Свет мой

А сейчас у нас с Ш совершенно нет ни времени, ни сил друг на друга. Между нами хрупкое перемирие, которому угрожает любой его даже самый незначительный прокол (ни одному постороннему человеку не было бы понятно, на что я так остро реагирую), а вечером на общение уже не находится энергии. Мы ужинаем в тишине или под незатейливый сюжет чужой жизни с экрана телевизора и ложимся спать, иногда в разных комнатах.

Во время кормления Т гладит мою грудь и шею. Когда дотрагивается до игрушек, то сначала изучает их, после берет в руки, потихоньку перекладывает из руки в руку, складывает руки в замок и играет ими, дотрагивается до своих ног и смеется.

26 мая

– У нас же есть календарь, где я пишу все – куда нужно позвонить и к какому врачу записаться, зачем ты переспрашиваешь по сто раз? – раздражаюсь от бессмысленного повторения одной и той же информации в период подготовки к очередной госпитализации. – Этот календарь для того и куплен, чтобы не я одна держала все под контролем. Я устала от этой ответственности, да пойми же ты…, – почему-то вдруг становится так обидно, что слезы текут и текут из глаз.

– Я понимаю, как тебе трудно, зай, но может, не стоит зацикливаться на проблемах? – я рада, что он понимает, что причина моих слез вовсе не в этом дурацком календаре и его личной невнимательности, и предложение его логично и правильно, но успокоиться по щелчку пальцев, остановить поток слез не могу.

– Я все время в каком-то болезненно тревожном состоянии…, – пытаюсь подобрать слова, но он перебивает:

– А что я могу сделать, если ты постоянно думаешь и говоришь об одном и том же – о том, что тебе страшно! Что я могу сделать? – в его словах я слышу обидное обвинение, укор в моей слабости и отказ иметь со всем этим дело.

– Конечно, проще отстраниться и изо всех сил притворяться, что у нас все, как у всех. Я не могу отрицать очевидное и делать вид, что у Тимура со здоровьем все в порядке. Все мои мысли только о том, как преодолеть это «не в порядке».

Он снова хлопает дверью – уходит покурить на лестничную площадку, и я понимаю, почему. Он отстраняется, чтобы не заразиться моей жуткой тревожностью, чтобы сохранить остатки самообладания…

Сама не знаю, почему так раздражена. На самом деле Ш не делает ничего такого, что стоило бы расценивать как преступление. Просто он действует не «по сценарию», то есть совершенно не так, как я хотела бы, чтобы он поступал. В этом-то все и дело – снова обманутые ожидания.

Я привыкла воспринимать Ш как немногословного, но внимательного, умеющего слушать и всматриваться в меня, когда я пыталась уложить свои чувства в сложные словесные конструкции. Не говоря многого, он неизменно эмоционально откликался, и казалось, что все тяжелое, мутное, темное благодаря ему делилось на два, становилось меньше и легче. А сейчас между нами как будто стена игнорирования, Ш как будто перестал меня слышать, стремится отстраниться или хотя бы убедить меня, что ему нет дела до моих переживаний. Сегодня я жду, что он спасет меня от страха. А он не спасает.

***

Т госпитализировали – и оказаться второй раз, пусть и планово, в больнице просто невыносимо. Вокруг плачут дети, кашляют взрослые, стонет малыш, которого перевели из реанимации, девочка на соседней кроватке остервенело стучит по каркасу ногами.

Взять бы все трудности в кулак и сдавить бы изо всех сил. Но я бессильна, чувствую только усталость перед лицом обстоятельств.

2 июня Т исполнилось 7 месяцев.

***

В отличие от моих соседок по палате, меня совершенно не тянет пооткровенничать. Вероятно, они лечат так свою тревогу, пересказывают истории своих жизней – и на эти несколько дней таким образом становятся друг для друга близкими людьми. После всех многочисленных анализов и обследований становится понятно, что Т все-таки необходима операция, надежда на то, что он перерастет врожденные пороки, лопнула, как мыльный пузырь – окончательное решение проводить ее сейчас или позже – за врачами, наше с Ш дело после их вердикта – соглашаться или нет. В срочности операции врачи не уверены, так как симптомы не ярко выражены, поэтому решено подождать еще 3—4 месяца.

Я радуюсь этой отсрочке и в то же время сомневаюсь, правильно ли мы делаем, что откладываем, не упустим ли мы время, не случится ли за время этого ожидания что-нибудь? Страшит необходимость брать на себя ответственность в деле, в котором ты совершенно не разбираешься. Поэтому я доверяюсь врачам, и мы едем домой.

На следующее утро после возвращения Т плохо себя чувствует – температура, то плач без остановки, то вялость и сонливость, отказ от еды и воды, вздутый живот и газы. Вердикт местного педиатра – острая кишечная инфекция, советует срочно ехать в инфекционную больницу. Там Т весь день плачет – сплошные мучения для такого маленького ребенка, слишком маленького…

10 июня

Я хотела поехать домой после того, как мы узнаем результаты анализов и получим от доктора подробную инструкцию о том, как лечить Т от кишечной инфекции. Но не тут-то было. Выявили острый отит – назначили антибиотики.

Целый день Т капризничает, то сильнее, то успокаивается ненадолго, но продолжает хныкать даже во сне. Я почти на грани – остро реагирую на предложение врача ставить уколы (после извинилась, она ответила, что меня можно понять…), держусь из последних сил, чтобы не начать срываться на Т – вот уж кто точно не виноват, что заболел и теперь чувствует себя настолько паршиво, что даже на минуту успокоиться не получается (да в этом в принципе никто не виноват). Прочитала сегодня, что если трудно, значит Бог где-то рядом. Господи, дай мне сил и терпения, а Т здоровья, пусть он поправится, начнет расти и жить жизнью обыкновенного ребенка, а не мотаться по больницам все детство…