Курсант. Назад в СССР 14

– Топор брось! – скомандовал я твёрдо, чуть пригнувшись.

Кочерга – наперевес, рука готова к удару.

Человек не шевельнулся. Просто стоял. И я чувствовал – он смотрит на меня, хотя глаза его скрывались в темноте. И было в этом невидимом взгляде что-то нечеловечески тупое и в то же время цепкое, как будто мне противостоит не разум, а инстинкт.

И тут фонарь вновь вспыхнул. Луч прорезал мрак и вырвал из тьмы лицо таинственного незнакомца.

Молодой неряшливый парень. Лет двадцать – двадцать пять. Лицо… пустое, будто у манекена, и испуганное одновременно. В глазах – ужас, как у собаки, которую били слишком часто. Он боялся меня. Боялся моего голоса. А кочерга в моих руках, признаться, выглядела убедительно.

На плече у него и вправду топор: ржавый, тяжёлый, с тупым лезвием.

– Да это ж Гришка! – вдруг воскликнул водитель, с облегчением засмеявшись. – Гришка Лазовский, дурачок местный. Он у нас по лесу бродит. Любит по ночам шастать. Гриня, ну ты даешь! Вот ты орать…

А я стоял и смотрел на топор. Дурачок – не дурачок, а штука в руке его опасная.

– Гавриил Захарыч! – крикнул шофёр, оборачиваясь. – Всё нормально, это Гришка опять на свой маршрут пошёл!

Из беседки донеслось оживлённое обсуждение. Смех, вздохи облегчения, перешёптывания:

– Гришка, ну ты и перепугал…

– Да я думал, всё, леший!

– Тьфу, дурак он, а не леший.

Напряжение спало. Кто-то засмеялся громче других, кто-то чокнулся в воздухе рюмками – за то, что всё обошлось.

А я стоял. Смотрел на Гришку. И что-то внутри не отпускало. Потому что этот взгляд… Так не смотрят просто дурачки. Так смотрят те, кто видел то, что другим лучше не знать.

– Ты чего орал? – спокойно спросил я у местного слабоумного.

Гришка что-то промычал в ответ, явно неосмысленно, но, уловив мой ровный тон, понял, что бить его кочергой я не собираюсь. Даже улыбнулся, поправил на плече свой ржавый топор и, не говоря больше ни слова, юркнул в чащу, исчез, будто растворился в темноте. Ну а я повернулся к столу.

– А вы смелый, Андрей Григорьевич, – восхищённо воскликнул Мещерский, протягивая мне рюмку, доверху наполненную. – Напугал нас этот Гришка!

– А чего он, простите, по лесу-то с топором бродит? – спросил я, принимая рюмку, но пить не торопясь.

– Кто ж его знает, – отозвался уже начальник милиции. – Уже не первый год замечаем его в лесу. Так-то он безобидный. Жалко парня. Семья-то приличная, Лазовские. Уважаемые люди у нас. Но… вот дал бог им сына.

– И что, насколько он слаб умом? – уточнил я.

Ответил мне сухонький мужичок в очках, носивший аккуратно подстриженные усы и щеточку бородки. По его ответу я понял: медик. Ну, а учитывая, какой контингент здесь собрался, можно предположить, что главврач, не меньше.

– У него классическая олигофрения. Стойкая умственная отсталость врождённого характера, – вещал «профессор». – Либо генетика дала, так сказать, сбой, либо внутриутробная патология. Судя по всему, степень умеренная. Развитие – как у ребёнка лет шести-восьми.

– Восьми? – переспросил я. – А разговаривать не умеет.

– Наш Гриша Лазовский умом не блещет, но говорить может, – заверила медицина, похрустывая грибочком. – Речь, конечно, бедная, логика примитивная. Но имеется.

– Ему бы подлечиться. Орал так, будто режут.

– Больные с подобным диагнозом, бывает, издают такие вот истошные вопли. Но, уверяю вас, Андрей Григорьевич, Лазовский-младший совсем не опасен, но и самостоятельной жизни не ведёт. Его семья о нем заботится.

– Так заботятся, что ночью в лес с топором отпускают?

Я покачал головой, а про себя подумал – странное место этот Нижний Лесовск. Люди пропадают, озеро темнеет ни с того, ни с сего, дурачок с топором по ночам шастает. И никто, вроде, не удивлён. Всё как будто в порядке вещей.

Окружающие, заметив мою настороженность, стали наперебой уверять:

– Да он добрейший парнишка, Андрей Григорьевич.

– С ребятишками в войнушку играет.

– На речке червей копает, рыбачкам помогает.

– Только бы дали удочку подержать да леща вытащить. На всё готов.

Тем временем застолье продолжалось. Тосты шли один за другим. Каждый считал своим долгом мне подлить, будто сговорились: споить москвича любой ценой. Я вежливо принимал, но больше налегал на закуску – жирную баранину, соленья, сёмгу, чтобы не окосеть. Пару раз и вовсе незаметно вылил рюмку под стол – в траву, как в воду.

Нет, трезвым оставаться не собирался, но голова должна быть относительно ясной. А вся эта чрезмерная местная радушность… слишком она уж настойчивая. И это меня слегка настораживало.

– Ну что! – хлопнул по столу Шамба. – Предлагаю в баньку! Дрова берёзовые, венички эвкалиптовые – с родины мне передали! Это вам не пихтой париться!

За столом зашевелились, загудели. Кто-то уже откровенно был не в кондиции и, махнув рукой, отказался. Мне, как почётному гостю, предложили идти первым. Мол, остальные подтянутся. Шамба лично вручил мне аккуратно свёрнутый вафельный халат, полотенце и мягкие, новенькие тапки.

– Для особых гостей, – подмигнул он. – Не для всех, но для вас – обязательно банный комплект найдется.

– А кто-то ещё пойдёт? – спросил я, бросив взгляд на весело гомонящую компанию.

Те хитро переглянулись, кто-то хмыкнул, кто-то отшутился. Я улыбнулся в ответ – как человек, которому будто бы внимание приятно, но доверять не спешит.

– Ну что ж, пойду, – сказал я, удовлетворенно хмыкнув.

В компании пьяных голых мужиков париться не люблю. А вот одному – самое то.

* * *

Баня стояла чуть в стороне, у опушки. Снаружи – добротное срубовое строение, пахнущее свежим деревом, дымком и лесной влагой. Внутри – тепло, полумрак, лампочка под сизым абажуром, легкий пар в воздухе.

Парилка – широкая, с мощной железной печкой из паровозной стали, наглухо забитой камнями. Полок – чистый, свежий. На нем уже расстелена белая простынка. В комнате отдыха – медвежья шкура, широкая деревянная лавка, стол со скатеркой, самовар электрический мельхиоровым пузом сверкает, низенький чайник с заваркой – из его носика тянуло мятой и еще какими-то травами. Всё в лучшем виде в ожидании дорогих гостей.

Оно и хорошо, всё-таки надо выдохнуть после лесного приключения. Я быстренько разделся, вошёл в парилку. Сел на горячий полок, немного попотел. Погрелся. Без фанатизма – пьянка и баня не очень совместимы, если не хочешь вреда для здоровья, знал я это хорошо. Но разогнать хмель слегка – не повредит.

Долго сидеть не стал, скоро вышел в комнату отдыха. И – замер. На лавке, укутанная в белоснежную простыню, сидела девушка.

Красивая. Молодая. Лицо – ясное, светлое. Волосы тёмные, чуть влажные. И улыбка – не дурашливая, не заигрывающая, а тихая, уверенная. И ее совершенно не смутил мой обнаженный вид.

– Здравствуйте, Андрей Григорьевич, – сказала она, будто знала, кто я, но судя по интонации, всё же видела меня впервые.

Я стоял, босой, с полотенцем в руках, которым забыл даже прикрыться, а в голове стучало: «Откуда я тебя знаю? Кто ты?»

И тут я вспомнил её…

Глава 4

Это была Лиза. Елизавета Грунская. Глаза – живые, дерзкие, и что-то в них было… зрелое не по годам. В руках – бокал с вином. На столе открытая бутылка.

– Андрей Григорьевич, – проговорила она, и голос её был будто из другого времени. – Не скучно вам париться в одиночестве?

Я не ответил сразу. Стоял, глядя на неё, как на привидение. Ведь я её прекрасно знал. Не по паспорту и не по рассказам. Я знал её из другой жизни. В девяностых её звали Груней. Мамка, хозяйка борделя в моем родном городе, попав туда еще в девяностые уже бывалой проституткой. Но за непробиваемым образом развязной и разбитной шалавы и уличными ухватками тогда скрывалась женщина с крепкими мозгами и нервами. Она помогала мне. Сливала данные на бандитов, торговцев наркотой, докладывала о всех сомнительных клиентах борделя, у кого нелады с законом. Была со мной на связи, как агент. Работала тонко, ни одного прокола, будто мстила криминальному миру за свою сломанную жизнь. А потом…

Потом бандосы её вычислили. И убили в начале нулевых, когда в городе ещё были группировки. Просто однажды её выловили из реки: в пальто, без обуви, горло перерезано.

Я узнал, кто это сделал, и нашёл ублюдков. Одного пристрелил лично при задержании, двоих засадил. Но Груню, конечно, это не вернуло.

И вот теперь она сидит передо мной. Живая, молодая, совсем не увядшая. На самом краю судьбы, с которого она однажды свернула не туда.

– Лиза… – выдохнул я.

– Вы меня знаете? – девушка сначала удивилась, а потом заулыбалась. – А, ну да… Меня все знают.

– Что ты тут делаешь? – задал я вопрос, который так и рвался с губ, хотя и не имел смысла.

Понятно было, что она ответит. И Лиза игриво промурлыкала, склонив голову набок:

– Отдыхаю.

– Так, а другого места отдыха не нашлось? – изобразил я недовольство, настраиваясь всё-таки изображать, будто в первый раз ее вижу.

– Простите… Вам разве не приятно общество такой симпатичной дамы?

– Я здесь не за этим, – в этот раз проговорил я более мягко, чтобы совсем не отпугнуть.

– Жаль… Но я выполняю просьбу хороших людей. Сказали, вы серьёзный человек. Майор из Москвы. Заслуживаете культурного сопровождения, так сказать. Вот я и пришла. Я должна показать наше гостеприимство.

Она завела волосы за ухо и посмотрела на меня искоса.

– Гостеприимство? – прищурился я, уже обмотавшись полотенцем и усевшись на лавку напротив, между нами был только стол.

– Не бойся, – она рассмеялась, перейдя на «ты», – я не кусаюсь. Пока. Хотя… если ты будешь милым и попросишь – могу укусить. Хи-хи…

– Кто тебя прислал? – спросил я прямо.

– Ой, да какая разница? – Лиза встала, показывая соблазнительное бедро. Простыня чуть дрогнула и соскользнула с ноги. – Сама пришла… А ты расследовать что-то приехал, да? Говорят, что-то важное, говорят, ты знаменитый сыщик. Ой, мамочки, как интересно… Расскажешь?

На слове «знаменитый» она сделала особое ударение, будто я был как минимум звездой мировой эстрады. Обойдя стол, девушка подошла ближе. Тепло её тела чувствовалось на этом коротком расстоянии.

– Служебная тайна, – улыбнулся я.

Она наклонилась и вдруг спросила с некоторой грустью:

– Я знаю, ты не простой, это сразу видно. Умный. Видящий. Вот и посмотри на меня. Видишь, кем я могу стать? Видишь, куда меня тянут? Ну…

Я даже вздрогнул – почему она спросила у меня это? Будто Груня почувствовала нашу связь из будущего. Я смотрел ей в глаза: всё тот же взгляд, только ещё без прожитых лет, без боли, без пелены той усталости, что ляжет потом печатью на ее лице, забирая остатки молодости и красоты. Она – ещё не падшая. Её ещё можно спасти. Наверное.

– Не с того жизнь начинаешь, дорогая, – тихо сказал я. – Сверни, пока не поздно. Пока ты ещё не стала той, кем… однажды можешь стать.

– А если уже стала? – прошептала она, уселась рядом, игриво обвив мою шею руками, и попыталась поцеловать.

Я мягко отстранил ее, показывая, что у нас всего лишь беседа, пусть и по душам.

– Нет. Поверь мне, я бы почувствовал. В людях я немного разбираюсь.

В банной комнате повисла на миг тишина. Лишь тикали настенные деревянные часы да чайник с травами посапывал на краю стола.

Она сидела, закутавшись в простыню, босая, опустив плечи, будто не пряталась – а, напротив, ждала, когда я заговорю. Волосы её блестели от пара, спина по привычке чуть кокетливо выгнута, но не напряжена.

– Не все так просто, Андрей Григорьевич, – проговорила всё-таки собеседница, и теперь напускная её игривость уже улетучилась.

Я знал про ее проблемы. Знал, почему так все с ней обернулось.

– А у тебя с отцом, значит, не ладилось? – спросил я негромко, будто в никуда.

Лиза подняла на меня глаза. В них что-то дрогнуло – обида, смешанная со скрытой злостью на родителей.

– Ты откуда знаешь? – голос её чуть дёрнулся, но не сорвался.

– Бывает, угадываю, – пожал я плечами. – А иногда просто знаю – я много знаю. Работа такая. Ну так что, расскажешь?

Она отвернулась, глядя в стену, на медвежью шкуру, прибитую к брёвнам.

– Он… бил. Не всегда. Но так, что не забыть. А мама… – она сглотнула. – Мама делала вид, что ничего не происходит. Боялась, что он её тоже начнёт. Я уходила из дома ночами. Потом – на недели. А потом и вовсе не вернулась. И знаешь… никто не искал.

Она замолчала. Я налил ей в глиняную кружку тёплого чаю, подал.

– Спасибо… – сказала она тихо, не глядя.

– Сначала ты искала, где теплее. Потом – где проще. А потом оказалось, что назад не вернуться, да?

Она кивнула. Слёзы стояли в глазах, но Лиза не плакала. Только губы чуть дрожали, как у ребёнка, потерявшегося на вокзале.

– А сейчас? – спросил я. – Чего ты хочешь сейчас, Лиза?

Она впервые посмотрела прямо, в упор. Я теперь не был её клиентом, но кем я для неё был? Сочтёт другом – или только случайной «жилеткой»?

Я слушал.

– Устала, – выдохнула она. – Я не шлюха, понимаешь? Я просто… Я с ними потому, что думаю: может, кто заметит, может, вытащит… А никто не тянет. Только берут. И платят. Как за вещь.

И тут уже не сдержалась. Закрыла лицо ладонями, зарыдала. Беззвучно, только вздрагивали острые плечи.

Я сел ближе, не касаясь, но рядом. Тихо, почти шепотом, сказал:

– Лиза, уезжай отсюда. Здесь тебе жизни не будет. Поступай в техникум, на заочное. Устройся на работу. Есть заводы, фабрики – дают общежитие. Ничего, обживёшься. Найдёшь парня, заведешь семью, ребёнка родишь. Всё у тебя будет.

– У меня?.. – она вскинула голову. – С чего ты взял?

Я усмехнулся, подбирая слова:

– Ну-у… у меня просто чуйка. Сильная. Ты же сама сказала, я знаменитый сыщик.

Я провоцировал её – буквально толкал на то, чтобы она мне поверила. А для неё это было сложнее всего – и одновременно так просто.

– Ты так говоришь, будто знаешь, как всё будет… – помотала головой Лиза.

– А ты будто не подозреваешь? – прищурился я. – Куда может привести такая дорожка.

– А что? Я хуже других? Я, может, тоже красиво жить хочу, – с некоторым вызовом проговорила она, выгнув спину, отчего простынка спала, обнажая налитую грудь. Но она ничуть не смутилась и совсем не торопилась поправлять этот покров, а поглядывала на меня, всем видом говоря, мол, посмотри, какая я.

– Это всё так, да только пока ты молодая… А потом?

Она задержала на мне взгляд, нахмурилась.

– А ты… Кто ты, Андрей Григорьевич? Ты же не просто милиционер, да?

Я усмехнулся.

– А кто у нас сейчас просто милиционер? В наше-то время. Так что обещай подумать над моими словами, договорились?

Она кивнула, медленно, понимающе. Тихо сказала:

– Спасибо. За всё. За чай… и за правду.

– Уезжай, пока не поздно.

И в этот момент я увидел её совсем другой. Какой она могла быть. Какой она уже была когда-то – и как могла бы стать снова. Только бы повернула. А я… я знал, что должен что-то сделать, чтобы на этот раз она выжила.

Мы сидели и пили чай, как давние друзья, Лиза успокоилась и даже повеселела, чувствуя неведомую ранее для нее поддержку. А я решил поспрашивать ее о мутных делах, что творятся в городе.

– Ты знаешь, Лиза, что в Нижнем Лесовске пропадают люди? – спросил я, глядя ей прямо в глаза.

Она отвела взгляд, скользнула им по полу, выдохнула медленно, будто внутри какая-то тяжесть её давила.

– Что молчишь? – подбодрил я. – Мне можешь довериться. Всё, что скажешь – останется между нами.

– Знаю, что пропадают… Все знают, – сказала она негромко. – Только никто об этом сильно не говорит. Боятся чего-то, опасаются. Власти – молчат. Милиция делает вид, что всё в порядке. А люди… они исчезают, и все, в основном, в районе Чёрного озера. Всегда там.

Такого ответа я и ждал, а потому бровью не повёл и продолжил.

– Ты откуда это знаешь?

– Да кто же не знает? Только вот недавно на одном из этих… вечеров. Ну, ты понял. – Лиза покосилась на меня, а затем кивнула на маленькое занавешенное оконце, за котрым раздавлись звуки гулянки, и щеки у неё чуть покраснели. – Когда они там выпивают, обсуждают всякое между собой, откровенничают… Я сидела рядом, молча. А у женщин-то ухо острое.

– Кто – они?

– Шамба, Мещерский. Ещё один был, не знаю кто. В тени сидел, только голос помню – грубый такой, прокуренный… как будто камнями по стеклу скребёт. Они говорили как раз про озеро. Смеялись. Радовались, что народ туда носа не суёт. Словно так и надо.

– Вот как? – удивленно кивнул. – А что именно обсуждали?

– Не разобрала. Они шептались, бокалами звенели, да всё с подколками. Только один сказал: «Главное – чтобы туда никто не совался. Остальное само решится». А другой ответил: «Так народ и не сунется. Само место отпугивает.»

– Значит, они знают, что там творится?

– Наверное… – Лиза поёжилась. – Ты, пожалуйста, Андрей Григорьевич, не говори, что это я сказала. Они улыбаются, шутят, водку пью… но я видела, как Шамба смотрит, когда кто-то ему перечит. Я их боюсь. А Мещерский… Он может улыбаться тебе в лицо, а потом…

– Убить? – спросил я, глядя на неё в упор. – Может, пропавшие люди как-то связаны с ними?

Она вздрогнула.

– Нет-нет. Я не знаю. Может, и связаны, утверждать не буду. Но то, что в нашем городе могут просто исчезнуть некоторые, такие как я, это запросто. И никто искать не будет. Ни семьи же, ни связей, ни привилегий.

Я откинулся на спинку скамейки.

– Слушай, Лиза. Это все очень странно. Я здесь, чтобы с этим разобраться. Ты сможешь для меня разузнать больше? Про Чёрное озеро и про всё, что здесь творится.

Она на секунду будто онемела, только приоткрыла рот. Наконец, выдохнула:

– Как?

– Ну, просто продолжай слушать, и, если будет что-то интересное, расскажешь.

Она снова остановила на мне внимательный взгляд. Потом кивнула.

– Смогу. Я и сама хочу уехать отсюда, особенно после твоих слов. Только пока не могу. Лето – сезон, деньги идут. А уехать – дело затратное, надо накопить сперва. К осени, может, получится. Я хочу начать нормально, как ты сказал. Без этой всей… дряни.

– Лучше уехать сейчас, – высказался я, жертвуя своим новоиспеченным агентом. – Чем потом.

Она качнула головой.

– Я не из тех, кто прыгает, не зная, где приземлится. Я привыкла твердо стоять на ногах. Ещё немного, и смогу. А пока… я помогу тебе. Всё, что услышу, скажу. Только ты меня прикрой. Если что.

Я посмотрел на неё, и что-то в груди сжалось. Было бы у неё чуть по-другому… может, она бы и не погибла в той жизни. Может, теперь у нас шанс переписать судьбу.

– Договорились, – тихо сказал я. – А пока давай выпьем еще по кружечке чая, пусть все думают, что мы нашли общий язык.

* * *

Когда девушка ушла, в баню завалилась пьяненькая ватага. Мещерский, весело рыгнув от ночного шашлыка и тостов, вылез первым, хлопнул меня по плечу:

– Ну что, Андрей Григорьевич, отдохнули? Наша Лиза, небось, как следует вам спинку потерла, а? – подмигнул он, заглядывая мне за спину, взгляд его скользил по дивану у стены.

Я лениво усмехнулся:

– Да, Гавриил Захарович, потерла. Уважила. Спасибо, как говорится, за радушие.

Он довольно фыркнул и уставился в сторону, как бы случайно, туда, где на диванчике в банной комнате лежала простыня. Кристально разглаженная, девственно чистая, даже не примятая. Моргнул, но промолчал.

* * *

На следующее утро Мещерский довез меня до моей гостиницы. Я вошел в здание. У стойки, как коза на привязи, уже сидела она – Эльвира Марковна, администраторша. И этот взгляд училки, которая поймала тебя курящим в школьном туалете.

– Здравствуйте, товарищ Петров, – протянула она, карамелью растягивая слова. – Доброе утро вам… Как ваши… колготки?

Я прищурился:

– Тише, Эльвира Марковна, договорились же, всё строго между нами.

Но тут, как из-под земли, нарисовались двое милиционериков. Один в лейтенантской форме, другой сержант. Молоденькие, старательные, ну чисто комсомольцы на отчетном собрании.

– Соловьёв и Крюков, – представился один за двоих с выражением долга на лице. – Поступил сигнал. Гражданин, ваши документы.

Эльвира Марковна хихикнула:

– Попался, значит? Спекулянт! Барыга! Я сообщила, куда надо!

Я вздохнул, как человек, который уже устал объяснять людям прописные истины.

Ну да ладно… парнишки не в курсе, кто я, а мегера и подавно, так что придется объяснить.

– Майор милиции Петров Андрей Григорьевич. Спецгруппа МВД СССР, – я достал удостоверение и сунул в изумленные лица сотрудников.

Глаза у обоих увеличились будто бы раза в два. Оба вытянулись по струнке, козырнули:

– Э-э… виноваты, товарищ майор, – пролепетал старший. – Ошибочка вышла. Мы тут…

– Ничего, бывает. Благодарю за бдительность, лейтенант.

– Разрешите идти?

– Идите, – благосклонно кивнул я.

И, как вихрь, смылись за дверь.

Я повернулся к Эльвире Марковне. Та теперь стояла как вкопанная, с лицом, на котором отражались все стадии сначала побледнения, а потом покраснения.

– Эльвира Марковна, ну что же вы? С вами никаких дел нельзя иметь. Колготки – это было, так сказать, мое прикрытие. Я здесь по очень важному и секретному делу. Надеюсь, теперь вы будете держать язык за зубами. Так вот, слушайте внимательно: никому, слышите, никому ни слова, кто я и что я. Дело государственной важности. Все ясно?

Она охнула, прикрыла рот рукой и зачастила:

– Да, да, да… что же вы сразу не сказали? Я… я…

– Если кто-то будет про меня спрашивать, немедленно меня известите.

– Да, конечно…

Я зашагал к своему номеру, слыша, как сопит на своем посту администратор.

* * *

В номере я открыл шкаф, вытащил костюм понаряднее, аккуратно разложил его на кровати. Гладкие зеленые брюки со стрелками, что порезаться можно, светлая рубашка с отутюженным воротом, галстук – всё как положено.

Смахнул с лица остатки сна прохладной водицей в умывальнике. Бритва «Нева» (обошлось всего парой порезов), крем для бритья и ершистый помазок. Одеколон «Шипр» – капельку за уши, для настроения. Чёрный дипломат лёг в левую руку, правой я нащупал кобуру под пиджаком. Время работать.

* * *

Здание ОВД Нижнелесовского горисполкома встретило меня кирпичными стенами и низким крыльцом, на котором скакали по теньку воробушки.

Распахнув дверь на пружине, я вошел внутрь. Помещение давно без ремонта, как, впрочем, и многие подобные учреждения в конце восьмидесятых. Пожелтевшие плакаты – «Береги государственное имущество», «Советский милиционер – опора закона!» – встречали посетителей с некоторой иронией в такой обстановке. В углу за стеклом дежурной части уткнулся в обыденную писанину сержант, при моём появлении он встрепенулся было, окинув изучающим взглядом, но, увидев удостоверение, козырнул: проходите.

Кабинет подполковника Бобырева располагался на втором этаже, за покрытой лаком дверью с табличкой «Начальник ОВД». Я постучал и вошел.

– О! Наш уважаемый Андрей Григорьевич! – радостно прогудел Виктор Игнатьевич, приподнимаясь из-за стола. Вид у него после вчерашнего был помятый, как у старой подушки, в которой слежался пух, но улыбка бодрая. – Как банька? Присаживайтесь. Подлечиться, так сказать, не желаете? По пять капель, для здоровья, чисто профилактика, – он уже потянулся к ящику стола за коньяком или чем-то подобным.

Видимо, обычно все соглашались.

– Благодарю, Виктор Игнатьевич, я на работе не пью, – мягко, но твёрдо ответил я.

Бобырев крякнул и отдёрнул руку, будто обжёгся.

– Ну, это вы правильно. Мы, значит, так-то тоже не злоупотребляем, ага. Что нужно – говорите, окажем содействие.

– Та-ак… – я покачал ногой, будто только сейчас собираясь с мыслями. – Мне нужен кабинет, печатная машинка и сейф, – перечислил я. – Работа серьёзная.

– Будет сделано. Как раз кабинет освободился – один инспектор наш в отпуске, а второго уволили. Пойдемте, покажу.

Он лично проводил меня. Кабинет был небольшой, но светлый. На окне фикус, у стены металлический шкаф, стол с потёртой столешницей. На стене – схема полной разборки ПМ и почему-то портрет Андропова, чуть покосившийся.

– Печатная машинка «Ятрань» – в шкафу. Бумага – вот в этом ящике. Ага…

– Хорошо. Спасибо. А теперь, Виктор Игнатьевич, мне нужны материалы по всем без вести пропавшим за последние пять лет. Распорядитесь, пожалуйста, мне их принести сюда.

Подполковник сдержанно всплеснул руками:

– Ай, Андрей Григорьевич… Архив у нас на прошлой неделе погорел. Проводка старая, а кто-то кипятильник воткнул. Архив, картотека – всё в дым. Чуете? – он повёл носом. – Еще до сих пор гарью пахнет. Но виновные уже наказаны. Вот этого, кто сидел на вашем месте, уволили.

– Удобно, – сухо заметил я.

– Что – удобно? – будто не понял подкола начальник милиции.

– И что теперь думаете делать?