Наследники по кривой

В конце концов рассказы полупьяных матросов, конечно же, порядком приукрашенные, пленили воображение подростка, и в голове его прочно засела мысль о том, чтобы когда-нибудь уплыть из скучного и серого Архангельска и своими глазами повидать чужой удивительный мир. Тут надо сказать, что сами по себе морские приключения Ивана не прельщали, а уж терпеть в дальних плаваниях лишения, голод, болезни так и вовсе не входило в его планы. Мальчишке грезились большие богатые города, где те вещи, которые в Архангельске стоили очень дорого и считались диковинными заморскими редкостями, доступны чуть ли не каждому. Его воображение будоражили дальние страны Азии, богатые дорогущими специями и слоновой костью, манили колонии в Новом свете, где любой переселенец может без особого труда сказочно разбогатеть. Иван даже выбрал себе место, где бы он хотел жить, – город Бостон в Новой Англии.

Удивительно, что вместе с богатым воображением, рисовавшим заманчивые картины заморской жизни, маленький Иван обладал исключительным для ребёнка здравым смыслом. Он прекрасно понимал, что, будучи всего лишь мальчиком или даже подростком, о том, чтобы покинуть отчий дом, не могло быть и речи, а потому его планы пока что оставались только мечтой.

Всё изменил случай. Вдоволь наслушавшись рассказов об интересной и богатой жизни в Европе, четырнадцатилетний Иван почему-то решил, что иностранные корабли, стоящие на якоре на реке Двине, – это и есть частицы того иноземного мира, о котором он знал только понаслышке. Само собой появилось желание посмотреть какой-нибудь торговый корабль изнутри. Не то чтобы Иван не видел больших кораблей: на верфях Соломбалы строили всякие суда – смотри не хочу, но разве они могли сравниться с английскими? Однако на британских торговых судах была установлена железная дисциплина, и посторонних туда не пускали, но Иван решил рискнуть. Он заприметил подходящий корабль, который как раз загружался товарами, недолго думая залез в грузовую лодку и спрятался среди тюков и бочек.

Попав на английский корабль, Иван ничего особого там не увидел, да и посмотреть-то толком не получилось – шла погрузка и почти вся команда была на судне. А дальше случилась неприятность: забраться-то на корабль незаметно он смог, а вот как потом оттуда улизнуть, Иван не подумал, да и лодка, на которой он приплыл, разгрузившись, ушла к берегу. Делать нечего, пришлось ждать темноты. Как стемнеет, можно и вплавь до берега добраться; вода в Двине, правда, холодная даже в августе месяце, но зато плыть недалеко. Иван залез подальше в трюм, затаился и… уснул.

Пробудился Иван оттого, что корабль заметно качало, скрипели переборки, а с палубы доносились громкие крики команды. Пока не в меру любопытный подросток спал, окончившее погрузку торговое судно рано утром подняло якорь.

Так Иван Ряхин хотя и помимо своей воли, но всё-таки отправился в путешествие. В открытом море спрятавшегося мальчишку в конце концов обнаружили, но менять курс из-за такого пустяка капитан, естественно, не стал. За время плавания паренька не обижали; капитан даже немного привязался к расторопному и смышлёному русскому мальчишке, говорящему к тому же по-английски. Пользуясь случаем, Иван, уже знакомый с основными частями корабля и парусным вооружением, постарался получить мореходные навыки на практике, а заодно выучился писать и говорить без акцента по-английски.

Раз уж Иван остался на корабле и имел представление о морской службе, капитан английского торгового судна зачислил Ивана в команду юнгой, а по окончании плавания даже заплатил ему жалование.

Через месяц корабль вошёл в широкую бухту и бросил якорь на рейде какого-то города. Это был Саутгемптон – крупный английский торговый порт. Так мечта Ивана Ряхина осуществилась, правда, намного раньше, чем он ожидал. На прощание добряк-капитан пообещал на следующий год взять Ивана с собой в Архангельск, чтобы он смог попасть домой, но возвращаться на родину четырнадцатилетний юноша не собирался.

Очутившись не в самом большом английском городе, Иван был поражён его каменными зданиями и царившей вокруг деловой суетой. Контраст с Архангельском казался разительным. Всё здесь было не так, как дома, и впечатлённый Иван взирал по сторонам открыв рот, и его не покидало ощущение, что он очутился в другом веке, что здесь, в Англии, время как будто убежало вперёд, оставив Архангельск далеко в прошлом.

Впрочем, первоначальный восторг быстро прошёл, уступив место делам насущным. Жалования юнги должно было хватить на то, чтобы какое-то время кормиться и заплатить за скромный кров. А что делать дальше? Наняться матросом на какое-нибудь судно? Так поступало большинство моряков: едва ступив на твёрдую землю, они тут же оставляли заработанные в плавании деньги в портовых тавернах и городских притонах, а потом возвращались в порт, чтобы в очередной раз завербоваться в судовую команду. Англия вовсю наращивала объёмы колониальной и европейской торговли; на многочисленных верфях не переставая строили и спускали на воду новые корабли, так что моряков постоянно не хватало.

Однако не для того Иван Ряхин сбежал из Архангельска, чтобы стать простым моряком. Первые несколько дней он бродил по городу, заходил в лавки, сидел в тавернах, приглядывался и прислушивался. В один прекрасный момент к нему привязался какой-то молодой мужчина в потрёпанной морской форме явно с чужого плеча и с нагловатым лицом.

– Ты, я вижу, парень неглупый, – по-свойски подмигнув, сказал наглый тип, обращаясь к Ивану. – Хочешь заработать? – спросил он и, не дожидаясь ответа, заговорил вполголоса, оглядываясь по сторонам. – Мне срочно нужно разменять крону. Ты можешь заплатить за неё всего пятьдесят пенсов. Остальное твоё.

«Моряк» вытащил из кармана монету и, едва показав её, зажал в кулаке. Поначалу Иван несколько растерялся, но потом быстро сообразил, что к чему.

–А почему ты меняешь крону на пятьдесят пенсов?[1] – спросил он.

Парень, видимо, был не семи пядей во лбу, потому как к такому, в общем-то, вполне ожидаемому вопросу был, видимо, не готов и понёс нечто невразумительное:

– Мне позарез нужны мелкие деньги, чтобы расплатиться с моим хозяином за разбитые бутылки, а у меня, как назло, только серебряная крона… Менять никто не хочет, а если я не отдам до полудня, хозяин наложит на меня штраф в два раза больше…

– Хорошо, – сказал Иван, засунув руку в карман, где звякнули деньги, – только дай-ка мне сначала твою крону посмотреть.

– Заплати пятьдесят пенсов, тогда получишь, – заявил парень.

– Ну как знаешь, – равнодушным тоном сказал Иван и сделал шаг в сторону, как будто собираясь идти своей дорогой.

– Ладно, ладно, – тут же согласился парень, – на, смотри…

Крона, конечно же, оказалась фальшивой, но наивная попытка простоватого жулика его облапошить неожиданно навела Ивана на светлую мысль. В его голове созрел некий план.

Поскольку, как уже говорилось, получившие жалование моряки, прежде чем снова уйти в море, спускали заработанное на выпивку и женщин, Иван справедливо решил, что он сможет найти их деньгам лучшее применение. Своё жалование – девять шиллингов и шесть пенсов он потратил с пользой: справил себе сюртучишко дешёвенького сукна, простенькие чулки, башмаки и ещё купил тяжёлую амбарную книгу, после чего стал похож на ловкого мальчишку-посыльного из торговой конторы, которых было множество в портовых городах. Вышло недорого – осталось три шиллинга с мелочью.

Придуманное им действо Иван разыграл в одной из таверн для моряков. Выбрал ту, что почище и где хозяйкой была женщина, чтобы сильно не побили, если что-нибудь пойдёт не так. Молодой человек попросил кружку пива и уселся за стол, стоящий на видном месте. Не прошло и получаса, как в таверну ввалился пьяненький матрос. Оглядевшись по сторонам, он хоть и не сразу, но всё же заметил Ивана и, шатаясь, подошёл к его столику.

– Ага! Вот ты где! – выпалил он. – А ну давай, как обещал… Верни мои деньги и плати три шиллинга.

Такой поворот событий заставил других посетителей таверны, кроме совсем уж пьяных, обратить внимание на Ивана. Назревало что-то необычное, и выпивохи с интересом ждали, что будет дальше.

Иван строго посмотрел на требующего деньги моряка и с важным видом открыл толстую книгу.

– Сейчас посмотрим, – сказал он. – Как там тебя?..

– Питер Мортон, – ответил выпивоха.

– Да, есть такой, – поводив пальцем по страницам книги, сообщил Иван. – Тебе причитается шесть шиллингов и ещё три шиллинга – доход на твой вклад, – парень отсчитал девять монет и протянул матросу перо. – Вот здесь распишись, – показал он пальцем место в книге. – Умеешь писать-то?.. Если нет, поставь какой-нибудь знак…

После расчётов Питер Мортон незамедлительно кинулся к хозяйскому столу за выпивкой, чтобы отметить удачную сделку, а Ивана обступили со всех сторон и стали расспрашивать, что же такое сделал матрос, что ему причиталась такая плата.

– Этот моряк, – изрёк с необыкновенной важностью малолетний финансист, – вместо того, чтобы пропить жалование перед тем, как уйти в новый рейс, вложил деньги в дело и сегодня получил их назад с прибылью – половину от вложенного капитала.

– А ты сам-то кто такой? – недоверчивым тоном спросил один из выпивох.

– Я Джордж Рихардс, служу в конторе компании Артура Хаксли, – с гордостью сообщил Иван. – Этой конторе доверяют деньги не только простые моряки, но и судовладельцы, купцы и даже аристократы. Многие из вкладчиков уже разбогатели. Вы тоже можете внести деньги; мы принимаем вклады от пятидесяти пенсов. Всё лучше, чем спустить всё, что у вас есть, на выпивку, а в плавании деньги всё равно ни к чему.

Матросы недоверчиво загалдели, хотя кое-кто из них всё же задумался: парнишка-то дело говорил, да и куш обещал хороший. А если это обман?.. Общее мнение высказал пожилой матрос с огрубевшей от морских ветров кожей на лице и с покалеченной рукой, на которой не хватало двух пальцев.

– Ищи дураков, парень, – сказал он, но безо всякой злобы и довольно неуверенным голосом. – Мы тебе отдадим денежки, а ты дашь дёру…

Тут вперёд выступил молодой моряк в помятой форме, который с размаху хлопнул на стол, за которым сидел Иван Ряхин (теперь уже Джордж Рихардс), серебряную монету.

– Я завтра ухожу в Валетту и готов вложить крону, – заявил моряк. – Сколько мне заплатят, когда я вернусь?

– Два шиллинга и шесть пенсов, – ответил новоявленный Джордж, – если заберёшь свою крону не раньше, чем через три месяца.

– Годится, – согласился матрос. – Я уже давал им деньги в рост, – пояснил он остальным посетителям таверны. – Платят, как и обещают, без обмана.

Джордж Рихардс записал вкладчика в книгу, дал ему расписаться, после чего встал, захлопнув свой фолиант, и громко заявил:

– Раз больше никто не хочет разбогатеть, пойду в другое место.

После этих слов отбоя от моряков, желающих вложить заработанные гроши, не стало. Вносили в основном немного: два-три шиллинга, у кого они были, но в конце концов служащий конторы Артура Хаксли смилостивился и снизил сумму минимального вклада до пяти пенсов.

Таким образом, затея Джорджа блестяще удалась. Моряка, которому он вернул шесть шиллингов и заплатил ещё три, Джордж подкараулил возле таверны. Матрос был уже достаточно пьян, но всё равно рвался за новой порцией горячительного. Джордж поспорил с ним, что тот не сможет обойтись без выпивки ни одной минуты. Моряк с пьяных глаз заявил, что ему отказаться от спиртного – раз плюнуть. Договорились, что моряк отдаст Рихардсу все деньги, что у него есть – шесть шиллингов – если не сможет вытерпеть, пока часы на башне городской ратуши не отсчитают один час, а зайдёт в таверну раньше этого срока. Джордж в качестве залога взял у него шесть шиллингов и пошёл в таверну. Матрос, естественно, выиграл «спор» и по уговору получил назад свои деньги, а Джордж добавил к ним три свои последние шиллинга, которые он «проспорил». Ну а парень, пытавшийся накануне всучить Джорджу фальшивую крону, остался весьма доволен, получив за сыгранную им роль вкладчика пару пенсов.

Придумав столь изящный способ отъёма у моряков остатков их жалования, Джордж Рихардс особо не рисковал. Хорошо подгулявшие матросы уйдут в плавание, а потом и не вспомнят об отданных в рост нескольких пенсах, а если кто и вспомнит – тоже не беда: когда они вернутся назад, Джорджа уже и след простынет. Единственные, кто мог воспротивиться махинациям русского паренька, так это владельцы злачных мест, поскольку именно они забирали у матросов деньги, которые, если бы не Рихардс, моряки попросту бы пропили. Понимая это, Джордж побывал в каждом из портовых заведений для моряков только один раз.

После того как таверны закончились, Джордж Рихардс поскорее убрался из Саутгемптона и перебрался в Бристоль, где проделал ту же махинацию. Посетив почти все портовые города Англии и Шотландии, Джордж сколотил приличный капитал, однако риск рано или поздно попасться заставил его заняться чем-нибудь другим.

Вскоре в Лондон прибыло судно из Роттердама, с которого на берег английской столицы сошёл молодой, но уже достаточно богатый голландский коммерсант Йоханнес ван Рихт (на всякий случай Джордж Рихардс сменил и имя, и национальность). Новоявленный негоциант стал усиленно интересоваться лондонскими торговыми предприятиями, но вскоре понял, что на торговле много не заработаешь. Ван Рихта больше заинтересовала Королевская биржа в Лондоне, которая ещё несколько лет назад была исключительно товарной, а теперь там вовсю торговали акциями разных компаний и долговыми расписками. Однако прожжённые биржевые маклеры, торгующие ценными бумагами, предпочитали договариваться, совершать сделки и осуществлять расчёты отнюдь не в здании биржи. Они оккупировали расположенные на близлежащих улочках кофейни, где и происходили операции с ценными бумагами, а излюбленным местом сборища брокеров был кофейный дом «У Джонатана».

Вот по этим-то кофейням и ходил Джордж Рихардс (теперь уже Йоханнес ван Рихт). Коммерсант, несмотря на молодость, обладал похвальной осторожностью и сделок пока что не совершал – всё больше смотрел, слушал и мотал на ус.

Однажды, когда Йоханнес, как обычно, околачивался в заведении «У Джонатана», в кофейный дом вошли трое молодых мужчин необычного вида. Одеты они были вроде бы в европейское платье, но сидело оно на них на всех как седло на корове. Вдобавок молодые люди никаким боком не походили на биржевых дельцов. Все маклеры как по команде прекратили обычный галдёж и уставились на вновь прибывших. Сразу было видно, что эти люди – иностранцы и в кофейню «У Джонатана» зашли случайно.

Впрочем, особого интереса новые посетители не вызвали; здесь, в кофейне, люди занимались делом, и уже через минуту на иностранцев никто не обращал внимания, за исключением Йоханнеса ван Рихта. Как только он увидел вошедших, у него ёкнуло сердце: ван Рихт безошибочно узнал своих соотечественников. Как будто в подтверждение его догадки один из русских – парень лет двадцати пяти, стройный, с тёмными слегка вьющимися волосами, тонкими, но в то же время волевыми чертами лица и глазами с хитринкой – подошёл к хозяину кофейни и стал что-то ему объяснять, стараясь перекричать всеобщий гам. Слушая чудовищную смесь голландских, немецких и русских слов, хозяин только разводил руками не в силах понять, что от него хочет этот приезжий.

Остаться в стороне ван Рихт не мог; он подошёл к соотечественнику, силящемуся что-то объяснить хозяину, и по-русски спросил:

– Помощь требуется?

Молодой человек резко обернулся и уставился на Йоханнеса.

– Никак наш – русский?! – обрадованно воскликнул он.

Так Йоханнес ван Рихт познакомился с Александром Даниловичем Меншиковым, прибывшим в Англию в свите российского царя Петра Алексеевича.

Зелёные страсти

– Дорогая, может быть, на этот раз не так экстремально? – осторожно спросил Хельмут жену. – Перформанс из лежащих в гробах людей в Трептов-парке – всё-таки чересчур…

Гретхен не ответила. Показав рукой на часы и одновременно дожёвывая булочку, она пять раз пробежала по просторной гостиной от дверей спальни до кухонного стола и обратно. По дороге Гретхен умудрилась хлебнуть кофе, схватить со стола и съесть пару булочек с джемом и забросить в рот немного сухофруктов, не переставая на ходу одеваться и собирать вещи.

К тому, что его супруга вечно спешит, суетится, судорожно хватается за тысячу дел одновременно и ничего не успевает, Хельмут давно привык, но к чему он никак не мог привыкнуть, так это к постоянным неприятностям, в которые попадала жена и он сам заодно с ней. Не то чтобы Гретхен Гофман, как громоотвод, притягивала к себе напасти, наоборот – она сознательно их создавала, не представляя себе иного существования.

Когда-то пылкий юноша Хельмут Гофман, только что закончивший Технический университет, горел желанием поучаствовать своими знаниями и навыками в наступающей информационно-технической революции, о которой в то время все только и говорили. Он разослал резюме в несколько крупных промышленных компаний и уже получил пару интересных предложений, но тут он случайно познакомился с молоденькой девушкой, перевернувшей его представление об окружающем мире. Юная Гретхен вместе с ещё несколькими девушками и молодыми людьми приковали себя наручниками к дверям штаб-квартиры одного из гигантов германской промышленности, куда как раз в это время и направлялся на собеседование Хельмут.

Акция молодёжи, направленная на борьбу с глобальным изменением климата, в котором, видимо, и была повинна компания, пригласившая Хельмута Гофмана на собеседование, закончилась в полицейском участке, куда угодил и сам Гофман, поскольку он попытался защитить симпатичную экоактивистку от стражей порядка. Там-то Хельмут и узнал, что современные технические достижения, основы которых он изучал в университете, на самом деле являются абсолютным злом, а главные злодеи на планете – алчные коммерсанты, не брезгующие ничем, чтобы получить прибыль, и, конечно же, продажные политики, поддерживающие это безобразие. С того дня Гретхен и Хельмут стали единомышленниками, а ещё через несколько лет – мужем и женой.

С тех пор прошло без малого пятнадцать лет. Хельмут Гофман подрастерял боевой пыл и превратился в скромного муниципального служащего – инженера в городской газовой компании, ибо, несмотря на серьёзность проблем человечества, семью надо было чем-то кормить. Гретхен – другое дело. Неутомимая революционерка не то, что не оставила дело борьбы за судьбу планеты, а буквально превратила его в смысл жизни, несмотря на наличие мужа и двоих сыновей-погодков.

Хельмут поначалу надеялся, что со временем его супруга успокоится, и возлагал большие надежды на рождение ребёнка, но Гретхен с годами стала ещё активней участвовать в экологических акциях, становившихся, к тому же, всё более радикальными, и рождение сначала одного, а потом и второго сына её не остановило.

Сказать, что Хельмуту такая семейная жизнь не нравилась, – ничего не сказать! Однако самым скверным было то, что в своём недовольстве поведением супруги Хельмут Гофман оказался в одиночестве. Все их знакомые как один восхищались благородными целями жены и её самоотверженностью. Родители Гретхен гордились ей и наперебой хвастались достижениями их дочери на поприще борьбы за сохранение живой природы (на самом деле более чем скромными). Даже мать самого Хельмута, хотя и не одобряла пренебрежительное отношение невестки к семейным обязанностям, на словах поддерживала её природоохранительную деятельность. А как же иначе? Хельмут тоже вынужден был смириться, потому как в противном случае он рисковал прослыть в глазах окружающих противником защиты живой природы.

До поры до времени Гофман крепился, но в конце концов он просто-напросто устал. Устал смертельно, до такой степени, что всерьёз подумывал о том, чтобы послать такую жизнь ко всем чертям. Хельмуту надоели назойливые журналисты, частое общение с полицией, вечно торчащие у них дома экзальтированные личности, постоянные разговоры о каких-то акциях, то, что все заботы о доме и детях свалились на его плечи, наконец.

Назревал развод, но к таким решительным шагам Хельмут был не готов. Делить имущество, объяснять сыновьям, что их папа и мама больше не будут жить вместе, – Гофмана пугали даже мысли об этом. Единственное, на что у него хватило решимости, – серьёзно поговорить с женой о дальнейших отношениях в семье, но разговор этот всё время откладывался вплоть до сегодняшнего воскресного утра, когда жена, заранее не предупредив, вдруг засобиралась на встречу по поводу очередной протестной акции.

Гофман печально посмотрел на красиво сервированный стол, надкусанные булочки, чашки с кофе, вазочки с джемом. Семейный завтрак в выходной день снова не состоялся. Домашний уют, о котором всегда мечтал Хельмут и который он наперекор жене старательно пытался создать, в очередной раз рассыпался у него на глазах.

– Гретхен, – сурово сдвинув брови, громко сказал он, – нам надо с тобой поговорить!

– Да, конечно, дорогой, – не переставая жевать, сказала жена, на ходу чмокнув его в щёку.

– Это очень серьёзно!

– После, Хельмут… Я спешу на встречу с одним человеком… Он сочувствует нашим идеям и вроде бы готов выделить средства на предстоящую акцию… Поговорим, когда я вернусь…

– Но меня не будет дома; я обещал мальчикам сводить их в Технический музей.

– Пока, дорогой…

За Гретхен захлопнулась входная дверь.

«Ладно, – смирился Гофман, – отложим объяснения до вечера, когда дети заснут… – успокоил он сам себя. – Или до следующего воскресенья… Хотя у Гретхен в те выходные вроде бы какой-то флешмоб у Бранденбургских ворот…»

Гретхен Гофман, между тем, бежала к станции подземки, подпрыгивая на каблуках (ради важной встречи она решила надеть деловой костюм и туфли). Гретхен, как обычно, опаздывала; новый знакомый – видный зоозащитник и общественный деятель – назначил ей встречу на девять утра в воскресенье. Немного смущало то, что встречаются они в «Макдоналдсе» у «Чекпойнт Чарли» на Фридрихштрассе, но, в конце концов, это не столь важно. Главное, что совместная с зоозащитниками акция может получиться по-настоящему грандиозной и вызовет реакцию не только в Германии, а может быть, и на общеевропейском уровне.

Вбежав в переполненный и шумный зал ресторана в четверть десятого, Гретхен растерянно обвела взглядом многолюдный зал, и тотчас же из дальнего угла ей замахал рукой какой-то мужчина.

– Вы Майкл? – спросила экоактивистка. – Извините, я немного опоздала…

– Доброе утро, фрау Гофман, – встав из-за стола, несколько церемонно представился мужчина, слегка наклонив голову. – Не желаете ли позавтракать? Я рискнул заказать для вас капучино и пирожки с ягодами…

Выглядел он совсем не так, как представляла себе Гретхен. До этого их с зоозащитником общение происходило исключительно путём переписки в мессенджере. Вместо молодого, дерзкого и немного наивного энтузиаста – типичного защитника животных – на встречу пришёл солидного возраста респектабельный мужчина с хорошими, хотя и несколько старомодными манерами, в деловом костюме и с портфелем для бумаг. Говорил он по-немецки довольно чисто, но с сильным акцентом.

– Здравствуйте, – сказала немного растерявшаяся Гретхен. – Вы ведь Майкл Уолсон из Free animals – американской организации по защите прав животных?

– Именно так, – подтвердил Уолсон. – Мало того, я ещё и соучредитель этой организации.

Гретхен уселась за стол и на секунду замолчала, соображая, что сказать.

– Вы, я вижу, удивлены, – прервал паузу Уолсон. – Наверно, представляли себе защитника животных как-то иначе?

– Ну да… – смутившись, ответила Гретхен.

– Дело в том, что наша организация делает ставку не на громкие пиар-акции, а на судебные процессы, – пояснил Майкл Уолсон. – Юристы Free animals успешно судятся с компаниями, работающими в пищевой промышленности, подают иски против правительственных структур, властей штатов и даже против федерального правительства.

Гретхен такое объяснение не особо понравилось, ибо в её представлении настоящая борьба на благо человечества должна ужасать и шокировать общественность яркими и провокационными акциями, а не сводиться к скучным судебным заседаниям.

Видя, что собеседница явно разочарована, зоозащитник тут же себя поправил:

– Но и публичными протестами мы не пренебрегаем. Вы же наверняка знаете об атаке на Калифорнийский университет, в котором ежегодно гибнут тысячи подопытных животных?

– Да, я слышала что-то такое…

– Ну уж о том, как в штате Оклахома наши активисты с помощью пожарной машины залили искусственной кровью площадь перед мясоперерабатывающим заводом, вы уж точно в курсе?

– Наверняка это было эффектно, – довольно кисло похвалила Гретхен представителя американской организации. – Правда, мы – то есть я и мои единомышленники – считаем, что для благополучия нашей планеты более важно сохранение растительности, поскольку именно растения поглощают львиную долю окиси углерода.