Налог на кровь

Задохнувшись, он остановился, и, подойдя к столу, начал нащупывать спички, так как к этому времени сумерки совсем сгустились. Миллар, тронутый проникновенным тоном Хорта, машинально следил за его движениями и заметил, что его рука, когда он нашёл спички и начал зажигать жестяную керосиновую лампу, дрожит. Плохо обрезанный фитиль с трудом затлел.

– Боже упаси, чтобы я говорил, что всё обстоит так, как и должно быть, – заметил Миллар после довольно длительной паузы. – Существующий порядок вещей имеет свои изъяны – глубокие изъяны, допускаю, но ничто не указывает на то, что возможно лучшее устройство. Но меня озадачивает ваша злость против армии, армия же не виновата в несчастьях бедных?

– Армия – орудие правительства, самое весомое и эффективное. Ни одно правительство не чувствует себя в безопасности, не отгородившись от народа штыками. И поскольку я – против правительства, я – против армии. И всегда буду против, даже если бы все эти нарядные мундиры и сверкающие шлемы не оплачивались из кармана голодных людей.

– Но вы же сами, должно быть, прошли через армию?

– Если бы сам не прошёл, возможно, ненавидел бы её меньше, – сказал Хорт с мрачным спокойствием. – Теперь вы знаете мой образ мыслей; можете представить, что это значит, с такими взглядами, – быть вынужденным надеть униформу и потерять свою индивидуальность в безликой массе, двигаться не потому, что я этого хочу, а по приказу, изрыгаемому каким-нибудь красноносым сержантом, которому в обычной жизни я бы и руки не подал. Подчиняться человеку, который тебе не ровня ни по воспитанию, ни по образованию, ни по чёму, что наиболее ценно в жизни, но который по праву мундира может тобой командовать, под чьим нетрезвым взглядом ты должен трепетать, без разницы – кипишь ты от возмущения или нет. Вот лишь одно из «очарований» системы, в которой личные чувства не значат ничего.

Миллар молчал, задумавшись. Он ожидал услышать, что угодно, но не это. Он был в замешательстве, но не поколеблен. Его законопослушная британская душа не могла согласиться с таким потрясением основ.

– Ясно, во всяком случае, что я опять обратился не по адресу, – наконец заметил он со смехом, которым надеялся разрядить обстановку. – Мне явно не везёт в этом вопросе.

– Не уверен в этом, – сказал Хорт, усаживаясь на место после беспокойной беготни по комнате, вновь берясь за свою выгоревшую трубку. – Я обещал помочь вам, если смогу, и, как бы ни был противен мне сам предмет, я привык держать свои обещания. Я не могу ввести вас в круг военных, я сделаю что-то другое – я обеспечу вам приглашение.

– Куда?

– На большой общественный бал, что состоится в следующий четверг. Бал прессы, один из самых шикарных балов масленицы. Уж там-то увидите тьму военных. Да… это будет лучше всего, – пробормотал он, вдруг задумавшись. – Увидите военных во всём их блеске, – и про себя добавил, – лекарство не хуже прочих.

– Разве вы можете пойти на такой бал?

– Почему нет? Что вас удивляет?

– Но ведь посещение роскошных балов как-то не согласуется с взглядами, которые вы только что высказали…

– Мне нередко приходится идти против своих взглядов, – угрюмо возразил Хорт. – Вы думаете, с моими взглядами согласуется работать на герра Эльснера, чтобы он стал ещё богаче? Зачем я это делаю? Затем, что мне надо на что-то жить, а другого выбора у меня нет при нынешнем раскладе.

И он бросил презрительный взгляд вокруг себя на унылую комнату, столь скупо освещённую керосиновой лампой, что углы её тонули во мраке, и так скудно отапливаемую железной печуркой, что ноги Миллара уже начали ныть от холода.

– Конечно, приходиться склониться перед необходимостью, – упрямо вернулся к своей мысли Миллар. – Однако, что до простого удовольствия…

И снова Хорт прервал его.

– Что до простых удовольствий, от них я вовсе не собираюсь отказываться.

Его раздражённый тон показал, что замечание Миллара его по какой-то причине задело.

Глава 4

Так жаждал Миллар начать своё исследование, что четверга он ждал с большим нетерпением, чем, вероятно, сотни молоденьких девушек, что готовили наряды к большому балу прессы в предвкушении невиданных удовольствий. Каждая группа военных, которую он замечал на улицах, каждый звук военной музыки, донёсшейся до него, оживляли в нём его детские впечатления, бережно сохранявшиеся в закоулках памяти, и усиливали его нетерпение воскресить их наяву.

Когда настал долгожданный вечер, он и Хорт были среди первых гостей, что сдали свои пальто в гардеробе. «Никто не приходит раньше одиннадцати», – сначала возражал Хорт, но всё же уступил, особо не сопротивляясь.

Несмотря на поглощённость своими мыслями, Миллар, переступая порог великолепно освещённого и почти пустого в тот момент зала, с невольным удивлением взглянул на своего сопровождающего. В этом безупречно одетом, благовоспитанном человеке трудно было признать инженера, вечно в дурном настроении и потрёпанной одежде, к виду которого он привык на фабрике, ещё того менее, владельца прорванного рыжего дивана, радикала, чьи взгляды недавно так испугали его. Дурное настроение инженера, казалось, испарилось под влиянием праздничной окружающей обстановки, или, может быть, какого-то приятного ожидания, отразившегося на его лице и смягчившего обычно мрачное выражение.

«Решительно, парень выглядит неплохо, – размышлял Миллар. – И не кажется таким уж опасным для общества, по крайней мере, сейчас».

Окинув себя взглядом в зеркале, мимо которого они проходили, Миллар решил, что сам он далеко не так привлекателен. Он был ниже ростом, его светлые волосы и кожа контрастировали с тёмным обликом его спутника.

Они успели пройти до конца огромного помещения, когда обнаружили себя среди всё прибывающей толпы, в основном, в чёрных фраках, оживляемой там и тут светлыми бальными платьями.

– Военной формы не видно, – разочарованно отметил Миллар.

Хорт рассмеялся, слегка ударив его перчаткой, которую держал в руке.

– Приободритесь! К концу вечера тут будет военных столько, сколько и не мечтали. Эти полубоги ценят себя слишком высоко, чтобы приходить рано.

Через час комната почти заполнилась, и Миллар смог усладить взор лицезрением различных мундиров и погон, и такой прекрасной выставкой золотых шнуров и блистающих шпор, что даже, наконец, и его любопытство удовлетворилось. Дорогие дамские наряды скользили мимо него, но ни один из них не обладал для него тем же очарованием, что ладно пригнанные по фигуре мундиры пехотных офицеров и ещё более нарядные мундиры драгунов и уланов. Даже генеральские мундиры с их великолепным декором не были редки в теснящейся толпе, так как бал прессы считался одним из главных событий масленичной недели.

«Они представляют собой поистине великолепное зрелище, – думал Миллар, устроившись в своём наблюдательном пункте. – И они знают об этом».

В последнем не могло быть сомнений. Первый же, замеченный им, безусый лейтенант, вошедший в зал, выделялся среди штатских не только униформой, но и самоуверенным видом, с которым он обвёл взглядом окружающих. «Похоже, он считает, что все здесь ему должны», – шепнул Хорт на ухо Миллару.

Действительно, по мере прибытия всё большего числа военных, Миллар замечал на их лицах некое общее выражение, которое роднило их даже больше, чем униформа, строгие причёски и одинаковая форма усов.

Его спутник подтвердил это наблюдение:

– Вы слышали о химических элементах, которые не смешиваются? Здесь вы можете видеть это же явление в приложении к обществу. Не кажется ли вам, что цветные мундиры и чёрные фраки отталкиваются друг от друга под действием какого-то природного закона?

Миллар был вынужден признать правоту его слов. В путанице танца все цвета смешивались, но, как только прекращалась музыка, цветные мундиры, словно по закону гравитации, устремлялись в верхний конец зала, где и образовывали большой неровный остров, откуда следили с немалой долей sans-gêne за рядами дам, теснящихся вдоль стен.

– Боги-олимпийцы взирают со своих высот на простых смертных, – заметил Хорт с язвительным смехом. – И место себе выбрали правильное – удобное для наблюдения и подальше от сквозняков.

– Но ведь они не арендовали его, полагаю?

– О нет! Просто захватили. Им во всём отдают первенство, например, в выборе партнёрш. Вы заметили, как чёрные фраки почтительно дожидаются, пока их высокопревосходительства не сделают свой выбор?

Миллар это заметил, но заметил также и удовольствие, которым озарялись лица дам, удостоившихся выбора офицеров. Его британское чувство собственного достоинства было немного задето этим наивно выраженным предпочтением, несмотря на его симпатию к мундирам.

– Возможно ли представить себе что-нибудь более унизительное для человеческой природы, чем это заискивание одного социального слоя перед другим? – вопросил Хорт. – Только взгляните на этих двух почтенных старцев, боязливо отступающих перед группой капитанов. Они только главы гражданских департаментов, бедняги, поэтому, конечно, должны убраться с дороги. Взгляните на этих смиренных, сутулых профессоров, что не сводят глаз за стёклами очков с армейских? Кем они так восхищаются? Юнцами, которых они завалили бы на элементарном экзамене, не касающемся военного дела, но для учёных мужей юнцы эти – цвет нации. Вы согласны, что это просто смешно?

– Это может удивить, действительно, но я не так скор в суждениях. Прошу, не рассматривайте себя как моего компаньона на весь вечер, – добавил Миллар, которому уже хотелось побыть в одиночестве. – Боюсь, я вас обременяю. Вы не хотите танцевать?

– Возможно, позже, – ответил Хорт, уже некоторое время не спускавший глаз с входных дверей.

– Герр Эльснер упоминал, что будет здесь сегодня. Но что-то я его не вижу. Наверно, он передумал.

– Вряд ли. Впрочем, мы скоро узнаем. Если он вообще придёт, то придёт именно сейчас. Он никогда не приходит рано, но также он не приходит поздно, так как это противоречит его чувству juste milieu. Вы ведь уже заметили его преувеличенную осторожность во всём? А! ну не говорил ли я!

Его лицо вдруг словно озарилось. Удивлённый Миллар проследил за его взглядом. Герр Эльснер, под руку со своей внушительной светловолосой супругой, как раз торжественно переступал порог. Хотя фигура фрау Эльснер была задрапирована в голубую парчу, а на толстой белой шее сверкали бриллианты, в стоимость которых перевоплотилось множество велосипедов, явно не она приковала к себе взгляд инженера.

Миллар увидел подле неё ещё одну фигуру, тоже светловолосую и высокую, но божественно стройную.

– Так это и есть фрейлейн Тёкла, – сказал он, но не получил ответа. Впрочем, он не обратил на это внимания, погрузившись в созерцание.

Вокруг неё, поражая наблюдателя, словно стояло сияние, вызванное согласным блеском золотых волос, золотого пояса на талии, золотой каймы юбки, в то время как белоснежный корсаж гармонировал с молочно белыми руками и шеей. Всё вместе создавало удивительное впечатление бело-золотой богини, сошедшей откуда-то из Вальгаллы или, может быть, девы из древней легенды, немецкой легенды, конечно, ибо где, кроме Германии, можно встретить этот совершенный золотой цвет волос? В какой-то момент Миллару даже почудилось, что золотые нити, змейкой бегущие по белому платью, – это шёлк её собственных волос, которые она использовала для вышивания, чтобы украсить своё платье.

Потеряв её из виду в толпе, он обернулся к Хорту, чтоб засыпать его градом вопросов, но обнаружил, что тот исчез. Наконец он увидел его, кружащегося в вальсе, с рукой на талии фрейлейн Тёклы. Глядя на лицо Хорта, преображённое почти до неузнаваемости, Миллар начал понимал причину его присутствия здесь. «Теперь понятно, почему Эльснер так невзлюбил этого молодого человека», – подумал он, наблюдая за тем, как застенчиво Тёкла поднимает взгляд на лицо своего кавалера. «Понятно, почему Эльснер так озабочен тем, чтоб инженер знал своё место. А глядя на неё, легко вообразить, что она способна потерять не только сердце, но и голову. Если я правильно читаю по её лицу, этому парню здорово повезло».

И он вздохнул, ибо, хотя его нельзя было назвать чувствительным, в отличие от многих молодых людей, и хотя все его мысли в настоящее время были прикованы к одному, вовсе не романтическому, предмету, всё же бело-золотое видение тронуло его воображение так, как не удалось ни одной другой женщине, присутствующей на балу.

О том, что её появление, даже среди множества блондинок, не осталось незамеченным, свидетельствовал и тот факт, что в верхнем конце зала, среди цветных мундиров произошла некая сумятица, сопровождаемая быстрыми вопросами и ответами, а также взлетевшими к глазам лорнетами и пенсне. Однако пока что вокруг её стула теснились только штатские, румяные юноши с тщательно напомаженными волосами и цветком в петлице, без сомнения, отпрыски почтенных деловых семейств города.

«Я не хуже их», – подумал Миллар, решительно прокладывая путь к семейной группе Эльснеров.

Была пауза между двумя танцами, и Тёкла, с программкой в руке, тщетно старалась отвечать на все приглашения, дождём изливавшиеся на неё.

– Котильон? – говорила она, в то время как Миллар приблизился. – Не думаю, что мы останемся до котильона. Так что нет смысла мне обещать вам…

Говоря это, она с упреком взглянула на Хорта, затем украдкой на отца, стоящего в двух шагах от неё с беспокойным видом.

– Я, правда, боюсь, что… Мама! – она повернулась к матери. – Что ты скажешь? Мы не будем дожидаться котильона?

– Боюсь, что нет, – сказала фрау Эльснер с таким тяжёлым вздохом, что бриллианты, лежащие на её пухлой шее, словно на белой бархатной подушке в витрине ювелира, заколыхались.

– Весьма вероятно, что мы уйдём раньше, – заявил Эльснер с непривычной для него решимостью. – Так что не надо принимать приглашения на котильон.

– Полагаю, нет, – сказала Тёкла, закрывая программку, и Миллар заметил, что она обменялась с инженером взглядом сожаления.

Именно тогда он и заметил, что её глаза необычного тёмно-синего цвета, настолько тёмного, что и не казались синими, пока не приглядишься, благодаря чему её лицо не было бесцветным, как то бывает свойственно блондинкам. С близкого расстояния она также оказалась гораздо моложе, чем ему показалось вначале, чему способствовали её гордая осанка и высокий рост. Теперь же он видел детские ямочки на щеках, детскую угловатость, детские запинки в речи, которые выдавали, что перед ним не бело-золотая богиня, а всего лишь очень юная девушка. Но это открытие не разочаровало его, скорее, приятно удивило.

Когда же ему удалось, в свою очередь, пройтись с ней в танце, он, более чем когда-либо, склонен был позавидовать Хорту, ибо плечо, которого он касался, по гладкости и шелковистости напоминало шёлк, а её голос, когда она ответила на какое-то его замечание, своей кристальной чистотой и звонкостью как будто говорил, что его обладательнице чуждо всякое лукавство. Однако мысль о соперничестве со своим товарищем он сразу же отбросил. Это было бы не только недостойно, но и бесполезно, ведь он и пришёл-то сюда не для удовольствия, а по делу, которое, впрочем, никак не продвигалось. С растущим беспокойством Миллар отметил, как быстро летит время, а он всё еще не смог приблизиться к решению своей задачи. Восхищаться офицерами на расстоянии, даже задевать их локтём, проходя мимо, – конечно, интересно, но что это ему даёт в смысле более близкого с ними знакомства? Что же делать? Как пройти сквозь невидимую, но осязаемую стену, разделяющую в этом бальном зале два чуждых друг другу элемента – военных и штатских? Он как раз думал об этом, когда небольшое происшествие привлекло его внимание. Один из румяных юношей подвел и самодовольно представил герру Эльснеру драгунского офицера. По лицу Эльснера разлилось выражение смешанного чувства удовольствия и благодарности, и он подвёл офицера к своим жене и дочери.

Тёкла как раз вернулась после тура вальса, который был столь оживлён, что один развившийся локон выпал из её причёски. Раскрасневшаяся, с полуоткрытыми губами, рукой поддерживая волосы, она повернулась к новому знакомцу и покраснела ещё сильнее, встретив устремлённый на неё восхищённый взгляд. Но и в её глазах отразилось польщённое тщеславие, когда она окинула взором эффектный мундир. Кроме того, это был первый офицер, приблизившийся к ней за весь вечер. В следующий момент он уверенно повёл её в центр блестящего собрания.

«Великолепная пара», – был вынужден отметить Миллар. Несмотря на высокий рост, Тёкла казалась хрупкой подле мощной фигуры этого геркулеса. Он поискал глазами Хорта: «Видит ли он их?»

Несомненно, он их видел, что выдавали его стиснутые челюсти и хмурый вид. Для него, по-видимому, на весёлый праздник вдруг упала чёрная тень.

Но для Миллара, напротив, блеснула надежда. Он сразу же оказался подле Эльснера.

– У вас есть теперь знакомство среди военных, – заметил он, касаясь рукава фабриканта. – Вы не откажитесь представить меня?

Эльснер недоверчиво взглянул на него.

– Тот драгунский офицер, что танцует с вашей дочерью. Я видел, его представили вам.

– Но я его совсем не знаю, то есть, я хочу сказать…

– Вы достаточно знаете его, чтобы помочь мне, – решительно сказал Миллар. – Вот, вальс окончен, он возвращается. Сделайте любезность, познакомьте нас.

И фабрикант почувствовал, как его твёрдо взяли за локоть и повернули в нужном направлении.

– Герр Миллар – лейтенант Плетце, – пробормотав это, он ретировался, оставив молодых людей стоять напротив друг друга.

Простодушное удивление, отразившееся на лице лейтенанта, в первую секунду обескуражило Миллара. «Какого чёрта ему от меня надо?» – казалось, спросили широко открытые голубые глаза. Это был прекрасно сложенный гигант, типичный представитель своей расы, с короткими вьющимися волосами, на один оттенок темнее волос Тёклы, и свежим, розовым лицом с крупными чертами. Правда, неясным оставалось, производил ли бы он такое же великолепное впечатление без военной униформы, и не показался ли бы он неуклюжим с его огромными руками и ногами без военной муштры. Но сейчас, как бы то ни было, он привлекал к себе всеобщее внимание.

Он уже было повернулся уйти, когда Миллар, преодолев смущение, быстро заговорил:

– Прошу меня извинить за мою бесцеремонность. Я – чужестранец, и мне крайне необходимо кое-что узнать у вас.

– У меня? – переспросил лейтенант Плетце, поднимая свои светлые брови в почти гротескном изумлении, в то же время, следя глазами за Тёклой Эльснер, которая вновь устроилась подле своей матушки. Он не скрывал своего нетерпения прервать разговор и уйти.

– Да, у вас, ведь вы – первый немецкий офицер, с которым мне повезло познакомиться.

– Вы англичанин?

– Да, и горю нетерпением ближе узнать немецкую армию.

– Так вы – английский офицер? – холодность на мальчишеском лице начала таять.

– К сожалению, нет. Но я интересуюсь военным делом. Позвольте, я вам объясню.

Торопливо объясняя, Миллар отметил, как отчуждённость собеседника постепенно начала сменяться заинтересованностью. Когда он окончил свою речь, глаза лейтенанта смотрели в его лицо с новым выражением, сменившим прежнее равнодушие.

– Вы правы! О, как вы правы! – горячо воскликнул он, от его холодности не осталось и следа. – Каждое слово – правда! Хотя вы не солдат, у вас – душа солдата! Мы давно убеждены, что вы последуете нашему примеру. Великая нация без великой армии – это невозможная вещь! Как правильно вы обрисовали предмет! но, как жаль, что вы – не солдат, – и, склонясь ближе к Миллару, словно опасаясь, как бы его не услышали сторонние уши, он добавил, – это – единственная стоящая вещь на свете.

Он выпрямился, глядя на своего собеседника с нескрываемой симпатией и сочувствием.

В этот момент Миллара не задело даже явное превосходство этой фразы. Он был так рад получить одобрение своим взглядам, так долго вынашиваемым в глубине души, что даже сочувствие не показалось ему обидным на фоне долгожданного ободрения.

– Я вижу, что вы – патриот своей страны, – горячо продолжал лейтенант, даже его губы дрожали от волнения.

Они стояли в стороне от толпы, и Миллар надеялся продолжить захватывающую беседу, когда снова послышались звуки музыки, перекрывая шум голосов. Глаза лейтенанта немедленно снова приняли отсутствующее выражение.

– Вы поставили перед собой благородную задачу, – сказал он, видимо желая закончить разговор. – И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь вам.

– Возможно, вы могли бы представить меня кому-то из этих господ? – предположил Миллар, глядя на стоящую особняком группу мундиров.

– Несомненно, но бальный зал – не место для таких дискуссий. Вот что мы сделаем. Я сведу вас в дом моего полковника, он – очень гостеприимный человек, и вы познакомитесь с множеством военных. К сожалению, его сегодня нет здесь, а то бы я немедленно вас представил. Мы ещё поговорим об этом. Пока прошу меня извинить.

На этот раз ему удалось уйти, и вскоре Миллар снова увидел его подле Тёклы Эльснер, очевидно, забывшего всё и вся, кроме своей соседки.

«Пример того, что называют coup de foudre», – подумал он и, заметив, что Хорт тоже издали наблюдает за парой, почувствовал, что, возможно, присутствует при первом акте драмы.

Это чувство ещё усилилось, когда позже Хорт подошел к нему.

– Я ухожу, – процедил Хорт сквозь зубы. – А что вы? Вам ещё не достаточно?

– Уже уходите! Да ведь котильон только начался!

– Знаю. Я не хочу видеть котильон. Если вы хотите, то без меня.

«Значит, и фрейлейн Тёкла уходит», – подумал Миллар. Однако, оглянувшись вокруг, он увидел бело-золотое видение, занимающее своё место в котильоне подле лейтенанта Плетце. Он быстро взглянул на Хорта.

– Кажется, я слышал, как герр Эльснер говорил, что они уходят до котильона?

– Тогда предполагаемым партнёром был я, – сказал Хорт с яростью. – Сейчас же совсем другое дело, спешить не надо.

Миллар с любопытством взглянул на Тёклу. Даже на расстоянии было видно, что она очень весела и на щеках её пылает румянец, то ли от быстрого движения, то ли из-за чего-то другого.

– Идёмте, – нетерпеливо бросил Хорт через плечо. – Нам нечего тут ловить. Или вы воображаете, что если ваш фрак сшит лучшим лондонским портным, то он имеет ценность в чьих-либо глазах? Ошибаетесь! Обычный чёрный фрак! И даже ваши деньги ничего не изменят. Идёте или нет?

– Да, иду, – сказал Миллар, заражённый против воли его дурным настроением. Отчасти он и сам был угнетён вечером, на протяжении которого военные мундиры и их триумфальные владельцы действовали как раздражитель на его нервы. И правда! Никогда ещё, ни в одном бальном зале, он не чувствовал себя практически невидимкой. У себя на родине он всегда рассматривался как успешный делец и завидный жених. Он не был самонадеян, но всё-таки ожидал, что, хоть он и иностранец, на него обратят некоторое внимание. С чувством уязвлённой национальной гордости и ущемлённого личного достоинства вышел он вслед за Хортом из переполненного зала.

Глава 5

Какие бы романтические чувства не пробудил бал в лейтенанте Плетце, своему слову он был верен, и потому два дня спустя Миллар в его сопровождении переступил порог полковника фон Грюневальда, командира двадцатого драгунского полка.

Самое время было для него, англичанина на чужбине, найти способ утишить тревогу, пожирающую его с тем большей силой, чем внимательнее углублялся он в изучение немецких газет. Враждебность, ничего кроме враждебности, не было в газетных столбцах. Почти каждый день жирные заголовки кричали о неудачах англичан, а искусно препарированные тексты сводили на нет их успехи. Ему казалось, что он видит торжествующие усмешки сквозь строки телеграфных сообщений, слышит насмешливые выкрики в шелесте разворачиваемых газетных страниц. «Еще одно поражение британцев», «Опять не повезло!», «Грубая ошибка генерала Буллера», «Неразбериха лорда Метьюэна» – таковы были заголовки, на которые натыкался его взгляд, а то же самое популярное издание, в котором он некогда прочёл про «съежившегося льва», теперь уверяло своих читателей, что только глухой не услышит поступи рока, растаптывающего Великобританию, а также что «британская колесница несётся в пропасть сквозь реки крови и грязи».

Как бы скептически не был он настроен в отношении подобных пророчеств, всё же, из-за своего одиночества, он стал слишком к ним восприимчив и, постоянно повторяемые, они терзали его нервы.

«Я словно вхожу в логово врага», – думал он, следуя за своим спутником в гостиную полковника фон Грюневальда, и первые же слова, услышанные им, казалось, подтверждали эту мысль.

– Любой наш лейтенант – да что я говорю? – любой кадет, знает, как свои пять пальцев, то, о чем английский генерал узнает, если вообще узнает, по случайности, – так разглагольствовал перед своими слушателями высокий, костлявый человек. Очевидно, дискуссия о последних событиях южно-африканской кампании была в полном разгаре.