Жизнь в черно-белом цвете

-t

Жизнь в черно-белом цвете

Глава 1

Вот меня и отчислили из университета. Ну наконец-то! Декан, плевками подгоняя свои слова (а он буквально плевался, когда говорил, но не специально, конечно), говорил мне о том, как я скатился, опустился ниже плинтуса, хотя ранее был таким примерным студентом, столько проектов было у меня – и так далее. Он, наверное, не совсем понимал, что интереса к учебе у меня никогда не было, однако, верил, что таковой у меня был. Я ничего не сказал об этом, стоя в кабинете несколько минут назад. Да и не хотелось вмешиваться в уже свершенный процесс отчисления, усугублять его. Надо было думать раньше, как поступать, повторял я про себя.

Даже погода в этот день решила пошутить надо мной. На улице лил дождь (в окно кабинета декана я не смотрел, поэтому не видел, как он начался), и такой сильный, что я видел намокших людей, идущих в спешке, замедляя свой бег, или быструю ходьбу, разве что из-за луж, образовавшихся там и тут. Зонтика при мне не было, поэтому я решил подождать под навесом у главного входа, чтобы хоть собрать свои мысли воедино, свернуть тревогу в точку, внезапно возникшую на пороге универа. Я встал у одной из опор и склонил голову набок. Больше я не увижу его. Как не увижу более аудиторий, своих любимых профессоров (надеюсь, что они будут с теплом обо мне вспоминать), не смогу выполнить ни одного проекта, которые, признаюсь, действительно мне нравились.

Все, учеба закончилась. Я подвел родителей, которые питали большие надежды на мое будущее, я подвел друзей, с которыми познакомился тут, среди моей группы, и даже мою девушку, которая… умерла недавно. Что бы она сказала сейчас? А что скажет отец? Он точно не одобрит этого!

Проще говоря, я не смог оправдать ничьи надежды, не смог показать чего-то такого, к чему всю жизнь готовился и стремился. А каждый ведь был ко мне добр, улыбался рядом со мной, дружил, любил. Люди вокруг говорили, что меня ждет большое будущее, что у меня все получится.

А сейчас, будто представляя из себя квинтэссенцию из моих неудач, произошло отчисление. Я, конечно, мог бы сослаться на то, что горевал из-за смерти девушки, – мне и сейчас очень больно об этом вспоминать, ведь любовь невозможно забыть, – но не могу. Я не могу просто свалить все неудачи, все пропуски по учебе на других. Если и есть вина в том, что меня отчислили, то это – только моя вина.

Моя вина. Эти слова отдаются в голове, эти слова бороздят просторы моего разума. Мне плохо, наверное? Нет, нельзя поддаваться каким-то мимолетным впечатлениям, таким ничтожным, что, наверное, на них и обращать внимание-то было бы ошибкой. Мне точно не плохо… Все хорошо, все действительно хорошо. Только надо вот дойти до дома, лечь в кровать и… заплакать. Да, такое действие сейчас – то, что нужно. Однако, когда я в последний раз вообще плакал? И не вспомнить. Не помню также о том, когда в последний раз улыбался. Когда мы там в последний раз встречались с друзьями? Кажется, это было в том баре, на углу, вроде бы, улиц Пролетарской и Новой. Или названия улиц были другими? Я не помню, мне, наверное, и не хочется вспоминать. Такое прошлое, которое прошло в ярких красках (так говорят люди, но цвета для меня – абстрактное понятие), так вот это прошлое тяготит, заставляет рефлексировать, перемалывать, как мельница, заново все те страхи, обиды, лишения, которые посещали тебя эти долгие годы, когда ты жался в углу своей комнаты, как жук, сжавший перед смертью свои лапки, боясь сделать что-то не так, боясь, как бы не вышло чего нехорошего. Твои представления о прекрасном, которые были растоптаны жизнью, выброшены на помойку истории; которых ты ни разу и не видел в реальной жизни – только так, по домыслам пытался соорудить крепость из этих безжизненных мыслей, сбежавших, видимо, с завода дурацких идей и представлений. И все это – вот к чему привело. Надо было это понять раньше, но все потеряно.

Поняв, что не смогу больше вынести ни секунды на территории университета, я ринулся к главным воротам, правда слишком низким и не столь красивым (они никогда мне не нравились), чтобы выйти, наконец, отсюда и дышать воздухом свободного от занятий человека.

Я вышел, чуть не зацепившись краем курточки за конец одного из торчащих на краю ворот металлического штыря, достаточно мелкого, чтобы его не заметить. Почти порвал куртку. Но, к счастью, обошлось. Если бы еще и одежду испортил – вот бы было комбо!

Дождь по-прежнему шел. А куда он денется? Не по моему же приказу ему перестать идти, только чтобы я, такой мелкий человечек, прошел сухим до дома? Нет, конечно. Мне даже и мечтать не следует о том, к примеру, чтобы управлять людьми или хоть как-нибудь влиять на них. А тут – управление погодой! Ха, хорошая шутка, да.

Я улыбнулся. И сразу же пожалел об этом. Ну зачем мне улыбаться, что я, не вижу, как все плохо? Такие проблемы не требуют каких-то посторонних увлечений, праздных увеселений, строго говоря. Да и не шутка это вовсе. Но тогда почему же я улыбнулся?

Нет, все, хватит. Достаточно на сегодня этих всех моих мыслей и воспоминаний. Сейчас бы только дойти до дома… а там – разогнаться, не раздеваясь, по коридору и сразу плюхнуться в постельку, которая, надеюсь, холодна, чтобы пощекотать мои нервы, которые и так расшатаны…

До моего дома – однокомнатной съемной квартиры, – минут пятнадцать ехать на автобусе, чуть быстрее, может, минуты на две, ехать на метро, а пешком – просто много, часа два добираться. С друзьями, после окончания пар, мне нравилось ходить домой пешком, болтая о том о сем с ними. Вот тогда действительно было весело! Однажды, в одной из таких прогулок, мы наткнулись на бар на углу. Названия улиц я сейчас и правда не припомню – надо спросить у кого-нибудь, с кем я туда ходил, – но именно в этот бар мы стали после его обнаружения часто захаживать. Мне стыдно это признавать, но там я впервые напился «в стельку», и меня пришлось прямо-таки тащить до дома, пьяного и несущего какую-то чепуху (как мне позже рассказывали, я говорил о борьбе против зла), так что я даже не пришел на следующий день на пары, хоть у нас и был ответственный проект, который выполняли энтузиасты из нашей группы. В число заинтересованных входил и я. О, мой проект! Точнее, наш проект. Шестерка избранных, что пришла в этот мир, чтобы изобрести Великое Изобретение (проблему тавтологии в этом предложении никто не решил). Такую мы придумали мифологию к нашим занятиям микроэлектроникой. Вообще мы были веселы и активны. Каждый понимал и знал, чего он хочет от мира, и что мир может дать ему. Каждый хотел изменить мир – и это привлекло меня, жаждущего изменений. Впрочем, несмотря на веселость выполнение проекта шло хорошо.

Как же мне попасть домой? Я не хочу идти пешком, нет, только не так. Меня ведь сразу же догонят воспоминания, да и прошлое, которое… Значит, нужно дождаться автобуса. И хорошо, что он ходит здесь каждые сорок минут (его маршрут не слишком велик). Моя остановка находится недалеко, она почти последняя, если считать путь от университета.

За те несколько секунд (мне так кажется), которые я шел от входа в университет до остановки, я промок. Под крышу остановки, спасительную от дождя, забегает тройка студентов, видимо, первокурсников, потому что их лица слишком счастливо выглядят. Предположу, что они всего-навсего сбежали с пар, так как один из них постоянно озирается, смотрит назад – туда, где примерно находится кабинет декана. Я слежу за его взглядом и тоже смотрю туда. Но – ничего не видно.

– Что, с пар сбежали? – Спрашиваю я, будто хочу поговорить с кем-либо из своего социального круга в последний раз.

– А тебе какое дело? – Отвечает мне один из студентов. Я сразу же умолкаю. Если отношения сразу не заладились, то нечего их и начинать. Но тут он внезапно для меня продолжил: – А это не ты тот чел, который что-то там натворил? А? Тебя ведь отчислили?

Вот как! Они уже все знают… Слухи имеют свойство распространяться со скоростью, превышающей световую. И это – настоящий парадокс человеческого существования. Чтобы не соврать и одновременно не распространяться о себе, я говорю:

– Я ничего особого не делал. Все, что вы могли услышать – я даже не знаю, собственно, что, – обо мне – неправда, уверяю вас. Знаете, ложь часто передается из рук в руки, причем никто не хочет проверить, ложь ли это или что другое. В общем, я не натворил ничего особенного. Только прогуливал, поэтому меня и отчислили. Ничего сверх того не было.

После такой моей речи вся троица парней заворожено посмотрела на меня. Тот, кто спросил меня, лишь сказал:

– А, понятно. Тогда ладно.

Какой простой ответ. Но хорошо, что у меня все-таки получилось отвертеться от неудобных вопросов, хоть я и раскрыл частично правду незнакомым мне людям. От слухов, конечно, избавиться не получится, эти люди наверняка кому-нибудь да разболтают обо мне, о том, что встретили этого «легендарного», натворившего дел студента, которого выдворили за порог учебного храма с позором.

Пока мы «мило» беседовали, подъехал автобус. Тройка разгоряченных студентов быстренько завалилась внутрь. Так и хотелось сказать: ну куда же вы спешите? Я, в свою очередь, никуда не спешил, а потому медленно, но не как черепаха, вошел в автобус.

Мне показалось, что я копался в своем портфеле чересчур долго, перебирая тетради, канцелярию, телефон с ноутбуком и прочие принадлежности, которые оказались там – даже не вспомнить почему. Автобус стоял, и возникло ощущение, что все ждут меня. Впрочем, как только я нашел карточку, потонувшую на дне, то сразу приложил ее к терминалу оплаты, сел на свободное место (людей в такую погоду, понятно, немного). И все равно ждал, когда водитель нажмет педаль газа, и мы тронемся. Однако, никто, видимо, не хотел никуда ехать. «Что случилось?» – подумал я. Студенты, еще секунды назад стремившиеся удрать отсюда подальше, мирно переговаривались между собой, один из них что-то увлеченно показывал на своем телефоне, в то время как остальные кивали ему, выражая ему, наверное, свое одобрение.

Я опустил голову. Разглядываю свои кроссовки. Они, к счастью, не промокли, а вот куртка – да. Представляя, что мне нужно будет проделать для того, чтобы просушить ее, сразу вздыхаю от бессилия.

Воспоминания из прошлого так и хотят проникнуть в мое сознание, съесть его, но я не поддаюсь; просто не хочу вспоминать о том, что уже прошло. Да и зачем мне это? Все проходит, и это пройдет…

Внезапно, выплывая из забытья, я почувствовал толчок – значит, автобус все-таки тронулся. О, спасибо ему! Движение ведь всегда спасает от всяких пространных размышлений на темы: что да как. И со мной происходит всегда то же самое. Движение, можно сказать, успокаивает.

Не желая пялиться в телефон – а несчастный случай такой пустой траты времени у меня всегда перед глазами, – я смотрю в окно. Все черно-белое. Точнее, как мне объясняли, белое – это цвет снега, ну, как зимой; черное же – это цвет, как мне кажется, одежды многих людей. Когда мне показывали наглядно природу цветов, особенно черного, то указывали пальцем на разные предметы или говорили, что цвет ночи – черный. Однако, как я не рассматривал различные «черные» предметы, у меня сразу всплывала в голове одежда многих людей. Даже у меня, насколько я могу судить, черная куртка. Зато – белые носки, как бы это не звучало (я понимаю, что удивление цветам с моей стороны для многих покажется чем-то необычным).

За окном по-прежнему идет дождь. Я вижу людей, идущих по своим делам, их головы, прячущиеся под зонтами, медленное, неторопливое движение машин, брызгающих водой из только что образовавшихся луж. Перед глазами мелькают аптеки, магазины, больницы – множество зданий, которые я давно не посещал. Да как-то и времени не было. Я сидел дома и скучал по… своей девушке. Муки расставания, которое целиком зависело лишь от случайности, которое заставляло сердце сжиматься, работать на износ; все эти слезы, которые я пролил, нуждаясь в поддержке, в том, чтобы кто-нибудь объяснил мне, почему мир так привередлив, почему он так несправедлив. Но никто даже пальцем не двинул в мою сторону, никто не хотел посещать похороны – а я видел эти лица, перекошенные в непонимании того, что они здесь, собственно, забыли, что их привело сюда. Только формальность! Дань уважения! Они пришли на похороны своей дочери, подруги (или кем там еще она приходилась этим людям), чтобы только выразить сочувствие, как их учили, как по сценарию, который они, видимо, все вместе проходили.

А за окном показались, тем временем, знакомые места – мой район проживания.

Под приятное и беспокойное движение автобуса по умеренно загруженным улицам я приехал к своей остановке. Вышел. Вот и дом, милый дом. Все то же дерево, склонившееся под тяжестью лет и ветров к канаве, расположенной за автобусной остановкой, и за ней – магазин детских игрушек. Помню, что покупал там плюшевого медведя для своей… девушки. Да… Сейчас только об этом и вспоминать. И так тяжко на душе, а тут еще и добивают куски памяти, словно хотят доказать правдивость некоторых выводов относительно самого себя.

Квартира находится на пятом этаже. Лифта нет, и с этим я давно смирился. Подниматься по лестнице не тяжело, мой организм ведь молодой. Но сейчас я тащусь медленнее, намного медленнее, чем если бы даже тащил на себе три пакета с продуктами (а такое было неоднократно).

Ключи, спрятанные в карман, чтобы долго не искать их в портфеле, я достал почти механически и удивился, как у меня это получилось. Отточенные движения – следствие того, что я так долго проучился, снимая эту квартирку. Все идет, как надо. Может быть, скоро я и с ней распрощаюсь.

Я прямо ввалился в квартиру, как медведь в свою берлогу. Не снимая обувь, прошел на кухню, вылил из чайника остатки воды в кружку, которая стояла на столе (я ее так и не помыл со вчерашнего дня), и выпил все одним глотком. Стул, приобретенный мною заранее, чтобы я мог садиться на него, когда устану после учебы, помог мне и сейчас. Я откинул свою голову назад, посмотрел в окно. Дождь идет.

«Когда он уже закончится?» – думаю я, а сам хочу, желаю внутренне, чтобы он не заканчивался. Не хочу выходить на улицу, но, конечно, мне придется сделать это в ближайшее время. Необходимо позвонить отцу или матери, сказать им, какой я плохой сын, что у меня ничего не получилось, что я не смог получить образование. А ведь я так хотел стать инженером! Микроэлектроника привлекала меня, правда?

Потом – скандал. Надеюсь, что отец не будет ругаться слишком сильно. Мать-то, как-никак, поймет меня и постарается «что-либо предпринять», потому что не хочет сдаваться. Она никогда не сдается. Но ее мысли будут далеки от правды. Для меня конец учебы – все. Что мне еще остается? Идти на низкооплачиваемую работу да помирать с голоду, а если не помирать, то постоянно думать о деньгах, о способе заработка, о выживании. Многие так делают. И я – в их числе. Но почему мы должны страдать? Почему нельзя делать то, что хочется, почему детство – лучшее время жизни?..

Вопросы без ответов. Моя жизнь, видимо, тоже такова. Все, что я думал о себе и о мире – ложь. Ложь, приправленная соусом из лжи, только подслащенной обещаниями и уверениями, что все получится.

Я хочу спать. Точнее, не хочу, а просто должен. Если же сон не придет, то просто поваляюсь в кровати, как делал последние несколько месяцев (а меня ведь отчислили…).

Вбежав в спальню, я быстро стянул с себя верхнюю одежду, потом – худи, и лег в футболке и джинсах на не заправленную постель. Она холодненькая.

* * *

У меня есть один физический недостаток, он же – мой секрет. По моему внешнему виду его не определить, невозможно также распознать его по моим движениям или действиям. Если не скажу об этом прямо, то никто и не узнает этот секрет, а если и узнает, то удивиться, будет по много раз переспрашивать, стараясь расспросить чуть ли не про каждую деталь моей жизни. И тогда этот секрет привлекает всеобщее внимание к моей персоне, которого я не жду, хотя мне, признаюсь, иногда и хочется поделиться им с остальными, рассказать о том, что я чувствую, как выглядит мир в моих глазах.

Еще с детства родители заметили, что я не понимаю цвета. В играх, в дошкольном обучении, я не мог определить их, поэтому часто встречался с тем, что мне прямо указывали: «Ну вот же этот цвет! Смотри!», а я – не понимал. Возможно, родители тогда могли считать, что я немного не в себе, то есть у меня не совсем все в порядке с мозгами, и расту я, отклоняясь в развитии по уму. Но эти мысли легко развевались после того, как мне давали какие-нибудь тесты на логику – а в них я показывал если не среднее, то точно опережающее развитие. Именно поэтому отец решил, что дело не в умственных способностях (его я буду благодарить за это решение до конца жизни), а в чем-то ином.

На приеме у терапевта был выявлен этот мой маленький секретик. Жизнь моя, конечно, не перевернулась с ног на голову, но точно встревожила родителей, хотя со временем, как я стал уже довольно взрослым ребенком, они успокоились и приняли мой недостаток со спокойствием.

У меня – монохромазия.

Это слово, – может быть, для кого-то страшное, – означает, что я вижу весь мир в черно-белом спектре. Я никогда не видел цветов, поэтому такие названия, как «желтый», «синий», «розовый» – для меня непонятны. Всегда удивляюсь, когда говорят, к примеру, о «красных» розах. Меня эти цветы ничем не привлекают. Ну, цветы как цветы. Для меня весь мир – серый, как говорят люди, которые пытались пояснить мне, что такое цветовосприятие и как называют цвета и оттенки, которые вижу я.

Вообще, единственные цвета, которые я могу понять – это «белый» и «черный». В детстве мне специально показывали их, как говорили, приводя пример «наиболее черного» или «наиболее белого». Снег и темнота ночи. Да, это я знаю, это – я могу понять, как бы мир и генетика не препятствовали этому.

Все годы моей жизни – в остальном, – проходили также, как и у других детей. Ну, не вижу я цвета, и что с того? Бегать, прыгать умею, в меру спортивный. Голова работает нормально, умею мыслить логически. А остальное – можно с легкостью наверстать.

Мне, наверное, хотелось бы увидеть мир таким, каким его видят остальные люди, хотя бы раз в жизни. Но, к сожалению, такое желание выполнить нельзя.

Меня частенько не понимали или как-то пытались обыграть мой недостаток в шутке. Иногда было и так, что незнание цвета могло помешать моим действиям. Ну вот скажите, как мне понять, где купить «желтый» банан, а не «зеленый»? То есть показатель спелости этого фрукта для меня недоступен. В тот раз, кажется, мама извинялась передо мной за то, что забыла о моей «проблеме», как было принято выражаться в нашей семье (мы говорим и по сей день так). Но я ее не виню. Понимаю ведь, как трудно приходится с ребенком, у которого есть отклонения. Не каждой семье дано такое вынести. Поэтому все в порядке.

За двадцать с небольшим лет жизни я привык к окружающему меня миру. Цвета не придут, сколько бы я не звал их. Однако, не стоит и думать о них – вот к чему я пришел в своих размышлениях по этому поводу. Будто то, чего я ищу в жизни – это цвет! Конечно, нет. Чаще всего, особенно будучи подростком, я думал о своем будущем. Какую пользу я мог бы принести миру? Что бы я смог сделать?

Один мой друг, с которым я был вместе на протяжении многих лет, однажды сказал мне:

– Так это же круто – иметь такое зрение. Не можешь видеть краски этого прогнившего мира…

– Ты слишком пессимистичен, – говорю я.

– А то! Как тут не загнуться со скуки? Мир понятен, слишком понятен для таких, как мы. – Тут он изобразил серьезное лицо. – Поэтому надо искать что-то такое, что будет нам по вкусу… Че, неплохо сказал, а, скажи?

– Прикольно, – и я улыбнулся. – Конечно, ты прав. Но ведь нельзя судить о мире только в таких красках…

– Да уж, иногда я думаю, что ты видишь мир намного красочнее, чем другие люди. Хотя у них нет этого… как у тебя?

– Монохромазии.

– Да, точно вот! Ее самой.

Мне часто приходилось слышать о том, как мою «проблему» обсуждали в школе, в кружках, куда я ходил, да где только угодно. Меня обольщало внимание со стороны окружающих, но не хотелось, конечно, заполучать его таким образом. Неужели факт того, что можно, как мне говорили, смотреть на реальные предметы, как собака, может быть интересен? Люди – странные существа. Кажется, что известное не должно удивлять, однако, как только они сталкиваются с этим в живую, то сразу же охают и расширяют глаза от удивления.

Монохромазия не лечится. Родители сразу об этом узнали. Тогда я еще был мал, чтобы хоть что-то понимать, поэтому удивлено смотрел на мать, когда та плакала, а отец рычащим голосом пытался ее успокоить.

«Нет, это не вылечить, – говорил доктор. – Единственное, что вы можете сделать, – это обеспечить ребеночка поддержкой, они ведь очень чувствительны». Так родители и поступили. А когда поняли, что поддержка мне, собственно, и не нужна, ведь я не инвалид какой-то (точнее, я могу быть самостоятельным), то отступились, поступая тем самым со мной, как с обычным ребенком.

В общем, такой вот у меня секрет. Когда я о нем говорю, невольно на ум приходят воспоминания, какие-то – хорошие, какие-то – плохие. Но в основном – плохие. К сожалению.

Этот мир я вижу в черно-белом цвете.

Глава 2

Меня разбудил будильник. Солнце уже встало, а, значит, пора бы просыпаться. Я потянулся, что есть сил, зевнул и посмотрел в окно. Птички летают и, наверное, поют песенки. Может, и мне спеть что-нибудь для своей любимой? А то я давно хотел устроить для нее романтический вечер. А если не вечер, то хотя бы утро. В общем, мы давно никуда вместе не ходили, а домашний «романтик» не вязался с тем, что я ей наобещал. О, какие это были обещания! Роскошный коттедж, пышная свадьба (в будущем, но надо было задумываться уже сейчас), много денег, моя карьера… Много чего еще я говорил. Размечтался – сказала бы она.

Я пошарил рукой в постели – никого. «Куда она подевалась?» – подумал я. И почему я раньше не заметил ее отсутствия? Она умеет, словно кошка, перебираться через мое нечуткое тело (а спит она у стенки), и так бесшумно, не разбудив меня, прокрадываться на кухню, где она красится или сидит в телефоне, если с утра не спится.

Резко вскочив с кровати, так, что у меня даже голова чуть не закружилась, я побежал к шкафу, чтобы накинуть на себя хоть что-нибудь из одежды – к утру, что необычно для этого района, стало как-то холодно, и я немного промерз.

Нашел халат и, не желая погружаться в поиски любимой футболки (она мягкая!), накинул его и пошел на кухню.

Там, да, сидела она – моя девушка, которую я сильно люблю. Ее спутанные с утра волосы игриво ложились на плечи; глаза, цвет которых я никогда не увижу, отчего мне становится тягостно от «проблемы», как ее всегда называли в семье, медленно скользят по экрану телефона, что-то нетерпеливо выискивая; тонкие руки или, нет, скорее – ручки, которыми она так нежно иногда ко мне прикасается. Весь вид ее тела, ее красоты, которой мне не хватает с утра, когда я просыпаюсь, вводит меня в гипноз.

– Привет, – говорю я и тянусь к ней, чтобы поцеловать.

– В таких случаях говорят «доброе утро», а не «привет». – Она по-прежнему сидит в телефоне и не обращает внимания на меня.

– Хм, не знаю. Я говорю, что первое приходит на ум. Но вот что точно определено: я хочу тебя поцеловать. – И опять тянусь к ней…

– А обязательно говорить это перед тем, как ты это сделаешь?

– А что не так? – Спрашиваю.

– Ну, взял бы и поцеловал. Зачем об этом заранее говорить?

– Это плохо? – Я сразу понял ее привычную игру: вопрос-ответ (она так меня обычно дразнит). – Просто можно подумать, что ты этого не хочешь.

– А я не говорила, что не хочу этого. Просто ты не слишком уверен в себе. Знаешь, надо понимать намеки девушек…

– Эх, вот ведь не повезло тебе! – С иронией проговариваю я. – Какой парень недогадливый…

– Ну ладно, целуй уже! – Сказала она, не улыбаясь.

И я поцеловал ее.

Потом подошел к чайнику, проверил, есть ли вода – а она есть, это хорошо, – и залил ее в кружку. Я привык пить по утрам только воду – и ничего больше. Ни кофе, ни чая, ни каких-либо других напитков. В остальном мои гастрономические предпочтения не выходят за рамки общечеловеческих, так сказать.

Завтрак не был приготовлен, хоть я и надеялся втайне на то, что моя любимая обо мне позаботится и приготовит-таки что-нибудь на завтрак, ну хоть раз в жизни. Но ничего, как я видел, не было ни на столе, ни на столешнице (себе она тоже не готовит, а ждет меня), а потому приходится в очередной раз все делать самому. Сегодня я решаю приготовить что-либо легкое – омлет с кусочками колбасы, к примеру.

На готовку у меня уходит минут двадцать, а за это время у моей девушки наступил приступ (выражаясь образно) суеты. Она быстро – ну да, прямо как кошка, – поспешила в спальню и, насколько я мог расслышать, она перерыла полшкафа, наверное, в поисках одежды.