Виталий Дубинин. Это серьезно и несерьезно. Авторизованная биография бас-гитариста группы «Ария»

Осенью 1972-го, в самом начале восьмого класса, мы как-то снова встретились втроем, и они мне вдруг заявили:

– Мы решили группу собрать!

– Да вы что?! А как это возможно вообще? – поразился я.

– А вот так! – загордился Вадим. – Андрюха будет на басу, я – на гитаре, и еще один парень будет с нами – Саша Шуриков из класса «В» – он тоже будет на гитаре играть, а еще он петь умеет!

– Круто! – восхитился я.

Они решили и меня позвать:

– А ты хочешь с нами?

– Хочу, конечно! Но это сколько же у нас гитар будет?

– Нет, гитар больше не надо, все, как у «Битлз». Остаются барабаны, вот ты будешь на барабанах.

– Я никогда в жизни не пробовал! – ответил я. Как в анекдоте: «Вы играете на скрипке? – Не знаю, не пробовал, может быть, и играю!»

– Ну, неважно, попробуешь! Давай!

И все, я согласился. Страшно было, но так интересно! И вот – у нас родилась группа, неважно, что пока не было ни одной репетиции. На следующей неделе мы поехали в Москву, в музыкальный магазин на Неглинку. Ребята выпросили у родителей денег и купили себе по звукоснимателю на акустические гитары (они тогда стоили по 9 рублей), поставили их на инструменты – супер! Когда опять собрались у Андрюши, он вручил мне презент со словами:

– Так, вот у нас есть пара коробок, на трудах мы тебе выточили барабанные палочки (правда, замечу, что палки у них получились кривоватые, не совсем цилиндрической формы), ну, давайте, попробуем играть!

Что пробуем? Решили начать с «Шизгары[14]» (так все тогда называли между собой «Venus», песню группы Shoking Blue). Так состоялась наша первая репетиция. Не могу сказать, что я сходу что-то понял, но играть в группе мне сразу понравилось.

После первой нашей репетиции в квартире у друга мы поняли, что у нас что-то может получиться, и стали называть себя группой, правда, не озадачились такой элементарной вещью, как название. Наверное, мы считали, что называемся «Битлз». Ну, хоть убей не помню, чтобы у нас было какое-то имя. Мы торжественно объявили своим друзьям и «сочувствующим», что у нас теперь есть группа – надо сказать, поначалу все не очень-то заинтересованно на это отреагировали.

Развитию нашей музыкальной деятельности дальше поспособствовало то, что Андрея Богомолова назначили ответственным за радиорубку в школе, то есть за то помещение, где стоял усилитель – с него можно было в случае необходимости делать какие-то оповещения (на каждом этаже висела колонка). Там, в радиорубке, находился ламповый усилитель ТУ-100м[15], который весил кг 25 и в котором даже был встроенный проигрыватель для пластинок. У него было два входа, как раз мы туда включали микрофоны. Еще в нашем распоряжении оказались две колонки – такие же, как те, что висели на этажах. Каким-то образом мы договорились, что нам будут разрешать репетировать. Мы объявили о создании группы нашему завучу – замечательной женщине, Татьяне Федоровне Болдыревой, которая очень хорошо ко мне относилась, несмотря на все наши выходки. Она сказала: «Ну хорошо, попробуйте!» – и нам разрешили два раза в неделю, после уроков, когда актовый зал свободен, проводить там репетиции. В общем, мы подключали две этих колонки и два микрофона. Также еще был один усилитель поменьше, УМ-50А[16], и при нем какая-то маленькая колоночка – через него мы включали бас-гитару, а гитары подключались через два магнитофона. По суммарной мощности во всей этой системе мы выдавали Ватт до 100, но нам и это казалось громким. Ударной установки не было вообще. Мы просто взяли в пионерской комнате два барабана,– они так и назывались «пионерскими», на них барабанщики играли на линейках марши,– и я поставил их на две табуреточки из школьной столовой, на которые они очень удобно вставали. И где-то мы нашли разбитую тарелку, сделали под нее на уроках труда стойку, и вот такая получилась установка – тарелка и два пионерских барабана. Я одной рукой колотил по одному барабану, другой – по второму, и иногда отбивал ритм на этой тарелке, но в основном использовал ее как крэш (тип тарелок, используемый барабанщиком для игры акцентов или для более агрессивного ведения ритма) – для акцентов. Ну, конечно, это было смешно, но нам тогда казалось, что звучит все очень неплохо.

На первой репетиции в школе мы играли «Шизгару», а еще битловскую «Let It Be», которую Вадим Дмитриев снял на фортепиано и сам к тому же еще и спел. Нам очень понравилось, что у нас получается. Мы пригласили парня постарше, который показал гитаристам азы игры на гитаре, аккорды, ну, и я подсматривал. У нас даже в песне было соло – некий набор нот, конечно, мы не сняли прямо соло «The Beatles», т.к. нам казалось, что его исполнить нереально. Так наше дело начало развиваться. В репертуаре у нас уже было несколько песен нашей любимой группы, еще с подачи того парня, который помогал нам на первых порах, мы разучили очень известную инструментальную композицию «Surf Rider» группы The Ventures (он показал нам партии гитар и баса) и сыграли ее достаточно точно – как мы потом поняли, когда услышали запись этого трека.

Буквально через месяц, когда у нас еще был совсем небольшой репертуар, кто-то нам сказал, что есть возможность сыграть на танцах (тогда дискотек еще не было). Порой в школе устраивали вечера танцев для старшеклассников, но иногда туда разрешали прийти и семи-восьмиклассникам. Вот как раз для 7–8 классов решили устроить такой вечер танцев в честь окончания первой четверти, и мы сказали, что с удовольствием сыграем. И вот настал этот час.

Я не помню сами ощущения во время нашего исполнения, но зато помню, что прошло все хорошо, всем очень понравилось, и нас сильно воодушевило это выступление. Вот в зале выключили люстры, освещена только сцена, и тут мы выходим, начинаем играть… Реакция оказалась неожиданной. Обычно на танцах как происходит: заиграла музыка, и все начинают танцевать. А тут присутствующие, которые сами первый раз попали на такое мероприятие, начали слушать и смотреть на нас, словно удивились – как это они так могут делать? Потом, конечно, все же и танцевали тоже. Сколько мы играли – я не помню. Наверняка, конечно, что-то повторяли, но тем не менее это было наше первое выступление, боевое крещение, и мы поняли, что неимоверно круты. После этого по школе прошел слух, что вот эти восьмиклассники здорово играют, и нас примерно через неделю пригласили отыграть на танцах уже у девяти- и десятиклассников. Они нам казались гораздо старше и солиднее нас (шел 1972 год, мне тогда было 14 лет). Опять же, все прошло здорово, на нас стали обращать внимание; во Внуково начали говорить, что появилась классная группа. Названия у нас не было, и нас называли «группой 41-й школы».

Кстати, мы купили себе в «Детском Мире» вельветовые куртки без воротничков и с дерматиновыми вставками на груди черного цвета. Надевали под них белые рубашки. И выглядели ну прямо как «Битлз»!

Потом нас пригласили сыграть в другую внуковскую школу – в 13-ю. Там было чуть получше с аппаратурой, стояла почти полная ударная установка – правда, без бочки, но у них уже были хэт[17], тарелки, флор-том[18], настоящий малый барабан. Там мы прозвучали еще лучше и после этого поняли, что все у нас движется в правильном направлении. Единственное, чего нам остро не хватало, – это аппаратуры.

Нас даже начали посылать на выездные концерты. Не могу сказать, от кого исходила инициатива – возможно, от комсомольской организации. Например, был концерт на заводе – нашем авиаремонтном во Внукове («Внуковский авиаремонтный завод №400»). Для рабочих завода в какой-нибудь ленинской комнате организовывали выступление. Нас объявляли так: «Сейчас учащиеся 41-й школы сделают вам музыкальный подарок!» (обычно выступление было приурочено к празднику или какому-либо памятному событию). Так мы выезжали на эти концерты несколько раз и даже начали просить ребят из комитета комсомола завода, которые этим занимались: «Раз вы нас приглашаете, то неплохо бы и аппаратуру купить!». У нас-то самих фактически ничего не было. Бас-гитару мы брали напрокат у моего одноклассника, а ему ее сделал брат. Играть он на бас-гитаре не умел, но смастерил ее очень хорошо: выточил целиком корпус, сделал гриф, вставил лады, намотал датчики – и все это играло! Я уже не помню, насколько эта гитара «строила», но выглядела она эффектно. И струны он где-то взял, а где их в то время можно было купить, мы даже не знали.

Отмечу, что ориентироваться в плане репертуара нам было особо не на кого. Фактически мы ведь стали заниматься рок-музыкой в начале 8 класса и в силу своего возраста мало знали из того, что происходит во Внукове в этом плане, поскольку старшие ребята – старшеклассники или те, кто уже работал,– были для нас в своем роде недоступны, мы, наверное, считали себя детьми по сравнению с ними и не пытались общаться. Поэтому ориентировались мы в основном на то, что происходит в школах. В школах были группы – правда, в нашей мы стали первопроходцами в этом деле, а вот в 13-й школе группа существовала, но я не знаю, что они играли: не ходил еще тогда на школьные вечера. Поэтому мы сделали свою группу, не оглядываясь ни на кого. Еще был во внуковском ДК ансамбль – такие взрослые здоровые ребята, буквально двухметровые, как на подбор. В ДК стояла приличная аппаратура, и этот ансамбль периодически выступал. На одном из праздников я видел их выступление – они играли на площадке перед ДК. Совершенно не помню их репертуара, но тогда я считал, что звучат ребята мощно, а главное, выглядели они очень внушительно – с длинными волосами, огромного роста (или они просто казались мне такими).

Внуково ведь все-таки находится в 13км от МКАД, и, хотя прописка у нас была московская, мы все же были провинцией, а кто там в деревнях играл или гастролировал? Был недалеко от нас совхоз «Московский» (сейчас это город Московский, 7км по трассе от Внукова)– вот там тоже существовал какой-то коллектив, с названием, по-моему, «Молодость». Они играли очень здорово, профессионально, раскладывали песни на голоса, но это была группа именно в стиле советских ВИА[19], и репертуар у них состоял в основном из песен «Песняров»[20].

Еще неподалеку от Внукова есть маленький поселок Лесной городок[21]. Там была группа под названием «Лесные братья», играющая в этом поселке на танцах. Они имели довольно большую популярность и нам казались легендами – говорили, что они суперпрофессионалы, играют сложно, навороченно. Какими они были на самом деле, я не знаю, помню лишь то, что о них тогда рассказывали. Кстати, потом они играли у нас на выпускном, но тогда уже это не явилось для меня каким-то откровением.

Так прошел восьмой класс, в достаточно регулярных, 1–2 раза в месяц, выступлениях на танцах в нашей школе, а порой и в 13-й. Естественно, все это было бесплатно, но для нас самым главным являлось то, что мы могли показать свое творчество. В репертуаре у нас были песни группы Beatles, упомянутая «Шизгара», песни Creedence. Причем были песни и на русском языке – не знаю, кто их тогда переводил, мы были не первыми исполнителями. Например, песню Creedence Clearwater Revival «Who’ll Stop the Rain» мы пели так:

«Снова на свиданье не приходишь ты,Ты – мое желанье, ты – мои мечты,Тучи пропускают бледный свет луны,Но я знаю – скоро вместе снова будем мы!».

Еще несколько песен в репертуаре нашей группы было мы сами не знали, откуда – кто-то нашел, кто-то пропел, где-то мы услышали – то есть мы не знали ни названия песни, ни ее исполнителя. До «Машины времени» дело еще тогда не доходило, наши песни были гораздо проще. Поскольку трое из нас учились в музыкальной студии (которая, кстати сказать, располагалась в единственном ДК во Внукове), ее директор, Давид Семенович Певзнер, пошел нам навстречу, договорился с кем-то в ДК, и нам дали репетиционную комнату и аппаратуру.

Как говорил режиссер любительской труппы в х/ф «Берегись автомобиля»: «Можно сказать, что из клубных команд формируются сборные»,– то есть мы вышли на новый уровень, поднялись на ступеньку выше и стали не просто школьным ансамблем, а ансамблем при ДК. Наконец-то у нас появилась аппаратура! Там была настоящая ударная установка, настоящие колонки (советского производства, по-моему, фирмы «Радуга»), отдельная голосовая система, состоящая из усилителя с четырьмя входами и двух колонок. У гитаристов были собственные усилители, а у меня – барабанная установка «Энгельс», зеленого цвета, и мембраны там были не пластиковые, а еще кожаные.

Мы стали репетировать в ДК уже весной, и нам разрешили сыграть там на танцах – они проходили еженедельно по пятницам или субботам. В один из дней выступили мы, и это был фурор, как нам казалось, потому что после этого к нам подходили одноклассники и просто знакомые и говорили, что ничего круче здесь пока не звучало, хотя сейчас я представляю, каким это тогда было на самом деле. Однако, на взгляд наших ровесников, мы играли действительно здорово. Таким образом, к концу 8 класса мы закрепились в этом ДК, репетировали, правда, у нас по-прежнему не было никакого названия. И так мы в мае подошли к экзаменам, которые надо было сдать хорошо, или, как нас пугали родители, «мы пойдем в ПТУ». И мы прервались в наших музыкальных занятиях для того, чтобы успешно все сдать.

Тогда же мы окончательно «дозрели» до того, чтобы бросить музстудию, и почти одновременно сказали родителям: «Хватит! Больше вы нас не заставите этим заниматься. И, как ни жаль потраченных денег и времени, но заканчивать ее и сдавать экзамены мы не будем! Иначе школьные не сдадим!». Не скажу, что это был прямо ультиматум с нашей стороны, но нам все же удалось убедить наших мам, и мы наконец оставили это занятие. Конечно, даром учеба в музстудии для нас не прошла: мы знали нотную грамоту, писали нотные диктанты, немного разбирались в музлитературе. И это тоже был один из аргументов: объясняли родителям, сколько мы всего знаем, и, к тому же, все равно занимаемся музыкой. Правда, родители наши репетиции считали не музыкой, а блажью, но решили, что лучше так, чем просто шляться на улице.

Кстати, моего брата Игоря уже не отдавали заниматься музыкой – видимо, памятуя о том, что я так и не довел это дело до конца и неоднократно его бросал, – таким образом, его эта участь минула. Но нельзя сказать, что брат был немузыкален. Как раз наоборот! Когда я начал слушать дома рок-музыку, он тоже это впитывал, фактически делал это вместе со мной, параллельно. Таким, образом, если я начал ее слушать с 12 лет, то он уже с первого класса знал, что это такое. Я ему, конечно, показал азы игры на гитаре, и, забегая вперед, скажу, что, когда я поступил в институт, для меня было сюрпризом, что Игорь и его друзья пошли по нашим стопам и тоже организовали школьный ансамбль. Но дальше школы у него это увлечение не пошло. Хотя на гитаре он играл всю жизнь!

Итак, мы с моими друзьями подошли к экзаменам, которых было после 8 класса всего четыре – математика (геометрия и алгебра) и русский язык – сочинение. А как раз перед экзаменами, на первомайские праздники, в компании старших ребят, которые приняли нас в свою компанию как успешных музыкантов, мы пошли в лес (как я уже говорил, поселок Внуково со всех сторон окружен лесом). Старшие, естественно, взяли с собой алкоголь (портвейн или что-то еще). И, даже еще не успев пригубить, начали дурачиться, и я, помню, схватил Андрея Богомолова за шею, мы начали в шутку бороться. Я опрокинулся вместе с ним назад, падая, выставил правую руку и почувствовал, что что-то в нее вонзилось. Поднимаю ее и вижу, что она у меня чуть ли не насквозь проткнута – я попал рукой на дно от разбитого граненого стакана с острыми краями, которое валялось в траве. Увидел, что у меня начинает из раны прямо фонтаном бить кровь, и изо всех сил припустил в поликлинику. Мне там очень быстро все обработали, но, поскольку это были выходные, дежурный врач отнесся ко мне не особо внимательно, осмотрел рану поверхностно и поставил две скобки[22]. Кровь остановили, ввели противостолбнячную сыворотку, дали обезболивающее, и я пошел домой. А мои родители на тот момент уехали вместе с младшим братом к бабушке с дедушкой. И ночью я проснулся от дикой боли в руке, она снова начала кровоточить – не знаю, как я дотерпел до утра. На следующий день приехали родители и я рассказал им, что со мной произошло. А мама как раз тогда работала в поликлинике медсестрой в хирургическом кабинете. И так совпало, что в этот день мой брат Игорь где-то распорол ногу, мама его привела к себе в кабинет, там ему ногу зашили, и через два часа уже я позвонил маме:

– Мама, мне очень больно, больше не могу терпеть!

– Ну, приходи, – ответила она.

То есть старший сын через два часа после младшего тоже заявился к ней в кабинет. Там мне сняли повязку и посмотрели: рана оказалась гораздо глубже, чем предполагалось, и простыми железными скобками было не отделаться. Их сняли, начали зашивать сначала внутри – сухожилия, потом сверху – кожу. Поскольку рана была несвежая, введенное туда обезболивающее не подействовало – боль во время обработки была просто неимоверная. Тем не менее мне зашили руку, наложили внутри пять швов и сверху пять. Кисть зафиксировали в согнутом состоянии, привязали к ней фиксирующей повязкой палочку (или дощечку), то есть правая рука у меня теперь не двигалась.

Через несколько дней надо было идти сдавать экзамены. Завуч Татьяна Федоровна знала мою маму, была в курсе, что у меня произошло. Мама сказала ей, что рука у меня повреждена, и завуч ответила, что от экзаменов меня освободят, но надо чтобы я все-таки туда пришел, показался.

Первым экзаменом была математика, которую вела Тамара Григорьевна Жарова, наша классная руководительница, которая считала меня хулиганом и разгильдяем, не делающим домашнюю работу. Правда, несмотря на это, я умудрялся у нее получать четверки и пятерки по алгебре и геометрии.

Я пришел на экзамен и сказал ей:

– Вот, писать экзамен не буду, меня освободили.

А Тамара Григорьевна ответила:

– Я ничего не знаю. Кто тебя освободил?

– Завуч.

– Покажи приказ!

Приказа, конечно, у меня не оказалось, ведь договоренность была на словах. Тогда учительница настояла:

– Садись и пиши.

– Но я не могу писать, Вы же видите!

– Пускай за тебя кто-то пишет, – неумолимо ответила учительница.

И вот мы сели вместе с нашим басистом, с Андрюшей Богомоловым, и я левой рукой решал примеры на черновике, а потом Андрей за меня все это переписывал. Вот таким образом я сдал экзамен по математике.

Через неделю надо было писать сочинение. К этому моменту мне убрали дощечку и сделали более щадящую повязку, хотя швы еще не сняли. Я уже взял ручку в эту руку и начал тренироваться писать сам, потому что ну кто и как будет за меня писать сочинение? Конечно, было неудобно, но, ничего, думаю, напишу как-нибудь.

Пришел на экзамен, а там как раз присутствовала завуч. И она меня спросила:

– А что ж ты пришел? Зачем? Мы же тебя освободили!

Я удивился, так как предыдущий-то экзамен мне пришлось сдавать. Однако она отправила меня домой, чему я был несказанно рад.

На этом закончились мои экзамены. Поскольку математику я написал на «пять» с помощью Андрея, который переписал все без ошибок, меня приняли в 9-й класс. Тамара Григорьевна сказала: «Если хотите, чтобы Дубинин учился в 9-м классе, заберите его от меня!». И меня из класса «Б» перевели в «А», где учились двое моих товарищей по нашей группе. Это было просто потрясающе!

Отмечу, что до 5 класса я учился очень хорошо и был не круглым отличником, а «квадратным»: у меня была то одна четверка, то две, причем одна все время – по рисованию, а по основным предметам всегда стояли четверки и пятерки. Я считаю, что во многом это происходило благодаря учительнице, о которой я уже упоминал, – Нине Алексеевне Назаровой, она была нашей классной руководительницей все это время, и для меня это, наверное, были лучшие учебные годы, все давалось легко, и в целом все было хорошо.

А потом она ушла от нас – по-моему, в декретный отпуск, и нам дали сразу двоих учителей – классного руководителя, учителя по математике Тамару Григорьевну Жарову, и учительницу по русскому языку (к сожалению, забыл ее имя). Насколько я помню, они подменяли одна другую в руководстве нашим классом. И с этого момента как-то все пошло для меня по наклонной. Тамара Григорьевна меня невзлюбила – не знаю, почему, может, потому что несколько раз ловила меня на том, что я не сделал домашнюю работу. Нет, конечно, я был шустрый, хулиганистый, но не то чтобы дрался – были мелкие подколы, шутки над одноклассниками, потому что я не отличался особой усидчивостью на уроках. Правда, чем дальше, тем моих мелких хулиганств становилось больше. Такому изменению моего поведения способствовало то, что, во-первых, я стал взрослее, и мама пошла работать. До этого она, как я и говорил, сидела дома со мной, потом с моим младшим братом, которого отдали в детский сад, когда мама вышла на работу. Соответственно, она стала меньше меня контролировать в плане учебы и выполнения домашних заданий. А уж когда мы услышали The Beatles и заинтересовались музыкой, тут уж, что называется, башню снесло совсем, и на уроки я просто забил. Я очень редко стал делать домашние задания, обычно все списывал уже в школе перед уроками – и не потому, что не понимал, а мне элементарно было лень, все внимание поглотила музыка. Но память у меня была хорошая, и то, что услышал на уроке, я мог воспроизвести без зубрежки дома. Поэтому учился я неплохо. Или мне это так сейчас кажется?

Итак, я сдал экзамены за 8-й класс, наступило лето, все разъехались кто куда. И как раз в начале лета у меня сняли швы, я обрадовался, однако быстро понял, что рука у меня двигается очень плохо. Сейчас-то я понимаю, что ее нужно было просто грамотно разработать, а тогда я впал в панику и подумал, что больше не смогу играть на барабанах. Да и врачи меня не ободрили, они сказали: «Ну да, она у тебя не будет больше двигаться так, как раньше, поскольку имеет место повреждение сухожилий». Я совсем расстроился, рассказал об этом ребятам и сказал скрепя сердце, чтобы они искали нового барабанщика, потому что я, видимо, играть больше не могу. Фактически на этом наша группа распалась. Мы расстались на каникулы, все куда-то поехали отдыхать: кто на дачу, кто к в деревню, кто в пионерский лагерь.

Мы не виделись все лето, встретились только в сентябре. И однажды кто-то сказал, что в 13-й школе купили новую аппаратуру, настоящие барабаны, гитары, колонки, и там нужен ансамбль. Уже есть гитарист и барабанщик, нет басиста и еще одного гитариста. Гитаристом был как раз тот парень, который выполнял роль нашего музыкального руководителя в самом начале. Мы с Сашей Шуриковым заинтересовались этим, Сашка очень хорошо пел (а нужен был именно поющий гитарист). А я сказал: «Можно, я попробуюсь на бас?». Сыграл, и меня взяли туда басистом. Конечно, это произошло не случайно. Несмотря на то, что своей бас-гитары я не имел, у меня была акустика, на которой я играл дома. И хотя в группе я до этого выполнял роль барабанщика, но вполне мог исполнить что-то и на ритм-гитаре, и на басу. И все лето после травмы я как раз занимался тем, что разучивал басовые партии известных мне песен.

Короче, меня приняли в качестве басиста в новую группу. А там был настоящий бас Yolana Alexis II! И хотя мне не разрешали брать его домой, я был просто в восторге от возможности играть на настоящем инструменте!

Став теперь «официальным» басистом, я продолжил осваивать бас-гитару уже более предметно, разбирая на ней партии композиций для нашего репертуара. Дома своего баса у меня по-прежнему не было, иногда я брал его у своего одноклассника – тот самый инструмент, который ему сделал брат. Когда не было такой возможности, я оставлял четыре струны на акустике и тренировался на ней. Потом приходил на репетицию и пытался сыграть все то, что разобрал дома… В общем, был еще тот геморрой!

Как мы тогда снимали свои партии? Да просто на слух, или кто-то нам мог показать, как играется та или иная песня, в процессе чего мы и учились, совершенствовали свои навыки. К тому же, для нас не было проблем с нотами, с названием аккордов; мы владели нотной грамотой, знали, допустим, что баррэ[23] на пятом ладу[24] – это ля мажор и ля минор, на третьем – соль мажор и соль минор и т. д. Мы даже не пользовались упрощенной терминологией названия аккордов типа «крокодил», «звездочка», «большое/малое баррэ», нас это миновало, нам было проще оперировать настоящими названиями.

Никаких самоучителей или иной учебной литературы у нас не было. Чтобы точнее снять на слух, мы вдвое замедляли скорость воспроизведения на магнитофоне (с 19,05 до 9,53) – так становится более понятно, что играть, и особенно это касается баса, т. к. далеко не во всех записях он был на первом плане, а на замедленной скорости его было лучше слышно.