Близнецы из Аушвица. Мне приснилась война

Хершель был человеком упрямым и уже составил свое мнение на этот счет. По одному его взгляду Наоми поняла, что с ним лучше не спорить или он разъярится по-настоящему. Он всегда требовал, чтобы семья жила по его правилам. Да и сама она устала спорить. Это все равно ничего не даст. Поэтому, когда он сказал: «Ты меня поняла? Будешь делать, как я говорю?» – Наоми только кивнула. Муж был удовлетворен. Он решил, это значит, она станет подчиняться. Но это было не так. Это означало лишь, что она больше не будет обсуждать с ним ситуацию – никогда – и внушит Перл поступать так же. Но Перл была лишь ребенком, и Наоми тревожилась за нее, потому что Перл доверяла отцу. Хершель был самым большим и сильным в доме, казалось естественным обратиться за защитой к нему, когда Перл снились кошмары. Однако, к удивлению Наоми, дочь оказалась мудрой не по годам. Она поняла, что отец недостаточно тонок, чтобы помогать ей справляться с ее странным даром. Поэтому, когда ей снился сон, похожий на предвидение, она шла за утешением к матери или сестре. Вместе они пытались разгадать значение сна.

Мириам с мужем Арамом должны были сегодня прийти к Наоми с семьей на ужин. Они приходили раз в неделю повидаться с детьми, потому что, как ни старались, Мириам с Арамом никак не могли завести своих, а самым большим желанием Мириам было иметь ребенка. Но поскольку у них не получалось, они стали почти вторыми родителями для девочек Наоми. Она была рада, что Хершель не возражает против их частых визитов. В противном случае он сразу бы положил им конец. Но пока что ее сестра и зять баловали девочек, всякий раз принося им небольшие подарки. И хотя они обожали Перл и Блюму, любимицей Мириам была Шошана. Наоми знала почему. Когда Шошана была маленькой, Мириам проводила с ней много времени, помогая Наоми, и между ними возникла особенная связь.

Наоми сидела на корточках. Платок у нее на голове сполз на лоб. Она поправила его и отерла со лба пот. Потом на минутку оторвалась от уборки. Маленький домик, в котором они жили, казался огромным, когда надо было отскрести полы и отмыть стены. Но ей нравилось, когда ее жилище сияло чистотой в те вечера, когда на ужин приходили сестра с зятем.

Наоми втянула носом воздух и медленно выдохнула. Ее сердце полнилось благодарностью, хотя она столкнулась с тяжкими испытаниями, грозившими разрушить ее брак и жизни ее детей. Она благодарила Бога, что у нее три здоровые дочки и муж, прекрасно обеспечивающий семью. Все это очень важно. По крайней мере, так говорила ее мама. Наоми, как послушная дочь, в конце концов пожертвовала своим счастьем ради родных.

Она глянула в окно, и перед ее мысленным взором предстал юноша, когда-то давным-давно вскруживший ей голову и заставивший почувствовать себя по-настоящему живой. Прошли годы с тех пор, как она влюбилась в Эли, красивого мальчика из иешивы[5]. Сначала она лишь смотрела на него издали. Было в Эли что-то, отличавшее его от остальных. Что-то, тронувшее ее, чего не было у других мальчишек. Они никогда не разговаривали между собой. Завидев друг друга на рыночной площади или у входа в синагогу, прежде чем разойтись каждому на свою половину – Эли на мужскую, Наоми на женскую, – застенчиво отводили глаза. Но мать Наоми знала свою дочь и видела, что она влюблена в Эли. А еще знала, что Эли – богослов и ему нужна жена, чья семья располагает деньгами, чтобы он мог продолжать свои занятия.

Семья Наоми была бедной. Отец искал для нее успешного дельца, кого-то, кто и их поддержит финансово. Наоми была достаточно хороша собой, чтобы привлечь такого человека, и потому родители рассчитывали на богатого зятя. Мать, заметив, как Наоми переглядывается с Эли, отвела дочь в сторонку и с ходу заявила:

– У отца на тебя другие планы. Он договаривается с отцом Айзенбергом. Думаю, он хочет выдать тебя за Хершеля Айзенберга.

Сердце Наоми упало. Хершель Айзенберг ей никогда не нравился. Он был слишком заносчивым и самоуверенным. Но он совершенно точно умел зарабатывать деньги, а именно этого хотел ее отец. Хотя они с Мириам были однояйцевыми близнецами, Наоми уродилась красивее: она была задорнее, стройнее, ее волосы блестели ярче, и юноши оборачивались ей вслед, когда она проходила по улице. Поэтому отец Наоми рассчитывал для нее на богатого жениха. Хотя, по еврейскому закону, будущая невеста имела право сама принять окончательное решение, за кого идти замуж.

Наоми знала, что не стает спорить с отцом. Ее растили послушной дочерью, и она всегда делала, как ей говорили. Мириам и Наоми воспитывались в покорности отцу и следовали его наставлениям. Он был человеком холодным, всегда держал семью на дистанции, и потому дочери боялись говорить с ним. Они не осмеливались ему сказать, что чувствуют или чего хотят. Большинство его разговоров с наследницами состояло в том, что он отдавал распоряжения, а обе девочки покорно кивали:

– Да, папа.

Наоми и Мириам любили отца – пусть и не так, как мать, гораздо более душевную и ласковую, но все-таки любили. В конце концов, дети должны любить родителей вне зависимости от того, что те делают или говорят. Так внушали Наоми и Мириам. В каком-то смысле они привыкли считать, что отец тоже их любит. Просто он не из тех, кто показывает свои чувства. В семье все знали, что его больше заботит мнение окружающих, чем дочерей.

Позднее Наоми поняла, что такая же черта – большее внимание к тому, что думают другие, чем забота о счастье детей, – присуща и ее мужу. Но тогда она не знала о Хершеле Айзенберге ничего, кроме того, что отец собирается выдать ее за него. Наоми понимала, что после свадьбы обратной дороги не будет. Поэтому, хоть ей и было страшно, она решилась обратиться к отцу и сказать ему, что чувствует к Эли. Она обсудила это с сестрой, и они решили, что единственный шанс Наоми – упросить отца позволить ей выйти за Эли вместо Хершеля.

– По крайней мере, я должна попробовать. Я не могу выйти за Хершеля, хотя бы не постаравшись убедить папу, – сказала Наоми.

– Я понимаю твои чувства, но ты знаешь папу. Если он что решил, переубедить его невозможно.

– Надеюсь, ты ошибаешься.

– Я тоже надеюсь, – ответила Мириам. – Если уж собираешься это сделать, подожди, пока он поест. Не пытайся заговорить с ним сразу, как только он вернется с работы. На сытый желудок говорить с ним легче.

– С ним никогда не бывает легко, – заметила Наоми.

– Я не сказала легко. Я сказала легче, – поправила ее Мириам, и они обе рассмеялись.

В тот вечер ужин накрывала Наоми. Отец вошел, повесил пальто, потом отправился мыть лицо и руки. Он уселся за стол, и дочери с женой начали подавать еду. Расставив тарелки, Наоми с Мириам заняли свои места. Сердце Наоми колотилось. Она не могла проглотить ни кусочка и только ждала, когда отец насытится. Разделавшись с ужином, он встал и зевнул. Потом сел на свой стул у окна, а Наоми с сестрой и матерью занялись уборкой на кухне. Закончив, Наоми и Мириам решили, что сейчас самое подходящее время обратиться к папе. Набравшись храбрости, Наоми подошла к отцу и самым мягким своим голосом спросила:

– Папа, можно с тобой поговорить?

– В чем дело? – буркнул он. По его тону было ясно, что отец недоволен, что его побеспокоили. Он подолгу работал, а когда вечером возвращался домой, любил отдохнуть и посидеть в тишине. Если средства позволяли, покупал бутылку русской водки и сидел, попивая ее из рюмочки и наслаждаясь вкусом.

– Я… я знаю, что ты собираешься поговорить с паном Айзенбергом насчет меня и его сына, Хершеля.

– Ну? Да, ты права, собираюсь. Думаю, ты должна порадоваться. Очень надеюсь, что Айзенберг согласится. Денег у них куда больше, чем у нас. Хершель учился в университете в Варшаве. У него диплом юриста. А ты – дочь из бедной семьи, – он вздохнул. – Но, по крайней мере, ты красивая и ты чистая, религиозная девушка. У тебя безупречная репутация. Никто в этом городе не может сказать о тебе ничего плохого. Его отцу это должно понравиться.

– Да, папа, – она едва могла дышать. Отец думает, что она в восторге от грядущего сватовства, а она собирается сказать ему, что чувствует на самом деле. Ей захотелось развернуться и уйти. «Нет, я так не могу. На кону вся моя жизнь. Надо хотя бы попытаться его переубедить. Я ужасно боюсь того, что он скажет, но надо попробовать».

– Папа, – Наоми откашлялась. – Я знаю, девушки редко просят о таком своих отцов. И ты обычно прав насчет всего. Я просто хотела попросить тебя об услуге. Один-единственный раз. Я бы не просила, не будь это так важно. Очень важно. Понимаешь, у меня просьба. Важная просьба.

– Что ты болтаешь, Наоми? В чем дело? Чего тебе надо? Говори, дочь. Ты меня беспокоишь. Я-то хотел отдохнуть после долгого рабочего дня. Так что ты хотела сказать? – поторопил он, и Наоми ощутила его нетерпение. Ей хотелось убежать, но она должна была сказать то, что собиралась.

– Папа, ты знаешь такого юношу, Эли Сильверберга? Он из иешивы, с темными волосами и длинными пейсами.

– Да, я знаю, кто он. Все знают. Слышал, он у равви в любимчиках. Говорят, он хорошо учится. Так что насчет него?

– Я все думала… Точнее, надеялась… Я имею в виду… Папа, я молилась – может быть, ты выберешь его мне в женихи?

– Ты с ума сошла? Эли Сильверберг – богослов. Он не для тебя. Ему нужен богатый тесть, чтобы продолжать свои занятия. Он тебя не захочет. И я его не хочу. Тебе следовало бы надеяться и молиться, чтобы Айзенберги согласились на свадьбу. Это наилучшая возможность для тебя и нашей семьи, – его голос гремел, полный гнева. – Только не говори мне, что общалась с этим мальчишкой, Сильвербергом. Даже не смей сказать, что навлекла позор на семью. А ну-ка, признавайся! Это так?

– Нет, мы никогда не разговаривали. Я просто видела его в синагоге по пятницам и иногда еще на рынке. Но я не опозорила тебя, папа. Клянусь. Я только надеялась, мое счастье имеет для тебя значение. Я…

– И речи быть не может! Я все уже решил. Я поговорил с отцом Хершеля Айзенберга, и, если он тебя возьмет, так тому и быть. Ты выйдешь за Хершеля.

Она охнула:

– Папа!

– Хватит. Сейчас же ступай к себе в комнату. Я устал, и обсуждать тут нечего.

Слезы бежали у нее по щекам, когда она влетела в комнату, где уже ждала Мириам. Сестра знала, что этим все закончится. Она схватила Наоми в объятия и утешала, пока та рыдала. На следующий день отец Наоми пошел к отцу Хершеля, договор был заключен, и Наоми с Хершелем поженились.

Глава 3

Родители Наоми могли дать на свадьбу совсем немного денег, но это не тревожило Хершеля или его семью. Он был на десять лет старше Наоми и очень хотел жениться на ней, одной из самых красивых девушек местечка. Все знали, что он амбициозный молодой мужчина, владеющий в городе лавками, которые сдавал торговцам. Помимо этого, он на какое-то время уезжал учиться в университете Варшавы, где получил диплом юриста. Его отец был адвокатом с многочисленной нееврейской клиентурой. И после того как сын присоединится к практике, собирался уйти на пенсию и передать дела ему.

Деньги были не проблемой для Хершеля Айзенберга, и он ничего не имел против того, чтобы оплатить свадьбу целиком. Церемония получилась красивая. Куда богаче, чем Наоми могла пожелать для себя, будучи дочерью бедной семьи. Ее мать настояла, чтобы она надела свадебное платье, переходившее у них из поколения в поколение, но, если бы Наоми захотела новое, Хершель оплатил бы его для нее. Он купил настоящее золотое кольцо с бриллиантом в два карата. Ей следовало бы возрадоваться. Но что-то было не так. Между ними чего-то не хватало.

Все девушки в городке, особенно Фрида Бергштейн, завидовали Наоми, что она выходит за такого успешного мужчину. Хершель считался завидным женихом. Но большинство девушек хотя бы притворялись, что радуются за новобрачных. На свадьбе они вручали Наоми подарки и желали им с Хершелем счастья. Все, за исключением Фриды. Когда-то в детстве они с Наоми были подругами. Еще ребенком Фрида любила Хершеля Айзенберга. Она была уверена, что когда-нибудь выйдет за него замуж. Но Наоми встала между ними, и Фрида возненавидела Наоми. Они втроем росли в домах, стоящих на расстоянии около мили один от другого. Хершель был старшим, потом шла Фрида – на пару лет моложе его. Наоми же была младше Хершеля на десять лет, и еще в детстве все говорили, что она самая красивая девочка в округе.

С самого детства Фрида начала строить Наоми козни. Могла подставить подножку, если думала, что их никто не видит, или ущипнуть за руку, когда взрослые были слишком заняты, чтобы разбираться в их ссоре. С возрастом ситуация усугублялась. Чем бы Хершель ни занимался, Фрида всегда была рядом и старалась ему угодить.

Когда он вернулся домой после университета, то начал работать в отцовской конторе. Фрида ждала его возвращения. Пока Хершель был в Варшаве, она училась читать и писать, а еще печатать на машинке под диктовку. Она планировала стать его секретаршей. Он знал ее и знал, какая она прилежная работница. Поэтому, когда она пришла наниматься к нему, сразу ее принял. Оказалось, что в работе она хороша. И не только в работе – она старательно заботилась о нем самом. Каждый день, приходя в контору, приносила с собой для Хершеля кошерный обед. Часто настаивала на том, чтобы забрать домой его грязную одежду, выстирать и выгладить его рубашки.

Почти ежедневно она задерживалась после конца рабочего дня, чтобы обсудить с ним сложные случаи, и всегда давала дельные советы. Она нравилась ему. Но – как сестра. Как женщина Фрида Хершеля не привлекала. Он не считал ее красивой. Хершелю Айзенбергу пора было жениться, и он положил глаз на Наоми. Он не знал, что ее отец собирается предложить Наоми ему в жены, хоть она и из бедной семьи. Наоборот, считал, что должен доказать отцу невесты свою значимость, и собирался это сделать. Ему было все равно, чего потребует ее семья: он был заранее на все согласен. И как всегда, поставив цель, Хершель Айзенберг добился ее.

Как-то вечером, вскоре после женитьбы, Хершель задержался на работе, и Мириам пришла провести время с Наоми. Она тоже вскоре выходила замуж, и они долгими часами обсуждали планы на будущее. Но в тот вечер у Наоми было на уме кое-что другое, и она хотела поговорить об этом с сестрой.

– Фрида Бергштейн постоянно крутится у нас дома. Приносит какие-то особенные фрукты и овощи для Хершеля. Только представь: всякий раз, идя за покупками, она заглядывает к нам! В Шаббат печет для него и бежит сюда, принести угощение до заката. Как будто я не могу печь или не хожу на рынок за продуктами для мужа. Мне противно находиться рядом с ней. Она никогда меня не любила. Знаешь, она даже не поздравила меня или Хершеля с нашей свадьбой.

– Ничего удивительного, – ответила Мириам. – Ты красивая, а она уродина. Ты замужем за мужчиной, в которого она влюблена. Бедняжка Фрида умирает от ревности.

– Она уродлива лишь потому, что уродлива ее душа.

– Ну да, душа уродлива, и физиономия тоже.

– Не говори так. Это нехорошо.

– Нехорошо, согласна. Но это же правда, да? – сказала Мириам.

Наоми рассмеялась. Потом дернула сестру за руку и с улыбкой попеняла ей:

– И что мне с тобой делать? Ты совершенно неисправима.

Теперь они рассмеялись обе.

– Я собиралась тебе сказать, что папа выбрал мне жениха, – сказала Мириам.

– О, и кто это?

– Арам Фишман.

– Он симпатичный.

– Симпатичный, – согласилась Мириам. – Я не разочарована. Думаю, я буду счастлива с ним. По крайней мере, я надеюсь.

– Он красивее Хершеля, – сказала Наоми.

– Но Хершель богат. Папа очень доволен. Он всегда хотел богатого зятя, чтобы тот содержал их с мамой на старости лет.

– Да. И отдал меня тому, кто давал больше. А это оказался Хершель.

– Знаю, ты бы его не выбрала.

– Не выбрала бы, но это папу нисколько не беспокоило. Его волновали только собственные интересы.

– Не печалься! У тебя будет с Хершелем хорошая жизнь. Он даст тебе вещи, которые другие бы дать не смогли.

– Я знаю. Ты права. Мне надо радоваться.

– Но ты не рада, – констатировала Мириам.

– Нет. К сожалению, нет.

– Но все могло быть хуже. Мужья бывают разные. У некоторых моих знакомых мужья жестокие. Он же тебя не бьет, нет?

– Не бьет. Он требовательный и во многих смыслах похож на нашего папу. Замкнутый и ожидает подчинения. Но это еще не все. Больше всего меня волнует, что рядом с ним я чувствую себя ужасно одинокой. Еще хуже, чем когда правда одна.

– Ну же, Наоми! Ты знаешь, что на самом деле не одна. У тебя всегда есть я. Я скоро выйду замуж, и, надеюсь, мы будем жить неподалеку друг от друга и вместе растить наших детей. Нас с тобой ничто не разлучит, – воскликнула Мириам, ласково пожимая руку сестры.

– Ты права. Что бы ни случилось, мы всегда есть друг у друга.

– Мне всегда было интересно, как вообще живут люди, у которых нет сестры-близнеца. Ты моя лучшая подруга, – сказала Мириам.

– А ты моя, – ответила Наоми.

Наоми улыбнулась этим воспоминаниям – сколько лет прошло с тех пор, как они с сестрой были так молоды! Она тогда была полна надежд. Сейчас ей казалось, что они с Хершелем поженились тысячу лет назад. И теперь, когда она знала, что сулило ей будущее, Наоми понимала, что оказалась права насчет мужа. Между ними чего-то не хватало – и это «что-то» так и не появилось спустя столько лет. Им не следовало жениться. Они не были друг для друга «башерт». Да и с Мириам все вышло не так, как они рассчитывали. Выполнить обещание, которое они дали друг другу в тот день – всегда быть рядом, оказалось нелегко.

В дверь постучали. Наоми побежала открывать, думая, что это сестра с мужем пораньше пришли на ужин, но, распахнув дверь, ощутила острое разочарование. На пороге стояла Фрида Бергштейн. Наоми не верилось, что когда-то, давным-давно, они с Фридой были подругами. Но потом Хершель проявил интерес к Наоми, и дружеские чувства у Фриды сменились ненавистью. Хотя она по-прежнему изображала ее подругу, Наоми знала, что Фрида всеми силами пытается привлечь к себе внимание Хершеля.

– Здравствуй, Фрида, – сказала Наоми.

– Здравствуй. Если не увидимся до конца праздников, то счастливой тебе Хануки, – Фрида сделала паузу. – Не пригласишь меня войти? Что у тебя за манеры?

Она сказала это с улыбкой, но Наоми внутренне возмутилась.

– Проходи, – ответила она, жалея в душе, что вынуждена вести себя с этой женщиной вежливо.

Фрида вошла и сразу устремилась на кухню. Поставила на стол блюдо:

– Я принесла ругелах[6]. Хершель больше всего любит с абрикосом, поэтому когда я их увидела в пекарне, то… в общем, подумала про него.

– Спасибо. Очень мило с твоей стороны, – выдавила из себя Наоми.

– Согласна, – Фрида улыбнулась. – Я и сама милая. И хорошая подруга, правда?

– Да, конечно, – солгала Наоми.

– А где же Хершель?

Тут в двери опять постучали.

– Извини, – сказала Наоми и пошла открыть. С облегчением она увидела на крыльце сестру с зятем.

– Проходите, – пригласила их Наоми, глазами показывая сестре все, что не могла сказать вслух, потому что Фрида стояла рядом.

– О, у вас ужинают гости, – заметила Фрида. – Наверное, мне лучше уйти, если только за столом не найдется свободного местечка.

– Не найдется, – холодно ответила Мириам. – Все места заняты. Мы так отмечаем каждую Хануку. Это семейное торжество. Уж прости.

– Да-да, конечно. Я пойду. Не буду вам мешать. Только, Наоми, ты же не забудешь сказать Хершелю, что это я принесла для него ругелах?

– Да, конечно. Я скажу.

– Ладно. Тогда мне, наверно, пора.

– Ладно. До свидания, – сказала Наоми, снова открывая дверь. Фрида попыталась через плечо Наоми посмотреть, не выходит ли Хершель из их спальни, но Мириам перегородила ей обзор.

Наконец-то Фрида ушла.

Мириам с мужем принесли подарки каждому из детей.

– Идите сюда, все вы. Скорее! – позвала Мириам, и девочки столпились вокруг тетки. Она стала раздавать подарки. – Откроете завтра, когда зажжете свечи, – предупредила Мириам.

– Жаль, что ты не придешь на первую ночь Хануки. Я бы хотела, чтобы вы с дядей Арамом были здесь, когда мы откроем подарки, – сказала Шошана.

– Я тоже хочу, но завтра мы идем на ужин к родителям Арама. Они нас ждут.

– Мы будем по вам скучать.

– И я тоже.

– А на следующей неделе ты придешь, тетя Мириам? – спросила Блюма.

– Ну конечно! Ты же знаешь.

Мириам с Арамом засиделись допоздна. Расположившись на полу, они играли с девочками в дрейдл[7], а те смеялись и пели праздничные песни. На самом деле Ханука начиналась на следующий день, но муж Мириам решил встретить праздник со своей семьей, а его желания ставились выше желаний жены.

После их ухода девочки легли спать, Хершель последовал за ними. Наоми прибрала в гостиной и тоже легла. Она так устала, что сразу отключилась, и никакие сны ее не беспокоили.

Глава 4

На следующее утро Хершель встал рано, в молчании съел завтрак, приготовленный для него Наоми, и ушел на работу, коротко попрощавшись с ней. После ухода мужа Наоми весь день занималась готовкой. Начистила и натерла картофель для своих фирменных латкес – картофельных оладий – на ужин; замесила тесто и сплела халу[8]. Зарезала и ощипала курицу, положила ее в кастрюлю с нарезанной морковью, пастернаком, луком и сельдереем, для супа. Закончив, вымылась и переоделась в нарядное платье.

В тот вечер, закончив есть, семья Айзенберг осталась за столом. Они собирались зажечь две меноры. Одна, для свечей, несколько поколений принадлежала семье Хершеля, а вторая, серебряная, для масла, была одним из немногих сокровищ матери Наоми. Наоми посмотрела на материну менору и поежилась, вспомнив свой сон. Но никому не сказала об этом ни слова. Вместо этого она заставила себя улыбнуться и наполнила одну из маленьких стеклянных чашечек маслом, потому что был первый день Хануки, а еще зажгла шамаш, чтобы от него зажигать другие свечи.

Три девочки сели вокруг отца, и он, закрыв глаза, приготовился читать специальную молитву на Хануку. Хотя молитвы читали в каждую из восьми ночей Хануки, первая ночь была особенной. В эту ночь произносилась самая длинная из молитв. В первую ночь пели Шеэхияну.

Наоми смотрела на своих дочек и думала, какие они красивые. Девочки замерли в ожидании, когда отец начнет: их лица освещало мягкое пламя, а головы были повернуты к отцу. Трепет в их глазах наполнил Наоми такой любовью, что ей показалось, ее сердце вот-вот разорвется. В комнате было тихо. Потом Хершель своим глубоким баритоном начал напевать древнюю еврейскую молитву.

Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной,

Который освятил нас Своими заповедями и заповедал нам

зажигать Ханукальный светильник. (Амен.)

Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной,

Который сделал чудеса отцам нашим в те дни в это время. (Амен.)

Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной,

Который дал нам жить, и поддерживал нас, и дал нам достичь этого времени. (Амен.)

– Амен, – повторила семья.

Хершель Айзенберг улыбнулся дочерям. Потом он спросил:

– Ну? Кто из вас расскажет мне историю Хануки? Кто знает?

– Я! – сразу выпалила Блюма.

– Хорошо, Блюма, расскажи ты. Итак, почему мы зажигаем масло?

– Потому что давным-давно, в библейские времена, еврейский народ притесняли правители Сирии. Тогда маккавеи[9] начали войну. Они побили сирийцев, которые поклонялись идолам. Потом очистили храм от всех идолов, которых сирийцы там поставили.

– А ты знаешь, что такое идол? – мягко спросил Хершель.

– Это статуя, – сказала Перл.

– Правильно. Получается, сирийцы поклонялись статуям, а по первой заповеди еврейский народ не должен иметь другого бога, кроме Хашема. Я верно рассказываю?

– Да, папа, – подтвердила Блюма.

– Ты хорошо выучила заповеди. Ты молодец. Теперь досказывай историю.

Наоми смотрела на своего мужа и детей. «По-своему он хороший отец, хотя на самом деле ни во что это не верит по-настоящему. И он добр с ними, пока они ему подчиняются. Он прилагает усилие, чтобы быть с ними терпеливым. И делает все, что может, чтобы научить девочек тому, что они должны знать, когда сами выйдут замуж и заведут свои семьи».

Блюма, гордо выпрямив спину, продолжила рассказывать историю маккавеев.

– Маккавеи увидели, что их менору украли. Они очень расстроились. Но они сделали новую. Закончив, они хотели ее зажечь, но у них не было масла. Тогда Иуда, он был у маккавеев главным, стал везде искать масло, которое нужно было для огня, ведь иначе они бы остались в темноте, да, папа?

– Да, Блюма, все правильно. Вижу, ты внимательно слушала в воскресной школе. Какая ты у меня умница! Прямо как я. Для своего возраста ты просто гений, – он улыбнулся и подмигнул дочери. – Ты приносишь своему папе столько наха, столько радости! Я очень горжусь, когда учителя говорят, какие умные у меня дочки. А теперь продолжай. Закончи историю.