Налог на кровь

– Призыве?

– Призыве!

Генерал Рассел повторил это слово таким странным тоном, что Миллар взглянул на него вопросительно.

– О да! – воскликнул он. – После того, что я услышал от вас, я не могу сомневаться в том, что наши мысли согласны!

Волнуясь и спеша, молодой человек изложил свои взгляды своему соотечественнику. Пока он говорил, тот раз или два кивнул своей гладкой узкой головой, словно в знак одобрения, но когда он закончил, генерал пристально посмотрел на него и с совершенным спокойствием сказал:

– Откажитесь от этой мысли. Вы не преуспеете. А если б и преуспели, блага своей родине не принесёте.

Остолбенев в изумлении, Миллар не сразу нашёл слова для ответа.

– Но вы же немецкий офицер, – пробормотал он наконец, – и я думал…

– Что все немецкие офицеры судят одинаково? Как правило, да. Но некоторые всё же имеют собственное мнение. Мое мнение по поводу «налога на кровь» – другое.

– Так вы не поможете мне? – разочарованно вскричал Миллар.

– Я не могу сделать этого.

– Хотите сказать, вы против призыва?

– И да, и нет. Призыв, такой, как он существует здесь, представляется мне злом, но я признаю его целесообразность для Германии, как и других континентальных стран. Англия – единственная страна, чьё географическое положение и национальный склад характера, кажется, позволяют избежать этого всеобщего бремени – заметьте, я сказал, кажется, – так почему не воспользоваться этим преимуществом?

– Но в чём зло, о котором вы говорите? Об этой системе я не слышал ничего плохого, – от разумных людей, я имею в виду. Экономика едва ли пострадает…

– Не пострадает. Но есть другие соображения.

– Неприкосновенность частной жизни? Неужели вы среди тех, кто видит рабов в тех людях, что добровольно возлагают на себя долг служения отечеству?

– Да нет же. Возможные изменения в экономике и небольшое ограничение личной свободы представляются мне небольшой платой за благополучие империи. Но есть и другие последствия превращения нации в нацию солдат.

– Вы опасаетесь, что мы станем кровожадны?

– Не то. Разве не великие армии прекращают войны или, по крайней мере, ставят их на паузу?

– Тогда в чём ваше возражение?

– Потребуется время, чтобы объяснить. У меня два возражения. Призыв, видите ли, мероприятие такое широкое и глубокое, что затрагивает жизнь всей нации. Каждому в империи придётся определить своё отношение к нему. В общем, выбор только между двумя отношениями: или человек отождествляет себя с армией, или нет. Если да, то он склонен одобрять и восхищаться, часто неумеренно, всем армейским. В результате, – милитаризм, который британцы на дух не переносят. Сознание того, что все классы общества зависят от этого одного слоя, что жизнь и собственность в безопасности только под сенью оружия, порождает, с одной стороны, заносчивость, с другой, – почтительность, вплоть до подобострастия. Примеров этому сколько угодно, стоит лишь оглянуться вокруг. – («Я видел их уже немало», – нехотя отметил Миллар про себя) – и эта заносчивость, это высокомерие подпитываются ещё другим сознанием: из всех социальных слоев империи только этот не зарабатывает, не может зарабатывать, деньги способами, общепринятыми во всем мире, не подвергается соблазнам богатства, к чьим рукам не прилипает золото, как оно липнет к рукам штатских. В наши дни, когда коррупция повсеместна, когда фондовые биржи занимаются лицензированным грабежом, а торговцы потеряли всякий стыд, конкурируя между собой, это вынужденное бескорыстие неизбежно порождает преувеличенное самомнение, высокомерие по отношению к другим слоям, может быть, в равной степени честным, от которых не требуются такие высокие стандарты. Всё это объясняет социальную тиранию, которую мы замечаем со стороны военных здесь, в Германии, так что не будет преувеличением изменить известную поговорку «мужчина начинается с барона» на «мужчина начинается с лейтенанта». Теперь подумайте об Англии, вообразите эффект этой тирании в Англии, – а она неизбежно появится, коль скоро она органично присуща милитаризму.

– Так, а что о тех немцах, которые не отождествляют себя с армией?

– Они – смертельные враги армии, как показывает рост анархистских настроений в обществе. Враги не только армии, но и всей социальной структуры, которая армию порождает. Армия – это империя внутри империи, и она окружена враждебными силами. Бремя на личность можно облегчить, минимизировать действие на экономику, но «налог на кровь» всегда будет поводом для cri de guerre, жупелом для всех недовольных, всех критиков социальных установлений. Пока что анархисты в Англии – не так многочисленны, но дайте им только повод и они полезут из всех щелей.

Мысли Миллара обратились к Густаву Хорту и его диким теориям, и он не нашёл, что возразить, хотя и не чувствовал себя убеждённым.

– Что же тогда? – спросил он с некоторым раздражением, после паузы, во время которой слышались только восклицания игроков в вист. – Вы мне доказывали, что наша армия слишком мала, а теперь доказываете, что единственный реальный способ увеличить её – сущее национальное бедствие. Надеюсь, вы не смирились с неизбежным падением колосса?

Генерал спокойно улыбнулся и положил руку на плечо молодого человека.

– Колосс будет стоять, пока стоит мир, но на других ногах.

– Каких же? Не думаю, что вы из тех людей, что надеются элементарным подкупом увеличить число солдат на несколько сотен тысяч и таким образом удержать наши позиции в мире.

– Не из тех.

– Но тогда…

– Вам любопытно знать, что я сейчас выну из кармана взамен призыва? Я верю, что замена есть. Но вопрос этот слишком непростой, чтоб разрешить его сейчас, в конце вечера. Вижу, наши друзья закончили свою партию. Поговорим позже.

Глава 7

«Нет, он не прав, не может быть прав», – сказал себе Миллар, оказавшись вновь на улице. Так глубоко погрузился он в размышления, что только голос лейтенанта Плетце, раздавшийся рядом, напомнил ему, что он не один.

– Вам понравилось? – уже во второй раз спрашивал лейтенант.

– Очень понравилось, и очень вам благодарен за то, что дали возможность завязать столь интересные знакомства.

Плетце выглядел довольным, но одновременно чем-то озабоченным.

– Я был рад оказать вам эту услугу, – пробормотал он и, казалось, собирался сказать что-то ещё, но сдержался.

Через некоторое время, когда Миллар уже начал недоумевать, почему лейтенант так упорно продолжает следовать за ним, тот вдруг сказал:

– Полагаю, у вас есть и другие знакомства в Маннштадте?

– Почти нет, за исключением моего нанимателя.

– Ах да! Я был представлен герру Эльснеру на балу прессы. Он показался мне чрезвычайно приятным человеком. Я бы хотел продолжить это знакомство. Не могли бы вы сказать мне, в котором часу я могу нанести визит фрау Эльснер? Вы не находите, что она – очень приятная дама?

– Очень, – подтвердил Миллар, пряча улыбку под усами. – Будьте уверены, что застанете её дома в понедельник между четырьмя и шестью часами, это её jour.

– Между четырьмя и шестью? – радостно воскликнул Плетце. – Благодарю вас тысячу раз. Теперь же, боюсь, вынужден вас покинуть. Вы ведь не заблудитесь, правда?

«Не вижу, как я мог отказаться сообщить ему эти сведения», – размышлял Миллар, глядя, как мужественная фигура его недавнего собеседника решительно прокладывает себе путь сквозь толпу. – В конце концов, я ему обязан».

Тем не менее, видение мрачного лица Густава Хорта поселило в нём полубессознательное ощущение того, что он совершил предательство.

На следующий день чувство вины уступило место любопытству, и он решил уделить часок фрау Эльснер в её jour. Ему хотелось видеть следующий акт драмы, завязку которой он наблюдал и невольно участвовал. В том, что именно он увидит, он почти не сомневался. Главное, не пропустить момент появления лейтенанта.

Он не опоздал. Он понял это сразу, едва войдя и окинув взглядом комфортную роскошную обстановку, в окружении которой парча и атлас дамских туалетов привольно раскинулись по солидным диванам и креслам. Со всех сторон виднелись тучные фигуры, цветущие физиономии, безупречные сюртуки, бриллиантовые булавки, такие же многочисленные как boutons, но в военной форме не было ни одного!

«Не вижу, почему бы мне не заготовить сено, пока солнце светит, или, скорее, пока оно не засветило», – подумал Миллар после того, как отдал дань почтения фрау Эльснер, которая благодушно потчевала присутствующих кофе и пирожными – насыщать голодных было её излюбленным занятием, – и направился к фрейлейн Тёкле.

В светло-сером платье, обрисовывающем её фигуру, богиня была чуть менее ослепительна, чем на балу. Менее ослепительна, но не менее прекрасна, как Миллар – отметив, как нежен её румянец при свете дня, насколько ярче синева её глаз при естественном, а не электрическом, освещении – сказал себе. При близком рассмотрении он отметил кое-что ещё: на балу взгляд этих глаз был спокоен, чересчур спокоен, на его вкус, тогда как теперь она то и дело беспокойно взглядывала на дверь.

«Кого из двоих она ожидает, хотел бы я знать? – спросил себя Миллар и прибавил, слегка уязвлённый равнодушием её взгляда, который она обратила на него, – во всяком случае, не меня!»

И никого из тех румяных юношей, что кружили вокруг неё, надеясь привлечь её внимание, – в этом он был убеждён. Несмотря на их досадное присутствие, Миллар решил извлечь всё возможное из тех нескольких минут, что ещё оставались у него для беседы с ней, чтобы удовлетворить своё любопытство относительно этого ребёнка с царственной внешностью. «Есть у неё сердце или нет? С кем из двоих она играет, или она играет с обоими?» И он смело придвинул стул поближе к ней.