Курсант. Назад в СССР 14

Я поставил чемодан у кровати, закатал рукава и первым делом вымыл графин и стаканы. Вода из крана сперва шла ржавая, будто давно спала в трубах, но спустя несколько минут потекла чистая, ледяная. Наполнив графин, я поставил его на стол. Теперь можно и на выход.

Снова прошёл мимо стойки администратора.

– Молодой человек, вы куда? – встрепенулась женщина, приподнявшись в кресле. – А ключ сдать?

– Так я один в номере, – возразил я. – Никого же подселять не будете.

– Сдайте ключ, не положено, – её голос из просто сухого стал строгим.

Я вернулся к стойке и тихо произнёс:

– Ключ я вам оставить не могу, у меня там в номере хранится… – я еще больше понизил голос и поманил женщину пальцем, сам чуть наклонился ближе.

Она недовольно сощурилась, но всё же подалась вперёд, насторожившись.

– Там у меня колготки… – я выдержал паузу. – Нельзя, чтобы кто-то видел.

– Какие колготки? – округлила глаза администраторша.

– Польские, – многозначительно произнёс я. – Много колготок… Вам, кстати, надо?

– Почём? – тут же переспросила она, и глаза у нее заблестели живым интересом.

Я нагнал ещё больше таинственности, подался вперёд и прошептал цену. Администраторша удовлетворённо кивнула и теперь уже сама перешла на шёпот:

– А можно мне две пары? Нет, лучше три… Ещё невестке надо, ага…

– Конечно, можно, только никому, тс-с… – я приложил палец к губам.

– Понимаю, понимаю, – закивала она, быстро поглядывая по сторонам. – Могила…

Я бросил взгляд на табличку за её спиной: «Дежурный администратор: Эльвира Марковна». Подмигнул ей и направился к выходу, прикидывая, где теперь достать три пары капроновых колготок. Пусть даже не польских, а хотя бы белорусских, из Бреста.

Я вышел на улицу, спустился с крыльца и столкнулся с ней.

Старуха.

Худая, небольшого роста, в потёртой кофте и выцветшем платке, который когда-то был синим. Она еле ковыляла, опираясь на тонкую, гладкую палку и шепча что-то себе под нос – слова путались, но в них всё-таки угадывалась осмысленность, будто эта женщина разговаривала с кем-то, кого видела только она.

Я сделал шаг в сторону, инстинктивно пропуская её, но в этот момент она внезапно выронила какой-то свёрток. Кулёк, свернутый из мешковины или чего-то подобного.

Сверток шмякнулся о землю. Я нагнулся, поднял его и протянул ей. Она молча посмотрела на меня. Глаза необычные: не пустые, не мутные, как у стариков, потерявших счёт времени. Нет, эти глаза смотрели на меня пристально, изучающе. Как у человека, который понимает больше, чем должен.

– Вы уронили, – сказал я протягивая сверток.

На ощупь он был тугой. Интересно, что в нем?

Она, однако, протянутое не взяла, будто это была вовсе не её вещь, будто хотела оставить эту посылочку мне. Ну уж нет, скорее всего, там какой-нибудь торф для цветочков или куриный помет для… Даже думать не хочу.

– Москва… – пробормотала она, словно пробуя слово на вкус.

– Что?

– Ты из Москвы… В командировке?

Я не удивился её проницательности. В таких городках все друг друга знают, а определить по мне москвича не так уж сложно: костюмчик из ГУМа, штиблеты по моде, стрижка далеко не сельская. Хотя… разве старушки разбираются в таких вещах?

Не пойму, чего ей надо, но чем-то она меня зацепила, и я к ней тоже присмотрелся. Было в ней что-то… Вроде, обычная бабка с виду, может, царя видала, наверняка пережила войны, коллективизацию…

А всё равно будто что-то не так.

– Может, и в командировке, – пожал я плечами. – А вы кто будете?

– Марфа Петровна я… Меня тут все знают.

– Вот как.

– Хошь, погадаю?

Я прищурился.

– Так вы гадалка?

Старуха фыркнула и сплюнула себе под ноги.

– Тьфу ты, гадалки – у цыган в таборе, шарлатанки! А я – провидица.

– Спасибо, но как-нибудь в другой раз, – сказал я, собираясь её обойти.

Но я не решался далеко отойти, потому что всё ещё не всучил ей обратно свёрток, а бабка шагнула вперёд и перегородила мне путь, да палку свою выставила, будто копьё. Стоит, улыбается. Но не тепло, не по-доброму. Эта улыбка была странная – древняя, знающая.

– Я знала, что ты приедешь.

– Да ну? – скептически хмыкнул я.

Ну-ну. Обычный приём деревенских шарлатанок: сказать что-то расплывчатое, чтобы посеять сомнение, а дальше уже зацепить человека. Ну и ладно, пусть меня раскручивает, меньше сил на наивных горожан останется.

– Ну и? – спросил я, стараясь не выдать раздражения.

– Уезжай.

Я усмехнулся.

– Почему это?

– Ты не первый, кто сюда приезжал.

Я прищурился.

– И что?

Старуха качнула головой, словно вздрагивая.

– Больше их никто не видел.

Я уже куда более внимательно посмотрел на неё.

– О ком вы?

Она чуть подалась вперёд, будто собиралась сказать что-то важное, но лишь выдохнула:

– Уезжай, Петров. Чёрное озеро тебя убьёт.

Я не успел спросить, откуда она знает мою фамилию.

Ничего не успел. Потому что вдруг она рассмеялась.

Но не глухо, не хрипло, как дряхлые старухи, а странно, глубоко, будто эхо плеснулось в пустом колодце.

Я даже чуть вздрогнул. А она в это время не по годам шустро юркнула мимо и засеменила прочь, цепко держась за свою палку.

– Эй! – окликнул я её, но тут же воздух разрезал звук клаксона, заглушив мой голос.

Я повернул голову – это сигналил Мещерский. Он уже стоял возле машины и махал мне рукой.

– Андрей Григорьевич, ну что же вы? Садитесь в машину!

Я проводил старуху взглядом. Она скрылась за углом. Вздохнул и не спеша подошёл к «Волге».

Председатель горисполкома с привычной учтивостью распахнул передо мной дверь «Волги»:

– Ну что, готовы?

– Готов, – кивнул я, усаживаясь в салон. – А что это за старушка была?

– Какая старушка? – Мещерский плюхнулся рядом, поправил светлый костюм.

– С которой я у крыльца гостиницы разговаривал. Только что.

Мещерский нахмурился, чуть подался вперёд, заглядывая мне в лицо.

– Не понял вас, Андрей Григорьевич. Вы так… шутите?

– В каком смысле? – теперь уже нахмурился я. – Это я вас не понял, Гавриил Захарович.

– Да в том смысле, что возле крыльца вы стояли один. Что-то бормотали себе под нос, руками размахивали.

– Один? – я вскинул брови. – Ну нет, я из ума не выжил… Там была бабулька, назвалась Марфой Петровной.

– Гречихина?

– Фамилии не знаю, она не говорила. Так всё-таки я был не один?

Мещерский внимательно посмотрел на меня, будто оценивая, трезв ли я.

– Один, один, Андрей Григорьевич, – медленно проговорил он. – А Марфа Петровна у нас… местная достопримечательность. Как бы это помягче сказать… предсказательница.

Я усмехнулся.

– Гадалка, что ли?

– Ну, если хотите – так. Только народ у нас ей верит. Кто-то даже клянётся, что она будущее видит. Представляете?

– Представляю, – сказал я сухо. – Чего только не говорят.

– Вот и я скептик, атеист до мозга костей, но факт остаётся фактом. Люди к ней ходят. Вопрос только в другом: откуда вы о ней узнали?

– В смысле?

– Да в том смысле, что возле вас никого не было. Миша, скажи! – он хлопнул водителя по угловатому плечу.

– Угу, – пробурчал тот. – Никого больше не было.

Я молчал. В голове неприятно зудела мысль: либо кто-то хочет убедить меня, что я не в себе, либо духи местных провидиц действительно вышли на связь.

Хотя… Скорее всего, тут третье «либо», о котором я пока не знал.

В любом случае – в эти бабкины россказни я не верил. Ни в провидцев, ни в мистику, ни в проклятия. Всему и всегда есть логическое объяснение. И его я, черт возьми, найду.

Ладно. Разберёмся. Главное, что она сказала: «Озеро тебя убьёт». Я невольно усмехнулся про себя. Меня много кто пытался убить. И я каждому объяснял, почему это плохая идея. А тут какое-то озеро? Однако наведаться туда, посмотреть, что к чему – мысль, пожалуй, дельная.

Но это потом. А пока предстояло ещё гулять с сильными мира сего.

«Волга» мягко шла по вечерним улицам. Горели редкие фонари, освещая фасады пятиэтажек и деревянные заборы домов. За окнами мелькали вывески магазинов: «Продукты», «Гастроном», «Книги». Всё казалось привычным, стандартным для советского городка, но всё-таки ощущение, что здесь что-то не то, не уходило.

– И много у вас людей пропало? – спросил я, не особо рассчитывая на внятный ответ. Разговариваю ведь с хозяйственником, а не с оперативником, и сводки он знать не обязан.

Мещерский выдержал паузу, словно решая, как лучше сформулировать.

– Вы же понимаете, Андрей Григорьевич… – наконец сказал он, чуть вздохнув. – Все эти разговоры про исчезновения… Это просто слухи.

Я посмотрел на него.

– Слухи? Вы полагаете, меня просто так отправили?

– Ну, любит у нас народ байки. А уж про наше Мёртвое озеро сколько небылиц сложено – не сосчитать, – он выдержал эффектную паузу, будто сам поверил в то, что собирался сказать дальше: – Озеро у нас старое, солёное, вода там тяжёлая. Ни рыба не водится, ни птицы над ним не летают. Потому и название прилипло.

– Мёртвое? А ещё есть Черное? – вспомнил я слова гадалки. Или духа. Или кого-то, с кем я разговаривал у гостиницы. – Сколько ж у вас странных озёр в округе?

– Да нет, – замотал головой Мещерский, и при этом его крепкая шея, будто вырубленная из пня, даже не дрогнула. – Это одно и то же озеро. Чёрное, Мёртвое. Вода в нём чернеет периодически, раз в месяц примерно.

– Тоже байка?

– Отнюдь. Чистейший факт. Даже из «Очевидное – невероятное» приезжали, снимали сюжет.

– И почему же оно чернеет? – полюбопытствовал я, не скрывая скепсиса.

– А кто его знает, – пожал плечами Мещерский. – Сам видел, как темнеет. Но анализы никто не проводил, кому это надо? Всё одно озеро бесполезное. Ни в промышленном, ни в рыболовном плане его не используешь, памятником природы не признано, под охрану не подпадает.

Он слегка развёл руками – мол, мы к этому феномену никак не относимся, пускай себе существует.

– И вам, как местному жителю, не интересно разобраться? – я слегка склонил голову, внимательно глядя на него. – Я так понял, люди ведь пропадают именно в районе озера?

– Да никто у нас не пропадает, – возразил он вдруг слишком громко, а потом уже обычным тоном добавил: – Андрей Григорьевич, я понимаю, у вас профессиональная подозрительность, но вы сами всё проверите – убедитесь. А насчёт того, черная там вода или нет… мне-то какое дело? Может, угольную золу кто-то туда сыплет потихоньку. Может, бочку мазута выливает. У меня дел поинтереснее хватает. Вон снабжение хромает – вот что важно. В магазинах пусто, очереди растут, народ уже ропщет, грозится писать «куда надо». Водопровод лопнул – полгорода без воды. Трубы гнилые, менять надо, а где их взять? Строительство стоит, дома сдать должны, а кирпича нет, рабочих рук не хватает. Но кому это надо, кроме меня?

Он махнул рукой, помолчал и напоследок пробормотал:

– Чёрное озеро… Да оно мне меньше головной боли приносит, чем всё остальное.

– И всё же… – допытывался я. – Неспроста же такая нехорошая репутация у этого водоема. Больше ничего не хотите рассказать?

– Да что там может быть, Андрей Григорьевич? Место, конечно, по-своему значимое, но таких у нас… Когда-то туда белогвардейцев скидывали, потом наших же комиссаров топили, потом заключенных туда сгоняли. История тяжёлая, а людям лишь бы мистику раздувать. Вот и сочинили, что в озере нечисть водится.

– Действительно, непростая у вашего озера история. Озеро, оно как яма, – я смотрел на него, следил за реакцией. – Глотает и не возвращает. Вам так не кажется?

Он чуть помолчал, покачал головой и усмехнулся:

– У нас в городе всё под контролем. Нижний Лесовск – образцовый советский населенный пункт. У нас производство, у нас порядок, у нас планомерное движение вперёд, а не этот мракобесный фольклор!

Мне показалось, что в его голосе промелькнуло что-то большее, чем усталое равнодушие. Раздражение, да – но не от пустых разговор, а будто бы от попытки что-то обойти. Что-то он недоговаривал.

Я помолчал и проговорил:

– И все же я здесь, и проверку буду обязан провести по полной… И на озеро ваше проеду.

– Конечно, конечно, – кивнул он. – Я буду оказывать вам всяческое содействие. Ведь мне важно, чтобы наш город соответствовал высокому стандарту современного советского социалистического общества, был, так сказать, примером передовой индустрии и культуры.

Прозвучало это так, будто он зачитывал текст перед делегатами съезда. Я усмехнулся:

– Разберёмся, Гавриил Захарович. И с озером, и с городом… в хорошем смысле разберёмся.

Мещерский не возражал, но скептически хмыкнул, глядя в окно.

Тем временем машина свернула с главной дороги и пошла за город. Лес уже подступал плотной стеной, дорога становилась уже, темнота сгущалась.

Вскоре показался резкий поворот, а за ним – ржавая стойка с облупившимся знаком: «Туристическая база Чёрное озеро». Буквы стерлись, облезли, в сумерках казалось, сам знак вот-вот рухнет под собственной тяжестью, но он стоял крепко, будто древний могильный крест.

На верхушке указателя восседала ворона. Чёрная, неподвижная, она ковыряла клювом облупленные буквы, словно пыталась склевать слово «Чёрное».

«Волга» резанула её жёлтым светом фар. Птица нервно встрепенулась, с хриплым карканьем взмыла в воздух и растворилась в ночи.

Солнце село быстро. Лес сомкнулся над дорогой, и темнота под кронами деревьев проглотила нашу «Волгу».

Глава 3

Машина поплутала по извилистому просёлку, фары выхватывали из темноты то корявые стволы, то редкие дорожные столбики. Наконец, деревья нехотя расступились, и лес, будто с тяжёлым вздохом, выпустил нас на широкую поляну, где под тёмным небом притулились домики турбазы и светились огоньки.

– Приехали! – радостно махнул рукой в сторону строений Мещерский и тут же почесал нос, точно в предвкушении закуски и доброго стакана.

«Волга» въехала на неогороженную территорию и остановилась, слегка скрипнув тормозами.

– Миша, покури пока, – бросил Мещерский, открывая дверь. – Шашлычок поспеет – принесу тебе шампур!

Я молча отметил про себя: правильные начальники своих водителей, как правило, за общий стол сажают, рядом, почти как равных. Но, видно, тут случай другой. Может, Мише пить нельзя. Может, характер у него не тот.

Огляделся. Стандартные домики-«скворечники» стояли по периметру. Но выделялось в центре одно здание – двухэтажный деревянный корпус с длинной верандой, выкрашенный в свежий коричнево-жёлтый цвет. Сбоку виднелась баня – оттуда валил лёгкий пар, даже пахло берёзовым веником и дымком. А чуть дальше – большая деревянная беседка с длинным столом. Там уже собрались местные: директора, начальники, люди в костюмах и без, с приосанкой и рюмками в руках. Смех, перекрикивания, хруст огурцов и гул голосов разносились по поляне, будто подбадриваемые запахом шашлыка и лесного разнотравья.

– Ну вот, товарищ майор, – с довольной улыбкой сказал Мещерский, указывая на шумную компанию за длинным деревянным столом. – Вот они, наша опора. Крепкий хозяйственный коллектив, золотой фонд города. Кто производством рулит, кто людьми руководит, кто товаром заведует. В общем, цвет и соль земли Нижнелесовской.

Пока шли к беседке, я уже взглядом выцепил несколько ключевых фигур. Во-первых, начальник милиции – тот самый Бобырев Виктор Игнатьевич, о нем я уже навел кое-какие справки. В кителе с подполковничьими погонами, лысоватый, с округлым животиком, тяжёлыми щеками и глазами немного навыкат, отчего казался всё время немного удивленным. По манерам и повадкам – этакий сытый кот, не кастрированный, но сам давно уже мышей не ловит, только командует.

Во-вторых, сам виновник торжества – Даур Вахтангович Шамба, директор фабрики «Красная нить». Узнать его было несложно: орлиный нос, усы чёрные, как гудрон, волосы с сединой, но всё ещё густые, ершистые. Абхазец, как я и думал. Костюм сидит на нём, как влитой, запонки сверкают – и похоже, они бриллиантовые – а рубашка не просто отглажена, а накрахмалена. А глаза – хитрые, быстрые, бегают, будто проверяют, все ли на месте. И будто не говорит – поёт, руками машет, бровями играет, голос – с интонацией, с актерским придыханием, словно на сцене.

– Товарищи! – окликнул гостей Мещерский.

Те спорили наперебой, смеялись, кто-то гудел про гласность, кто-то язвил про перестройку – мол, скоро, глядишь, по телевизору каждый сможет на партию жаловаться. Главное – без мата. Ха-ха!

– Мы прибыли! Прошу внимания, – председатель исполкома выдвинул меня вперёд, как породистого жеребца на выставке. Я, однако, тут же шагнул чуть в сторону, в тень – оттуда тоже неплохо видно.

– Вот и наш гость из Москвы. Прошу любить и жаловать: Андрей Григорьевич Петров, майор милиции.

За столом загудели теперь уже одобрительно. Послышались перешёптывания: «Тот самый, из Москвы», «Молодой какой».

Шамба, не теряя ни секунды, вскочил, словно пружиной вытолкнутый, и шагнул ко мне навстречу.

– Андрей Григорьевич! Да-арагой! – произнёс он с широкой, масляной улыбкой. Рука его была крепкой, но без лишнего давления – деловой человек, знает, где как здороваться. – Какая радость видеть вас у нас! Я – Даур Вахтангович, скромный труженик предприятия «Красная нить». Наверняка видели нашу фабрику из окна аэропорта – жёлтая крыша, трубы не дымят!

– Рад знакомству, – коротко ответил я.

– О, дорогой, позвольте, я вас угощу! – махая руками, воскликнул Шамба, метнулся к мангалу, подцепил шампур с дымящимся мясом и ловко переложил его на тарелку. – Ух! Палчик аближи-ишь! – воскликнул он, нарочито смакуя акцент, хотя говорил по-русски чётко, как диктор по «Маяку». – Сам жарил! Барашек – свежайший! Вчера ещё по поляне бегал, а сегодня – нам на знакомство!

Как-то слишком торжественно элита города приняла мой приезд, не ожидал. За столом снова раздался смех, одобрительный гул, кто-то уже поднимал рюмку.

Я кивнул, взял тарелку и молча уселся за общий стол, рядом с начальником милиции Бобырёвым. Видимо, мне специально оставили место возле коллеги – чтобы, как говорится, рядом посидели и пригляделись друг к другу.

Подполковник повернул ко мне своё круглое, немного взмокшее лицо.

– Андрей Григорьевич, – сказал он, протягивая руку, – рад лично познакомиться. Давно про вас слышал… Теперь, значит, вместе поработаем. Или, как минимум, выпьем за встречу.

– И выпьем, и поработаем, – сказал я, пожимая его пухловатую, тоже чуть влажную ладонь. Рука была мягкая, как тесто, и я сразу понял: этот из тех, кто легко перетечёт из одной власти в другую, кто завтра первым перекрасится, если запахнет жареным. Подстроится под кого угодно, лишь бы самому остаться на плаву.

– Насчёт последнего не беспокойтесь, – заулыбался Бобырев, откинувшись на спинку лавки. – Краснова, учительница местная, как всегда, паники нагнала. Никто у нас не исчезает, и тем более – не убивает. Это я вам как руководитель местных органов внутренних дел заявляю. Маньяков у нас нет. Отдыхайте спокойно. Тут, как говорится, максимум – самогон да семейные разборки.

Кто-то ещё протянул мне руку, представился, что-то сказал, но я не запомнил. Не привык я к таким вот светским раутам, где каждый тебе улыбается. Обычно, если проверяющего сразу с дороги тащат в баньку или за стол – значит, есть что скрывать. Посмотрим, что здесь за радушие такое вдруг прорезалось.

Тем временем Шамба уже рассказывал анекдот:

– Слушай, слушай, брат! Старушка в гастрономе продавцу:

– У вас есть сервелат?

– Нет!

– А краковская?

– Нет!

– А брауншвейгская?

– Ну и память у тебя, бабка!

Стол покатился от смеха. Шамба сам хохотал, от души, хлопая себя по колену, потом уже махал кому-то рукой, командуя на разливе.

Рюмки терялись между тарелками и блюдцами. На столе – полный парад закусок: малосольные огурчики, золотистые грибочки, сало с мясной прослойкой, сёмга слабого посола, нарезки колбасные, сыр, зелень, хруст, запахи – аж в нос ударяло.

– Попробуйте! – Даур Вахтангович сам плеснул мне до краёв из пузатой бутылки. – Это чача, моя родина передавала!

Он встал и поднял рюмку.

– Дорогие товарищи! Сегодня у нас праздник! Во-первых – уважаемый майор Петров из самой Москвы пожаловал к нам! А во-вторых – наш комбинат вступает в новую эру хозрасчёта. Теперь можем работать эффективнее, и, иншаллах, принесём больше пользы нашему городу!

– И себе в карман! – хихикнул кто-то сбоку, вызвав волну гогота.

– Ну-ну, товарищи, – развёл руками Шамба, будто и не слышал. – Всё для народа, как говорится!

– За народ! – поднял рюмку Бобырев.

– За народ! – вторили остальные.

Я поднял рюмку, глядя на эти довольные лица. Тост был правильный. Но в их устах звучал он… странно. Слишком легко, слишком привычно. Как слова, которыми без лишних сомнений прикрываются, когда душа молчит.

– А знаете ли вы, что сказал Горбачёв на последнем заседании Политбюро? – подал голос прокурор, рыжеватый мужик с усами и лукавым взглядом.

– Просвети! – отозвался кто-то с дальнего конца стола.

– Спрашивает: как у нас идёт борьба с пьянством? А Лигачёв отвечает: «Первый этап завершили успешно – закуску ликвидировали!»

Стол снова затрясся от смеха.

– А я слышал, – добавил Бобырев, – что хотели перестройку сначала на хомячках провести. Да потом решили: зачем время терять – лучше сразу на нас!

Шум, смех, звон рюмок. Эти люди, облечённые властью, уже не верили ни в партию, ни в лозунги. Они хохотали над всем – даже над собой. Чувствовали, что система трещит по швам, и потому старались урвать, пока не отбирают.

– А давайте выпьем за перестройку! – снова поднялся Шамба.

– Чтобы она нас не перестроила раньше времени! – подхватил кто-то, и веселье снова покатилось вдоль стола.

Я пил. Молча. Смотрел на улыбающиеся лица и чувствовал – что-то не так. Под всей этой шумной бравадой скреблась тревога. Вечер был весёлый, но в нём будто что-то подвывало на заднем плане. Как сквозняк в старом доме.

И тут я почувствовал взгляд. Холодный, цепкий, словно снег упал за шиворот.

Повернулся резко. На краю поляны, где кончался свет от мангала, стояла фигура. Человеческая – но не совсем. Слишком прямая, слишком тёмная. Ни жеста, ни движения. Тень? Живая? Я моргнул. Фигура исчезла. И тут, из-за деревьев, потянулся протяжный звук, неясный, будто крик. Он не был похож ни на звериный, ни на человеческий.

Я поставил рюмку, а присутствующие вздрогнули, смех мгновенно стих. Все разом обернулись туда, откуда донёсся этот крик.

– Это ещё что такое?.. – сдавленно пролепетал толстяк в круглых очках – кто-то из руководства базы «Промторг».

– Понятия не имею, – хмуро отозвался Мещерский.

Гости повскакивали из-за стола. Бутылки зазвенели. Кто-то от неожиданности опрокинул тарелку с огурцами.

Начальник милиции, подполковник Бобырев, должен был бы по всем законам выступить вперёд – погоны-то не для красоты. Но он, наоборот, чуть отступил, не отходил от лавки, озираясь из-за моего плеча. Рука его к поясу даже не дёрнулась, хотя у каждого уважающего себя милиционера там привычно должна висеть кобура. Да даже, если сегодня её там нет – жест всё равно остаётся. Но не у него.

Я взял инициативу. Схватил кочергу – тяжёлую, железную, ту самую, которой Шамба ещё недавно жар с мангала ровнял, – и шагнул в темноту.

Никто за мной не пошёл. Ни один из местных не решился поддержать и проверить, кто же так бессовестно нарушил веселье на нашем лесном банкете.

Только Мещерский, опомнившись, прокашлялся и крикнул:

– Андрей Григорьевич, вам бы фонарик… посветить не мешало бы!

– Сам справлюсь, – бросил я через плечо.

Но тот не отступился.

– Миша! – позвал он громко.

Из темноты фары машины моргнули и тут же погасли. Михаил, водитель, видимо, дремал за рулём, но от крика встрепенулся и теперь вылез, сонный, взъерошенный.

– Посвети! – рявкнул Мещерский.

Михаил нехотя пошарил в багажнике, выудил оттуда старенький рыбацкий фонарь – советский, на тяжёлых батарейках – и, ворча себе под нос, включил. Луч прошил темноту, выхватив край турбазы и пригорок, уходящий в лес.

Я шёл впереди. Под ногами похрустывали еловые иглы и старые ветки. Лес сомкнулся надо мной, как огромная хищная пасть – глухой, чёрный, пропитанный сыростью и тенью.

И вдруг темнота стала ещё гуще – фонарь погас.

– Да чтоб тебя! – раздался приглушённый мат Михаила за моей спиной. Видно, фонарь закапризничал, и он теперь тряс его, пытаясь наладить.

Я замер.

Впереди, буквально в нескольких шагах, словно из самого леса вырос силуэт. Фигура. Несомненно – человек. Только… он не двигался. Стоял, как вкопанный. На плече – предмет, похожий на… Твою мать, это что? Топор? Ну да, точно он…