Будет больно

Ольга Дашкова

Будет больно

Глава

1

– Смотри, Макс, смотри, какая цыпочка! Сука, она специально ходит в таких обтягивающих юбках? Так и просит, чтобы ее трахнули. А титьки, Макс, вот это титьки, надо будет с ней замутить. Затащить в укромный уголок, в аудиторию какую-нибудь, и там трахнуть.

Макс пропускает все мои реплики мимо ушей, он где угодно, только не со мной.

– Ты вообще можешь думать о чем-нибудь, кроме как о титьках и задницах? Завязывай так часто смотреть порно.

– Мои мысли идут в правильном направлении, куда и положено для двадцатилетнего парня. Я должен думать о них в этом возрасте. У тебя, я смотрю, они тоже в нужном направлении, хотя ты совсем меня не слушаешь.

Специально потащил Макса, чтобы показать ему новую преподшу, она чистый, мать его, ходячий секс, но, думаю, сама этого не понимает. На парах все равно друга не застать, так хоть здесь поговорить и не только о титьках англичанки. Но Макс на нее даже не взглянул, я понимаю, все его мысли крутятся вокруг другой женщины.

– Кто такая? – Макс, наконец, спрашивает, не отрываясь от телефона, пересматривает какие-то фото.

– Кто «кто»?

– Секси-телка твоя новая.

– Пока не моя, но я это исправлю.

– Так кто она такая?

– Ты, блядь, вообще слушаешь меня или нет?

– Слушаю. Я тебя внимательно слушаю. Всегда внимательно, Арни.

Макс, естественно, считает, что все мои разговоры о девушках несерьезны, как и мое к ним отношение. Все верно, я поддерживаю свою репутацию, девчонки сами знают, на что идут, встречаясь со мной, так что их разбитые сердца меня волнуют меньше их влажных кисок. Да будет так всегда.

– София Валерьевна. Англичанка новая, я уже на двух парах у нее был. Это тебе похуй на языки, тебя никто не контролирует, у тебя нет отца.

– Значит, София Валерьевна?

– Батюшки! Да-да-да, нагнись, вот так, нагнись, детка. Твою же мать, у меня уже стоит.

Ерзаю на стуле, у меня не бывает стояка от одного только взгляда на красивую девчонку и ее попку. Но вот англичанка особенная, не могу от нее оторвать взгляда.

В кафетерии людно, на другой его стороне София Валерьевна в интересной позе собирает с пола рассыпавшиеся листы бумаги. На ней темная водолазка, облегающая бежевая юбка, она идеально подчеркивает упругую попку.

Блондинка, волосы собраны в высокий пучок, несколько прядей выбилось наружу. Когда она встает, выпрямляется и одергивает юбку, пытаюсь разглядеть ее лицо, но она стоит ко мне боком, это сделать трудно. Глаза скрывает черная оправа очков, она чем-то расстроена, это плохо.

Какая сука ее обидела? Осматриваюсь по сторонам.

– Да, Арни, она в твоем вкусе. Как, впрочем, девяносто процентов телок в этом помещении.

– Пф… – качаю головой и, не отрывая глаз, наблюдаю за Софией. – Неправда, она особенная.

– Сколько ей? Ты ведь не любишь дамочек постарше.

– Отчего не люблю? Люблю. Я же ведь предлагал замутить с твоей мачехой, а ты не разрешил.

Специально донимаю Макса, знаю, я за это могу получить по лицу, но надо как-то его выводить уже из ступора. Между ними явно что-то происходит, я лишь подливаю масло в огонь, вызывая ревность.

– Только, блядь, попробуй.

– Эй, эй, стоп! Алё! Я только предложил. Какого хрена ты так, блядь, реагируешь? Сколько можно? Ты вконец уже задрал, всю неделю дерганый какой-то, пропадаешь, не отвечаешь на звонки. Машка постоянно вся в слезах. Меня уже напрягает утирать ее сопли.

– Срать на Машку.

– А ей вот на тебя – нет. О, кстати о Машке. Эй, Вербина, мы тут. И парень твой пока еще тоже здесь.

Макс вздыхает, качает головой.

– Арни, сука, ты договоришься, я когда-нибудь подрихтую твою смазливую мордашку.

– Я жду этого момента. Словно без тебя это сделать некому.

Макс поджимает губы, понимает, что сказал лишнего, а я отгоняю все мысли по этому поводу. Друг снова утыкается в свой телефон, набирая очередное сообщение наверняка Инге. Подходит Машка, демонстративно бросив сумку на стол, заставляет его подвинуться.

– Макс, поговорить бы надо.

– Говори, я тебя слушаю.

– Не ожидала вас здесь увидеть.

– Мы сами в шоке, Маш, но ты нас нашла, – вставляю свои реплики, а сам наблюдаю за своей училкой. Ну, она хорошенькая, такая милая, а в то же время сексуальная. Ее губы так и кричат: «хочу твой член». Ерзаю снова, считаю, что стояк в кафетерии универа – это как-то совсем не к месту.

Надо бы узнать о ней побольше, кто такая, откуда взялась. К нам в универ кого попало не берут, здесь обучается элита, будущее российской экономики и бизнеса.

Те, что спокойно прожигают бабки родителей, прогуливают пары, но потом наверстывают, иначе бабок не будет. Иначе родители прикроют кормушку, и в лучшем случае те, кто не сторчится, унаследуют родительский бизнес.

Круговорот дерьма и денег. Здесь случайных нет.

Машка с Максом спорят. Она считает, что он ее парень, Самойлов же ничей парень, как и я, ему плевать на Машку, он сам себе на уме, но Машка думает иначе. Гонки на байке и бои без правил его страсть, все киски подождут.

– Он придурок, забей, Маш, – вставляю слово, иначе они разосрутся прямо здесь. – О, кстати, и то, что ты вчера сказала, меня тоже заинтересовало. Макс, ты реально трахаешь свою мачеху? Вот прям реально-реально?

Повисла долгая пауза. Я провоцирую. Я не такой мудак, чтобы лезть в жизнь друга, но уверен, там у них с мачехой не так все просто. И если Макс так реагирует, то там полный пиздец, моими словами!

– Так, друзья-товарищи, хочу пояснить. Не ваше дело, чем я занимаюсь и кого трахаю. Не твое, Мария, и не твое, Арнольд, как бы я тебя ни уважал.

– Окей, вопрос отпал, – поднял руки.

– А вот у меня не отпал. А я тебе кто такая, Макс?

– Вербина, не начинай.

– Я не начинаю, а продолжаю. Я тебе кто? Девочка «подойди сюда и сиди здесь»? Или девочка «ляг, раздвинь ноги»?

– Маша, ты мой друг. Ты довольна?

– Нет. И, между прочим, я с тобой дружить не буду, ты совсем придурок? – лицо Маши раскраснелось. – А еще я твоей шлюхе высказала все, что я о ней думаю. Кто ты мне и кто я тебе.

– Что?

Все, сейчас всем хана. Сейчас кто-то разнесет кафетерий.

– И что ты ей сказала? – Макс хватает Машку за локоть, дергает на себя. – Отвечай!

– Ничего такого, что не могло бы быть правдой. А знаешь, что она ответила? Что ты ей никто, что у вас ничего нет, и она на тебя не претендует. Ну, хоть у нее есть мозг. А то я уже думала, пиздец какой-то творится в жизни.

– Сука!

Сам вскакиваю на ноги, пытаясь успокоить друга, нет, он не будет бить Вербину, тогда шансов выжить у нее мало. На нас все смотрят, включая мою секси-училку. Макс отталкивает Вербину, уходит, это так типично.

– Маш, ты больная? Какого хрена ты творишь?

– Отвали, ты еще меня будешь учить, задрали все!

Вербина хватает сумку, резко разворачивается, уходит, напоследок толкая плечом мою блондинку, она снова роняет папки из рук, листы разлетаются по полу.

Да черт!

Ей даже никто помочь не может. Медленно подхожу, сажусь на корточки, собираю листы, это тесты для контрольных. Наши пальцы соприкасаются, легкий разряд тока проходит по коже, девушка поднимает на меня глаза, под очками они кажутся большими, в них стоят слезы.

Да какая сука ее обидела?

Надо бы отвести ее сегодня до дома.

Но как только я хочу заговорить, цепляюсь взглядом за тонкий ободок обручального кольца на безымянном пальце.

Это нехорошо.

Но кто или что меня когда-либо останавливало? Никто. Ничто.

– Плохой день? – спрашиваю по-английски, девушка удивленно вскидывает идеальную темную бровь.

– Нет, обычный, – голос тихий, но твердый, отвечает тоже на английском. – А у вас, Арнольд, с прошлого занятия остался долг.

– Я уверен, что мы что-то придумаем, и я его закрою, – улыбаюсь, демонстрируя идеальное произношение.

Я могу и не ходить на ее занятия, ничего нового я там не узнаю. Я несколько лет подряд все лето проводил в английской закрытой школе.

То, что София помнит мое имя, хорошо.

А вот кольцо обручальное – это плохо.

Но, черт, так даже интересней.

Глава 2

– Софа? Софа, это ты?

– Да, тетя, это я.

– Софа? Софа, это ты?

Закрываю дверной замок на два оборота, прислоняюсь к ней плечом, вздыхаю от усталости.

– Софа!

– Да я это, я, тетя. Можно подумать, мог прийти кто-то другой, – пробурчала под нос, разуваясь, протискиваясь через узкий коридор, заваленный коробками, книгами и прочим хламом, на кухню.

– О, Софа, это ты.

– Да, тетя Роза, это я. Ты ждала кого-то кроме меня?

– Не смеши меня, деточка, я старая еврейская женщина, я могу ждать только снижение цен на коммунальные услуги и Хануку, но не думаю, что это случится в ближайшее время. Ты купила яйца?

– Черт, – процедила сквозь зубы, но тетя Роза все равно услышала. – Извини, забыла, день был тяжелым, большая нагрузка.

– А я тебе говорила, зря ты ушла от Андрюшеньки, так бы сейчас жила как у Христа за пазухой и не знала, что такое общественный транспорт и цены на яйца. Ты такая же глупая, как и твоя мать, у вас это передалось по наследству. А все потому, что она, как добропорядочная еврейская женщина, не вышла замуж за добропорядочного еврейского мужчину. Святые небеса, как за ней ухаживал Иосиф, господи, хотела бы я увидеть снова, это была такая красивая пара, что завидовали все.

Историю про добропорядочного Иосифа Рубинштейна, который хотел жениться на моей маме, я слышу в миллионный раз. Тетю теперь не остановить, нужно просто ее не перебивать. Начала выкладывать из бумажного пакета покупки, я взяла все, что говорила тетя, все кроме яиц, будь они неладны.

Но если бы только яйца меня расстраивали сегодня, к ним сегодня прилагался целый человек, даже двое. Тот самый Андрюшенька, он же муж, уже бывший, и завкафедрой иностранного языка Платон Викторович Голубев.

– А твоя мать, как говорят, вильнула хвостом и сделала великую глупость – влюбилась в твоего отца. И чем все это закончилось? Софа, ты опять купила этот бумажный пакет, он стоит бешеных денег. Софа, ну сколько можно так транжирить? Мы так пойдем по миру с протянутой рукой.

Тетя Роза всплеснула руками, потом театрально прижала их к груди. На тесной кухне места было мало, но полная женщина с непослушными седыми кудрями и печальными карими глазами ловко передвигалась.

– Он недорогой, тетя.

– Это уже пятнадцатый, я считаю. Тетя Роза все считает, она не зря работала тридцать пять лет бухгалтером на ликеро-водочном заводе. Я пережила семь директоров, семь, Софа, и никто не показал на тетю Розу пальцем. А все почему?

– Я промолчу, – я действительно не хотела поднимать и эту тему.

– Потому что тетя Роза кристальной правдивости человек. Ну, что ж, без яиц так без яиц. Софа, ты расскажешь мне, что произошло между тобой и Андрюшенькой?

Тема разговора менялась молниеносно.

– Ой, не называй его так, тетя, я тебя умоляю. Ничего не произошло, мы поняли, что мы слишком разные.

Хорошо, что я поняла это так рано, а не через двадцать лет.

– Разные? Как пара носков? Один левый, другой правый? Большей глупости не слышала.

– Типа того. Извини, я пойду, хочу принять душ.

Разговор об Андрюшеньке вызывал паническую атаку. Уже начало покалывать подушечки пальцев, и сердце участило свой ритм. Я ненавидела Андрюшеньку всей своей душой и ничего не могла с этим поделать. Было за что.

– Постой. Если уж ты живешь у меня, то, будь добра, выслушай, – тетя сказала твердо и уже без шуток.

Остановилась, я так и не сняла пальто, стало жарко, но, сняв очки, сжала переносицу пальцами и посмотрела на тетю. Да, пойти мне после развода было некуда, я бездомная, у меня нет ничего. Ни сбережений, которые Андрюшенька так удачно вложил в свой бизнес, ни квартиры мамы, которая была продана, чтобы как раз стать сбережениями для удачного вложения в бизнес.

А еще потому, что я конченая, клиническая дура, как сказала моя подруга Злата, но это она говорила по поводу моего ухода от Андрея, приняв его так же отрицательно, как и тетя. Но дура я была в другом, в том, что раньше не открыла глаза и не поняла, кем на самом деле был Андрей Романов.

Пять лет, господи, пять долгих лет я была его игрушкой, даже не замечая этого. Прикусила губу, чтобы не расплакаться вновь, надела очки, спрятала руки в карманы пальто, пальцы сразу наткнулись на тонкий ободок обручального кольца, сжала его в ладони.

Всегда снимаю его в метро, на работе оно всего лишь ширма. Но как же странно сегодня на кольцо посмотрел Арнольд, точнее, студент Шульц. У него безумно красивые глаза, как чистое небо, но это обманчиво.

– Я слушаю.

– Ты как твоя мать, Софа, прекращай на меня так смотреть, я чувствую себя тираном.

– Я правда устала.

– Да, вот поэтому тебе нужен мужчина.

– Нет, только не мужчина.

– Хороший, добропорядочный еврейский мужчина. Я говорила об Иосифе, том самым, которому отказала твоя мать, так вот, нам таки крупно повезло Софа, у Йоси есть сын Яша. Яша чуток младше тебя, он соблюдает шаббат и хочет много детей. Яша хороший мальчик, и ты должна дать ему шанс, Софа.

Яша? Откуда взялся Яша?

– Я пока не готова, – пришлось сдержать вырывающийся смех, тетя говорила вполне серьезно: все, что касалось мужчин и денег, было у нее серьезной темой. – Мне нужно время, но я, может быть, где-то глубоко внутри и готова дать Яше шанс.

– Хорошо, я тебя услышала. Ты не готова.

Тетя была расстроена, я не хотела этого, но так уж вышло.

– Я пойду.

– Иди.

Сняла пальто, повесила на крючок, подобрав свою сумку с пола, ушла в дальнюю комнату, здесь раньше был кабинет мужа тети Розы, он умер очень давно, но все здесь было так, что казалось, дядя вот-вот вернется.

Я спала третий месяц на неудобном кожаном диване, ходила после работы, на которую устроилась с большим трудом, за продуктами. Я пыталась жить заново, в тридцать это вполне еще можно начать делать, но прошлое постоянно напоминало о себе.

У меня нет собственной крыши над головой, нет достаточно денег, чтобы снять квартиру, я трачу на дорогу каждый день по полтора часа до университета и обратно. Но я почти счастлива, потому что лучше так, чем как было. Не успела переодеться, как на телефон пришло сообщение.

«Я скучаю по своей девочке».

Поморщилась, к горлу подступила желчь, затошнило. Надо бы заблокировать номер бывшего мужа, но тогда он начнет приезжать, чтобы напомнить о себе, а видеть я его не хочу.

«Как прошел день, устала?»

Села на неудобный кожаный диван, подо мной скрипнули пружины, сняла очки, надо бы найти футляр с линзами, не могу понять, куда я его положила. Если еще хоть день мне придется ходить в очках, я умру от головной боли.

Пришло еще уведомление, не хотела смотреть, но пришлось. Незнакомый номер и подмигивающий смайлик.

«Зря ты не согласилась, чтобы я тебя подвез».

Улыбнулась, сообщение было написано на английском, с соблюдением всех знаков препинания и правила.

Арнольд Шульц.

Арни. Так его все называли чаще.

Я оценила его уровень языка. Парень предложил подвезти меня до дома, но я отказалась. Я же не сумасшедшая – садиться в автомобиль, причем дорогой, за рулем которого мой студент.

Я ушла от богатого мужа, а вот сейчас меня окружают богатые дети. Ирония судьбы.

Думаю, они даже опасней своих родителей. У них размыты границы дозволенного, они берут что хотят и когда хотят. Мой бывший тому яркий пример.

«Как ты узнал мой номер?»

Не понимаю, почему меня это стало волновать? Но я хотела ответить Арнольду, а не бывшему мужу.

Глава 3

Тишина. Гробовая.

Что это: состояние или ощущение? Не знаю, как это охарактеризовать, но это лучшее, что случилось со мной за весь день. Лучшее, что может быть в этом доме.

Ужин проходит именно в такой обстановке. Если закрыть глаза, то будет слышно, как скрипят столовые приборы по лимитированной серии европейского фарфора. Как в углу справа от меня тикают старинные напольные часы, и секундная стрелка каждый раз дергается, когда начинает двигаться.

А еще как сопит Марта и не хочет есть брокколи. Я ее понимаю. Дрянь жуткая, но полезная. Это, конечно, не совсем гробовая тишина, но лучшие звуки во вселенной, которые я хочу слышать в этом доме.

Еще хочу, чтобы он сгорел дотла, до угольных головешек и черного пепла от мебели в кабинете отца. До расплавившегося стекла из-под бутылок коллекции элитного алкоголя. Хочу вдыхать его, хочу, чтобы мои легкие заполнились гарью и копотью остатков этого склепа, в который я возвращаюсь практически каждый вечер.

А главное, чтобы в этом огне, полыхающем ярче вечернего зарева, сгорела дальняя дверь по коридору на втором этаже, за которой в свои восемь лет я обнаружил мать в луже собственной крови.

Она перерезала себе вены. Покончила с собой, чтобы избавиться от моего отца. Он как раз той ночью вернулся из командировки и нашел меня, рыдающего рядом с телом матери, перепачканного в ее крови, потому что я поскользнулся и упал, попятившись назад.

Он мне сказал, что она была слабой. Она предала меня, и поэтому, если он еще раз увидит, что я плачу, он сделает мне примерно так же больно.

С тех пор я не плакал. Ни единой слезы. Мне было восемь.

Кто сказал, что за красивыми фасадами дорогих особняков происходит счастливая жизнь? Она не менее отвратительная, чем может быть в типовых многоэтажках, а может, и хуже.

– Как прошел день?

Кажется, вопрос касается всех, но отец обращается ко мне. Низкий баритон с легкой хрипотцой, от него скребет по нервам. Это стандартный вопрос, который таит в себе много всего, а точнее: «Расскажи мне, что ты сегодня такого совершил, чтобы сидеть за этим столом и есть эту еду?»

Может, устроить поджог?

В домике садовника – о да, у нас есть и такой – стоят две канистры с бензином. Было бы неплохо все облить и чиркнуть спичкой.

Открываю глаза, откидываюсь на спинку стула, смотрю на отца, он сидит справа от меня. На другом конце стола – мачеха, а впереди самое милое создание, которое я знаю на планете – Марта, моя восьмилетняя сестра от не помню какого по счету брака отца, это не имеет значения, потому что она прелесть.

Смотрю в практически белые глаза отца, у меня такие же по генетическому стечению обстоятельств, я вообще похож на него, он этим гордится. Сразу видно, какого поля ягода и как близко упало яблочко от яблони. Отцу пятьдесят восемь лет, крупный, даже тучный, с густыми бровями, нависшими над глазами, глубокой морщиной между ними.

Основной род деятельности моего отца – это служение народу, это он так называет свое пребывание в аппарате правительства. Но мы бы так шикарно не жили и не ели бы брокколи на лимитированной серии европейского фарфора, если бы Александр Генрихович служил исключительно народу.

Я выдерживаю взгляд, я научился это делать, хотя временами не так это легко. Он словно придавливает тебя, втаптывает в землю, основная его функция – найти слабину и сломать. Меня воспитывают именно так: не показывать людям слабость. Не дать понять, что я уязвим.

– День прошел как обычно, отец. Можно не задавать одни и те же надоедливые вопросы каждый день.

– Это семейный ужин, и я хочу знать, чем жила моя семья весь день.

Хочется ухмыльнуться или вообще засмеяться в голос, но я сдерживаю себя, понимая, что за это может последовать жестокое наказание. Не сейчас – так потом, когда отец дойдет до кондиции, когда его ярость снова сконцентрируется, и он захочет ее выплеснуть на меня.

А я буду покорно ее принимать, потому что ничего не смогу с этим поделать.

От этого внутри завязывается тугой узел боли, разочарования и ненависти ко всему миру. Может, реально все поджечь?

Но эти мысли пропадают, стоит только взглянуть на Марту, как она, опустив голову, гоняет по тарелке кусочек брокколи, при этом смотрит на меня исподлобья своими яркими голубыми глазами и улыбается краешками губ. Ради нее стоит не выплескивать за ужином свою желчь и яд.

Марте восемь, как было мне, когда не стало матери. Когда она избавилась от отца единственным доступным ей способом. Бросив ему меня. Она ведь понимала, что из этого последует, она знала и все равно, взяв самый большой кухонный нож, раскромсала себе руки до костей.

Я помню, как блестело лезвие, лежавшее в лужи крови на белом кафеле. Это даже, можно сказать, было красиво, если бы не было так страшно. Бордовая кровь и серебро металла, я бы никогда так не поступил со своим ребенком, я бы так его не бросил.

Интересно, когда мачеха слетит с катушек? Бросаю на нее взгляд, ей всего тридцать два, тупая рыжая кукла, странно, что отец остановил свой выбор на ней, он всегда любил женщин умных. А если она и умная, и красивая, то их интересней ломать и трахать, это его слова, ублюдок конченый.

Но чем я старше, тем отчетливее понимаю, что становлюсь похожим на него. Это меня раздражает. Я тоже использую женщин, не считаясь с их желаниями. Но я просто трахаю, я не пытаюсь их подмять под себя или сломать. У меня что, все еще впереди?

Ужины в нашем доме традиция. Гребаная мать, это ее традиция, которую я ненавижу с того самого момента, когда начал осмысленно смотреть на этот мир. Бывает, что их нет, но это исключение из правил.

Чаще всего по выходным мы не собираемся вместе, я не закрываю глаза и не пытаюсь поймать посторонние звуки в гробовой тишине. Тогда отец с мачехой или без нее уезжает куда-нибудь отдыхать. Когда они бывают в отпуске или отсутствуют по каким-то еще причинам, которые касаются только отца.

– Марта готовится к выступлению, в балетной школе ставят несколько номеров к новогоднему концерту, Марта исполняет танец маленьких лебедей.

Мачеха подает голос, смотрит на отца, тот изучает уже ее лицо, Виктория моргает ресницами, улыбается, антидепрессанты творят чудеса, от них наверняка мир не такое дерьмо, как есть на самом деле. Вика, как и я, научилась адаптироваться к условиям пребывания на дне морского океана, где в темноте скрываются монстры.

Мне иногда ее жалко, но потом я одергиваю себя: это был ее выбор. Это она сама захотела жить в достатке, носить брендовые шмотки, отдыхать на лучших курортах мира. Она знала, что всему есть цена.

Но она все же отличается от меня и Марты, мы дети этого монстра. Нам труднее и сложнее, чем ей.

– Разве я тебя спрашивал?

– Но я думала…

– Не думай, просто делай, что я скажу, так будет лучше.

Подмигиваю Марте, которая сидит, замерев от страха, она расслабляется. Не хочу, чтобы этот мудак пугал ее, но чем старше она становится, тем опасней для сестры. Я не знаю, что может ее ждать, она девочка, и эта тупая курица – ее мать – не защитит, тоже вскроется, могу поспорить.

Пока служанка как тень меняет блюда, а отец читает документы, достаю телефон и набираю сообщение Софии. Она все еще будоражит мою фантазию, хоть как-то можно развлечься и отвлечься от всего вокруг.

«Зря ты не согласилась, чтобы я тебя подвез», – по-английски, почти как конспирация.

«Как ты узнал мой номер?»

Отвечает через минуту, ее даже не смутило, что я перешел на «ты», вообще не понимаю, как Софию можно воспринимать иначе, она девчонка, какие там тридцать, максимум двадцать три.

Как я узнал номер? Для меня нет ничего невозможного, а вообще очень просто: староста скинула, Ленка давно неровно дышит ко мне.

– Арнольд, – голос отца вывел из романтического настроя, – после ужина зайди ко мне в кабинет.

Как же, сука, он может все испортить.

По спине прошел легкий озноб, внутри вновь стал затягиваться узел. Сжал челюсти. Поймал взгляд Марты, она смотрела на меня широко открытыми глазами, я подмигнул.

Ничего, однажды я сожгу этот дом, даже если придется сгореть самому.

Глава 4

– София Валерьевна, извините, что отвлекаю, но дело срочное. Можно попросить вас зайти ко мне после занятий?

Платон Викторович Голубев, заведующий кафедрой иностранного языка, чтоб он провалился сквозь землю.

Натягиваю на лицо улыбку, сейчас, наверное, щеки треснут. Работаю здесь два месяца и уже ненавижу эту рожу до глубины своей души.

– Да, Платон Викторович, как только я освобожусь, обязательно к вам зайду, если дело срочное.

Улыбка становится еще более натянутой, сжимаю пальцами карандаш, на нас смотрит двадцать пар глаз. Какого, спрашивается, хрена завкафедрой прерывает мои занятии и лично зовет в свой кабинет?

– Спасибо, София Валерьевна. Буду ждать.

Не услышав, что я еще сказала бы в ответ, Голубев пропадает за дверью, а мне хочется догнать его и всадить острие карандаша в глаз. Негуманно, как сказала бы тетя Роза, зато от души. Она сама сегодня сулила казни египетские нашему дворнику, который не посыпал тротуар песком.