Хорошая девочка

Голос Аполлонова, точно якорь, удерживает меня в этом бренном мире.

– А как вы узнали, что я…

– Как раз выходил с работы, увидел, что вас облили из лужи. Невоспитанный человек. Вы успели рассмотреть номер?

Он не понял, что это Ник? Я не стукачка.

– Нет, – даже быстрее, чем нужно, отвечаю я. Шепотом, потому что боль нарастает. Пытаюсь думать о том, что в больницу меня везет мой кумир, и это даже смешно. Ну то есть не на выставку в Лондоне, а в травму.

Мечты сбываются, но не совсем.

– Как вам мой бриллиант? – Аполлонов явно пытается меня отвлечь. – То здание под куполом. Вы его рассматривали с Николаем.

– О-очень краси-ивое, – тяну, едва не всхлипывая, я.

«Господи, как больно!»

– Почти приехали, терпите. Его так и не построили, хотя все было готово.

– Капец! – все-таки хныкаю.

– Согласен. – Аполлонов мастерски делает вид, будто мы ведем обычный диалог. – Один богатый человек заказал эту штуку в подарок для жены.

– Это что, жилой дом?

Я хочу снять туфли. Из-за каблуков упор приходится как раз на пальцы. Хочу, но боюсь, что станет еще хуже, если притронусь к ноге.

– Нет, это что-то вроде культурного пространства. В общем, он заказал, а потом погиб.

– Как грустно, блин! – И я это не о смерти потенциального владельца какого-то там пространства.

– Так вот, он умер, а жену этот проект не интересовал, и его бессрочно заморозили. Вы обратили внимание на остекление? Мы использовали…

– Потрясающее! Остекление!

Я стараюсь быть тише, но уже нет никаких сил. А машина тем временем останавливается, и Андрей Григорьевич поворачивает ко мне голову.

– Приехали. Сидите смирно, – приказывает он и выходит из машины, чтобы открыть дверь и ловко вызволить мое несчастное тело на волю.

Я жмурюсь, будто так мне будет не страшно, и изо всех сил хватаюсь за его плечи, а он, подхватив меня, так легко несет на руках, будто я ничего не вешу.

– Спасибо, – шепчу я. Мне жутко неловко от всей ситуации.

– Пока не за что, – говорит он и спиной открывает дверь травмпункта. Идет к регистратуре под взгляды сидящих в очереди. – Нам бы снимок или что там положено. Она ударилась.

– А что вы таскаете ее? – возмущается злая женщина в белом халате и с голубыми тенями до тонких, как нитка, бровей. – У нее ног, что ли, нет?

И меня тут тоже будто нет.

– Ей ногу повредили.

– Ну вторая-то на месте.

– Думаю, это не ваше дело, – сдержанно произносит Аполлонов, а я стараюсь до мелочей запомнить момент, чтобы потом, когда стану знаменитой, запечатлеть для потомков самую яркую сцену книги «Аннабель-Ли и сто неловких ситуаций». Всенепременно.

– Садитесь, – женщина в приемной упрямо кивает на кушетку, где уже сидит какой-то пьянчуга с… фу, с металлическим штырем в руке! – Сейчас врач подойдет.

Пьянчуга со штырем и синяком под глазом приветливо улыбается и смущенно пожимает плечами, мол, ну вот так я развлекаюсь утром рабочего дня. Андрей Григорьевич смотрит на свободное место, но не двигается.

– Я… я могу сесть, – бормочу. – Или встать.

– Потерплю, – уверенно отвечает Андрей, и на секунду наши взгляды встречаются.

Мы молча ведем диалог о том, что ситуация из ряда вон выходящая и нам обоим крайне неловко, но завтра мы обязательно постараемся обо всем забыть.

– Давайте обезболивающий укол вашей страдалице поставим, а то ж изноется, – ворчит все та же противная тетка, когда к нам выходит медсестра со шприцем и кивает на дверь.

– Чего ждем? Заносите! – еще более мерзкая медсестра неприятно тянет слова и вообще не церемонится. – За ширму давайте ее. Что, вот прям так больно?

Аполлонов, слава богам, ретируется без дополнительных инструкций обратно в коридор, ему это видеть, конечно же, не стоит. Но, оставшись одна, без поддержки, я еще больше пугаюсь, будто мне снова восемь и меня собираются исколоть иголками.

– Штаны и белье спускаем, – горланит медсестра так громко, что все километрах в пяти слышат это, ну супер! Приветики, Андрей Григорьевич!

После мне наконец ставят укол внутримышечно и просят одновременно держать ватку, одеваться и выходить из-за ширмы.

– И обувь снимите!

Я, только застегнув штаны, начинаю волочиться к выходу, как тотчас появляется Андрей Григорьевич и пытается снова придержать меня за талию, но я старательно этого избегаю. Ногу мгновенно сводит от обезбола, и как будто сразу становится легче, а я могу более-менее ясно соображать.

Я, нога, ширма, Аполлонов. Кошмарное начало делового сотрудничества, если честно. У меня даже щеки краснеют при этой мысли, но сгореть со стыда в объятиях начальника я не успеваю, так как освобождается одна из лавочек, с которой уводят двух подравшихся подростков. На место претендует явно нетрезвый мужик с опухшим носом и, кажется, сломанным пальцем (по крайней мере, выгнут он не в ту сторону), но Андрей качает головой в его сторону.

– Не вопрос, братан, – бормочет мужик, уступая нам, и падает на пол там же, где стоял, по-турецки скрещивает ноги и флегматично глядит по сторонам.

Я, допрыгнув до стены, выдыхаю, потому что Аполлонов больше меня не трогает, сажусь на лавку и снимаю туфлю с поврежденной ноги. Обезбол работает, и я почти спокойно распрямляю ступню.

– Как это они расщедрились на целый укол для меня, – шепчу я Андрею так, чтобы слышал только он.

– Да потому что нюни распустила, – гаркают из-за стойки в регистратуре. – Все сидят да помалкивают, а ей, видите ли, больно. Вон у Егора Степаныча штырь в руке, и он что-то не плачет, да, Егор Степаныч?

– Так, сестричка, во мне анестезии три литра. Ну, сама понимаешь…

– Все нормально, – улыбается Андрей мне в ответ, – но теперь я определенно буду бояться ваших ног.

Не поняла. Он что, шутит со мной? То есть мы ведем настоящий непринужденный диалог?

Я не реагирую на его слова, не знаю как. Поэтому неопределенно хмыкаю и хмурюсь – инстинктивно пыталась поджать пальцы ног и тут же получила по заслугам. Обезбол не всесилен.

– Удар у вас что надо, Аннабель Леонидовна, – усмехается Аполлонов.

Сидит на корточках у моих ног и усмехается. Кажется, мы где-то незаметно перешли границу субординации. Не люблю я такое. Я – пыль, он – профессионал. Все должны занимать свои места, а когда происходит путаница и тот самый профессионал в результате сидит с моей туфлей в руках у моих ног… я вообще не знаю, как себя вести. Сюр какой-то.

– Анна, – все же поправляю я.

– Анна, – кивает он. – Не нравится имя? Красивое же.

– Вычурное и совсем мне не подходит.

– А мне кажется, очень даже… – Андрей Григорьевич не договаривает, судя по взгляду, в котором еще не угасла мысль.

– Иванова, на рентген! – зовут меня, и неведомая магия исчезает.

Вот и хорошо. Я – пыль, он – профессионал. Не стоит забывать.

Глава 9

Мне даже лонгету не наложили на ногу. Позор. Я точно чувствовала, что вот-вот умру, а на снимках нашли только подозрение на трещину. Не перелом и даже не саму трещину, а всего лишь по-до-зре-ни-е! Ужас как стыдно! Компрессы и покой – вот и все лечение, назначенное травматологом. Мне даже не нужно ампутировать ногу!

Андрей Григорьевич, сыгравший роль настоящего принца, вызвался подвезти меня домой (он явно считает меня какой-то немощной). Теперь мы едем по пробкам в полной тишине, пока я тихо-мирно сгораю от стыда и украдкой разглядываю его профиль. Что там нагадала мне Роксана? Аполлонов, которого очень внезапно в моей жизни стало и правда много, это… тайная страсть или знакомый незнакомец?

Прикрываю лицо рукой и очень стараюсь не привлекать к себе внимания, но в голову лезут воспоминания о прошедшем вечере, неслучившемся переломе и абсурдном стечении обстоятельств. Какая же я неудачница!

– Вы в порядке?

– Несомненно, – отвечаю, а голос дрожит. От накатившего смущения вдруг подступают слезы, и мне становится еще смешнее.

– Что-то не так?

– Ну знаете… Я думала, что умру, а у меня не то что перелома нет, даже трещина и та под вопросом, – бормочу я, делая глубокие судорожные вдохи, и бесполезно разглаживаю топ. – Стыдно-то как… – И… начинаю хохотать в полный голос от комичности ситуации.

И Аполлонов тоже. Очень неожиданно и громко. Он трет брови, когда мы тормозим на перекрестке, а после утыкается лбом в руль и, кажется, сотрясается всем телом от смеха.

– Когда медсестра сказала, что у вас нет даже трещины, я решил, нас пинками оттуда выгонят, – сквозь смех произносит Аполлонов, откидывается на спинку кресла и вытирает уголки глаз.

– Никогда не думала, что пьяница со штырем в руке будет в большем почете, чем… – не договариваю, потому что снова смеюсь.

– Чем два архитектора, – заканчивает он за меня.

Нам уже нервно сигналят сзади, потому что мы не заметили, как светофор переключился на зеленый.

Я хочу срочно что-нибудь ответить, быть остроумной, раз уж заслужила звание архитектора от настоящего архитектора, но мысли разбегаются, словно тараканы от света. Мне уже не смешно. Веселье само собой стихает, как будто его и не было, и дальше мы едем молча. Но мне есть о чем помечтать. Меня мой кумир архитектором назвал. А дальше…

Дальше моя фантазия уносит меня далеко в архитектурные мечты. И вот мы уже вместе с Аполлоновым проектируем торговый центр, летим на выставку – мы ведь два архитектора. Вот нам дают премию, вот мы вспоминаем тот курьезный случай с травмой в начале моей карьеры и рассказываем о нем на фуршете какому-то толстосуму, который финансирует наш проект.

Я не верю в чепуху вроде предсказаний и силы мысли, которую мы посылаем в космос, но сейчас хочу срочно записать все, что придумала, на доску визуализации и попросить Роксану сделать расклад Таро. Вдруг у нас двоих и правда может что-то получиться? Вместе?

– Здесь сворачивать? – спрашивает Андрей Григорьевич, вырывая меня из мыслей о счастливом будущем. Он смотрит на экран навигатора и, кажется, не понимает, в какие дали тот его ведет.

– Да-да, – нервно тараторю я, – на картах еще нет проезда к нашему дому, район только недавно отстроили. Таксисты вечно теряются, когда едут к нам. Или вообще не едут и просят отменить заказ.

Заткнись, архитектор! И почему, стоит только перестать смеяться или корчиться от боли, я сразу блею, как овечка?

Аполлонов просто кивает в ответ. Следует моим указаниям на дороге, а мне вновь становится совестно, что настолько задержала и без того занятого человека после работы. Может, у него планы были на вечер, а я все испортила.

И все же мне льстит, что он занят мной.

– Вот здесь, на углу, остановите, пожалуйста, – прошу я, но Аполлонов, пропустив мои слова мимо ушей, заезжает прямо на эстакаду к нашим воротам. – Ну ладно, – тихо бормочу я и начинаю жутко суетиться.

Из-за дурацкой ноги без перелома, которая все еще чертовски болит, я дико неповоротливая. А еще не могу сообразить, как лучше поблагодарить Андрея Григорьевича. Может, стоит пожать ему руку или обнять… Нет, это уж точно лишнее. В общем, к черту этикет, я выбираю бежать. Вот только одноногой лани это не так просто сделать. Особенно когда машина стоит под уклоном.

– С-с-с, – шиплю я, когда, открыв дверь и оттолкнувшись от сиденья, падаю обратно на задницу, как обязательно сказал бы чертов Голицын.

Пробую еще раз, но выходит еще хуже. Я, как неваляшка, катаюсь туда-сюда. Дурацкая горка!

– Сидите, – доносится из-за спины, и я послушно замираю, потому что Аполлонов выходит из автомобиля, чтобы помочь мне.

По-моему, я перестаю дышать, пока он огибает капот. Судя по клубам дыма, поднимающимся вверх из-за забора, моя семья жарит мясо в беседке. И если они увидят, что какой-то незнакомый мужчина помогает мне выйти из машины, им будет плевать на то, что Аполлонов всего лишь помогал мне. Помню, как они напоили парня, который после тату-сеанса у Роксаны вызвался подвезти меня домой. Он потом делал вид, что мы незнакомы, а до этого случая звал на свидание. Тогда я не расстроилась, но Аполлонов – это другое. Достаточно позора на сегодня.

Слава богам, Андрей Григорьевич успешно преодолевает путь до пассажирской двери, а я все еще не вижу ни одного Иванова в поле зрения – это успех. Бабушку точно свел бы с ума такой «хороший мальчик» в светлом поло и с милыми кудряшками, которые непременно должны достаться нашим будущим деткам.

Надо срочно выпроваживать Аполлонова. Он протягивает мне руку, пока я, как шпион, прислушиваюсь к каждому шороху. Андрей Григорьевич помогает мне встать и поймать равновесие, сжав пальцы на моей талии, а я, сощурившись, оцениваю ситуацию, чтобы быть готовой затолкать его в машину в любой момент. Предчувствую что-то неладное. Настолько напряжена, что забываю про страх перед Аполлоновым. Моя семья страшнее.

Наспех прощаюсь с ним и прыгаю на одной ноге до забора, но застываю перед лужей, которую нужно как-то обойти. Не успеваю даже подумать, как меня подхватывают на руки. В этот момент открываются ворота…

– Аннабель! – Я вздрагиваю от голоса мамы.

Черт! Все пропало.

– Что там такое, Ленор? – Ну конечно, отца сейчас для полного счастья только и не хватало.

– Ленор – это тоже от Эдгара По? – шепотом спрашивает Аполлонов. Хорошо, что не громко, а то мои родители уже бы начали читать лекцию по творчеству писателя.

– Так дочь твоя тут с кавалером прибыла. – Мама хитро улыбается.

– Нет, это не… – пытаюсь возразить я, но…

– Куда запропастились, мясо стынет! – ворчит, вывалившись на улицу, дедуля, с недоумением смотрит на нас, поправляя очки на носу. – Эт кто, Анка?

– Да кавалер ее, – поясняет уже отец.

– Он не… – Меня никто не слушает.

– Для кавалера худоват, – констатирует дед, почесывая животик.

– Христа ради, Бель, что с твоей ногой?

Когда из-за ворот показывается еще и голова бабушки, я понимаю, что влипла по полной. Семейный ужин на природе не отменился, несмотря на дождь, хотя чему я удивляюсь? Для моей большой и дружной семьи погода никогда не была помехой. Им вообще поводы не нужны, чтобы собраться всей коммуной, которой мы тут живем, и загулять так, чтобы следующий день канул в Лету. Даже если это понедельник.

Видели бы их в этот момент почитатели, которые считают маму утонченной феей кистей и красок. Ага, и даже не подозревают, как опасно выпивать с художниками. Я до сих пор помню ежегодные собрания их студенческой группы, на которые ходила лет до тринадцати, пока не взбунтовалась. Страшное зрелище, разрывающее все шаблоны. Много музыки, дыма и пьяных споров об импрессионистах и современном искусстве.

– Бегите, – шепчу я Аполлонову, но он даже не шевелится. Мешает огромная лужа под ногами. Или одноногая я на его руках.

– Что? – спрашивает он, но уже в следующий миг мы оказываемся в беседке, и тетя Таня, сестра папы и моя крестная по совместительству, накладывает нам жаренные на мангале грибочки, мясо, а то – цитирую – «костлявые оба».

Аполлонов на все это как-то удивительно легко поддается. Сидит в своих явно дорогих джинсах на деревянной лавке, не до конца просохшей после дождя, послушно кивает, когда ему предлагают еду, и пытается запомнить имена моих родственников. Господи, как провалиться сквозь землю?

Время летит так же быстро, как салаты, соленья, мясо трех видов и хлеб к нам на тарелки. Что сказать? В нашей семье очень любят вкусно поесть – чтобы первое, второе и десертом утрамбовать. Я сильно выбиваюсь из общего упитанного фона. С детства половину еды скармливала Барбосу, упокой, Господь, его собачью душу. Надеюсь, он все-таки не от ожирения помер. И не от гастрита – на такой-то холестериновой диете.

– Спасибо, но я за рулем. – Андрей Григорьевич убирает стопку наливки в сторону и ослепительно улыбается тете Тане, которая поддается его очарованию и быстро забывает о том, что за беседкой курит ее муж, а под столом сидит сын. Он потрошит очередную мягкую игрушку, как юный маньяк, но родители пророчат ему профессию хирурга.

– Один бокальчик можно, – встревает отец, протягивая Аполлонову домашнее вино.

Я чуть было не закатываю глаза от его уверенного тона: этот вольный художник и за рулем-то никогда не сидел. Он почему-то всегда уверен, что «от бокала ничего не будет», только вот ему уже лет тридцать никто не верит.

– Спасибо, но я откажусь. – Андрей непреклонен, и это определенно очко в его пользу. В семье Ивановых уважают людей, которые могут за себя постоять.

– А чёй-то мы не слыхали про паренька-то твоего? – заводит песню дедушка.

– Ух, какие у вас кудри, нашей породе такие не помешают. – Ну разумеется, ба, я в тебе не сомневалась.

Пружину рвет, когда я слышу, как дедушка с дядей обсуждают, что возьмут Аполлонова с собой на рыбалку в следующий четверг. Я представляю его в высоких резиновых забродах, и это становится последней каплей.

– Андрей Григорьевич не мой парень! – не рассчитав гневных интонаций, говорю я так громко, что снова оказываюсь в центре внимания. – Он мой преподаватель. Я повредила ногу, и… – А дальше бормочу уже тихо-тихо, растеряв всю смелость: – Он помог. В травмпункт там… ну и…

– Яблочко от яблони…

– По стопам твоим пошла…

Бабуля с дедулей вступают в бурный диалог, остальные вроде бы возвращаются к своим делам и наливке, а я вздрагиваю и заливаюсь краской, когда слышу голос Андрея Григорьевича совсем рядом:

– О чем они? Ваш дедушка сказал, что вы пошли по стопам…

Тетя Таня смотрит на нас с таким выражением лица, будто проводит сложную дедуктивную работу по вычислению формата отношений. Ставлю свой новый набор пастели, что она уже вовсю строчит под столом сообщения Роксане, которая ей все равно не ответит, потому что протрезвеет только в понедельник. Но вот будущая неделя, когда эти двое объединят свои усилия, уже наводит на меня ужас.

– По стопам родителей, да. – Я стараюсь сохранять спокойствие, хоть это и нелегко.

Тетя сидит, уткнувшись в телефон, и кусает ногти – так заинтригована, а мои нервные клетки погибают одна за другой. Ну точно с ней на связи семейный астролог.

– Мои родители – члены Союза художников России. – Хоть по ним иногда и не скажешь. – Ну вы знаете, наверное, выставка… – Соберись уже. – В общем, они выставляются, помните, может, ну… в июне вроде было…

– Я помню. Конечно, я знаю ваших родителей, – терпеливо произносит Аполлонов, намекая сдвинуться с мертвой точки и рассказать уже в чем дело.

– Так вот. Они познакомились в университете, папа был маминым преподавателем.

Я чувствую, что заливаюсь краской по второму кругу. Мне становится неудобно рассказывать такие подробности о своих родителях, потому что звучит это так, будто я провожу параллель. Но нет! Еще и тетя Таня пристально пялится на нас, пока слушает голосовые от кого-то (интересно, от кого же?). Даже дедушка уже недобро щурит глаза. Кажется, еще две стопки, и он начнет серьезный «мужской» разговор. С женихом. О его намерениях.

– У нас ничего не было, пока я не доучилась, – встревает мама, которая давно подслушивает наш разговор. – Целый год твой отец просто провожал меня до дома и дарил розы.

– Це-е-елый год, – нараспев повторяет папа. – Не совершайте моих ошибок.

Что?

Папа подмигивает не то мне, не то Аполлонову, а затем смеется, позабыв о приличиях. Странные они у меня. Художники, которые любят обсуждать технику нанесения густых слоев краски на картинах Рембрандта или особенности архитектуры романского стиля, запивая все это выкопанной из дедулиного сада вишневой наливкой. И все же я люблю свою семью. Такой, какая она есть. Но ее не обязан любить мой преподаватель и наставник. Интересно, он может считаться моим наставником?

Мне страшно представить, как после всех событий бурного вечера смотреть Андрею Григорьевичу в глаза. Но он будто и не против быть здесь – улыбается, вежливо отвечает всем и уминает за обе щеки бабушкину стряпню. Да, у меня очень настойчивые родственники, но ведь никто не держит его тут в заложниках. Если все было бы плохо, он бы ушел, да?

Нужно оставаться взрослым человеком и не накручивать себя, кто и что подумает.

В очередной раз украдкой посмотрев в его сторону, я вдруг натыкаюсь на пристальный взгляд. Аполлонов смотрит на меня с интересом, как на сложный чертеж, и от этого пробирает до костей. Не то чтобы от его взгляда неуютно. Скорее я просто не знаю, как это расценивать.

К счастью, Андрею Григорьевичу звонят, и он опускает глаза на телефон.

– Я отойду на минуту, – говорит он негромко, чтобы услышала только я.

Но отвлекаются почему-то все. Бросаются его провожать, подсказывают, куда пойти, чтобы никто не мешал, и тут же уточняют, не случилось ли чего. А я наблюдаю за ним с удивлением. Почему веселый и такой дружелюбный Андрей Григорьевич в одну секунду помрачнел?

Глава 10

Андрея Григорьевича нет уже двенадцать минут. Я догадываюсь, что разговор ему предстоял какой-то неприятный, судя по тому, как посуровело его лицо и он ушел на задний двор, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но это было двенадцать, а нет, уже тринадцать минут назад, в течение которых я испытываю на себе всю силу любви моей родни.

Тетя Таня вовсю рассказывает маме и бабушке про какой-то старый расклад Оксаны, которая ясно видела еще тогда по картам, что сойдутся две бумажные души и разгорится костер (что-то я такого не помню, но ладно). Папа рассказывает дяде о том, какой Аполлонов ВЕЛИКИЙ архитектор, а мой дядя, не имеющий ничего общего с искусством, возмущается в ответ, что в гробу видал всех этих великих и лучше бы они все на стройку шли. Ба без конца причитает про золотистые кудри, которых не было в нашем роду со времен прапра… Это какое-то безумие! Тут карты, там стройка, еще и кудри… И главное, меня выдают замуж. Опять! Мир сошел с ума, и все видят то, чего нет.

Я и Аполлонов – коллеги. В будущем. На этом все. Ведь все же?

– А Анька-то от него красне-е-ет, – напевает теть Таня и подмигивает мне, но я так устала оправдываться, что просто вымученно ей улыбаюсь.

Ладно, сдаюсь, я краснею. Готовьте платье, фату и ведите жениться. И плевать, что при «женихе» я спокойно говорить не могу, потому что страшно боюсь показаться дурой.

– Я быстро, – бросаю всем, а тетя Таня мне артистично подмигивает, мол, я тебя услышала, воркуйте, голубки, я прикрою.

Вот только быстро с моей подбитой ногой не выходит. Вырвавшись на волю, я хромаю вдоль дорожки, ведущей за дом к понтону, и останавливаюсь за углом, завидев знакомый силуэт на скамейке у воды.

Не знаю, что цепляет меня больше – пустой взгляд Аполлонова, замерший на водной ряби, или сигарета, зажатая между его пальцев, из-за которой идеальный образ дает трещину. Я никогда не видела его таким угрюмым. И никогда не видела, чтобы он курил. Почему-то в моей голове Аполлонов ведет здоровый образ жизни, не курит и не пьет. Еще до обеда успевает спроектировать с широченной улыбкой дом, потому что счастливому человеку никакие трудности нипочем, к вечеру покорить целый мир, а между этим успеть сто дел: сходить в тренажерный зал, покататься на каяках и сыграть с друзьями в монополию, попивая апельсиновый фреш.

Для меня он образец, а его жизнь – яркий пример того, как бы я хотела жить в будущем, где буду работать до полуночи, приезжать в красивую, идеально чистую квартиру, есть заказанный в ресторане овощной салат и ложиться спать, чтобы утром вставать бодрой и отправляться на пробежку по идеальному району где-то у реки. И все это со счастливой улыбкой человека, которому в жизни все удалось.

Но реальность разнится с фантазиями. Сейчас я вижу уставшего Аполлонова, который разве что утопиться не хочет. И я такой, как эта его версия, быть совсем не хочу. Я как будто вообще впервые в жизни вижу действительно взрослого человека, так как моя семья, будем честны, состоит из кучки подростков.

Даже мои родители, которые кажутся вполне серьезными со стороны, по факту никогда такими не были. Быть может, потому, что толком никогда ни о чем не переживали? А о чем переживать, если они нашли друг друга еще в студенческие времена и все в жизни у них идет как по маслу? Они живут в удовольствие, занимаются любимым делом. Не читают мнения критиков и не волнуются о том, что подумают другие. У них не очень много денег и почти никакой финансовой ответственности. В любой момент могут улететь искать вдохновение в какой-нибудь Таиланд, как было пару лет назад, и дома даже фикус не завянет, потому что его нет. Я их самый серьезный эксперимент, но уже взрослая, да и за мной всегда присмотрят. Кто-то другой берет на себя риски, решает проблемы, а они просто… творят. Это, наверное, круто, но я всегда видела себя другой. Более ответственной, более занятой, но ни в коем случае не несчастной.