Снег, который мерцал

– Не знаю, – проговорил я наконец. – Может быть. Но это не значит, что я благодарен ему за каждый момент.

Следователь одобрительно кивнул.

– Хорошо, – произнёс он, отодвигая листок. – Тогда расскажите мне о первых днях в Зорино. Что вы чувствовали, когда приехали туда?

Я замолчал, пытаясь подобрать слова. Первые дни в Зорино… Они были словно другой жизнью. Новая обстановка, новые люди, новые правила. Но главное – там я начал меняться. Однако любое моё слово могло быть использовано против меня. Против коллег.

– Это было… непривычно, – сказал я наконец. – Я чувствовал себя чужим. Но, возможно, именно это и помогло мне начать всё заново.

Следователь чуть наклонился вперёд, его взгляд стал пронзительнее.

– Почему вы не говорите о вашем напарнике Марате, лишь когда я спрашиваю? – произнёс он с едва заметной усмешкой. – Отношения у вас не складывались, так?

Я почувствовал, как внутри всё напряглось. Этот вопрос был слишком личным.

– Снова показания свидетелей? – спросил я, стараясь сохранять спокойствие, но мой голос звучал резче.

– Напомню, что вопросы здесь задаю я, – парировал следователь холодным тоном.

Я опустил глаза, чувствуя, как каждое его слово давит на меня.

– Хорошо, да, не складывались, – ответил я.

– Как вы к нему попали? Артур привёз вас в Зорино. Он знал Марата лично?

– Полагаю, что да, – парировал я.

Следователь сделал паузу, будто обдумывая мои слова. Его пальцы слегка постукивали по столу.

– То есть Марат мог знать, что к нему везут алкоголика и человека с расшатанной психикой?

Я покачал головой, чувствуя, как горечь подступает к горлу.

– Он показал это своим видом при первой нашей встрече.

– Как она прошла? – В глазах Петра мелькнул огонёк интереса.

Я глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями.

– Это было в середине декабря…

Глава 2

Когда Артур привёз меня в Зорино, город уже спал. Даже фонари не горели. Лишь свет фар указывал дорогу сквозь молчаливую зиму.

Мы остановились у местного отдела ГИБДД. Артур долго сидел в машине и наблюдал, как я безмолвно смотрю в одну точку – не двигаюсь, не моргаю, не говорю. Мне и самому мерещилось, что душа покинула моё тело. Только автоматическое движение грудной клетки напоминало – я ещё жив.

Артур положил ладонь мне на плечо и аккуратно встряхнул. Я даже не дёрнулся.

– Марат, мой друг, – тихо начал Артур. – Я попросил его взять тебя под опеку.

Я не ответил. Не шевельнулся. Как будто эти слова вообще не предназначались мне.

Артур вздохнул. Он, возможно, понимал, что я не сломлен полностью – просто приостановился. Казалось выключился из мира, чтобы не чувствовать боли. Но кто-то должен был вернуть меня обратно. И он надеялся, что этим кем-то станет Марат.

– Пошли, – сказал Артур, отпустив руку. Он вышел из машины, оставив дверь открытой.

Я медленно повернул голову, но остался на месте. Артур не стал торопить. Просто направился к главному входу.

Ждать долго не пришлось. Через пару минут дверь с моей стороны открылась, и кто-то сильными руками вырвал меня из машины, будто я был не человеком, а мешком.

Мужик, который держал меня за рукав куртки, казался огромным. Не столько ростом, сколько плотностью. Его лицо было грубым, взгляд потухший.

– С этим мне работать? – коротко бросил он.

– Марат – Демьян, – представил нас Артур.

Марат осмотрел меня с ног до головы. Перед ним стоял не боец, не новичок, готовый учиться, а человек, потерявший связь с реальностью. Такие либо восстанавливаются… либо проваливаются окончательно.

– Он нормальный, – сказал Артур.

Марат не ответил. Я чувствовал, что внутри него проснулось раздражение. Ему нужен был партнёр, способный держать темп, а не тренировочный манекен, которого нужно тянуть за собой.

– Нужен порядок. И дисциплина. Если он не справится – уходит. Без вопросов.

С этими словами Марат без лишних усилий потащил меня к крыльцу.

За месяц работы с Маратом я усвоил, что утро в Зорино начиналось одинаково для всех.

Кто-то просыпался под трели будильника, кто-то – под гул голосов из коридора, а кто-то – вообще без сна. Николай Петрович каждое утро вставал ровно в 5:07 – ни минутой раньше, ни позже – и трижды заходил на кухню, чтобы убедиться, что поставил чайник. Точно в 6:12 соседка сверху громко напевала одну и ту же мелодию. А в доме напротив старушка Савельева вывешивала флаг – не государства, не праздника, а просто цветную тряпку. Цвет зависел от её настроения. Или, может, от погоды.

Здесь всё было расписано, учтено, проверено. У каждого – своё правило или ритуал.

Изо дня в день, напротяжении месяца. В одно и то же время. Марат будил меня. Гнал в спортзал, на пробежку, следил за питанием и режимом дня.

Он был одержим порядком.

Не просто любил расписание – жил по нему, как по нотам. Каждое движение, каждая минута должна была быть учтена, проверена, использована. Он не терпел опозданий. Не прощал расслабленности. И точно не позволял мне сбавлять темп – даже когда сил не оставалось вообще.

Когда я падал от усталости, он говорил: «Ещё круг. Ещё подход».

Когда я просил воды, он бросал: «Сначала дыхание выровняй».

А на посту стоял рядом, молча следил за моими глазами – куда я смотрю, кого замечаю, а кого пропускаю.

Но сколько бы я ни наблюдал – придраться не к чему. Какой-то город идеальных людей. Иначе не назовёшь. Но хуже всего было не то, что Марат слишком назойлив, или что Зорино безупречный, а то, что особо развеяться здесь было негде.

Городок на пятьдесят тысяч человек. Из досуга – библиотека, спортиковый зал, стадион, небольшой сквер и пара универсамов. Работа найдется всегда: два детских сада, две школы, одна больница при поликлинике и завод по производству кондитерских изделий. Но других развлечений тут не водилось.

Был бы здесь хотя бы бар – но нет. Зато есть клуб: по субботам там проходили танцы, по воскресеньям – семейные соревнования.

Наверное, кто бы увидел это место, назвал бы глушью. Я так же думал об этом весь месяц.

Следователь ухмыльнулся, находя что-то в моих словах позабавило его.

– Да, я бы и дня там не прожил, – произнёс он, слегка качая головой. – Но ваши отношения с Маратом сейчас лучше. Он больше не контролирует тебя.

Поначалу я опешил от того, что он перешёл на "ты", но решил не перечить.

– Да, отношения улучшились, – ответил я спокойно, – но не сразу. В день, когда всё началось… с мальчиком, потерянным на трассе, он ещё напирал. Я вёл дневник и записывал свои мысли по утрам. Это была своего рода медитация. Правда, Марат не давал мне долго задерживаться за этим занятием. Он буквально вырывал меня из этого состояния, стучал в дверь или просто врывался без предупреждения.

Он чуть изогнул бровь, и в этом жесте промелькнуло что-то похожее на триумф.

– О чём писал? – спросил он, чуть наклоняясь вперёд.

Я задумался, вспоминая те записи.

– Больше о наблюдениях, – сказал я после паузы. – О городе, людях. О том, как они живут.

Следователь кивнул, делая короткую пометку.

– А в дневниковых записях вы писали о взаимоотношении с Маратом? С Юрием Борисовичем? Остальными коллегами?

– С Маратом… косвенно. Не обвиняя его ни в чём.

Дремской чуть поджал губы, словно ожидал более конкретного ответа.

– Расскажите о том дне, когда произошла авария, – продолжил он, его голос стал чуть увереннее. – Плохо понимаю, как в идеальном городке, при соблюдении всех ПДД, можно было допустить автокатастрофу с участием патрульной машины.

Я помедлил. Сделав глубокий вдох продолжил:

– Все началось с того, что я делал очередную запись в своем дневнике…

Дверь с грохотом распахнулась. Я отложил ручку – знал, что сейчас последует. Очередная порция нравоучений.

– Сколько можно сидеть? – раздался бас за спиной. – Завтрак через десять. Выезд через двадцать.

Марат не сбавлял оборотов. Он всегда двигался уверенно, как человек, который знает, чего хочет.

Подойдя ближе, облокотился рукой на стол и пристально посмотрел на меня.

– Проверка. Пил?

– Нет, – спокойно ответил я и, чуть наклонившись, выдохнул, чтобы он убедился.

– Я не люблю повторяться.

Я медленно встал, буквально восставая под его давлением.

Марат был неплохим человеком, но чересчур дотошным. Он любил контролировать всех и вся. Проживание с ним в соседних комнатах общежития угнетало не меньше, чем его постоянное присутствие на работе.

– Я не пил, – отрезал я. – Уже неделю как.

– Не пил потому, что тебе перестали продавать. Лимит долга вышел, – фыркнул Марат. – Так что не надо делать вид, будто ты тут борец за трезвость.

– Тем не менее, я не пил.

– Но будь возможность – напился бы до свинства. Пока ты сам не откажешься, я буду проверять каждый час. Понял?

– Марат… – процедил я сквозь зубы.

– Демьян, быстро на завтрак. Хватит сопли жевать.

С этими словами Марат вышел из комнаты. Взяв сумку, я направился следом за ним.

День обещал быть таким же, как всегда: без происшествий, штрафов. Поэтому я особо не торопился, в отличии от напарника, который готов всё бросить, потащить меня в машину и ехать занимать позицию в городе.

– Какой смысл в этом? – спросил я, закрывая пассажирскую дверь. – Мы ездим уже месяц, и никто не нарушает ничего.

– А ты в следователях работал ради чего? – хмыкнул Марат, заводя двигатель. – Чтобы чувствовать себя героем?

– Ради защиты невинных, – твёрдо сказал я, но голос дрогнул.

– То есть не ради того, чтобы ловить преступников? А ради предотвращения?

– А разница есть? – удивился я. – Ловлю преступника – предотвращаю преступление, спасаю человека.

– Ты мог ловить их годами, десятками лет. Но делал это быстро. Значит, твой интерес был не в поимке, а в том, чтобы остановить зло до того, как оно случится.

Он помолчал, а затем продолжил:

– Так здесь ведь то же самое. Ты едешь каждое утро стоять на посту не ради того, чтобы кого-то поймать, а ради того, чтобы предотвратить ДТП, – Марат сделал паузу, давая мне время осознать его слова. – Чтобы человек, у которого внезапно сломается машина или который окажется в беде, мог рассчитывать на тебя.

Я не стал отвечать. Смотрел на дорогу и думал о том, что Марат, сам того не понимая, задел что-то важное. Работа никогда не была для меня просто способом заработать денег или выполнить обязанности. Она всегда была чем-то большим. Укрытием. Спасением. Потому что, когда ты занят, тебе не нужно разбираться с тем, что творится внутри. Ты можешь просто делать. И это "просто делать"становится щитом, который отгораживает тебя от боли, вопросов, воспоминаний.

Когда я был следователем, всё казалось проще. Я думал, что работаю ради справедливости. Ловил преступников, спасал жизни… Но сейчас понимаю: может быть, я работал не только ради них. Может быть, я работал ради себя. Чтобы чувствовать себя живым, нужным, значимым. Чтобы не думать о том, что могло бы случиться, если бы я остановился. Или, может, я работал ради Римы? Хотел защитить её от грубой реальности, которая окружала нас снаружи. Хотя бы немного отодвинуть жестокость мира, чтобы тьма не коснулось её.

А теперь? Теперь я стою на посту, наблюдаю за машинами, которые даже не нарушают правил, и начинаю осознавать: это тоже укрытие. Только другого рода. Здесь нет погонь, нет раскрытых дел, нет азарта от почти пойманной истины. Здесь есть только рутина. И эта рутина давит, потому что она обнажает то, от чего я бежал все эти месяцы.

Для Марата я просто напарник, которого нужно контролировать. Которому нельзя доверять до конца. И возможно, он прав. Вероятно, именно это – его постоянное присутствие, его требования – и есть то, что пока удерживает меня на плаву. Без него я бы уже давно провалился в ту тьму, которая так и норовит затянуть меня обратно.

Но это ведь не нормально, да? Прятаться за работой. Заменять жизнь обязанностями. Позволять кому-то другому быть твоей опорой, вместо того чтобы найти её самому.

Иногда ловлю себя на мысли: а что, если всё это – работа, правила, даже Марат – лишь способ оттянуть момент встречи с самим собой? Если я боюсь того, что увижу, когда наконец останусь один? Когда не будет ни форменного мундира, ни сигнала рации, ни голоса напарника за спиной.

Тогда что же остаётся?

Возможно, ответ кроется не в работе. Не в результатах. А в тех людях, которые рядом. В тех, кто готов протянуть руку, даже когда ты уже ничего не можешь дать взамен. Но я пока не готов признать это.

Я замолчал, несмотря на то что по правде в жизни это было невыносимым, эти воспоминания грели душу. Полагаю, это и есть точка отсчёта, когда в мой мир наконец попал лучик света – или надежды.

– Из вашего рассказа, я понял, что Марат был жёстким человеком, но умел поговорить о простых вещах, – произнёс Дремской, слегка постукивая ручкой по краю стола.

– Да, это так, – ответил я. – В тот день я раскрыл глаза и увидел его в другом свете.

Он взял новый лист и медленно перевёл взгляд на меня. Затем встал, не торопясь, будто давая мне понять – он контролирует каждую секунду. Медленно начал ходить по комнате, короткими, ритмичными шагами. Пространство стало меньше. Или это я чувствовал, как оно сжимается.

Я говорил осторожно – только то, что можно было сказать без риска. Только факты, которые не цепляли никого, кроме меня. Но чем спокойнее я звучал, тем яснее видел: он ловит каждый мой промах, паузу, молчание.

Чем больше я скрывал – тем больше вопросов начинали жить в его голове.

– Марат тоже проходил допрос и утверждает, что из всех его подопечных вы единственный, кто принял его терапию такой, какой он видел её сам. И вы единственный человек, который стал близок ему по духу. Что между вами общего?

– Как этот вопрос влияет на следствие? – спросил я, стараясь сохранять спокойствие.

Пётр Николаевич чуть склонил голову набок, словно размышляя над моими словами.

– Мне интересно, как два человека, каждый из которых привык полагаться только на себя, смогли найти общий язык?

– Общего… – повторил я вопрос, пытаясь найти подходящие слова. – Я не знаю. Мне кажется, что мы просто с одной жизненной позицией. Мы работаем с любовью к делу. Наверное.

Следователь провёл рукой по подбородку, будто пытаясь скрыть своё недоверие.

– Марат говорил, что видел вас отбросом до ДТП, – сказал он, чуть повысив голос. – Что тогда произошло? Что заставило его поменять отношение к вам?

Я пожал плечами.

– Не знаю, – проговорил я после паузы. – Возможно, это было связано с тем, как я отреагировал на девятку, что промчалась мимо нас. Я просто хотел предупредить водителя о скользкой трассе… Он бы расшибся.

Я взял паузу, чтобы моя позиция была ясна Петру Николаевичу.

– Я хотел лишь остановить его, – продолжил я, стараясь говорить ровно. – Не столько чтобы выписать штраф или заставить его мучиться о восстановлении прав на вождение авто… Сколько играл просто человеческий фактор: "Будь осторожнее".

Дремской задумчиво кивнул, но его взгляд всё ещё цепко изучал меня – будто пытался разглядеть то, о чём я умалчивал. Он почесал затылок, снова взял ручку и, не отрывая глаз от бумаги, спросил:

– Расскажите детали ДТП.

Я тяжело вздохнул, пытаясь собрать мысли. Всё в голове перепуталось – одно большое пятно воспоминаний, и я не мог понять, с какой стороны подступиться, чтобы история прозвучала правдоподобно. Чтобы он поверил: всё произошло слишком спонтанно.

– Одним морозным утром, мы должны были патрулировать на въезде в город. Очередной день, который должен был пройти также как и предыдущие…

Наша позиция находилась на въезде в город. На улице было не меньше чем минус тридцать пять. Воздух резал кожу даже сквозь плотную куртку, а каждый выдох превращался в белое облако, которое замирало перед глазами. Марат решил, что дежурить будем по очереди – меняться каждые двадцать минут. Я не спорил, потому что соглашался на всё, лишь бы выйти из-под его контроля хоть на пару минут.

Каждую свою смену я считал: столбы, дома, деревья, машины – всё, что могло отвлечь, удержать меня в тепле мыслей. Иногда я просто смотрел вдаль, рассматривая силуэты домов, словно они могли рассказать мне что-то важное. А в машине, пока дежурил Марат, я считал время, которое тянулось слишком медленно, и ждал, когда снова окажусь на улице. Когда подошёл седьмой раз моего дежурства, я уже не просто искал, чем бы занять взгляд, а хотел найти хоть что-то, что удержит меня от мыслей о том, как хочется домой, как я устал, как мне не хватает голоса, который бы звал меня обратно. Но не было никакого голоса. Только снег и холод. И тогда я увидел её – чёрную тонированную «девятку», которая вылетела из городка с такой скоростью, будто за ней кто-то гнался. Она мчалась по трассе, набирая обороты, и я не успел даже подумать, как поднял руку, пытаясь остановить её, но водитель даже не думал тормозить. Он просто промчался мимо, оставив после себя лишь вихрь снега, поднятый из-под колёс. Я попытался разглядеть номера, но они были будто замазаны, казалось водитель не хотел, чтобы его нашли.

– Марат, гоним за ним.Я рванул в машину, где ждал Марат, распахнул пассажирскую дверь и резко бросил:

Он медленно повернул голову, не торопясь, приподнял бровь, как будто не понимал, почему я так взволнован, и только потом ответил сухо:

– Там не наша территория.

– Какая к чёрту наша, не наша, – не выдержал я. – Трасса скользкая, расшибёт его, а ближайший населённый пункт за двести километров. Поехали.

Марат тяжело вздохнул, но завёл двигатель. Мы рванули вперёд, оставляя позади не только наш пост, но и то ощущение покоя, которое всё равно было ложным. Чем дальше мы уезжали от города, тем плотнее становился снег, точно он не просто падал, а пытался остановить нас. Снегопад превратился в мерцающую от фар метель, которая сжирала дорогу и всё, что было впереди. Девятка постепенно исчезала за этой белой стеной, будто испарилась, и вскоре её не стало видно вовсе.

– Не видно его уже, – прохрипел Марат, сжимая руль крепче. – Нужно остановиться. Там дальше дорога виляет, вынесёт нас.

– Он не мог уехать далеко, – твердил я, не в силах смириться с тем, что мы упустили его. – Куда же ты так торопишься?

– Известное дело, – ухмыльнулся Марат, не отрывая взгляда от дороги. – Набедокурил и бежать.

Показатель спидометра рос, Марат старался выжимать максимум из этой машины, но «девятки» всё ещё не было. Мы проехали примерно метров двадцать, когда вдали я заметил едва ощутимый белый силуэт мальчика. Он стоял неподвижно, будто не чувствовал этого холода, будто не замечал ничего вокруг. Одежда его была не по погоде – белые штанишки, белая рубашка, белые волосы чуть длиннее лица. На секунду мне показалось, что это просто игра света, что это снег или мороз сыграл со мной злую шутку. Но он повернул голову, и фары вспыхнули в его глазах, почти прозрачных, будто в них не отражалось ничего, кроме самого неба.

– Марат, тормози! – крикнул я, чувствуя, как сердце сжалось.

– Что? – переспросил он, не сразу поняв меня.

Я резко потянулся к рулю, чтобы объехать ребёнка.

– Впереди ребенок! – вырвалось у меня, рыкнуло изнутри, как будто страх вырвался наружу.

Марат резко толкнул меня в грудь, и меня отбросило назад, на пассажирское сиденье. Он не понимал, что делал, но доверял инстинкту или страху – не знаю. Стараясь быть аккуратным, он начал притормаживать. Но скорость была запредельной. Невозможной для таких манёвров. Машина не замедлялась – она скользила, как шайба на льду.

Сердце сжалось, когда зад машины резко дернуло в сторону. Я почувствовал, как пространство под нами исчезло, и отчётливо понял – мы не на дороге, а на чём-то живом, скользком и непредсказуемом. Каждый новый занос будто рвал воздух из груди. Марат лихорадочно выкручивал руль в противоположную сторону, но чем больше он боролся, тем сильнее нас кидало из стороны в сторону. Контроль ускользал. Он уже не был в его руках.

И вдруг – Марат дернул руль слишком резко. Не туда. Паника взяла верх. Зад машины рванулся вбок, будто она сама захотела вырваться на свободу. В салоне – только срывающийся рык Марата и мои мысли, которые бились внутри: Я виноват. Не нужно было дергать руль.

Сквозь лобовое стекло я увидел силуэт мальчика. Он всё ещё стоял на месте, будто не понимал, что происходит вокруг. Его глаза – ярко-голубые, почти прозрачные – не отражали страха. Только что-то другое. То, что слишком сложно понять в момент напряжения.

Марат предпринял ещё одну попытку – потянул руль обратно. Слишком поздно. «Шестёрка» не хотела слушаться. Она уже выбрала свой путь, и мы были просто пассажирами в своём же страхе.

Я вжался в сиденье, но глаз не отводил, просчитывая дистанцию между машиной и ребёнком, которого машина вот-вот минует. Лишь бы не задело. Не его вина, что мы не справились.

Лишь когда ребёнок остался позади, я успел выдохнуть – но лишь на мгновение. Удар пришёлся сбоку – резкий, как гром среди зимней тишины. Меня бросило вперёд, ремень впился в грудь. Машина подскочила и перевернулась. Крыша коснулась асфальта – металл простонал, будто и он боялся. Стекло лопнуло – не с грохотом, а с тонким треском. Осколки разлетелись по салону. Я едва успел прикрыть лицо – себе и Марату – чтобы стёкла, что разлетались по салону, не попали в глаза.

Через долю секунды «шестёрка» снова встала на колёса, но лишь на миг. Машина будто не хотела останавливаться на этом. Она перевернулась снова – на крышу – и покатилась по льду, скрежеща металлом по асфальту. Ещё метров пять – и она скатилась в кювет. Только там остановилась.

Но даже тогда я не обратил внимания на состояние машины. Мой взгляд упал на напарника – он уже был без сознания, а мелкие струйки крови сочились из порезов от стекла. Я отстегнул свой ремень и с силой, открыв дверь, выполз на улицу. Снег всё ещё шёл, но уже не такой сильный – медленный, успокаивающий. Немного посидев, отдышавшись, я буквально доковылял до двери водителя.

Если открыть её не составило труда, то достать Марата было сложнее – его ноги были зажаты рулём. Рация не ловила на трассе – не вызвать никого на помощь. Я пытался сам помочь ему.

Дремской задумчиво дослушал мою историю, потом отвёл взгляд. Эта история уже запустила в нём водоворот вопросов, но в его глазах было видно, что он пытается понять, с чего стоит начать.

Сделав ещё одну пометку на листе бумаги, следователь прокашлялся и заговорил:

– Ты говоришь, что видел ребёнка на дороге. Ты уверен, что это был ребёнок? В такую погоду, на скорости… Тебе могло показаться. После ДТП ты проверял – он был там или просто исчез?

– Нет, я не сошёл с ума. Я видел его слишком близко, когда машина была от него буквально в трёх метрах. Но после я не проверял. Мне нужно было вытащить напарника – наша «шестёрка» уже дымилась.

– А зачем ты полез к рулю? – брови Дремского сошлись на переносице. – Ты же сообщил Марату, что впереди ребёнок.

– Это так. Но он ещё не понял, что на такой скорости, пока он будет его разглядывать, машина просто собьёт его. Моя вина, да. Слишком резко дернул руль в сторону. Будь я чуть плавнее, или Марат сам взял бы управление – аварии бы не произошло.

Я качнул головой и почувствовал всю тяжесть тех событий в груди.

– Юрий Борисович знал, что вы выезжали на трассу? – продолжил следователь. – Ваша исходная точка была на выезде из города. Кому вы сообщили, что покидаете город?

– Ни кому, – прошептал я, понимая, что и это тоже моя вина. – Юрий Борисович узнал обо всём только после случившегося. Поверьте, он был не в восторге.

– Картина почти ясна, – начал заключать Дремской. – Ты – самовольный сотрудник ДПС. Инструкции, правила – это не про тебя. Я понял одно: ты действуешь импульсивно. То, что ты признаёшь свою вину здесь, зная, что я могу дать делу ход, говорит о том, что ты не прячешься и не оправдываешься. Однако мне не понятно другое. Как тебе, человеку, который стал ходячим нарушением, удалось убедить Юрия Борисовича, что ты имеешь право работать дальше в ДПС? Будь моя воля, я бы после подобной выходки гнал тебя ко всем чертям…

– Это для меня до сих пор остаётся главным вопросом.

Дремской качнул головой и встал. Разговор окончен.

А у меня только начинается.

Я раньше не задумывался. Ответ казался очевидным. Но теперь, вспоминая, как Юрий Борисович однажды сказал, что Артур – свой в любом отделении, начинаешь понимать – не всё решал я.

Возможно, меня оставили из-за него. Хотя кто бы стал держать в штате того, из-за кого пострадал начальник? Даже случайно. Тогда почему меня не убрали сразу? Что Юрий Борисович знал тогда – и не сказал? Или решение пришло позже? Когда я уже начал копать не туда.

Глава 3