Звезды под твоим окном

В столицах контингент этот больше клонится в сторону большинства идейных и карьеристов, насколько могу судить. «Разинского» еще раз привели на допрос уже без Пивоваркина. И слава тебе господи, Маркс, Ленин и Сталин, что не пришлось запугивать его как-то особенно. Расписал куда кто и как да отправился на заслуженный курорт в лагерь. Только точного местоположения всей это братии он не выдал и выдать не мог. И че делать?

1936 9 февраля

«Защита социализма – интернациональный долг коммунистов» – вставил между матами командир. И когда он это сделал, мы с пацанами не на шутку пересрались, потому что куда нас вообще отправят, было решительно не ясно. Это единственное, что было сделано решительно… Но ничего, щас стою хоть и третий час подряд, но все же целехонький, осматриваю… степь. Было бы удобно расположить границу с узкоглазыми где-нибудь вон за тем ручьем, который как два полужопия разделяет овраги, но…

– Аслан, почитай нам а? – окрикнул меня напарник.

Я застегнул ширинку и пошел к будке.

Среди нас всех сколько-нибудь образованный, наверное, только я. Вот и просят меня почитать перед сном. Дети малые. Ночью в степи прохладно, долго спать я не привык. Часок-другой и хватит. Тем более нас пулемет «Максим» охраняет. Вот нахрена такая дура нужна нам здесь? Начальник погранзаставы отвечает, мол в прошлом году перебежчики какие-то под прикрытием камышовых зарослей перебрались через границу, пришлось усиливать охрану. С тех пор отсюда никто не убирал «Максима». Надеюсь, в мою смену не будет никаких перебежчиков. И их в итоге действительно не появилось, потому что из холодной степи хитрожопые командиры решили отправить меня в горячую Испанию… ИСПАНИЮ! Я сопротивлялся, как мог, но мне сказали, что в качестве образованного добровольца меня будут хранить как зеницу ока где-нибудь в тылу.

В Марокко мне и еще нескольким «добровольцам» в руки вложили по мосинке, которые клинит каждые пару выстрелов и на том спасибо. Местные приняли меня за своего благодаря моей армянской наружности. Только здесь я понял, что всю жизнь с самого рождения меня вели на казнь по длинной дороге, просто очевидно это стало только щас, когда угроза жизни из каждого утюга кричит во все горло. Из каждого окна каждого изрешеченного пулями дома на этой угробленной дороге! Наш импровизированный отряд обосновался в полуразрушенном доме на третьем этаже. Все они о чем-то шушукались на своем, и мне стало страшно за себя уже здесь, когда мы еще не столкнулись с врагом. Издавая эти странные нечеловеческие звуки, они посматривали на меня, среди них были даже женщины, одна из которых мне подмигнула. Кажется, они звали ее «Blanka». Одета она была, как и все в темно-зеленую военную форму с закатанными по локоть рукавами, на босу ногу шлепанцы обнажали ступню. Вдруг среди потока неизвестных звуков я уловил более менее знакомый английский. Худой усатый американец или англичанин в огромных очках подошел ко мне и спросил с акцентом:

– Russians?

Я хотел ответить, но товарищ одернул меня и, отведя чуть дальше сказал, чтобы я не трепался с ним. Информацию собирает гад. Теперь парализовали еще и мой язык. Я мог только идти, куда ведут и молчать.

– Eric! – американца позвали шушукаться дальше, мы остались стоять в стороне как прокаженные.

Вокруг начали рваться бомбы. Многие из нашего отряда начали стрелять, выкрикивая «No pasaran!» Я отошел вглубь этажа и стал осматривать винтовку, чтобы ее не заклинило во время нападения внутри здания. Первым на этаж поднялся солдат в красном берете и зеленом комбинезоне, я всадил ему пулю в грудь, и он рухнул в шаге от меня. Не знаю, врага ли убил? Вроде другая одежда… Лихорадочно отступая назад, я столкнулся с этой женщиной, Бланкой. Мы обернулись друг к другу, и она спросила что-то.

– Чего? Я не понимать, по-твоему! – пытался я кричать сквозь шум пальбы и взрывов, хотя сам себя уже минут десять как перестал слышать.

Мы выбежали на улицу через задний ход. Она вела меня куда-то сквозь разрушенные дома и дороги, заполненные горящими скелетами машин и трупами лошадей. В ушах стоял звонкий гул. Солнце вошло в зенит и потихоньку начинало запекать нас на открытом воздухе. Покрасневшая кожа Бланки шелушилась на ветру. Наконец, мы зашли в небольшой домик, где какая-то старуха-повариха угостила меня пловом с курицей и острым перцем. Курица, правда, какая-то костлявая вышла. Сказал бы я ей, да все еще себя не слышу, только звук зубов, перемалывающих пищу. Звуки выстрелов либо еще действительно были слышны либо еще не выветрились из моей головы окончательно, поэтому я оглядывался каждую минуту, всего колотило в ожидании того, к чему не приготовиться… то есть внезапной смерти, если допустим они узнают, что русский партизан здесь засел и захотят бросить сюда гранату. Бланка заговорила со мной очень ласково, я, наконец, в помещении расслышал ее спокойный приятный голос. Она коснулась моей руки и помогла мне унять дрожь, успокоиться. Правда, ее черные глаза, будто пожирали меня в это время. Старуха убрала за мной тарелку и ушла куда-то, оставив нас наедине. Понимая, что этот миг возможно один из последних в моей довольно короткой жизни, я захотел прижаться к Бланке как можно ближе и заснуть. И прижался к ее мягкой коже, она шептала что-то на своем, что-то похожее на колыбельную, зарылась ладонями в мои волосы и чесала, наматывая кудри на пальцы, поцеловала меня в лоб, а когда я после этого поднял голову, в поцелуе уже сомкнулись наши губы. И нет больше той длинной дороги, по которой меня с самого рождения вели на казнь, нет войны, взрывов и смертей, нет больше страха за жизнь, словно и не родился еще. Потом Бланка взяла меня за руку и повела в какую-то комнатушку, где только тусклый свет лампадки отбрасывался на наши лица. Ее губы шевелились очень странно, постоянно переливаясь в улыбку, глаза загорелись. Она сняла с себя форму, оставив шлепанцы на ногах, и спустилась мне по пояс. Язык ее тела говорил о предстоящей битве и о том, что мне предстоит сыграть в ней ключевую роль…

22 августа

Ветер накатывал наглыми валами на стены здания, хрупкость которого он ощущает сейчас, пытаясь уснуть. Вал за валом ветер ударяется об окна, просачиваясь в щели и вызывая дикий свист, нескончаемость которого сводит его с ума. Дождь начинает по капле выстукивать на козырьке наружного окна марш надвигающейся энтропии, вызывая в его воображении быстро протекающий процесс коррозии оцинкованного козырька, усиливающегося ветра, который в итоге сдувает и весь дом. Разбирая здание по кирпичикам, по досточке грабя комнату, ветер добирается и до него самого, навсегда отрывая от земли. Он экономил электроэнергию для того, чтобы прожить как можно дольше, не для быстрого расточения себя… Поднявшись над столом, за которым только что пытался уснуть, Ежов стал дожидаться скорого утра. На столе лежала книга Троцкого «Преданная революция», над которой Ежов просидел всю ночь, и которая чуть не вогнала его в отчаяние своим антисоветским пафосом. День обещает быть продуктивным.

Стук в дверь кабинета. Вошедший Ягода обеспокоенно объявил:

– Ежов, собирайся, срочно нужно к Сталину! Слишком много сводок по Испании пришло. Не знаю, что делать… – в трясущихся потных руках он держал толстую кипу бумаг, что сразу бросилось Ежову в глаза: Взрослый человек на таком ответственном посту и так боится… Где же это видано-то?

Но еще больше нарком удивился, когда с начальником наведался в кабинет к Сталину. Он стоял возле открытого окна и проводил какие-то манипуляции с черной курительной трубкой.

– Здравствуйте, товарищ Сталин! – объявил Ягода. Сталин выронил что-то из окна, на пару секунд выглянул посмотреть вниз, затем обернулся к гостям.

– Здравствуйте, мать вас ети! – среди густого черного волоса уже проглядывались намеки на седину, как и среди усов. Морщинистая кожа лица сморщилась вокруг чуть сузившихся глаз.

– У нас срочные новости! Вот. Вам точно нужно взглянуть! – Ягода подал ему кипу бумаг. Сталин с минуту пробежался по некоторым листам и заключил:

– И там суки троцкистские? – ладонь коснулась лба, прикрывая негодующий глаз. – Они портят нашу репутацию в мировом рабочем движении. Западные «коллеги» наверняка подумают на нас, когда увидят… с каким рвением эти террористы расправляются с влиятельными фигурами по всему миру. Еще с анархистами якшаются…

В твердом взгляде Сталина Ежов углядывал легкое подрагивание бровей.

– Обращаю ваше внимание – встрял Ягода – что фашисты пришли к власти в результате военного переворота! Тщательно спланированных, скоординированных действий между военными и крупными промышленниками.

– А ты еще хотел, чтобы я пощадил зеновьевский блок? С ними кончать нужно как можно быстрее, чтобы хоть головы лишить подколодную змею!

– Но доказательств не достаточно! Нельзя же взять и расстрелять людей просто так?

– Нельзя страной рисковать просто так… это с нами еще злую шутку сыграет, если вовремя не отреагировать…

Оба они ходили вокруг Ежова, точно разведенные родители вокруг ребенка.

–… Просто хочу, чтобы ты знал, в каком мы сейчас положении – продолжал Сталин, не отпуская пустую трубку. Он подошел к обширной карте и начал водить концом трубки по всей территории СССР с востока на запад и обратно – Я говорил нас сомнут… вот уже и сминают постепенно: с востока – японцы уже четыре года лезут, а на западе версальские соглашения кто-то решил нарушить умный… так ты еще щас сюрпризы принес мне… Ближайшие годы ситуация только усугубится!

Ежов смотрел на карту и ощущал, как подобно стране на карте томится ком в горловых тесках, перекрывая кислород. Ком этот все больше напоминал недавнюю сводку, принесенную Обуховым с северной границы, напоминал о том пронырливом шпионе, засевшем сейчас где-то на этой огромной территории, которая просто расплывается точно бушующий океан, удерживаться на поверхности которого становится все труднее и труднее. Нужно что-то делать! Может, эти двое чем-то помогут, если их оповестить?

– Можно водички? – просипел Ежов.

Сталин дал ему бокал грузинского, поток багровой реки смыл преграду на время.

– Я конечно не врач, но, по-моему, если желудок не прочистить, как следует, могут начаться осложнения! Тебе так не кажется? – Сталин обсасывал кончик трубки, по привычке пытаясь курить.

Темные глаза Ягоды бегали по карте.

– Я вас понял… – сказал он, наконец.

– Надеюсь, правильно… У вас что, товарищ Ежов? – Сталин стал заглядывать в каждый ящик стола.

– Мы вместе с товарищем Ягодой по одной проблеме пришли… – Ежов смотрел краем глаза на начальника, и земля уходила у него из под ног при осознании некомпетентности этого человека: На лице у него написано, что он абсолютно не знает, что делать… Более того – Сталин не знает что делать… Никто не знает, что делать! А если шпион уже в городе, а эти идиоты ни сном, ни духом?! И если оповестить их о том, что прямо сейчас где-то в стране шныряет шпион, кабинет этот станет походить на мягкую палату психушки, пациенты которой мечутся от стены к стене, распространяя панический страх на весь союз… Будет лучше продолжить смирять панику в себе, иначе будет только хуже…

будет только хуже…

будет только хуже…

будет только хуже…

…будет только хуже

…будет только хуже!

Обухов уже несколько месяцев обыскивает города, прилегающие к приграничному селу, откуда скрылся шпион. Но пока молчит этот предвестник надежды.

– Мне пора исполнять обязанности! – Ягода поклонился и вышел.

– Иди, давай, мудень… – Сталин провожал его негодующим взглядом. Затем повернулся к Ежову и сказал – Не найдется папироски?

– Не курю.

– Молодец! Ну, а мне-то что делать? – Сталин выглянул из кабинета и обратился к охраннику, – папироски не найдется?

Взяв папиросу, он начал ее тихонько раскрывать и пересыпать махорку в трубку.

– Недавно, товарищ мой умер… Весь как на иголках сегодня, поэтому. Миша Томский застрелился вчера…

– Испугался правосудия, наверное.

– Думаешь, показания Каменева и Зиновьева правдивы? – Сталин смаковал дым из трубки – Да они мать родную готовы продать, только бы в петлю не попасть! Письмо Миша оставил… Написал мол жена знает, кто склонял его к Бухарину…

Услышав это, Ежов вспомнил недавний сон, где он безумный бегал по своей пустой и темной квартире в поисках пробравшихся через окно воров, которые где-то притаились и ждут. Он открывал шкафы и тумбочки в ожидании облегчающего раскрытия врагов, раскрытия, которое даст ему, наконец, глоток свежего воздуха, так как он задыхался в собственной квартире один, и чем меньше не обысканного места в квартире оставалось, тем сильнее он задыхался в поисках врагов. Жажда поисков постепенно лишала его сна, открытое сейчас настежь окно не дает необходимого количества кислорода, поэтому он решает, что нужно поскорее найти врага, пока есть еще, чем дышать. Жена Томского дает повод в утолении этой жажды поиска.

– … Вам, наверное, пора за Ягодой идти. – Сталин распространял махорочный дым на весь кабинет.

Побывав на расстреле Каменева и Зиновьева, Ежов намерился четко распланировать возможные цели шпиона: Какая-то диверсия, возможно разведка перед потенциальным нападением? Или убийство?! Ежов стоял в кабинете перед картой страны и следил за известным маршрутом от северной границы. Москва не так уж далеко… Он может быть где угодно! Если это добыча информации, нужно усилить границы. Ежов сделал пару звонков к офицерам приграничных пунктов и направился к жене Томского.

Прежде чем зайти в подъезд нужного дома, он ровно десять раз осматривает коварно пустующую улицу на предмет подозрительных ушей, глаз и прочих нежелательных признаков человека в этот промозглый день. В нужную дверь он по привычке выстукивает кодовое обозначение Морзе, чуть не войдя в ритм, пока дверь, наконец, не отворяется плотно сложенной женщиной пятидесяти лет.

– Здравствуйте, уважаемая Мария Ивановна! – Ежов стоит на пороге, сдерживаясь от резкого его пересечения.

– Николай, как неожиданно с вашей стороны меня посетить! – Женщина свой испуг нехотя передала Ежову, пытающемуся держать себя в руках – Чего же вам надобно?

– Во-первых, соболезную вашей утрате – Ежов снял фуражку и приложил к груди – Ко мне поступила информация из письма вашего мужа о том, что кто-то склонялся его против товарища Сталина еще десять лет назад. В письме написано, что спросить об этом можно у вас…

– Против Сталина? – она, наконец, впустила Ежова в квартиру. Он расположился на диване, нехотя препятствуя собственному расслаблению – Они же были друзья!

– Тем не менее, он так написал в письме…

– Ну да… – она будто что-то вспомнила – вся эта ситуация со старой гвардией, для меня лично не понятна, хоть я и побывала во множестве ссылок в царские времена.

– Я вам признаюсь, но только вам! – Ежов погрозил указательным пальчиком – что на северной границе в прошлом году был замечен шпион…

– Шпион?! – женщина издала звонкий возглас.

– Тише! – Ежов испугался, встав с дивана. Подошел к ней вплотную – Об этом никто не должен знать. ВООБЩЕ НИКТО. Понимаете?

– Зачем же вы рассказываете это мне? – Мария перешла на шепот.

– Затем, чтобы вы понимали всю серьезность моей работы! – умоляюще прошипел Ежов – Ваше сотрудничество поможет мне найти что-то на шпиона. Велика вероятность, что он связан с троцкистским блоком.

– Почему вы так думаете? – Мария налила себе стакан воды. Ежов жадно наблюдал за водой подспудно протекающей в ее горле.

– Следите за событиями в Испании?

– Насколько могу…

– Так вот там троцкисты напрочь отказались уже сотрудничать с нами даже перед лицом фашизма, который поддержала военная хунта Испании… Уж не в сговоре ли они все?

– Нууу, вы уж преувеличиваете! – женщина усмехнулась, махнув рукой – присядьте и успокойтесь.

Неприкаянный Ежов сел обратно на диван, сложив руки на коленях.

– Троцкисты всячески пытаются вставлять палки в колеса нашей государственной машины, опыта строительства которой у нас и без того еще нет. Сначала Кирова убрали, затем в Испании проблемы… Идиоты сравнивают Сталина с Гитлером, подумайте!

– Это действительно странно – Мария присела рядом с Ежовым.

– Если они разрушат уже налаженный гос. аппарат, нас прихлопнут только так! – Ежов стукнул по спинке дивана, правила приличия сдерживали его, чтобы он не забегал по комнате.

– Ну, ну, вам нужно успокоиться. – Мария прижала его голову к груди и начала гладить, – Опасность действительно есть, но нужно все взвесить… Муж мой тоже волновался сильно и к чему это привело? Вы мужчины любите отдаваться целиком делу, но это не всегда нужно.

– Но они достанут меня! – лепетал Ежов, упираясь в мякоть женской груди, точно в надежную подушку, ему хотелось укрыться одеялом от всего этого шума времени и забыться сном.

– Кто они-то? – Мария поцеловала его в лоб.

– Шпионы. Карьеристы. Оппортунисты. Все они хотят сжить меня с места…

– Не сживут, если ты будешь блюсти границы себя.

– Правда? Ну, границы я уже усилил, да вот только шпион пробрался. Пробрался внутрь.

– Но шпион-то всего один, а вас целое государство, – приговаривала Мария Ивановна, дергая за щеки Ежова. – Госюдарство хоросеее, госюдарство сииииильное.

– Товарищ Ягода не похож на сильное государство, особенно сегодня…

– Ну – в голосе Марьи слышалось сомнение, перетекающее в неудовлетворение – Ягода тот еще фрукт… Гнилой фрукт…

– То есть как гнилой?

– Понимаете, мягкотелый он какой-то что-ли… Вроде и дела хорошие делает… Да надежности не видно в нем никогда. Полумеры какие-то… Уж как не намекала ему, все проку никакого, терпеть уже невозможно. Зашел бы хоть раз, что-ли…

– Понимаю вас… В самый ответственный момент… человек бросает…

– Да, да…

– Страна нуждается, а он…

– А он… – Мария тяжело вздохнула и усыпила Ежова теплой струей воздуха.

Ежов увидел сон, в котором Ленин спустился с небес и выжег у него на груди награду за поимку шпиона. Затем спросил:

– Товарищ Ежов, вы работать собираетесь?

– Так я же поймал уже шпиона! – удивился маленький Ежов. Ленин был высокий-превысокий и уходил высотой своей в небо, где царствовал уже коммунизм, пока еще не видимый с крестьянской земли.

Затем резкий холод обдал все лицо, Ежов открыл глаза.

– За работу, говорю, Ежов! – Мария стояла с пустым стаканом над ним. На лице он ощутил холодную влагу.

– Если жена узнает о вас, она меня убьет!

– Вот именно! Брысь! – Мария Ивановна согнала его с мягкого дивана на твердую землю, где он продолжил поиски решения поставленной проблемы: Значит, Ягода имеет какое-то отношение к троцкистам?! Подумать только! Все это время буквально через стенку как я и думал. Ежов побежал к Сталину.

– Я выяснил у жены Томского, о ком шла речь в письме – говорит он, выдыхаясь, – Прозвучала фамилия Ягоды!

– Уверен? – Сталин пристально смотрел на Ежова, зажав под усами трубку.

– Точно не могу сказать, как он связан с троцкистами, но жена Томского сказала, что он «Ненадежен».

– Вот оно как… Ну она опытный человек. За словом в карман не полезет, – Сталин погрузился в глубокую думу, не доступную разумению Ежова, поэтому тот решил подождать, гляди и выдаст какое-нибудь решение проблемы. И Сталин выдал. – В общем, от греха подальше пока его уберем с поста куда-нибудь. А вам, товарищ Ежов рекомендую занять возникшее место…

– Я? – у Ежова закружилась голова вопреки наставлением вождя.

– Ну, а что? Вы человек исполнительный если судить по вашем прошлым заслугам… Посмотрим как вы себя проявите на новом месте, – Сталин пожал плечами, пустив облако дыма.

Настал этот миг, когда Ежов может взять ситуацию под полный свой контроль! Он выдохнул полную опасений грудь, главное держать бывшего начальника подальше… наверняка после смещения он начнет предпринимать действия. Выйдя из кабинета Сталина, Ежов хотел было пойти снова к жене Томского, но вспомнил, что дома его ждет жена собственная. Но прежде чем идти к ней, он добрался до ближайшего телефона и набрал Обухову.

– Леша?

– Да, Николай Иванович!

– Новостей нет по поводу преступника?

– Пока тишина. Уже с полгода в Выборге сидим. С тех пор, как на пропускном пункте грузовик их заметили на въезде в город, больше никаких находок.

– Понял тебя. Как жена поживает?

– Потихоньку учимся грамоте. Уже месяц за швейной машинкой работает.

– Замечательно! Успехов вам!

– Спасибо, Николай Иванович!

– Только Алексей… сам понимаешь, она имела контакты с преступником, так что внимательней с ней. Иногда тоже как-нибудь ненавязчиво спрашивай что-нибудь о нем.

–… Понял вас, товарищ нарком. – Несколько угрюмо ответил Обухов.

– До связи! – Ежов положил трубку.

Как обычно водитель вез его домой, в лапы к жене, точно сперматозоид, прошедший тщательный опаснейший отбор, в объятья яйцеклетки. Упершись подбородком в кулак, он смотрел с заднего сидения в окно и силился оживить ощущения пребывания рядом с Марией – теплее, безопаснее и надежнее, чем в застенках НКВД.

В своей квартире Ежов встретил не только жену, но и товарища Шолохова, который, впрочем, уже уходил. Включив свет в прихожей, нарком не сразу узнал квартиру: Всюду развешаны портреты с какими-то мужиками, хотя Гоголя муж узнал сразу. Они пялились на него, как на незваного гостя. В зале стоял круглый стол и два стула, видимо парочка сидела весь день здесь.

– Геня, а что это такое ты с нашей квартирой сделала? – Ежов крутился на месте, оглядывая стены, увешанные картинами, точно помещение было выстроено для натюрморта, в котором живой человек явно был некстати.

– Из салона многое на время пришлось перенести. Там ремонт идет, поэтому небольшой салон будет у нас, если ты не против… – Евгения брезгливо бросила эти слова на пол, а Ежов исступленно смотрел на них и не хотел подбирать – Почему так долго-то?

Ощутив холод этой небрежности, Ежов выдавил одно слово: «Работа». На самой широкой стене было развернуто белое полотно, а напротив настроен проектор. Жена достала с полки бобину с кинопленкой и сказала:

– Гонец с работы твоей принес сегодня днем.

Иногда Ежов, дабы побаловать жену, доставал из тенет специализированного ознакомления некоторые заграничные фильмы, которые по большей части только ей и нравились.

– Что на этот раз? – спросил он, пытаясь снять отяжелевший за день бушлат, пропитанный потом, махорочным дымом и легкой тревогой носителя.

– Говорят, страсти какие-то… Вот на ночь хотела насмотреться – она улыбнулась, поправив завитые недавно кудри и втягивая тем самым мужа в очередное нежелательное путешествие – Хочешь со мной посмотреть?

Ежов кивнул, чтобы не расстраивать жену и они сели напротив разворачивающегося полотна: Поначалу изломанные линии огромных, уродливых букв выбивали зрителей из автоматизма восприятия, но затем они переключили свое голодное до событий внимание на деформированное пространство города.

– Я не понимаю немецкого, – шепнул Ежов, пытаясь выглядеть расслабленным.

– Ничего, я буду переводить по ходу просмотра, – жена его успокоила и перевела первый же отрывок с изломанным текстом – «Специальный выпуск! Ярмарка в Хорстенвалле! Впервые развлечения на любой вкус!»

Затем желтушное лицо с впадинами глаз сверлило Ежова взглядом, парализовывая его истощенное за день тело. Глаза зрителя невольно, точно прожекторы пытались раскрыть лунатика, крадущегося тенью по искривленному пространству города, и в тоже время боялись раскрыть. Зоркий глаз наркома притуплялся, постепенно опуская веки, однако кто-то рядом сказал: «Разбудите его!» И открыв глаза, Ежов обнаружил себя в открытом гробу, фонарь, мотылявшийся где-то вверху, бил по глазам. Когда он вылез из гроба, его окружил некий город, среди искривленных построек, лишь отдаленно напоминающих сталинский ампир, не было не души. Огромные продолговатые дома уходили бесконечно вверх, не давая заглянуть за пределы себя. Вереница фонарных столбов, тускло освещающих узкие переулки, вела только в одну сторону. Стоять на месте было небезопасно, что подсказывала резко заигравшая где-то вдали флейта. Она издавала заунывный свист бурных ветров, подгоняющих незваного гостя. Ежов ускорял шаг, пока не вышел на площадь, ветвящуюся бесконечными улочками во все стороны. Флейта звучала все громче и громче, затем к ней присоединился мерный цокот копыт. Ежов пытался выбрать наиболее безопасный маршрут, лихорадочно осматривая каждое из бесконечных ответвлений центральной улицы, если понятие центра применимо в данном пространстве. В итоге он выбрал переулок, змеевидно уходящий в зеркальную глубь. Стены переулка тоже состояли из зеркал, отражающих Ежова бесконечно влево и вправо, поэтому он старался не смотреть по сторонам, а лишь бежал от нарастающего цокота копыт и флейты. Бежал к границе этого пространства, только бы граница существовала! Чем быстрее он бежал, тем интенсивнее становился цокот копыт, который, в конце концов, стал бить по ушам, как и назойливая флейта, которая резала и била, резала и била, резала и била…