Снег, который мерцал

Кристи Локант

Снег, который мерцал

Пролог

Мы с Римой жили в небольшой двухкомнатной квартире, где стены были пропитаны ароматами кофе и её духов. На протяжении двадцати семи лет, утро начиналось одинаково – как ритуал. Я просыпался за час до будильника, чтобы приготовить завтрак: тосты с маслом и чашку кофе с добавлением чайной ложки сливок и половиной сахара. Именно такой кофе она любила – терпкий, с едва ощутимой сладостью.

Мне было важно не просто проявить знак внимание или заботу, но и увидеть её взгляд с утра. Даже придумал себе примету: «Если я поймаю её взгляд, день пройдёт легко, и я вернусь к ней живым».

То утро ничем не отличалось от других. Я выскользнул из комнаты тихо, боясь нарушить её покой. Когда завтрак был готов, выключил будильник за минуту до сигнала, давая Риме немного времени ещё поспать. Она всегда ценила этот жест.

Я посидел рядом, наблюдая за тем, как кудрявые локоны обрамляют её умиротворенное лицо. Насладился её спокойным дыханием. Только потом я осторожно поцеловал её в висок и прошептал:

– Просыпайся. Освети мой день сегодня.

Она едва заметно улыбнулась и приоткрыла свои серо-голубые глаза. Взглянула не на улицу, как делала обычно, а прямо на меня. И тогда я облегчённо вздохнул – день не принесет бед.

Завтракали мы молча. Не потому что нам нечего сказать, а потому что слова были не нужны. Просто были вместе, и этого хватало.

После, я ждал, пока Рима соберётся. Она всегда спешила, но не из-за опоздания, а чтобы не заставлять меня ждать. Перед выходом постоянно теряла ключи, ручку или блокнот. Но я не торопил. Молча находил потерянное и клал на видное место – так, чтобы она нашла сама. Это, для неё, и было самым важным – найти самой.

Когда я закрыл дверь и дважды проверил замок, Рима, наконец, заговорила:

– Сегодня приду позже, у меня факультатив в десятом классе. Представляешь – весь класс записался!

– В этом нет ничего удивительного. Твои уроки нравятся детям, – ответил я, открывая дверцу машины. – Во сколько тебя забрать?

– Думаю, часов в восемь освобожусь.

– Хорошо. Я приеду.

Но Рима не закончила:

– Знаешь, все дети такие уникальные. Например, Сашка Смирнов в седьмом классе учится. Он пишет четверостишья… Глубокие, наполненные смыслом. Я уверена, если будет продолжать, станет настоящим поэтом.

– Стихи? – переспросил я, заводя двигатель.

– Да, конечно, – она порылась в сумочке и достала потёртый блокнот. – Вот послушай:

"И вот однажды он пришёл,

Как снег, мерцающий во тьме,

И залечил больному раны…

Оставил теплоту в душе"

Я замер, глядя на блокнот в её руках. Эти строки будто пронзили меня насквозь.

– Почему оставил? – спросил я, чувствуя, как мурашки пробежали по коже. – Разве тот, кто пришёл, не остался с раненым до конца?

Рима задумалась, её пальцы слегка теребили край блокнота.

– Он говорит, что нет, – ответила она мягко. – Миссия была лишь помочь раненому, когда раны затянулись, тот, кто приходил… ушёл.

Её слова эхом отозвались в моей голове. Я вспомнил свои собственные раны – те, которые я так долго скрывал от всех, даже от неё. На работе я видел слишком много боли, слишком много тьмы. Люди, которые теряли всё. Сломанные судьбы.

Но Рима… она была тем, кто мог меня переключить от этих ужасов. Она не спрашивала, что случилось. Не требовала объяснений. Знала, что я ей не расскажу. Возможно, она догадывалась, но никогда не давила. Просто была рядом. Её улыбка… Её запах… Её звонкий голос… Всё это будто вытягивало из меня каждую крупицу черствости, оставшейся в душе.

Да и честно говоря, я никогда не снимал с неё розовых очков. Мне было легче, когда она думала, что мир переполнен добрыми людьми. Что её ученики станут самыми светлыми из них. Что они изменят этот мир к лучшему. Я знал, что это не всегда правда, но мне хотелось верить, что она хотя бы частично права.

Я ни когда не говорил ей, как сильно она значила для меня. Для меня она была… причалом. Местом, где я мог расслабиться, забыть обо всём. Где я мог просто быть собой. Без масок, без необходимости держать всё под контролем.

– А что, если раненый не хочет, чтобы тот, кто пришёл, уходил? – спросил я тихо, почти шёпотом.

Рима посмотрела на меня, её глаза были полны понимания.

– Иногда мы не выбираем, – сказала она. – Тот, кто приходит, делает это не для себя, а для раненого. Его задача – помочь, а не остаться.

Я опустил глаза, чувствуя, как её слова резонируют с чем-то глубоко внутри меня. Возможно, она была права. Возможно, никто не остаётся навсегда. Но почему тогда её присутствие казалось таким важным? Почему я боялся даже представить, что однажды она может исчезнуть?

Рима сделала паузу, потом добавила задумчиво:

– Знаешь, иногда тот, кто пришёл, оставляет не только теплоту. Он оставляет след. В душе. В сердце. И этого достаточно, чтобы раненый смог жить дальше.

Я кратко посмотрел на нее и сосредоточился на дороге.

– Кстати, – добавила она, – Сашка не единственный. Есть девочка, которая пишет такие сочинения, где каждую строчку наполняет смыслом. А ещё один мальчик – читает стихи так, что хочется плакать. Они все невероятны. Каждый по-своему.

Я кивнул, слушая и едва заметно улыбнулся. Хотел запомнить каждую фразу, особенно перед трудным днём. Её слова немного отвлекали от мыслей, которые не давали мне покоя.

Всё дело в том, что неделю назад, проведя операцию по задержанию банды, удерживающей район в страхе, я столкнулся с человеком, которого не смог взять – Кузнецовым Дамиром Сергеевичем, по кличке Кузя. Авторитет местных бандитов. Непредсказуемый, опасный. И именно сегодня предстояла попытка его перехвата.

Я знал его местонахождение. Гараж на окраине города. Сам нашёл его, проверил трижды. Но уверенности это мне не добавило. Кузя был из тех, кто всегда остаётся шаг впереди. И если он ждал нас там – значит, всё было подготовлено заранее.

Я не знал тогда, что это был последний раз, когда мы просто завтракали вместе. Без тревоги. Без вопросов, на которые нет ответа.

Глава 1

Часть 1В поисках виноватого.

За долгие годы службы я усвоил одну простую истину: когда ищешь пропажу, не стоит смотреть под ноги. Правда, как правило, лежит на поверхности, прямо перед глазами – только нужно уметь её разглядеть.

Я сидел за металлическим столом в тёмном помещении, где мерцающая лампа бросала свои тени на стены. Воздух был тяжёлым, будто давил на плечи. Всё было ясно как день: дознаватели говорили, что я прохожу по делу об убийстве как свидетель, но все понимали правду. Любое неосторожное слово, любая необдуманная фраза – и я из свидетеля превращусь в главного подозреваемого. У них хватало улик, чтобы доказать мою причастность: отпечатки пальцев в машине, последняя встреча с ним один на один, коллеги, которые утверждали, что наши отношения складывались далеко не гладко.

Всё говорило против меня.

Нужна была тактика. Что если я скажу, что не помню тот вечер? Что кто-то ударил меня по голове, и всё было смутно, как в тумане? Они начнут разматывать клубок, так же, как это делал я на протяжении нескольких недель. И тогда они увидят, что есть кто-то ещё. Кто-то, кто намеренно убирает свидетелей, чтобы я не нашёл правду.

В кабинет вошёл следователь – мужчина моего возраста. Он закрыл за собой дверь и включил диктофон, на котором загорелся красный огонёк, ознаменовывая начало записи. Я молчал. Спокойно наблюдал, как он подошёл к столу, разложил бумаги и опустился на стул. Его тяжёлый вздох говорил лишь одно: он не хотел долго копаться в этом деле. А значит, я не должен выдавать все свои знания о том вечере сразу.

– Меня зовут Дремской Пётр Николаевич, – глухо начал он. – Я веду дело об убийстве 18 февраля 1996 года. Давайте не будем занимать друг у друга время. Вы скажете, что помните о том дне, а я решу, что делать с этой информацией.

Я молчал. Знал свои права, как себя нужно вести, и равнодушно поднял взгляд на него, показывая, что скрывать мне нечего.

– Вы уже ознакомились с показаниями, которые собрал участковый из Торфяного при фиксации нападения.

Пётр Николаевич кивнул.

– Однако я бы хотел ещё раз услышать это от вас.

Он ловким движением руки отодвинул папку с документами и посмотрел на меня чуть свысока, откинувшись на спинку стула.

– Я плохо помню тот день, – соврал я.

– А что помните? День до? Неделю? Вы показывались врачу?

В голове зашуршали мысли, пытаясь придумать диагноз, из-за которого я иногда теряю память.

– Амнезия, – выпалил я первое, что пришло в голову. – Хроническая.

Следователь усмехнулся.

– И как же вы с амнезией дослужились до майора и резко упали до младшего лейтенанта?

Я покачал головой, чувствуя, что сморозил глупость. Следователь придвинулся ближе, облокотился на стол.

– Демьян, не будем играть в кошки-мышки. Я знаю вашу биографию. У вас нет амнезии.

– Я хочу, чтобы вы знали: я не виноват. Но для этого вам придётся выслушать меня с самого начала. С того дня, когда всё началось. Вы явно знаете не всё, как утверждаете.

Следователь открыл папку с делом и стал перелистывать страницы, читая вырезки из них.

– Вдовец с сентября 1995 года, – он перевернул страницу, – проходили свидетелем по делу убийства вашей жены… – ещё одна страница, – а это интересно: заключение медэкспертизы, которая подтверждала, что вы психически нездоровый человек.

Пётр усмехнулся и перевернул ещё одну страницу, пробегая глазами текст.

– Моё любимое, – подчеркнул он, – превышение полномочий. Что я ещё не знаю?

– Хотя бы причины всего этого, – пожал я плечами.

– Вы считаете, что причины могут оспорить вашу вину?

– Я всё ещё свидетель этого дела, – напомнил я.

– Да, но и так всё понятно. В Торфяном вы убили человека. Единственная причина, которая меня интересует: за что?

– Я этого не делал. Либо мы говорим с самого начала, либо я буду молчать, – начал гнуть я свою линию.

– Мы не на приёме у психотерапевта, чтобы бередить вашу душу, – его голос стал холодным и мрачным.

– Это моё условие. Настоящий убийца ходит по улицам.

В кабинет опустилась тишина, как завеса тяжёлого воздуха. Следователь крутил в руках ручку и отстранённо смотрел по сторонам, видимо считая минуты, чтобы покинуть эту комнату с вынесенным вердиктом.

– Хорошо, – произнёс он наконец. – И с чего же всё началось?

Его лицо стало насмешливым, будто ему ничего не оставалось, кроме как слушать мои "глупые истории"о прошлом, и он искал в них хоть что-то забавное.

– Со смерти Римы, – прямо сказал я. – Мне было сорок пять, когда она сгорела у меня прямо на глазах…

Не буквально – хотя огонь внутри меня не угасал. Я видел каждую секунду её мучений. Каждый взгляд, каждый стон, каждый шепот: «Демьян… прекрати это…» Она просила об одном – чтобы боль закончилась. Но время растянулось, как пытка на медленном огне, и я был бессилен. Месяц больничных коридоров, запаха лекарств и безнадёжности. Месяц, полный отчаяния и надежды, которая умирала день за днём.

После её смерти рухнуло всё.

Здоровье – словно забыло, что нужно служить мне верой и правдой. Карьера – ведь как можно сосредоточиться на расследованиях, если мысли разбегаются, как тараканы при свете? Спокойствие – о нём я теперь вспоминал с горькой усмешкой, будто это был сон, который давно кончился.

У меня с Римой не было детей. Так бывает, когда любишь человека больше, чем тот может дать. Она не могла родить мне ребёнка, но я и без детского топота был счастлив. Потому как ради неё я просыпался по утрам, ради неё проверял замки на дверях, ради неё жил аккуратно, осторожно, будто каждый день был подарен, а не прожит.

Коллеги говорили, что я был хорошим следователем. Более того – один из лучших. Всегда на шаг впереди, всегда предельно точен. Не потому что гнался за славой или повышением. А потому что понимал, как бы ни складывалась моя работа, вечером меня ждала та, кто мог заговорить со мной так, что мир становился мягче.

Рима преподавала литературу. Говорила о своих учениках с такой любовью, что казалось – они для неё как родные дети. Она никогда никого не осуждала. Не знала злобы. Её душа была настолько огромной, что казалось, может обнять весь мир и согреть своим теплом.

Именно её унесли пули, выпущенные из пистолета одного из самых жестоких головорезов города – по кличке Кузя.

В тот роковой день, соседи услышали крик и сразу позвонили мне. Я приехал почти сразу. Первыми в квартиру вошел отряд быстрого реагирования. А следом зашел я сам.

Кузнецов всё ещё был там – в нашей квартире, будто никуда и не собирался уходить. Сидел на полу, прислонившись к стене. Пистолет лежал рядом. Не спрятан. Не выброшен. Просто оставлен.

Он даже не шевельнулся, когда его окружили. Лишь когда я накрыл его своей тенью, Кузя поднял глаза – холодные, спокойные, будто ничего не произошло.

Никакого страха. Никакого сопротивления. Только пустота. Его не пришлось силой выводить. Он пошёл сам.

Все были в замешательстве.

От Кузнецова ждали всего: побега, угроз, попытки скрыться.

Но он сделал то, чего никто не ожидал. Сдался. И этим напугал больше, чем выстрелами.

Я помню, как Кузя стоял перед судом без колебаний. Не дрожал. Не отводил глаз.

Он говорил тихо, но отчётливо:

«Ты был слишком хорош. Слишком близко подходил. Я не мог позволить тебе продолжать»

Это были первые слова убийцы, которые действительно задели меня.

До этого я слышал только факты: восемь выстрелов. Восемь ран. Крайне тяжелое состояние.

Зал суда. То самое место, ради которого я покинул больницу. Оставил её одну. На час. Может, на два. Точно уже не помню.

Но когда вернулся, не отходил от её постели ни на минуту. Смотрел, как жизнь уходит из её глаз, как тепло сменяется холодом. Последнее слово, которое она прошептала, было: «Люблю». А перед этим – «Живи… в мире ещё столько прекрасного».

Сначала я ждал её во сне. Каждую ночь, закрывая глаза, надеялся, что любимая придет. Но её не было. Только беспросветная темнота. И тогда решил, что она обижена. Что где-то там, за гранью, не может простить меня за то, что не защитил. И я был готов согласиться с этим. Потому что она имела право.

Вскоре пустые сны сменились бессонницей. Я часами листал её блокноты – те самые, куда она записывала всё, что считала важным: строки из книг, цитаты, сочинения учеников. Иногда просто слова, которые ей нравились. Читал их снова и снова, ища в каждом значении ключ к ней.

По инерции делал кофе – с чайной ложкой сливок и половиной сахара, как она любила. Но вкус стал горьким. Словно этот напиток больше не принадлежал мне.

Находил ее вещи, что крылись под тетрадями учеников и клал их на видное место. В надежде, что она сейчас появится и обрадуется находке, как раньше.

Солнце перестало греть. Всё стало серым. Лишь запах её духов в квартире ещё говорил о ней – но даже этот аромат терял силу, превращаясь в воспоминание. Как будто и не было её вовсе.

И только тысячи осколков памяти всё ещё рвали меня изнутри.

Каждый – глубже, острее, страшнее, чем предыдущий.

Напоминая, какой она была, и какой её больше нет.

Неделями я искал себе оправдания. Пытался считать виноватым Кузю. Пытался убедить себя, что всё началось с него. Но сколько бы я ни цеплялся за эту мысль – она не держалась.

Я приостановил свой рассказ, внимательно вглядываясь в следователя. Понимал ли он теперь, что моё психическое состояние пошатнулось после потери самого близкого мне человека? Но его лицо оставалось непроницаемым, как маска. Ни единой эмоции.

Пётр Николаевич взял листок чистой бумаги и начал что-то писать. Его движения были размеренными, будто он давал мне время перевести дыхание.

– Судя по вашему рассказу, вы ушли в себя, – произнёс он ровным голосом, не отрывая глаз от бумаги. – Вы ушли с работы? Взяли отпуск? Чем вы занимались после её смерти?

Я опустил глаза, чувствуя, как внутри всё сжалось. Эти воспоминания я ненавидел больше всего. Ненавидел себя в них.

– Скорее жалел себя, чем её оплакивал, – ответил я тихо, почти шёпотом.

Он нахмурился, делая пометку на листе.

– Как реагировали коллеги? – спросил он, чуть наклонившись вперёд.

Я сделал паузу, надеясь, что хаос в голове начнёт укладываться хоть в какой-то смысл.

– Плохо помню тот период, – проговорил я наконец. – Какие-то тени ходили по квартире.

– То есть вы стали невменяемым, – заключил Пётр уверенно, указывая на папку, где лежала справка медэкспертизы.

– Вообще не считаю, – возразил я, мой голос звучал решительнее, чем я ожидал.

Следователь слегка улыбнулся, будто его это забавляло.

– А как считаете?

Я замолчал. Терял ли он когда-нибудь близкого человека? Понимал ли он, какая это невыносимая боль?

– Я просто… искал способ жить дальше, хоть и не хотел, – сказал я наконец. – Но это не значит, что я потерял контроль над собой.

– И всё же, – продолжил он, чуть повысив голос, – вы признаёте, что ваше поведение изменилось. Что вы стали другим человеком.

Я тяжело вздохнул.

– Да, – проговорил я. – Я стал другим. Но не потому, что потерял рассудок. А потому, что мир больше не казался таким, каким я его знал.

Дремской сделал ещё одну пометку на листке, затем откинулся на спинку стула.

– Интересная формулировка, – произнёс он, чуть склонив голову. – И всё же, я хотел бы узнать… Как вы оказались в Зорино? Как из лучшего следователя, майора, – он подчеркнул это звание, явно намекая на моё падение, – вы стали младшим лейтенантом ДПС?

– Это случилось уже после прощания с Римой…

Первый раз я не вышел на работу после похорон. Никто не осудил – все знали, кто она была для меня. Но когда прошла неделя… потом две… потом месяц… моё молчание стало громче слов.

Квартира впитала запах одиночества.

Я не выбрасывал вещи Римы. Наоборот – раскладывал их вокруг себя. Будто так мог приблизить её присутствие.

Шарф на спинке кресла. Платок на комоде. Кружка с остатками кофе на столе. Я даже не мыл её. Смотрел на засохшие следы на фарфоре, как на святыню.

Начал искать спасение в водке.

Заглушить в ней воспоминания, чувство вины, чувство потери. Но алкоголь не помогает горю – он лишь делал его ярче.

День перестал отличаться от ночи. Время растеклось, как река без берегов – в которой всё было одинаково тусклым и бессмысленным.

Само моё существование превратилось в немое представление. Смена декораций: исчезали пустые бутылки, заполнялся холодильник едой. Меня даже пытались включить обратно, как игрушку, у которой просто сели батарейки. Пытались говорить, обнимать. А я не знал, как реагировать, как объяснить, что теперь живу внутри этой беспросветной темноты – как внутри дома, где нет входа и нет выхода.

Мой начальник позвонил трижды.

Первый раз – с соболезнованиями.

Второй – с предложением отпуска.

Третий – с намёком, что пора решать.

Я не стал поддерживать диалог с ним.

Лишь когда пришло официальное письмо об увольнении, я долго смотрел на него осознавая, что потерял еще одну ниточку, связывающую меня с этим миром.

Из полиции уходили и раньше – по болезни, по возрасту, по скандалам. Но еще никто не уходил по любви.

Чем дальше я проваливался в депрессию и «лечился» алкоголем, тем больше стал спать. И в какой-то момент стал видеть Риму. Не как воспоминание. Не то, чего я ждал – ласковую, добрую, с солнцем в глазах. А как кошмары. Она стояла вдалеке, в белом платье, и смотрела на меня. На ней совсем не было эмоций. Ни злости, ни радости, ни обиды, ни сожалений. Просто взгляд. И каждый такой взгляд заставлял меня проснуться, с ощущением, что провалился в пропасть.

Почему-то лишь после этого сна, чаще вспоминался телефонный звонок.

Где голос Римы был ясный и чуть игривый.

– Дёма, ты со мной? – смеялась она – Я говорю факультатив отменили, домой поеду.

Но тогда передо мной лежало еще одно дело, которое погружало меня в чью-то судьбу.

– Хорошо. Только будь осторожна, – бросил я быстро. Почти машинально.

Обрыв связи. Гудки. Тишина.

После этого разговора я предчувствовал, что-то пугающее. Сердце не вольно дрогнуло. Но был слишком занят работой, которая должна была защитить кого-то другого. И не защитила мою семью.

Погода за окном становилась нестабильной. Мокрый снегопад сменялся дождём. А дождь – солнцем.

Мне хотелось, чтобы наконец выпал снег. Чтобы холод заткнул угрызения совести. И снова усевшись на пол у кровати, я обнял старого медвежонка, подаренного Риме одним из учеников на 8 марта.

И тогда, перед самым рассветом, приснился странный сон. Но уже не такой пугающий.

Я снова был дома. В доме, где пахло ещё ее духами и кофе. Там, где каждое утро было наполнено смыслом, улыбками, любовью и смехом.

Рима стояла передо мной в своем любимом голубом платье. Ни злым, ни добрым не было её лицо. Только взгляд, в котором вина или осуждение.

– Прости меня, – прошептал я и слёзы скатились по моей щеке. – Я так виноват перед тобой.

– Я не виню тебя, – мягким голосом произнесла Рима. – Мы не знали, что так выйдет.

Она говорила то, в чем столько времени я сам себя пытался убедить. Но не мог. Впервые, не верил её словам.

– Я больше так не могу… Без тебя…

Она сделала шаг. Улыбнулась так, как раньше. В её глазах вновь отразился теплый огонёк. Потянулась губами к моей щеке, но не прикоснулась. А лишь шепнула:

– «И вот однажды он пришёл… Как снег мерцающий во тьме… И…»

Но продолжения не последовало. Проснулся. Слёзы оказались настоящими. А реальность по прежнему беспросветной.

Лишь когда снег улёгся тонким слоем, а деревья уже покрылись ледяной коркой и замерли в ожидании весны. Открылась дверь. Мне по-прежнему было всё безразлично.

Но человек будто не хотел больше оставаться в стороне – взяв ситуацию под контроль.

– В Зорино поедешь – сказал он, грубо, как приказ.

Я поднял голову и увидел перед собой бывшего коллегу – Артура. Решительного, надёжного, того самого человека, с кем годами шёл вперёд, будто через огонь и воду. Сначала в армии, потом в работе. Тот, кто прикрывал меня собой, когда видел, что я сворачиваю на опасную, непредсказуемую дорогу.

– Куда? – переспросил я, не ожидая такого поворота.

– Зорино. В ДПС. Работа простая. Никто тебя не тронет. Только дорога да погода. Там ты сможешь начать… хотя бы просыпаться по утрам.

Я ничего не ответил. Понимал, что если Артур всё решил, то это железно и решения он не изменит. И не даст даже времени подумать.

– Сумка где? – спросил Артур, осматривая комнату. Но поняв, что ответа не будет, отмахнулся.

Вещи собраны. Без моего участия.

Вечером мы вышли. Багажник машины закрылся первым. Потом дверца пассажира. Машина завелась и выехала.

Если Артур верил, что смена обстановки поможет, то я – нет. Я давно перестал верить во что-либо. В том числе – в спасение.

Следователь забарабанил ручкой и облокотился руками на стол. Его пальцы двигались ритмично, словно он подбирал ключи к двери, которую я так старательно запирал.

– То есть вы даже не сопротивлялись, когда вас перевезли за 200 км от Карпска? – произнёс он ровным голосом.

Я пожал плечами, стараясь сохранять невозмутимость, хотя внутри всё напряглось.

– Мне было всё равно, – проговорил я тихо, почти шёпотом.

Следователь задумчиво покачал головой, затем задал новый вопрос:

– Какие отношения у вас сложились с вашим напарником Маратом?

Я остолбенел, но держал лицо. "Неужели они подозревают Марата?"– промелькнуло в голове.

– Он не причастен к убийству, – ответил я уверенно. – Он слишком настырный был и прямолинейный. Я проверял эту версию сам лично.

Пётр Николаевич нахмурился и заговорил так, что слова стали стеной между мной и свободой.

– Мы не имеем права вас задерживать, так как вы действующее уполномоченное лицо, но если вы будете самовольничать, нам придётся вас закрыть в интересах дела. Так что с Маратом? Какой он был? Я слышал, вы часто ругались с ним. Он заставлял вас выходить в футболке на мороз среди ночи… Зачем он это делал?

Я вздохнул, чувствуя, как воспоминания снова оживают.

– Он меня вытаскивал из алкоголизма, – сказал я после паузы. – Я не имею к нему претензий по его действиям.

Следователь громко выдохнул и провёл рукой по гладко выбритой голове.

– То есть вы считаете, что он спас вас?

Я задумался. Вопрос застал меня врасплох. Спас ли Марат меня? Возможно. Но спасение было болезненным, будто он вырывал меня из трясины силой, не давая утонуть окончательно.