И приписала нелицеприятные мысли миссис Лэстон. Да-да, никому не хочется признавать свои негативные черты.

Я решила поближе посмотреть на девушку, прежде чем уйти. Подойдя к кровати, я слегка наклонилась, чтобы разглядеть черты ее лица, но не успела даже толком посмотреть на нее, потому что взгляд мой зацепился за что-то темное, что немного выглядывало из-под одеяла. Я совершенно бесцеремонно приподняла его и увидела плюшевого медвежонка. Меня кольнуло прямо в сердце, вся кровь будто прильнула к нему, глаза защипало, и слезы покатились по щекам, будто только того и ждали. Везде защемило, заныло, словно включили давно не используемый механизм, а все его детали слегка заржавели.

Рука сама вернула одеяло в исходное состояние, а я просто стояла и смотрела на эту взрослую девушку и видела в ней маленькую девочку. Такую, какой видела ее, наверное, ее мама. Я стояла не шевелясь, даже не вытирая громадные слезинки, что бесшумным бесконечным потоком катились по моим щекам. Вот тогда я и поняла, зачем нужен был этот букет… То была не просто очередная пациентка больницы Святого Ганса, нет. То была маленькая девочка, которая бегала когда-то весной по лужам, которая летом пачкала свое розовое платьице, роняя на него ежевичное мороженое, которая осенью приносила маме букет из листьев, а зимой ловила ртом снежинки. Которая всегда забирала в кровать плюшевого медвежонка. Это была ее девочка. И не важно, сколько уже этой девочке лет. Любящее материнское сердце бездонно, оно может вместить себя всю вселенную, оно будет любить и оберегать свое дитя во что бы то ни стало. И будет верить и надеяться, пока само не остановится.

В палату вошла медсестра. Увидев мои слезы, извинительно сказала, что время посещения истекло. Дальнейшие свои действия я помнила плохо, но точно запомнила, что попросила отвести меня к главному врачу, где подписала чек и отдала ему, а затем села в такси и поехала домой.

Стоя у окна, я смотрела на ночные огни города. Вид множества огоньков, движущихся и неподвижных, мелькающих и призывных, маленьких лампочек и больших прожекторов передавал жизнь в ее бесконечной суете. Вот так встанешь у окна, и разум твой успокаивается. Да-да, это отличное средство для расслабления, как ритуал перед отходом ко сну. Ты вроде как прощаешься с днем, подводишь итоги, хорошие или плохие, ведешь мысленный диалог с самим собой. Вот и я подводила итог этого нереального дня. И он был прожит не зря: как минимум одному человеку сегодня я постаралась чуть облегчить жизнь.

Я снова вспомнила маму той несчастной покалеченной девушки, и от этого стало тяжело на сердце. И даже не от жалости к ней, не от сочувствия, а от страха оказаться на ее месте. Найти в себе силы и мужество бороться до конца, даже когда уже нет ни того ни другого, когда потеряны гордость и прежняя жизнь, когда отчаяние уже ходит по пятам, как бродячий пес, когда готов от бессилия сдаться, но все равно борешься и веришь в чудо. Господи Боже, храни всех любящих матерей на этой земле!

С этой блаженной мыслью я и проваливалась в сон, кажется, повторив вслух:

– Храни всех любящих матерей, Господи!

Глава 2. Вторник

Сквозь сон мне слышались какие-то навязчивые звуки. Монотонные и негромкие, но вызывавшие во мне смутное чувство тревоги. Я вроде и проснулась, а вроде и нет, но в любом случае совершенно не хотела открывать глаза. В теле чувствовалась слабость, настолько сильная, что шевелиться не было никакого желания. Я лежала и размышляла о вчерашнем дне, о том, насколько нереальным было произошедшее со мной.

«Если кому рассказать, то в лучшем случае не поверят ни одному моему слову, а в худшем – упекут в психушку. Попробуй доказать потом, что ты нормальная».

Меня почему-то зацепило слово «психушка», и я уже не помнила, каким путем завела себя в тупик вопросом о том, кто же более нормален: люди за пределами психиатрической больницы или люди со справкой от соответствующего доктора, живущие в своей вселенной, непохожей на стандартное представление о нормальности.

Вот, например, родился человек вдали от больших городов, и воспитывают его без телевизоров, пылесосов, интернета и прочих гаджетов, то есть совсем без привычных условий цивилизации. И растет такой человек в единении с природой и собой, жизнь его подчиняется естественным законам. Его проблемы просты: трудиться, чтобы было что поесть и где жить, чтобы в доме было тепло и светло, чтобы урожай не погиб, чтобы скотина была здорова. И он счастлив и доволен своей размеренной жизнью. Он нормален? Конечно!

А если взять и перенести его в наш город, где он будет продолжать жить своей обычной нормальной жизнью, много ли найдется людей, которые не будут объяснять ему, что он живет неправильно, что он застрял в каком-то своем мире? Я думаю, ты знаешь ответ. Да, про него будут судачить, крутить пальцем у виска при упоминании о нем. Понимаешь? Любой, кто выбивается из системы, принятой каждым конкретным человеком индивидуально, в глазах этого человека становится ненормальным.

Или, например, взять творческую личность. Такую, что очень увлечена, скажем, танцами. Она ходит все время пританцовывая; может неожиданно для других встать посреди улицы и начать отрабатывать какое-нибудь па. Люди же просто будут опасливо обходить ее стороной, полагая что это городская сумасшедшая, от которой можно ждать чего угодно. Конечно! Ведь любая смелость выражения своих чувств и желаний воспринимается как вызов обществу, а общество не любит смелых и нестандартных…

Я знала одну девушку, которая всегда ходила босиком. Даже зимой. Вот такая особенность организма. Она просто физически не могла носить обувь. При этом она была умницей, красавицей (без шуток), в совершенстве владела пятью языками и давно и успешно работала переводчиком, но… дистанционно. Нет, она делала попытки быть обычным сотрудником и ходила на собеседования, но быстро поняла, что это совсем не ее вариант. Потому что как только будущие начальники видели, что она без обуви, то сразу начинали относиться к ней, мягко говоря, иначе. И не брали на работу. Ну, если быть до конца честной, я и сама бы странно смотрела на коллегу в пиджаке, но без ботинок. Поэтому она и собеседования проходила по видеозвонку, и работала онлайн. Жалела только, что не имела возможности быть сопровождающим переводчиком на международных встречах. Самое забавное, что она не настаивала на стандартном варианте своей трудовой деятельности только лишь потому, что берегла других людей. «Они будут думать, что я сумасшедшая, а я буду каждый день ездить с ними в одном лифте? Они же сами сойдут с ума», – смеялась она.