Когда дождь не кончается

– Почему именно здесь? – спросила она.

– Потому что здесь ничего нет. А значит – всё возможно.

– И что мы построим?

– Не стены. Покой.

Она кивнула. Забила первый гвоздь.

***

В тот же день. На крыше старой мастерской.

Они принесли стол. Положили хлеб. Нарезали сыр. Поставили вино. Смотрели вниз: город всё ещё жил в шуме, но здесь – была тишина. Их тишина. Общая. Выстраданная.

– Иногда я всё равно боюсь, – признался он. – Что память вернётся. Что я снова стану тем, кем был. Циничным. Заносчивым.

– А если ты станешь? – спокойно спросила она.

Он молчал. Смотрел на дождь.

– Тогда ты уйдёшь?

Она подошла ближе. Положила ладонь на его грудь.

– Тогда я напомню тебе – вот так.

Он закрыл глаза. Вдохнул.

– Я не знаю, что будет завтра. Но я знаю, что сегодня я тебя люблю. И этого достаточно.

Она улыбнулась.

– Пока дождь не кончится?

– Даже если не кончится никогда.

***

Тем временем. Екатерина – в поезде.

Смотрит в окно. Пальцы касаются стекла. В руках – фотография: он, Вера, и дом в макете. Она улыбается. Не от боли. От прощания.

Некоторые истории не о том, чтобы победить. А о том, чтобы не мешать другим обрести своё.

***

Тбилиси. Вечер. Дом за городом.

Они стоят у фундамента. Капли дождя ложатся на доски. Стены ещё не подняты. Но очертания – есть.

Он держит план. Она – молоток.

– А знаешь, – говорит она, – в старом проекте не было окна на запад.

– Исправим?

– Уже.

Он чертит линию. Она – ставит отметку.

И вот они – снова вдвоём.

Не как прошлое.

Как выбор.

Как те, кто снова нашёл себя – и друг друга.

Глава 4. Слово, которое не сказалось.

Парк на Мтацминде дышал особенно. Неспешно, как человек, который сидит на скамейке и больше никуда не торопится. Воздух был густой, как настоявшийся чай. Пахло сосной, тёплой пылью, старыми листьями и чем-то ещё – неуловимым, как забытый голос. Деревья наклонялись не от ветра, а от внимания. Каждая ветка будто слушала.

Вера шла медленно. Пальто не застёгнуто, шарф развязан. В руке – кружка с кофе из бумажного стакана. Вторая – в кармане. Лицо её было спокойным, но внутри неё что-то кричало.

Николоз шёл рядом. Руки в карманах, взгляд вниз. Он не знал, как начать. Не потому что не было слов – а потому что каждое слово, которое он собирался сказать, казалось неправильным.

– Ты здесь бывал? – спросила она наконец.

– Один раз. Сразу после… – он замолчал. – После того, как оказался в этом городе.

– И что почувствовал?

– Что мир слишком тихий.

Она кивнула. Не глядя. Он не был уверен, согласна ли она. Или просто не хотела спорить.

Они подошли к скамейке. Сели. Между ними – полметра. Не расстояние. Граница.

– Вчера, – начал он, – я пытался вспомнить, о чём мы не говорили тогда. До всего. Что я не успел спросить. Что ты не успела сказать.

– Думаешь, это имеет значение?

– Думаю… именно это и определяет, кем мы были.

Она отпила кофе.

– А теперь?

– А теперь… я хочу знать, кем мы можем быть. Если договорим.

Она смотрела вперёд. На город внизу. Свет от фонарей казался живым – как улей, как дыхание чего-то большего.

– Тогда спроси, – сказала она.

Он обернулся.

– Почему ты никогда не просила меня остаться?

Она не удивилась. Только глубже вдохнула.

– Потому что знала, что если мужчина уходит, когда его не держат, – он уйдёт, даже если его держать.

– Я думал, ты сильная. Что тебе не нужно, чтобы тебя умоляли остаться.

– А ты не подумал, что сильные – просто те, кто слишком много раз не был услышан?

Он молчал. Это был не упрёк. Это была правда.

– А ты? – спросила она. – Почему не сказал, что боишься?

– Потому что думал, что страх делает меня слабым. А слабость – непривлекательной.

– А теперь?

Он улыбнулся. Беззвучно.

– Теперь я знаю: слабость – это когда молчишь, хотя сердце просит крикнуть.