Камаль. Его черная любовь

Я замираю, пораженная происходящим.

– Ева, – слышу хриплый голос. – Иди ко мне.

Он зовет меня к себе, но я чертовски медлю.

Потому что боюсь.

Потому что мурашки пляшут по коже и танцуют на ней бачату, ведь я осталась один на один с тем, кто потерял все человеческое без шансов отмотать назад.

– Я долго буду ждать? – тянется из гостиной.

Хриплый приказ, которому не хочется повиноваться. Очень не хочется.

Но я делаю первый шаг. Второй. А когда мне остается сделать последний шаг, он рывком усаживает меня на диван. Я тихо вскрикиваю, но уже почти привыкаю – к его грубости, резкости. К боли привыкаю. К ней, оказывается, так легко привыкнуть…

В руках Камаля показывается украшение. Но не простое.

Оно напоминает мне… напоминает что-то нехорошее…

Оно напоминает ошейник. Да, самый настоящий. Человеческий.

Боже.

Я выставляю руки, бросая на мужчину затравленный взгляд.

– Камаль…

– Это нужно для того, чтобы ты не сбежала, – поясняет спокойно.

– Я не буду сбегать! Я клянусь… Нет, я вас прошу…

В моих глазах стоят слезы. В его глазах – пугающая чернеющая гладь.

В его руках устройство, которое совершенно точно напоминает ошейник. На нем даже красный датчик есть. Пиликающий. Это никакое вовсе не украшение!

Оттолкнув его руки, которыми он тянется к моей шее, срываюсь с места.

Бегу, куда глаза глядят, хотя в них все до чертиков расплывается. От страха и немножко – от слез. Добежав до входной двери, врезаюсь в бронированную защитную панель. Это даже не дверь. Это дубляж. И мне отсюда ни за что не выбраться!..

Увы, я понимаю это слишком поздно.

Бессильно ударив кулаками по металлу, я взвизгиваю от резкой боли на шее. Перебросив ошейник, он затягивает его на моей шее.

Быстро. Резко. Без компромиссов.

– Нет… Нет, нет!

– Да, Ева.

Рывок – и холодный обруч захлопывается на моей коже, впиваясь в горло, не оставляя мне ни единого шанса на спасение. Я захлебываюсь воздухом, судорожно цепляюсь пальцами за гладкую поверхность, но слишком поздно.

Один щелчок.

И птица в клетке…

Мои руки безвольно падают на холодную преграду, а горло сдавливает рваный всхлип.

Металл ошейника неприятно холодит кожу, а крошечный индикатор мерцает зловещим красным светом.

Меня начинает трясти.

Я роняю руки на дверь и горько плачу, а он отпускает мою шею и перешагивает через меня как самое настоящее чудовище.

– Нет…

Я срываюсь, дрожащими пальцами пытаюсь нащупать замок, стянуть обруч, хоть как-то ослабить, но едва я прикасаюсь к нему, раздается резкий писк. Громкий. Пронзительный.

Он пиликает все громче и громче, эхом отдаваясь в голове.

– Механизм не откроется без кода. Поэтому прекрати пытаться его снять. Ты меня злишь.

Не прекращаю.

Я дергаю ошейник снова и снова, пока меня резко не прижимают к двери. Точнее, к металлической пластине. Так, что весь воздух вырывается из груди.

– Я. СКАЗАЛ. ПРЕКРАТИТЬ.

– Я не собака! – выкрикиваю ему прямо в лицо. – Снимите с меня это!.. Снимите!

Выпустив меня из своих рук, Камаль уходит на кухню, а я медленно скольжу по двери, безвольно оседая на пол.

Я вижу, как Камаль рваными движениями вскрывает бутылку с янтарной жидкостью. Коньяк или виски, купленный по пути. Он спокойно принимает ударную дозу алкоголя, пока я бьюсь в истерике и колочу по входной двери, от которой одно лишь название!..

Ошейник пищит на моей шее.

Удары режут слух. Раздражают. Злят. Его и меня.

Я слышу, как за спиной раздается грохот – это бутылка. Испитая наполовину бутылка летит в стену, разбиваясь вдребезги.

Я жмусь к двери, перестав колотить по ней, и затравленным взглядом наблюдаю, как он идет на меня. Здесь даже второго этажа нет. Бежать некуда, и от этой мысли я задыхаюсь…

– Не надо… – всхлипываю, обняв себя за колени. – Не делайте мне больно… пожалуйста…

Камаль останавливается в шаге от меня и пробивает меня задумчивым взглядом. От него пахнет алкоголем и злостью, а его обросшее лицо еще больше подтверждает: человеческого в нем ничего не осталось. Вот совсем.

По коже пробегает ледяной холод.

– Не делать тебе больно? А что ты делаешь, а?

Я молчу, зажимаюсь еще сильнее, чувствуя, как холодный металл впивается в шею. Я поправляю ошейник, пока не понимаю, что это не временное неудобство.

Это моя новая реальность.

– Ошейник ты не снимешь. Никогда, – говорит, приближаясь. – Дверь и ставни на окнах не откроются без моего кодового подтверждения. На улицу ты не выйдешь. Солнце не увидишь. Я предлагал тебе сотрудничество. Ты отказалась. Теперь твое место – в моей постели. Подо мной. Хочешь орать – ори дальше. Но в твоих силах сделать так, чтобы твой первый раз был сносным, кудрявая.

Первый раз – что? Сносным? Какой еще первый раз?

Мысли хаотично разлетаются в голове, и в следующую секунду я визжу.

Ведь этот… не человек… он резким движением перехватывает меня за талию, а затем грубой летящей силой собственнически закидывает себе на плечо и куда-то несет…

Глава 6

– Пустите! Пустите меня!

Ему плевать.

Он несет меня, перекинув через плечо, как варвар, как хищник, которому все равно, как сильно жертва дергается в его руках. Я бью его кулаками по спине, царапаюсь, извиваюсь, но он даже не реагирует. Только сильнее сжимает пальцы на моей ноге, удерживая меня в железной хватке.

– Больно! Больно! – визжу.

– Не сопротивляйся.

Дверь с глухим стуком распахивается, и в следующее мгновение Камаль швыряет меня на кровать.

Я вскрикиваю, вжимаюсь в матрас.

Вот только отступать некуда. Совсем. Замкнутое пространство без окон душит меня, стягивает шею крепким узлом! Я в панике хватаюсь за ошейник, пытаясь глотнуть свежего воздуха…

Не выходит.

Слезы застилают глаза, и я смутно вижу, как он приближается. Я дрожу, но не от холода – от страха.

– Я буду… хорошей девочкой…

– Я знаю.

Он стоит надо мной, его взгляд – тяжелый, темный, прожигающий.

– Я ведь не виновата в ваших бедах… – мой голос дрожит, руки стискивают простыню, как будто она может меня защитить.

– Я знаю, – повторяет, вздохнув.

Камаль больше не говорит. Он лишь медленно стягивает с себя рубашку, не сводя с меня взгляда. Его тело напряжено, каждая мышца будто высечена из камня, и от этого становится еще страшнее.

Я не маленькая. До меня, хоть и с трудом, но прекрасно дошли его намерения.

Наверное, под его неухоженностью и шероховатой грубостью скрывается красивый мужчина. Я могу представить, каким он был до плена: резкие, правильные черты лица, смуглая кожа, выразительные темные глаза, в которых, возможно, когда-то был свет.

Но сейчас…

Обросшие волосы превращают его лицо в маску дикости, глубокие шрамы перечеркивают его прежний облик, а темные глаза затянуты тьмой – такой густой, что мне становится холодно.

Кажется, стоит мне протянуть руку и дотронуться, как я пойму, каким он был прежде.

Но страх ломает эту иллюзию.

Он слишком большой, слишком сильный, слишком чужой. Его тело – черствый камень, отточенный пытками, его выражение – лицо человека, который давно перестал быть человеком

Я пячусь на кровати, но это все, что я могу. На наших с ним телах – кровь, которую хочется смыть, но на душ у меня не хватит сил. Сил хватит лишь на то, чтобы лечь и тихонько умереть.

Неужели он… способен на что-то большее?

В следующую секунду я вскрикиваю. Его большое тело… оно просто падает на кровать…

– Неси аптечку… хорошая девочка, – стонет с гримасой боли.

Я отшатываюсь и лишь сейчас замечаю, как из его плеча хлыщет кровь. Рана разошлась, когда он взял меня.

Черт! Эта старая рана… Я зашивала ее много раз, но изверги каждый раз вспарывали ее заново – и все повторялось снова. Она никогда не заживала до конца.

– Я быстро, – обещаю ему, вскакивая с кровати.

Я несусь в гостиную, где стоит солидная аптечка, наполненная препаратами, которые Камаль скупил по пути. Внутри анальгетики, антисептики, перевязочный материал. Я рыщу по коробкам, читая названия, пока не нахожу все необходимое.

Сердце грохочет в груди. Рану нужно срочно обработать и зашить, иначе пойдет инфекция…

Главное – не медлить.

Я вбегаю в спальню. Камаль уже бледный, губы сжаты в тонкую линию. Он смотрит на меня тяжелым взглядом, но молчит, позволяя мне остановить кровь.

– Вы только не умирайте…

– Не бойся, – Камаль кривит бледными губами. – Перед тем, как сдохнуть, я скажу тебе код. Выберешься из бункера.

– Скажете?.. – выдыхаю.

Я замираю, нависнув над мужчиной. Я верю, что он скажет, но нужна ли мне свобода такой ценой? Ценой жизни другого человека?

– Я так… не могу… – выдыхаю тихо и ловлю на себе его удивленный взгляд.

– В кого ты такая наивная дура? – чертыхается, пока я обрабатываю, а затем зашиваю его рану. Под кучей обезболивающего, разумеется. Быстро вводить обезболивающие я научилась давно, и Камаль в этом деле стал моим первым…

– Лучше быть наивной дурой, чем той девушкой в паспорте… на которую я, к несчастью, похожа… – шепчу. – Как она вообще живет, зная, что вы четыре года корчитесь в муках?!

Камаль скрипит зубами, и я не уверена, что это физическая боль. Его добивают мои слова.

– Она ничего не знает.

– Тогда кто это сделал с вами? Кто держал вас в плену?

Я тихо вскрикиваю, когда Камаль перехватывает меня здоровой рукой.

В его взгляде – пустая чернота, когда он шипит:

– Ты с ним никогда не встретишься. Зашивай молча.

Зашиваю. Молча. А когда заканчиваю, то осторожно убираю нитки и медикаменты в сторону, чтобы не пораниться. Его кожа горячая, влажная от пота.

Я протягиваю ему таблетки и поясняю:

– Жаропонижающие и антибиотики…

Он глотает все сразу.

Я накрываю Камаля одеялом в надежде, что он протянет до утра, ведь код я так и не взяла. Не согласилась. Действительно дура…

– Иди сюда, Ева, – велит мне.

Он протягивает здоровую руку и хватает меня за запястье, рывком притягивая к себе. Я проглатываю мольбы о помощи, когда он утаскивает меня под свое одеяло. Словно это его право. Как зверь.

– Ты можешь понадобиться мне ночью. Будешь спать со мной.

Мое сердце улетает в живот.

Камаль впечатывает меня в свою грудь, а его рука тяжело ложится мне на талию, прижимая ближе.

– Не бойся, – его дыхание касается моей шеи, горячее, слишком близкое.

Я боюсь. Очень. Запах крови въедается в кожу.

– С тобой тепло, Ева…

Его тело горячее, даже слишком. У него температура, и его бьет озноб.

Мне жарко. Очень. Но я терплю, пока его руки скользят по моему телу, обхватывая меня железным кольцом.

– Не дрожи, – его голос почти ласковый, но мне от этого не легче. – Уснуть хочу. Или сдохнуть. Что побыстрее.

Я зажмуриваюсь, но сон не приходит. Ни мне, ни ему. Его дыхание остается неровным. Хрипловатым и прерывистым.

– Зачем вы меня обняли? Ну, в тот момент, когда надзиратели зашли в камеру, – поясняю ему. – Они ведь потом вас пытали… на электрическом стуле.

– Стул – это единственное место, где для пыток им придется снять с меня цепи. Если для того, чтобы освободиться, мне нужно было сесть на электрический стул, я готов был пройти этот ад… – шевелит губами устало.

– Почему вы не сделали этого раньше? Чтобы освободиться…

– Раньше сил не было. Я бы не справился с ними. Костлявый был. Без сил. Ты меня откормила.

Я киваю, а затем слышу тихое признание:

– Ты мое спасение, Ева…

Я хватаюсь пальцами за ошейник. Скольжу ниже, к груди, достаю маленький кулон и сжимаю его в кулаке. Внутри – фотография моего младшего брата.

– Вы поможете мне найти моего брата? – спрашиваю тихонько.

Я сжимаюсь в комок, когда встречаю на себе его черный взгляд. Я никогда не была так близка с мужчиной, как с Камалем. И он это чувствует.

– Если сам выживу. И если будешь хорошей девочкой.

Я не знала, что нужно делать, чтобы стать хорошей девочкой, но этой ночью, взятая в железное кольцо его рук, я отчетливо поняла, что для брата я готова на все.

Глава 7

Камаль

В горле першит. В висках стучит. Плечо горит огнем.

Руки сводит судорогой от цепей, но к утру это привычное дело.

По времени примерно шесть утра. Через полчаса принесут похлебку. Если выходной, то не тронут. Если будний день – надо готовиться к бойне. К новым пыткам. Что там на очереди? Бои без правил? Давно не было. Зато после боев не трогали неделю, а то и две – как повезет. В последний раз вот отходил месяц. Не трогали, Ева ухаживала. Поначалу рыдала, глядя на меня, потом начинала мазями своими меня обмазывать и едой кормить. Словом, месяц после бойни был как на курорте.

Слышу, как лязгает дверь.

Напрягаюсь. Прислушиваюсь.

Если дежурный уставший, он может просто оставить миску и уйти. Ева кормить придет. Она меня с утра кормит, вечером – зашивает. И еду тайком приносит. Чтобы я сил набирался. Для побега. В последние дни я усиленно готовился к побегу, поэтому велел ей приносить больше еды. Я же не девчонка. Жрать хотелось всегда. Все четыре года.

Вот она и приносила. То в подоле, то в сумках вместе с лекарствами. Сама голодала, но приносила. Исхудала. Тощая стала. Но все равно меня кормила. Мясом в основном. Овощи и фрукты ей оставлял. А то бледная стала как поганка. Улыбаться почти перестала, а я от ее улыбки… она меня вставляла. Улыбка ее. И разговоры эти идиотские ни о чем – вставляли.

Я от тоски подыхал, а тут она появилась…

За четыре месяца она откормила меня нормально. И незаметно. Еще немного, и я выберусь отсюда.

Сегодня электрошокер или кулаки?

Пытки в ледяной воде или в кипятке?

Сегодня бои без правил или просто очередное наказание? Второе, по правде говоря, наскучило. Боли давно нет. Один адреналин – и тот надоел…

Сжимаю пальцы в кулаки, но на запястьях не звенят цепи.

И пахнет в камере по-другому.

Нет запаха гнили и ржавчины. Нет лязга цепей, который обычно будил меня по утрам. Нет ледяного холода, пробирающего до костей.

И лица той женщины, которую я любил, этим утром тоже не было. Хотя она мерещилась мне, эта кудрявая. Ее звали Ясмин. Она каждый день приходила и напоминала мне о том, что я взял ее, чужую женщину с чужим ребенком, и до сих пор за это расплачиваюсь. Иногда я путал ее с Евой. Когда совсем полудохлый лежал – вообще не мог их различить. Лежал и гадал: то ли Ева пришла, то ли… не моя женщина.

Но сейчас вместо этого всего – тепло. Тишина. И мягкость под спиной, чуждая, незнакомая.

Я не в камере.

Проклятье.

Дыхание сбивается, сердце – глухо бьется в груди. Я жду удара и новых, мать его, порций адреналина. Знакомой боли. То, к чему я привык.

Но когда я двигаюсь, то не чувствую ни жесткого пола, ни рваного сырого матраса под телом.

Где я?

Открываю глаза.

Но вместо черного потолка с прибитыми цепями вижу комнату. Светлую.

Мозг догоняет реальность.

Я просыпаюсь от жара. И от того, что руку свело.

Моя рука автоматически сжимается на тепле, которое прижато ко мне.

Маленькое, хрупкое, мягкое.

Ева.

Ее тонкое тело спрятано под одеялом, только ее кучерявая голова лежала на моей руке. Вот и пережало меня. До такой степени, что я во сне вернулся в камеру, думая, что снова прикован цепями.

А я на свободе…

И еще я выспался. Впервые за четыре года. Впервые за полторы тысячи ночей.

– Ммм…

Ева свернулась в комок под моим боком, спрятав лицо на моей груди. Она доверчиво жмется ко мне, даже не осознавая, с кем лежит. Какое наивное существо.

Ее тело и губы дрожат.

– Мамочка… Не отдавай нас…

Я застываю.

Четыре года я не чувствовал рядом тепло женщины.

А теперь она здесь.

Чертова кучерявая девчонка, что так пахнет домом, свободой и прошлым.

Я дома. Больше нет пыток. У меня есть еда и вода, когда я захочу, а не по расписанию раз в три дня. И даже Ева здесь есть. Все, о чем я мечтал последние четыре месяца с тех пор, когда увидел ее.

Дом.

Вода.

И Ева под боком. Спасительница чертова.

– Мама!

Я чертыхаюсь. Вот же нашел себе проблему. Мог бы оставить ее там. Убили бы ее? Да. Сразу. Но мне-то что…

«Убили бы, а перед этим трахнули толпой», – проносится в голове.

Почему-то от этих мыслей сносит бошку, хотя я давно разучился чувствовать. И к ней не должен был. И забирать не должен был.

Забрал же.

Рука затекла, но я не двигаюсь.

Кудрявая сжимается все сильнее. Вжимается в меня, как в спасательный круг, а я смотрю на нее в полутьме и понимаю: эта девчонка совсем не соображает, кто я такой. Кто на самом деле.

Маленькая, хрупкая. Теплая. Слишком теплая.

Я едва сдерживаю порыв убрать ее подальше. Я не привык к такому. За четыре года тело отвыкло от тепла. От женского тепла.

Она плачет во сне.

Смотрю на нее несколько долгих секунд, но потом резко теряю терпение. Мне же не до ее соплей…

– Эй.

Ева дергается, но не открывает глаза.

Я хлопаю ее по щеке.

– Просыпайся, кудрявая.

Она вздрагивает.

Глубоко вдыхает.

Ее веки медленно поднимаются, открывая заплаканные глаза.

Момент – и взгляд меняется.

Она осознает, где находится. Осознает, с кем.

Я вижу это по ее лицу.

Дыхание у нее сбивается, пальцы судорожно сжимают одеяло. Она не шевелится, будто хочет прикинуться мертвой. Не выйдет. Перекладываю ее с себя на подушку, а сам потираю онемевшую руку.

– А что… уже утро?

Голос у нее…

Этот голос после сна – он привлекает… Нежный. С хрипотцой. И совсем не такой, как у… не моей женщины.

– Уже.

– Можно открыть окна?

Я кривлю губами.

– Нет.

Она моргает, и новая слеза срывается с ее ресниц.

Я задерживаю взгляд.

Тянусь рукой и грубо стираю эту слезу.

Ева вздрагивает, но не дергается. Она хорошая девочка. Послушная. Не такая… как другие.

Я провожу пальцами по ее щеке, по мягким темным кудрям.

Запах.

Ее запах…

Я сжимаю зубы. Запах копии вкупе с любимой примесью оригинала доводит почти до кипения. Я соскучился по женщине, но даже с этим учетом я сейчас никакущий. Мне надо сутки в ванне пролежать, и даже этого не хватит, чтобы отмыться за четыре года.

– Я думал, ты сбежишь из спальни, – зачем-то начинаю тупой диалог.

Она шумно глотает.

– Я… я боюсь темноты…

– И что?

– Вы ночью выключили свет. Я пыталась уйти в гостиную, но испугалась и вернулась… к вам.

– Ночью свет всегда будет выключен, – произношу это жестко, бескомпромиссно.

– Почему?

– Чтобы не привлекать внимание. Ночью все будет выключено, кроме автоматизации и замков.

Она вжимается в подушку.

Я ловлю ее взгляд на своем плече. Да, девочка. Тебе придется спать со мной. Твои страхи мне только на руку.

– Как ваша рана?

Я не моргаю. Смотрю на нее с прищуром.

Заботливая. Я не привык. Дико не привык. Неужели такие наивные существа есть в природе?

– Выпейте таблетки. Я приготовила вам на кухонном столе, – просит тихо, не дождавшись от меня ответа.

Ева садится на кровати, обнимая себя руками. Ее волосы растрепаны, губы опухли – то ли ото сна, то ли от того, как я сжимал их ночью, требуя подчинения. В глазах испуг.

– Дом в твоем полном распоряжении, – бросаю, поднимаясь с кровати.

– А вы уходите? Вы же вернетесь к ночи?

Ее «выканье» царапает слух. Но больше всего забавляет страх остаться одной.

Ева… такая Ева…

– Я в ванную.

– На весь день?

– Да. Если понадобится туалет, найдешь в одной из спален.

Мне и дня будет мало, чтобы отмыться, но об этом умалчиваю.

– Вчерашняя еда в холодильнике. Набор такой себе, но приготовить что-нибудь сносное можно. Готовить-то вообще умеешь?

– Я повар, я люблю готовить…

– Любишь готовить? – хмыкаю. – Это что-то новенькое.

Глава 8

Ледяная вода хлещет в ладони. Грохочет в раковине, забивая все звуки, и даже собственное дыхание становится тише.

Я резко плескаю ее себе в лицо.

Холод пробирает до костей, обжигает. Как знакомый удар током, только без боли.

Поднимаю голову. Я принял душ уже несколько раз и столько же отмокал в ванне, но по ощущениям чище не стал. Пока ванна набирается в третий раз, смотрю на себя в зеркало, но не вижу в нем себя. Там звериное существо. Полуживое, окровавленное. С ожогами, шрамами.

Обросший. Грязный. С бородой, которая закрывает половину лица, и со щетиной, больше похожей на войлочную ткань.

Я сдвигаю челюсти, и все это чертово месиво слегка шевелится. Я пытался это отмыть, пока не понял, что это к черту гиблое дело. Нужны кардинальные меры.

Взяв бритвенный станок и ножницы, срезаю все нахрен. Подчистую. Не оставляю ни щетину, ничего. Хочу вспомнить себя четырехлетней давности. Хочу развидеть себя убогого.

Когда с растительностью покончено, кидаю взгляд в зеркало и не узнаю в нем себя. Моложе моих тридцати восьми не дашь с учетом моего прошлого, но уже и на шестьдесят не смахиваю.

Хочу, чтобы Ева увидела меня такого, как есть. Не старика. Нормального мужика. Я, вроде, таким и был в прошлой жизни, хотя и не без грехов.

Залезаю в ванну. Прикрываю веки.

Значит, еще что-то дергается во мне, раз мне есть дело до девчонки, похожей на мою бывшую жену как две капли воды. Я бы назвал ее копией, да только внутрянка разная – это я понял, но далеко не сразу.

В первый месяц, как Еву бросили мне в камеру – я разозлился. Послал девчонку, куда только мог послать. Она бы и рада уйти, да только ее притащили туда для того, чтобы она меня зашила, и уйти она не могла. А я, хоть был и полудохлый, но видеть ее не мог. Конкретно так воротило меня. Прогнал ее.

Она ушла, а я продолжил истекать кровью. Зато выдохнул с облегчением, пытаясь развидеть в ней ту, что никогда моей не была.

Но потом Еву присылали ко мне снова и снова. Ублюдки издевались надо мной. Они поняли, что физическая боль меня уже не вставляет, поэтому прислали ее копию. Чтобы извести, измучить. Чтобы во снах снилась. Я сразу понял, что это их новый вид пытки. Чтобы напомнить мне о Ясмин. О той, которую я взял без спроса. Чужую женщину взял. За нее и мстили. Вообще за то, что влез во всю семейную историю – мстили.

Ясмин была…

Она никогда моей не была. Всегда принадлежала моему племяннику, но я решил, что со мной ей будет лучше. Что в моей семье ее погубят, а я же другой Шах, не такие, как в моей семье. Я отделял себя от семьи. От крови. Гордился, кичился, так и говорил ей: я другой. Несколько лет брака показали обратное. Не любила она меня и не полюбила бы, хотя я ее…

– Пфф… – выдыхаю, нырнув в горячую воду с головой. Плечо прожигает болью, но боль для меня уже как дом родной. Поэтому не замечаю.

С Евой они не промахнулись. Попали в самое адовое пекло. Она меня раздражала, триггерила, злила. Выводила из себя. Потом еду стала таскать, а после мазей ее… хорошо мне было после мазей и рук ее целебных.

Чуть позже понял, что Ева не копия. Внутри – полный оригинал. Это вообще два разных оригинала. Несравнимых. Хотя триггерить она всегда будет, потому что мозги… они уже давно поехали.

Обычно все усугубляется к ночи. Крыша съезжает. Особенно, когда она противится. Когда кричит. Вырывается. Когда не хочет, чтобы я ее касался…

Да, меня триггерит.

И я забываю о том, что она оригинал. Сносит меня конкретно. Сейчас ее нет – и я спокоен. Стоит увидеть, и крыша… да, она нехило съезжает.

Даже здесь меня охватывает ярость. На себя самого в первую очередь. Я везде постелил соломку. Я знал о последствиях, когда к Шахам лез. Когда женщину чужую себе присваивал. Помочь хотел. И полюбил… Да, полюбил. И ее, и дочь ее от другого. И замуж силой взял. И не только…

Мозги все помнили. До каждой ошибки, которую я допустил.

И вот за это я зол.

Даже дом, который купил в Ростове накануне войны с Шахом, и тот подстелил себе. О нем даже Ясмин не знала. Говорил, что был в командировках, а сам стелил себе, стелил…

Везде постелил, чтобы было где упасть, но все равно промахнулся.

На четыре года. Так, что еле выжил.

Теперь я никто и звать меня никак, и вот поэтому… меня триггерит. Поэтому бошку сносит.

И единственная, кто рядом – это не копия, а самый настоящий оригинал, да только глазам и мозгам не объяснишь.

Я сливаю и набираю воду по новой. Четвертый раз, пятый… Вода после меня чистая, что пить можно, даже под рваными ногтями нет грязи и каждый зуб протерт до блеска, да только мне все не так.

Грязь и пот въелись под кожу, сколько теркой кожу не сдирай. А я уже изрядно содрал.

Мозги поехали. И с этими мозгами мне надо было жить. Мстить. Начинать все с нуля.