Близнецы из Аушвица. Мне приснилась война

Хершель улыбнулся Блюме и откинулся на спинку стула, чтобы дослушать.

Блюма продолжала:

– Хотя Иуда Маккавей очень хорошо искал, он смог найти только маленький кувшинчик оливкового масла. Его хватило бы, чтобы менора горела всего один день. Он зажег его, потому что так было нужно. И люди сильно волновались. Но потом знаешь, что произошло?

– Думаю, ты сейчас расскажешь, – сказал Хершель и улыбнулся Наоми. Та ответила ему такой же улыбкой.

– Расскажу! Хашем сотворил чудо. Он сделал так, что маленький кувшинчик масла горел восемь долгих ночей. А к тому времени маккавеи раздобыли еще масло, – заключила Блюма с гордым видом.

Перл обняла свою сестру-близнеца.

– Совершено верно. Какая ты молодчина! – Хершель широко улыбался дочери. Блюма была его любимицей, потому что из всех его детей производила на людей самое выгодное впечатление. Она не стеснялась, как Перл, и не витала в облаках, как Шошана. Она отвечала, когда ей задавали вопрос, быстро училась и, если ей что-нибудь поручали, старалась изо всех сил, чтобы доказать, что справится. Он уже догадывался, какую ценность она будет собой представлять, когда вырастет. Она отлично выйдет замуж, и он сможет ею гордиться.

Наоми обхватила себя руками. «У меня такая красивая семья. Я должна быть счастливейшей из женщин, – подумала она, наблюдая за тем, как ее муж и дети смеются и обсуждают значение праздника. – Мне очень повезло. Мой муж, хоть он строгий и временами холодный, прилагает все усилия, чтобы быть хорошим отцом. Я знаю, он любит наших детей всем сердцем. И он, вне всяких сомнений, настоящий добытчик. Он много трудится. И мы никогда не ложимся в постель голодными. У девочек есть все, что им нужно. Мне только хотелось бы, чтобы он не был таким холодным и отстраненным. Но я до сих пор помню, как мама говорила, что все мужчины таковы. И жене надо принимать мужа какой он есть. Я стараюсь. Правда стараюсь. Но Хершель временами бывает таким суровым, особенно если что-то идет не так, как он хотел. Думаю, единственное, что я могу сделать, – это сосредоточиться на его достоинствах. Например, вот сейчас, когда наши дочери собрались вокруг него. Для меня очень важно, чтобы мы все жили счастливо.

Почему я не могу удовольствоваться тем, что уже имею? Что такое у меня внутри просит чего-то еще? Почему я так отчаянно нуждаюсь в любви, зная, что евреи не гонятся за ней и даже не верят в нее? Да, я в нее верю – верю всем сердцем и жажду ее». Она положила ладонь на бедро – в то место, где с утра ощутила фантомный синяк. Резкая боль пронзила ее ногу, напомнив о сне, который она видела прошлой ночью. Никто этого не заметил, но от воспоминания Наоми вздрогнула.

«Мои дети, – думала она. – Мои драгоценные малышки. Какой ужасный это был сон! И я не понимаю, почему ощущаю боль в теле, если мне все просто приснилось? Я боюсь, в этом есть что-то большее. Что-то серьезное. Возможно, предупреждение. Но что я могу сделать, даже если это так? Я понятия не имею, как истолковать свой сон. Хершель уверен, что это был просто кошмар. Мне бы хотелось с ним согласиться, – она снова потерла бедро. – У меня и раньше бывали похожие сны, но ничего не происходило. Но я никогда не просыпалась с физическими доказательствами от сна. Никогда они не сопровождались настоящей болью».

Она пошла на кухню отнести тарелки. Но сон никак не шел у нее из головы. «Уже не в первый раз я вижу тех же солдат в той же форме в моих снах. Я помню, в прошлом году у меня был похожий кошмар – с теми же солдатами, которые несли те же флаги. Этих флагов мне никогда не забыть; с первого раза, что я их увидела, они привели меня в ужас. Хотя больше они нигде мне не попадались, кроме как во сне. Я даже не знаю, существуют они на самом деле или нет. Но когда я закрываю глаза, то вижу все тот же красный флаг, развевающийся на ветру, с тем же черным пауком в центре. У меня от него бегут мурашки. Но надо не забывать, что сказал Хершель: ничего никогда не случалось. Из прошлогоднего сна ничего не произошло. Может, и из нынешнего ничего не случится. И все равно я не могу понять, почему мне снятся одни и те же солдаты. Есть тут какой-то смысл или это просто кошмар, как говорит Хершель?»

Она снова прикоснулась к бедру, куда во сне солдат ударил ее прикладом. Ни синяка, ни боли.

Глава 5

Когда менора догорела, девочки обменялись маленькими подарками, которые приготовили друг дружке на праздник, а потом распечатали подарки, которые принесли им дядя и тетя. Потом все надели пальто и по семейной традиции пошли в приют для сирот, которым каждый член семьи Айзенбергов должен был подарить какую-нибудь свою вещь. Так Хершель показывал соседям, что он хороший человек, который учит своих детей цдака – радости помогать другим.

Каждый год детям говорили, что они должны тщательно выбрать хороший подарок из собственных вещей. Им говорили, что они должны радоваться, отдавая эти вещи тем, у кого матери умерли или семьи слишком бедны, чтобы позаботиться о них, ведь таким детям повезло меньше, чем девочкам Айзенберг. Шошана очень любила эту часть праздника. Ей нравилось видеть радость на лицах тех, кто получал ее подарок.

Айзенберги не были особенно богаты, но они считались обеспеченными. Собственно, они были более обеспечены, чем большинство семей в местечке. Хершель ясно давал понять своим детям и жене, что гордится этим фактом. Он говорил, что им повезло иметь такого отца и кормильца. Хотя ему и нравилось одаривать нуждающихся, Хершель действовал не совсем от чистого сердца. Ему льстило, что его считают таким процветающим. Подарки сиротам лишний раз напоминали его соседям, что у Хершеля Айзенберга есть что отдать, а это означало, что он успешный человек.

Каждый год он делал значительное пожертвование в пользу школы и детского приюта, но эти пожертвования никогда не были анонимными. Он хотел, чтобы все знали, от кого исходит благотворительность.

В этом году Шошана связала для подарка шарф. Она купила для него красивую белую шерсть. У нее ушло несколько недель, чтобы его связать, потому что она занималась этим в перерывах между другими поручениями. Сейчас, глядя на шарф, она гордилась результатом своих трудов. Близнецы выбрали по игрушке. Блюма никогда не отдавала того, что было для нее важно. Всегда выбирала вещь, которую мало ценила. Ей было трудно расставаться с любимыми вещами. Сегодня она собиралась подарить старую тряпичную куклу, с которой никогда не играла.

А вот Перл в этом смысле отличалась от сестры. У нее было большое сердце, и каждый год она отдавала что-то для себя ценное. Сегодня это был красивый свитер, подарок тети Мириам. Та купила его у торговца, приезжавшего к ним в город. Свитер из тонкой мягкой шерсти; один такой получила Перл, а второй – Блюма. Обе девочки очень любили свои свитера, потому что раньше у них таких красивых вещей не было. Они надевали их только по особым случаям, чтобы не испачкать и не порвать. Шошана знала, что, помимо игрушечного медведя, с которым сестра никогда бы не рассталась, свитер был любимой вещью Перл. Своего медведя Перл обожала. Это тоже был подарок тети Мириам. Она подарила Перл и Блюме одинаковых медведей. Блюма со своим не играла. Он сидел на полке в ее комнате. Но Перл сразу назвала своего Аланой. И брала Алану с собой везде, куда бы ни ходила. Никто никогда не видел Перл без ее медведя.

На крыльце приюта Шошана поглядела на свитер в маленьких ручках Перл. Под мышкой сестра зажимала Алану.

– Перл, ты собираешься отдать медведя или свитер?

– Свитер. Он мне нравится, но Алану я люблю больше, – ответила девочка.

– Перл, я знаю, что ты и свитер очень любишь. Он у тебя самый красивый. Почему ты решила его отдать? У тебя есть другие кофточки, которые ты могла бы подарить бедной сиротке.

Перл улыбнулась Шошане с недетской мудростью и сказала:

– Мне нравится эта часть праздника. Нравится что-то дарить. Мне приятно, что какая-то маленькая девочка сможет согреться и порадоваться в эту Хануку благодаря мне.

Любовь к сестре переполнила Шошану до такой степени, что она не могла говорить. Она просто прижала Перл к себе и крепко обняла.

Глава 6

Наоми принесла в приют кастрюлю горячего супа. Кастрюля была тяжелой, и нести ее было нелегко еще и из-за температуры. Ей бы хотелось, чтобы Хершель предложил свою помощь. Но он делал вид, что не замечает, как ей тяжело. Просить самой показалось неудобным. Она полдня варила этот суп, одновременно занимаясь приготовлением ужина для семьи. Но когда они проходили мимо дома, где жила Фрида с родителями, та выскочила на улицу. «Наверное, увидела нас в окно, – подумала Наоми. – Она такая любопытная, вечно маячит за занавеской».

– Вы идете в приют? – поинтересовалась Фрида. Наоми удивилась, откуда она узнала. «Может, Хершель ей сказал?»

– Да, мы туда ходим каждый год, – ответила Наоми, с трудом удерживая в руках кастрюлю с супом.

– Я знаю. Видела, как вы туда ходили раньше, – сказала Фрида. – Хершель – очень щедрый человек. Тебе с ним повезло.

– Да, спасибо. Это правда, – сказала Наоми. «Она смотрит на меня со злобой. Хочет сглазить. Я это чувствую». Она испытала облегчение, когда они наконец добрались до приюта.

– Давай я подержу кастрюлю, чтобы ты могла снять пальто и помочь девочкам раздеться, – предложила Фрида.

Радуясь избавлению от кастрюли, горячей и тяжелой, Наоми передала ее Фриде. Они прошли внутрь, и Фрида опустила увесистую кастрюлю на стол. Приютские дети встали в очередь, и Фрида начала разливать суп Наоми в маленькие плошки.

Когда все получили свою порцию, Наоми услышала, как Фрида разговаривает с одной из учительниц. Звучало все так, будто это она принесла суп и будто она жена Хершеля.

– Мое сердце радуется, когда мы приносим сироткам еду, – говорила Фрида. – В этом мы с Хершелем похожи. У нас у обоих щедрое сердце.

Наоми закатила глаза. Но поскольку это была мицва – добро, которое делаешь другим, ей не хотелось ввязываться в спор. «Пусть ей достанется благодарность. Мне все равно. Дело не в том, кто получает лавры. Дело в подлинной щедрости и в открытом сердце, готовом помогать другим в нужде».

Глядя, как сироты едят, Наоми искренне радовалась, что сегодня они получили настоящий горячий ужин. Она была щедрой, и добро было ее второй натурой. Но иногда ей казалось, что Хершель заходит слишком далеко, требуя от девочек, чтобы они отдавали свои вещи. Они не голодали и не были так бедны, как многие другие. Не проще ли было бы просто купить подарки нуждающимся детям? «Хотя, возможно, он и прав. Может, он правильно их воспитывает и для них полезно поступать именно так», – подумала она, глянув на Хершеля. Он стоял в другом конце комнаты и беседовал с сиротами, которые внимательно его слушали. Наоми знала, что они видят в нем хороший пример. Почему бы и нет? У него было то, чего не было у них. Они все мечтали стать такими, как он, когда вырастут.

Хершель Айзенберг был богат и казался обездоленным подобием Бога. Он всегда одевался в свою лучшую одежду, отправляясь вручать подарки бедным на Хануку. Наоми это коробило. По ее мнению, необязательно было наряжаться в свой самый дорогой костюм. Куда лучше ему было бы одеться по-простому. Но правда заключалась в том, что она знала, почему муж так поступает. Она понимала Хершеля как никто и знала, как ему нравится выставляться. Она страдала от этого, потому что такое поведение противоречило подлинной щедрости. Но мужу ничего не говорила – да и что было говорить? Критика не заставит его измениться – только разозлит.

Наоми сидела в одиночестве в тихом уголке. Она не нуждалась во всеобщей признательности за свои благодеяния. Ей достаточно было видеть, как дети наслаждаются пищей, приготовленной ею. Поэтому она тихонько ждала, когда ее семья соберется уходить. Маленькая девочка с испачканным личиком и в разорванном платье получила куклу Блюмы. Ее восторг заставил Наоми улыбнуться. Потом она увидела малышку, которой достался свитер Перл. Она уже его надела. Ее волосы были спутаны, слезы текли по щекам. «Моя Перл – хороший ребенок. У нее искреннее и щедрое сердце». Наоми поискала Перл взглядом: та стояла с Блюмой, дожидаясь, пока отец закончит. Подарки они подарили и теперь хотели домой. Наоми подумала, что ее дочкам неловко смотреть на бедных сирот. Наверное, они испытывают чувство вины за то, что у них все есть, в то время как другие всего лишены.

Наоми была с ними согласна. Ей тоже было неловко. И тут… Наоми подняла взгляд и увидела его. Эли, юношу, которого знала, еще когда не была замужем. Она вспомнила, как мечтала, надеялась и молилась, чтобы Эли стал ее мужем. Потом, когда отец выбрал для нее Хершеля, она подумала, что с Эли все кончено. На самом деле все еще даже не началось. Ее лицо покраснело от стыда, а сердце вспыхнуло от любви.

Эли только-только вошел; его темные волосы и бороду покрывал снег. Он стал отряхивать с себя снежинки. У него в руках – с такими длинными, тонкими, идеальными пальцами – было несколько длинных батонов хлеба, которые он принес от раввина в подарок приютским детям. Тихонько, не привлекая к себе внимания, Эли положил хлеб на стол у стены. Еще раз отряхнул снег с пальто и поднял голову. Его темные задумчивые глаза встретились с глазами Наоми. Она почувствовала, что краснеет еще сильнее, и отвела взгляд. Но потом снова посмотрела на него – Эли так и не сводил с нее глаз. У Наоми навернулись слезы. От тяги к нему у нее сдавило в груди.

Пять лет прошло с тех пор, как они положили конец своим отношениям. То было самое тяжелое прощание, какое выпало ей в жизни. Но она была замужем, и она дала клятву. Это должно было закончиться. С того дня, когда она в последний раз поцеловала его, прощаясь, они виделись очень редко, лишь мельком, но каждый раз, когда их взгляды встречались, старые воспоминания оживали, словно все произошло вчера.

Глава 7

На следующий день, второй день Хануки, небо было ярким, словно сапфир. Хершель ушел на работу, дети тоже чем-то занялись. Наоми сидела за своим швейным столиком. Она шила нарядное платье для Шошаны, потому что Хершель сказал, что собирается пригласить к ним кандидатов в ее женихи. На прошлой неделе он дал Наоми денег, настояв, чтобы она купила дорогую ткань на платье Шошане.

– Оно должно выглядеть богатым. Мы же хотим хорошего жениха нашей дочери, – сказал Хершель.

Продевая нитку в иглу, Наоми размышляла о замужестве дочери. «Она так молода. Надеюсь, она правда готова, – думала Наоми. – Наверное, каждая мать чувствует это, когда ее дочь вступает в брачный возраст. И я надеюсь, она не будет страдать. Надеюсь, Хершель выберет человека, который сделает ее счастливой».

В доме было тихо; на плите булькал суп, который Наоми варила на ужин. Близнецы играли у себя в комнате; Шошана с лучшей подругой Нетой, заглянувшей в гости, сидела у себя и штопала чулки.

Наоми жалела Нету. Ее отец был небогат, а Нета к тому же уродилась некрасивой. Юноши, которых представят ей в качестве потенциальных женихов, будут куда ниже качеством, чем у Шошаны. Она надеялась, что и Нета найдет свое счастье. «В нашем мире тяжело быть женщиной», – размышляла Наоми. Она знала, что муж рассматривает Альберта Хедлера как возможного жениха для Шошаны, и признавала, что он привлекательный юноша. Но для Хершеля куда важнее было то, что отец Альберта владел процветающим бизнесом и Альберт учился у него. Он станет хорошим добытчиком. От крошечных стежков, которые она вела по ткани, у нее рябило в глазах. Она прикрыла их на мгновение – и сразу перед ее мысленным взором возник Эли. Она вернулась в тот день, когда они занимались любовью на поле. Рядом с полем росли дикие грибы. Они были желтоватого оттенка, мягкие, словно бархат. Собирать их было легко; если взять гриб в руку, его шляпка была скользкой, как крылья ангела. В воздухе витал аромат полевых цветов.

Этот аромат слегка щекотал ей ноздри, нежный и тонкий. О, как она боялась тогда и как сильно его хотела! Его голос музыкой лился ей в сердце. Стоило Наоми зажмуриться – и она снова чувствовала запах мыла от его свежевымытых волос. Воспоминание было таким живым, что у нее набежали слезы. «Как бы мне хотелось опять оказаться в его объятиях! Я скучаю по нему каждый день, – подумала она, а потом одернула себя: – Но я должна с этим покончить. Это чистое безумие. К тому же он скоро женится». Несколько месяцев назад Эли обручился с девушкой, дочерью богатого отца, который выбрал его потому, что он изучал Тору. Иметь в доме богослова считалось почетным. Девушка происходила из обеспеченной семьи, которая стремилась к такому почету. После их женитьбы тестю предстояло содержать Эли до конца жизни, чтобы он всего себя посвятил учению.

«Я должна бы радоваться за него, но я не рада. Я страдаю. Я хочу, чтобы Эли был счастлив. Но еще больше мне хочется, чтобы он был счастлив со мной. Хотя, даже если бы мои родители приняли его – а они не приняли, – их сердило бы, что он не только беден, но еще и нееврейского происхождения. Мои родители небогаты. Они зависят от Хершеля, который финансово поддерживает их. Эли не смог бы их обеспечить. Ему пришлось бы много трудиться, просто чтобы прокормить нас двоих. Он такой умный, а был бы вынужден пожертвовать своими занятиями, чтобы работать, если бы женился на мне. Я знаю, что он все еще меня любит. И всегда любил. И я… О, как я его любила! Но я оттолкнула его, потому что знала – у нас нет будущего. И даже до того, как я вышла за Хершеля, мой отец ясно дал понять, что его не волнуют мои чувства. Он хотел, чтобы я вышла за человека, который станет помогать им с матерью. Поэтому, когда появился Хершель, он подумал, что это для меня идеальный союз. Наверное, он считал, что так будет лучше для всех нас».

Потом она снова подумала об Эли. Она чувствовала на себе его прикосновения и краснела от стыда, вспоминая те особые моменты, когда они с Эли встречались в тени старого дуба. Там пахло влажной землей, над ними шелестели листья и посвистывал ветер. Их губы соприкоснулись и слились в нежном, сладком поцелуе, и она почувствовала его дыхание на своей щеке. Ощутила вкус его губ – сладость и обещание. Обещание, которое он хотел сдержать и не мог. Это было много лет назад. Когда Наоми была совсем юной. Она еще даже не зачала Шошану. Собственно, Наоми с Хершелем только поженились, когда все началось между ней и Эли.

Хершель в то утро ушел на работу. Был чудесный весенний день, и ей захотелось выбраться из дому. Она схватила корзинку и пошагала через городок в ближайший лес, где собиралась набрать диких грибов. Вокруг на много миль не было ни души, и она наслаждалась одиночеством. Но потом ей показалось, что вдали мелькнула мужская фигура. Сначала она испугалась и уже хотела бежать домой. Но мужчина подошел ближе, и она поняла, что это Эли. Глядя на него издалека, она спрашивала себя, почему он здесь, за городом, когда должен быть в иешиве и заниматься. Что он тут делает? Она знала, что он ее увидел.

Эли остановился. Теперь он смотрел на нее, и Наоми показалось, что земля перестала вращаться. Солнце из-за спины нимбом подсвечивало его волосы. У нее сперло дыхание. Он был невероятно красивый. Как замужняя женщина, она понимала, что эти мысли греховны. Но не могла положить им конец. Сердце выпрыгивало у нее из груди. Ручка корзинки намокла от пота в ее ладони. На мгновение она всем сердцем пожелала, чтобы он был ее мужем и они могли запросто встречаться наедине на этом поле пожелтевшей от солнца травы.

Она зажмурила глаза и представила, как он ее обнимает. «Я грешница. Я согрешила в мыслях, и это уже очень плохо, поэтому мне надо бежать домой, чтобы не сделать того, о чем я наверняка пожалею». Эли быстро пошагал к ней. Миллион мыслей пронеслись у нее в голове. «Мы наедине в этом поле. Рядом никого нет. Никого, кто присматривал бы за нами. Оберегал мою честь. Юноше и девушке нельзя встречаться вот так, наедине, даже если они ни с кем не помолвлены, не говоря уже о женщине, которая, как я, замужем. Ради Хершеля я должна сейчас же вернуться домой. Должна бежать со всех ног. Но я не в силах пошевелиться. Ноги словно вросли в землю. Он приближается. Что, если он со мной заговорит? Что мне ему отвечать? Что делать? О боже, он подходит. Я должна бежать домой».

– Я увидел тебя на дороге, – сказал Эли, подходя к ней. – Я Эли Хаберски.

Он теребил пуговицу на своем пиджаке.

Ей показалось, что он нервничает. Секунду она смотрела на него. Потом развернулась и сказала:

– Мне надо идти.

Он кивнул. Потом откашлялся и выпалил:

– Тебя зовут Наоми, так ведь?

Она коротко кивнула. Наоми удивило, что он знает ее имя.

– В школе кто-то говорил, что ты готовишь лучший кугель, запеканку из лапши, во всем городе.

Она хихикнула.

– Уж не знаю, насколько это правда. – Комплимент застал ее врасплох.

– Наверняка так и есть. А еще… – он поколебался, потом добавил неловко: – Ты очень красивая. Знаю, это дерзость, что я так говорю. Прошу прощения. Просто не смог удержаться.

– О, мне правда пора домой. Я замужем, если ты не знаешь. Мой муж – Хершель Айзенберг.

Теперь, когда она упомянула про Хершеля, ей стало легче разговаривать с Эли. Почему-то их разговор перестал казаться грехом.

Он кивнул:

– Я знаю, – потом снова откашлялся и с трудом произнес: – Я знаю, что не следует этого говорить, но я должен. Понимаешь, я не знаю, выпадет ли мне другой шанс поговорить с тобой наедине. Поэтому скажу сейчас то, что давно хотел.

Она втянула носом воздух.

– Тогда скажи. Что бы это ни было, скажи, но только быстрее. Мне надо уходить. Я должна вернуться домой, пока муж не пришел с работы.

– Еще же рано! Пара минут у тебя точно есть. Обещаю, я недолго.

Он сделал глубокий вдох. Ей показалось, что Эли собирается с духом.

Она стояла, глядя на него, как зачарованная, не в силах уйти. «Поверить не могу, что разговариваю с ним вот так. Мы наедине, а это строго запрещено. Даже не представляю, что сказала бы моя мама, узнай она. Но я не могу уйти, пока не услышу, что Эли собирается мне сказать. Если уйду, не узнав, буду мучиться до конца жизни».

– Ну же! Прошу, скажи мне.

– Мне бы хотелось, чтобы это был я, – выпалил он.

– Прости, не понимаю…

– Чтобы я был твоим мужем. Я надеялся, твой отец поговорит с моим о браке для нас. Вместо этого он выбрал Хершеля Айзенберга, – Эли говорил быстро, с нажимом на каждое слово. – Когда я узнал, что вы с Хершелем поженитесь, мое сердце было разбито. Я приложил массу усилий, чтобы смириться. И смирился, потому что больше всего на свете хотел, чтобы ты была счастлива. Я даже обращался за советом к равви. Но… в общем… в конце концов, я последовал за тобой сюда, чтобы поговорить наедине и высказать все, что у меня на сердце. И вот теперь я стою тут и смотрю в твое прекрасное лицо, и все, что могу сказать: я до сих пор мечтаю, чтобы вышло по-другому. Чтобы ты была моей.

– Ты не должен так говорить, – прошептала она.

– Должен, потому что не могу больше держать это в себе. Иначе мое сердце разорвется от тоски. Я понимаю, что ты замужем и больше ничего нельзя поделать, чтобы это изменить. И я никогда не сделаю ничего, что причинит тебе боль или поставит в неловкое положение. Но… я должен был сказать тебе, что чувствую, – он повесил голову. – Знаю, это было эгоистично.

Она подумала, что он выглядит как маленький мальчик. Такой хрупкий и уязвимый!

– Я понимаю.

Эли развернулся и пошел прочь. Она поняла, что если отпустит его, то всю жизнь будет жалеть, что не дала ему понять – его чувства взаимны.

– Подожди!

Голос Наоми сорвался. Эли обернулся к ней. Она не решалась посмотреть ему в глаза, но знала, что должна это сказать.

– Я чувствовала то же самое. Молилась, чтобы отец выбрал тебя.

– Так почему ты ему не сказала?

– Я сказала. Я пыталась. Поверь мне, пыталась. Но мой отец – упрямый эгоист. Его не интересует, чего хотят другие люди. Он никогда никого не слушает. И мой муж такой же. Мама говорит, все мужчины такие.

– Не все мужчины, Наоми. Не все.

– Все мужчины, которых я знаю, – ответила она. – Мой муж, как мой отец, устанавливает правила, а мое дело – им подчиняться. Он ясно дал понять, что я не могу оспаривать его решения.

– Хочешь сказать, вы вообще не разговариваете?

Она покачала головой.

– Они с моим отцом одинаковые. Не слушают, что говорят женщины. Они принимают решения и считают, что дело женщины – выполнять их указания.

– Но что же ты сама, Наоми? Ты-то что думаешь?

– Я думаю, это моя судьба. Я замужем за Хершелем Айзенбергом. Я буду рожать ему детей и вести его дом. Буду готовить кошерную еду и соблюдать Шаббат. Проживу такую же жизнь, как у моей матери, и у моей бабки, и…