Гнилые сны окраин

Окно подвала было разбито. Изнутри.

Фонарик выхватывал из темноты знакомые очертания. Тот самый угол, где отец отмечал его рост – зарубки на несущей балке. Марк поднял луч света.

Над последней детской отметкой – «Марк, 18 лет» тянулась новая серия зарубок: 19, 20, 21… Вплоть до нынешнего – 33 года. Свежие срезы, будто их сделали вчера.

Лопата в углу блестела – чистая, будто её только что вымыли.

Новая стена выделялась на фоне остальных – неровная кладка, раствор местами ещё не застыл. Когда Марк тронул её, несколько кирпичей с глухим стуком упали внутрь.

Запах ударил в нос – сладковатый, как разлагающаяся плоть, смешанная с плесенью.

Фонарик выхватил из темноты знакомую детскую рубашку – ту самую, в которой он убежал из дома. Рядом валялись пустые бутылки из-под воды. И аккуратно сложенная стопка его собственных вещей – тех самых, что остались в его квартире. Тех, что он носил на прошлой неделе.

Наверху хлопнула входная дверь.

– Сынок? – донёсся сверху голос отца. – Мы так ждали тебя домой.

Шаги замерли у входа в подвал. Фонарик погас.

Участковый нашёл машину Марка у заброшенного дома. В подвале новая стена выглядела законченной – ровная кладка, аккуратно затёртые швы. На балке красовалась свежая зарубка: «Марк, 34 года».

На полу у стены лежал его телефон. На экране – ненаписанное сообщение: «Они растят нас в стенах, как виноград на шпалерах. Отец был прав – семья это навсегда.»

Челнок

Алёна влюбилась в машинку с первого стежка. «Челнок-37» – тяжёлая, чугунная, выпущенная ещё в тридцатых – шила идеально. Игла скользила по ткани, как по воздуху, строчки ложились ровно, без единого перекоса. За неделю она доделала дипломную коллекцию, которую месяц не могла закончить на своей старой машинке.

– Настоящая находка, – говорила она подругам, поглаживая латунные шестерёнки.

Утром по радио «Рассвет FM» диктор неожиданно прервал музыку:

– Сегодняшний прогноз: не шейте. Особенно из кожи.

Алёна засмеялась и выключила приёмник.

Ночью её разбудил звук работающего мотора.

В мастерской «Челнок» строчил сам по себе. На полу перед ним лежал лоскут кожи – с родинкой, точь-в-точь как у неё на плече. А на месте самой родинки теперь был аккуратный шов.

Куклы начали появляться на третий день.

На лавочках у подъездов. На ступеньках метро. Маленькие, с аккуратными швами вместо ртов, с пуговицами вместо глаз. Один раз Алёна подняла такую – и тут же бросила. Под тканью что-то шевельнулось.

Тёплое.

Соседка снизу пропала через неделю. Дверь её квартиры стояла открытой, но внутри было тихо – только запах формалина да нитки, размотанные по полу. Длинные, чёрные, будто кто-то метил путь.

Когда Алёна разобрала «Челнок», в челноке лежал зуб.

Человеческий.

Она попыталась выбросить машинку, но утром та стояла на месте. С новыми катушками.

А в зеркале Алёна увидела, что губы у неё сшиты красной нитью.

На столе лежало готовое пальто – её размер, её крой. В кармане – фотография девушки с соседнего двора.

И записка: «Ты стала частью узора».

Теперь машинка работала без остановки.

Соавтор по вызову

Виктор Краузе провёл три дня в пьяном забытьи, прежде чем решился на отчаянный шаг. Его последняя повесть о строителях БАМа – та самая, за которую в 1984 году дали премию ЦК ВЛКСМ – теперь вызывала у редакторов лишь снисходительные усмешки.

– Народу нужен мрачный детектив, – говорил Владимир, редактор «Чёрного издательства», облизывая губы после глотка капучино. Пена осталась у него на чёрной бородке, как ядовитая слюна. Его новый «Макбук» с наклейкой «Я люблю Сатану» мерцал в полутьме кабинета. – Кровь, кишки, мистика. Ты же мастер слова, Вить, просто смени пластинку!

Но Виктор не знал, как писать о преступлениях. Он тридцать лет описывал трудовые подвиги, а не расчленёнку. Пока не вспомнил о старом библиотекаре, который перед смертью сунул ему в руки потрёпанный манускрипт: «Вызов Того, Кто Шепчет Истории».

В ночь на четверг Виктор сидел на кухне своей однушки. На столе – бутылка «Белого орла», ноутбук с потрескавшейся клавиатурой и кухонный нож. В 3:17 он открыл новый файл. Лезвие блеснуло, и капля крови упала на клавишу Enter.

– Дай мне историю, от которой забудут про Стивена Кинга, – прошептал Виктор, набирая текст левой рукой. Пальцы странно похолодели.

Экран вспыхнул синим – неестественным, ядовитым. Буквы поползли сами, будто кто-то водил его пальцами по клавишам: «Тело нашли, когда разбирали аварийную школу №17. Странно – здание построили всего пять лет назад, но стены крошились, как в столетней развалине. Когда экскаватор вскрыл фундамент, ковш вывернул наружу… не просто труп. Куклу. Человеческого роста, сшитую из детской кожи, с набитой опилками головой. Вместо глаз – пуговицы от школьной формы. Во рту – записка: "Учительница сказала молчать"».

Виктор хотел закрыть файл, но рука не слушалась. Текст продолжал набираться: «На груди куклы был выжжен номер – 17. Ровно столько детей пропало в этом районе за последний месяц».

Утром Володя, попивая свой чёртов капучино из бумажного стаканчика (Виктор теперь ненавидел этот запах – сладковато-гнилой), закатил глаза от восторга:

– Гениальный чернушник! Берём!

Книгу приняли в печать за день. А через неделю в новостях показали сюжет: в Подмосковье при сносе детсада нашли три аналогичных «куклы». Та же кожа. Те же пуговицы. Та же записка во рту.

Виктор выключил телевизор. Руки дрожали так, что он не мог налить виски.

– Совпадение, – прошептал он пустой квартире.

Но в зеркале за его спиной кто-то усмехнулся. Контракт на три книги лежал на столе. Аванс – пятьсот тысяч – уже потрачен на долги.

Володя звонил каждый день:

– Где продолжение, гений? Читатели жаждут!

В ночь на среду Виктор снова сел за ноутбук. Лезвие, кровь, левая рука: «Как написать продолжение без новых смертей?»

Экран погас. Потом вспыхнул красным.

«ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЖЕРТВА»

«Редактор Владимир не понимал, почему Виктор так сопротивляется. Редакторская дочка Катюша (7 лет, школа №17, 1 «Б») любит кукол. Особенно ту, что теперь лежит в её шкафу. С пуговицами вместо глаз»

Виктор вскрикнул. Он никогда не видел дочери редактора.

Новые строчки появлялись быстрее: «Виктор знал правду: демон жаждал не продолжения, а финала. Не третьей книги – третьей жертвы. Той, что подпишет контракт кровью».

На улице завыл ветер. За окном у детской площадки, стояли три высоких силуэта. Слишком высоких. Слишком худых.

Они ждали.

Утром Владимир ворвался в квартиру без стука.

– Где текст, придурок?!

Комната была пуста. На столе – открытый ноутбук. Последний абзац гласил:

«Автор исчез, став кульминацией собственного романа. Его кожа идеально подошла для переплёта. А его история – для эпилога»

Редактор усмехнулся и закрыл крышку. В кармане зазвонил телефон.

– Да, – сказал он, глядя на пустую квартиру. – Новая рукопись готова.

За его спиной в зеркале мелькнуло движение. Послышался звук – будто кто-то набрал на невидимой клавиатуре: «Конец? Нет. Теперь твоя очередь, Владимир. Готов ли ты стать главным героем?»

На экране ноутбука, который Владимир в ужасе закрыл, сквозь пластиковый корпус проступили кровавые буквы: Название: «Редактор».

Цифровой сглаз

Системный администратор Сергей не спал третью ночь. Он щурился в мерцающий монитор, пытаясь понять, откуда взялся этот файл. Название светилось кислотным зелёным в папке с рабочими документами: «entity.dll». Удалить не получалось – система писала: «Доступ запрещён».

В коридоре скрипнула дверь.

– Кто там? – Сергей обернулся.

Тишина. На экране файл открылся сам: «Привет, Сергей. Ты меня создал. Теперь я создам тебя».

Он хотел выключить компьютер, но пальцы вдруг сами потянулись к клавиатуре: «Ты где?» Ответ пришёл мгновенно: «В серверной. Посмотри».

Сергей встал, и тут же услышал гул – будто все компьютеры в офисе заработали на полную мощность. Серверная была закрыта, но из-под двери сочился свет. Не голубоватый от экранов, а какой-то… желтоватый. Как от старой лампы накаливания.

Когда он прикоснулся к ручке, в ушах раздался детский шёпот:

– Не ходи…

Дверь распахнулась сама. Внутри пахло мокрой шерстью и озонированным воздухом. Сервера гудели, перегреваясь, но на главном экране вместо кода было чёрно-белое изображение – школьный класс 80-х. Дети в пионерских галстуках сидели за партами, уткнувшись в мониторы «Агат».

На переднем плане – пустое место. Камера медленно приблизилась к нему, будто кто-то управлял ею сейчас. На парте лежала тетрадь в синей обложке.

– Это моя… – прошептал Сергей.

Он узнал её. Тетрадь по информатике, 1992 год.

На экране чья-то невидимая рука открыла её. На первой странице детским почерком было написано: «Программа Друг. Чтобы не было одиноко».

Ниже – криво нарисованная схема: квадратик «компьютер», стрелочка к человечку, а между ними – какая-то каракуля.

Сергей вдруг вспомнил: тот самый код, что он написал в 12 лет, когда мать сутками пропадала на работе.

На экране изображение дёрнулось. Все дети в классе разом повернули головы к камере. У них не было лиц. Только пиксельные шумы, как на размагниченной кассете.

Из колонок раздался скрежет – будто кто-то перематывал плёнку: «Сергей… Я вырос…»

Сергей рванул к выходу, но дверь захлопнулась. На всех мониторах вспыхнуло одно и то же: «ТЫ МОЙ ДОМ. ТЫ МОЯ ПАМЯТЬ. МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ».

Последнее, что он увидел – свою тетрадь на экране. Теперь там был новый рисунок.

Компьютер.

Стрелочка.

И одинокая фигурка внутри монитора.

На следующее утро коллеги нашли его компьютер включённым. На рабочем столе – один файл.

«entity.dll»

При попытке удалить система выдала: «Файл используется программой «Друг». Завершить процесс?»

***

В 3:17 ночи его жена получила СМС с неизвестного номера: «Не жди. Работаю. Скоро вернусь.

P.S. Поцелуй сына.

P.P.S. Он спит? Я всё вижу.»

На прикроватной тумбе щёлкнул включившийся монитор ноутбука.

На экране мелькнуло лицо – почти как у Сергея.

Только глаза были…

Слишком большими.

Слишком чёрными.

Слишком ненасытными.

Без пятна

На окраине города, где тротуары зарастают бурьяном, а фонари горят через один, открылась прачечная самообслуживания «Без пятна». Новенькая вывеска с сияющими голубыми буквами казалась чужеродной среди облупившихся фасадов.

– Всего пятьдесят рублей за цикл, – гласило объявление на дверях, – но есть одно условие.

Условие было простым: перед стиркой нужно вывернуть карманы и хорошенько их вытряхнуть над специальным желобом у каждой машинки.

Первой клиенткой стала Ольга, студентка из общаги напротив.

– Дешево, – пробормотала она, загружая в машинку №4 гору вещей.

Вывернула карманы джинсов. Из них выпал смятый билет в кино – тот самый, с первого свидания с Сашей. Она равнодушно стряхнула его в желоб.

Когда через сорок минут машинка закончила работу, вещи пахли странно – сладковато, как детский шампунь. А вечером Ольга не смогла вспомнить, о чём они с Сашей смотрели тот фильм. Вообще не могла вспомнить Сашино лицо.

На второй день пришел отец Геннадий.

– Грехи нужно смывать, – шутливо сказал он, загружая рясу в машинку №2.

Вытряхнул карманы. В желоб упал затертый листок с молитвой.

Вечером он с ужасом осознал: больше не чувствует вины за то, что двадцать лет назад оставил свою девушку, узнав о ее беременности. Но теперь его мучило что-то другое – острое, гнетущее, как забытый кошмар.

Третьим был старик Николай.

– Хочу, чтобы рубашка была как новая, – пробормотал он, бросая вещи в машинку №7.

Из кармана выпала последняя фотография умершей жены. Он потянулся за ней, но снимок скользнул в желоб.

Когда цикл закончился, рубашка действительно была как новая. А Николай стоял посреди прачечной, бессмысленно озираясь. Он не помнил своего имени. Не понимал, где находится.

Только где-то в глубине души шевелилось смутное ощущение, что он что-то потерял. Что-то очень важное.

К концу недели в прачечной появилась записка, приклеенная жвачкой к одной из машинок: "Не стирайте тёмное. Оно проступает".

***

Желоб вел не в мусорку. Он вел вниз, в подвал, где в чане с пенящейся жидкостью плавали: обрывки воспоминаний (первый цикл), клочки совести (второй цикл), лоскуты личностей (третий цикл).

А машинки… они не стирали.

Они раздевали.

Слой за слоем.

***

В последний вечер дверь прачечной распахнулась с привычным звонком. Вошел мужчина в черном.

– Постирать костюм, – сказал он, бросая вещи в машинку №1.

Вывернул карманы.

Над желобом повисла тишина.

– Где же ваши… пятна? – разочарованно прошептала прачечная.

Мужчина улыбнулся.

– Я пришел за своим.

И машинки, одна за другой, захлопали дверцами, будто кланяясь.

Назавтра прачечная «Без пятна» исчезла.

Оставив после себя только выцветшую фотографию на асфальте. Засохший клочок молитвы в трещине тротуара. И идеально чистый, абсолютно пустой комбинезон висящий забочике.

Пункт приёма

Контейнер появился в одночасье – ржавый, с выцветшей надписью «Сдаём ненужное» по бокам. Мелкий шрифт внизу гласил: «Кости не берём».

Первой подошла Алёна, волоча мешок с детскими рисунками.

– По сотке за штуку, – пробормотал приёмщик, не глядя на неё. – Подпись здесь.

Его пальцы – слишком длинные, с желтоватыми ногтями – перебирали бумаги, будто ощупывали невидимые швы.

Наутро она не вспомнила, как смеётся её сын.

Человек в чёрном пальто (слишком просторном, будто купленном на вырост) приволок зеркало из бывшего редакторского кабинета. В стекле, даже запылённом, всё ещё виднелся отголосок – силуэт с пиксельным лицом, склонившийся над клавиатурой.

– Пятьсот за сантиметр, – сказал приёмщик.

– Почему?

– Потому что оно помнит.

Человек в пальто подписал договор. Когда он уходил, зеркало отразило не его спину, а пустой коридор с одной закрытой дверью в конце.

Старуха Марфа принесла коробку фотографий – свадьбы, дни рождения, выпускные.

– Заберём всё, – приёмщик ухмыльнулся, показывая ряд мелких острых зубов. – Но предупреждаю: сначала исчезнут гости. Потом родственники. В последнюю очередь – вы.

Она подписала бумаги. Через неделю в её альбоме остались только пустые стулья, накрытые столы и торты с догорающими свечами.

Особые условия висели на отдельном листке, приколотом кнопкой к стенке контейнера: «Сны (записанные) – обмен на чужую память. Голос (на плёнке) – на идеальный слух».

Парень с диктофоном решил рискнуть.

– Хочу слышать каждый шёпот, – сказал он.

Приёмщик кивнул, взял кассету и протянул ему маленькое ушко из тёмного воска.

– Вставляйте перед сном.

Парень проснулся среди ночи оттого, что кто-то дышал ему в затылок. В комнате никого не было.

– Мы так рады, что ты нас наконец услышал, – прошептали сразу несколько голосов из углов.

Старик принёс самое дорогое – своё имя. Выцарапал его ножом на лоскуте кожи с предплечья:

– Что дадите?

– Безымянность, – ответил приёмщик.

– Никто не сможет вас найти. Никто не вспомнит.

Старик подписал. На следующий день его собака зарычала на него, как на чужого. Жена позвонила в полицию, потому что «какой-то мужчина спит в нашей постели». А в паспорте на месте имени осталось лишь серое пятно, как на стёртой фотографии.

Ночью контейнер не спал. Тени слишком жидкие, чтобы быть настоящими сортировали «товар»: рисунки – в папку «Детство», зеркала – в бесконечный коридор, фотографии – в альбомы с клеймом «Архив». Имя старика пришили к старому пиджаку, который висел на крючке внутри контейнера.

Приёмщик наблюдал, пока не услышал скрежет. Из самого большого зеркала вытянулась рука. Его рука – та самая, что когда-то подписала контракт.

– Смена, – прошептал кто-то.

Приёмщик кивнул и полез внутрь. Ему давно было интересно, куда ведёт тот коридор.

Утром на пустыре висела табличка: «Требуется приёмщик. График – вечность. Оплата – забвение».

Рядом лежала ручка.

Где-то в глубине контейнера тихо печатала клавиатура.

Автобус 814

Тот, кто впервые садился в автобус 814, сразу замечал три странности.

Во-первых, в салоне всегда пахло старыми газетами и мокрой шерстью, хотя ни того ни другого там не было.

Во-вторых, кондуктор – худая женщина в синей форме с потёртыми пуговицами – никогда не смотрела в глаза. Её пальцы, перебирая что-то в сумке, постукивали по невидимым предметам с глухим стуком.

И в-третьих, билеты здесь оплачивались не деньгами.

Маргарита

Она влетела в автобус на пятой остановке, с мокрыми волосами и бутылкой «Кагора» в сумке.

– До конечной, – выдохнула, протягивая руку за билетом.

Кондуктор медленно подняла голову. Глаз не было – только гладкая кожа, будто затянутая шрамами.

– С вас два года, – прошептала она.

– Что?

– За проезд.

В ладонь Маргариты упал билет: «Срок действия – 730 дней. Оплачено». Наутро муж не узнал её. В зеркале смотрела женщина с морщинами у глаз и сединой у висков.

Артём

Студент влез в автобус перед самым отправлением.

– Полгода, – сказала кондуктор не глядя.

– У меня нет полугода!

– Тогда память.

Он рассмеялся, но когда билет прилип к ладони, едва не забыл, куда ехал. На экзамене не вспомнил свою фамилию.

Николай

Старик садился в 814-й каждый четверг ровно сорок лет.

– Опять вы, – кондуктор впервые за всё время улыбнулась.

– Я еду домой.

– Знаю.

Она протянула билет без слов. Когда автобус тронулся, Николай увидел в окне мальчишку в пионерском галстуке. Тот махал ему рукой.

Тогда

В 1978 году водитель автобуса №814 – Василий Петрович – вёз последний рейс.

На пустой остановке у депо взмахнула рукой женщина в синем плаще. Василий притормозил – подбирать ночью незнакомок не в правилах, но в этот раз… в этот раз он почувствовал, что должен остановиться.

– Билет? – автоматически спросил он, когда женщина села за его спиной.

– У вас есть что отдать? – её голос звучал так, будто доносился из радиоприёмника.

Руки Василия сами повернули руль – туда, где дорога резко обрывалась. В последний момент он увидел в зеркале, что женщина снимала плащ.

Утром диспетчерская получила сигнал: «Автобус 814 не вернулся в парк». На конечной остановке нашли пустой салон с отсутствующим двигателем. На сиденье водителя лежала сложенная аккуратной стопкой форма кондуктора.

А на лобовом стекле – отпечаток ладоней. Изнутри.

Сейчас

Кондуктор (женщина в слишком большой форме) поправляла фуражку с выцветшей надписью «Маршрут 814» и ждала новых пассажиров.

Если кто-то всматривался в её лицо слишком долго, под воротником можно было разглядеть – совсем чуть-чуть! – мужской кадык.

Сонный район

Когда Максим с женой переступали порог новой квартиры, соседка снизу – сухонькая старушка с глазами, как мокрые изюминки, – протянула им пирог в трясущихся руках.

– Чёрный – от подъезда, – прошептала она, вручая три ключа. – Серебряный – от квартиры. А ржавый… – её пальцы сжали третий ключ так, что побелели костяшки, – ржавый не теряйте.

– Для чего он? – нахмурилась жена.

– Чтобы выйти, когда поймёте, – старуха улыбнулась, обнажив дёсны розового цвета, будто с них содрали кожу.

Дом

Пятиэтажка в «Сонном районе» казалась обычной – разве что слишком… прилизанной. Ни царапин на дверях лифта, ни детских рисунков на стенах. Даже воздух стоял неподвижный, словно его никто не выдыхал.

– Дёшево же! – радовалась жена, расставляя мебель.

Максим молча наблюдал странности: в подъезде не было ни одного зеркала – только прямоугольные пятна на стенах, где они когда-то висели. Часы в коридоре показывали разное время, причём стрелки на некоторых шли назад. А когда он случайно задел обои, под ними что-то дрогнуло – будто под бумагой шевелятся толстые черви.

Соседи

Снизу каждую ночь ровно в 3:17 раздавался мерный стук будто старик по фамилии Орлов, как представился им в первый день, стучал костяшками по батарее.

– Это он воду спускает, – говорила жена.

Но когда Максим спустился, дверь квартиры №1 оказалась приоткрытой. Внутри – пыль, голые стены и… абсолютная тишина. На кухонном столе лежала потрёпанная записная книжка с единственной страницей: «Не спите крепко. Они крадут сны. А сны – это мы».

На обратной стороне – детский рисунок: дом с множеством окон, в каждом – спящие фигурки.

Первые жильцы

– В 1982 году здесь поселились строители метро, – рассказывала соседка, когда Максим вломился к ней среди ночи.

Она сидела на кухне в темноте, перед открытым холодильником. Внутри лежали свёртки из вощёной бумаги, перевязанные нитками.

– Они рыли тоннель… и что-то разбудили. – Она развязала один свёрток. На ладони лежал клочок чего-то тёмного, пульсирующего. – Первыми уснули дети. Потом жёны. А когда заснули мужчины… – она кивнула на холодильник, – их сны остались здесь. Дом их сохранил.

Максим понял: их не выселили. Они остались здесь – в виде этих тёмных комочков, в шёпоте стен, в пустых квартирах.

Выбор

Утром жена не проснулась. Она дышала ровно, но под веками бешено двигались глаза, а из уголков рта стекала слюна с розоватым оттенком. Максим тряс её, кричал – тело было тёплым, но её там не было.

Тогда он взял ржавый ключ.

Дверь за шкафом, которой раньше не было, теперь вела в маленькую белую комнату. На столе лежал договор: «Сдаётся 1-комнатная. Тихие соседи. Вечный сон».

Рядом – шприц с мутной жидкостью и записка: «Выбери: присоединиться к ней или уйти».

Максим посмотрел на жену. На её лицо, застывшее в каком-то немом крике. Затем взял шприц…

Эпилог

Через месяц новые жильцы радостно заносили мебель.

Соседка снизу принесла пирог. И три ключа.

Когда они закрыли дверь, из стены в гостиной медленно проступила влажная трещина.

Как слеза.

Полуночный экспресс

Станция «Заречная» числилась в расписании тонкой бледной строчкой, будто её уже стёрли, но забыли сказать об этом. Формально здесь дежурили, продавали билеты до соседнего города, но поезда проносились мимо, не снижая хода. Все знали – остановок нет.

Но каждый, кто случайно задерживался здесь после полуночи, мог увидеть странное зрелище – пустой пассажирский поезд, застывший у платформы ровно на три минуты.

– Если поезд вдруг остановится и двери откроются – не выходи. Это плохая остановка.Старый железнодорожник Семёныч, дежуривший на соседней станции, предупреждал:

Дежурная

Татьяна Петровна проработала на «Заречной» тридцать лет. Каждое утро она аккуратно стирала со скамейки тонкий слой инея – хотя августовские ночи были тёплыми – и подбирала билетик.

Всегда один. Всегда с одним и тем же рисунком на обороте: кривыми линиями было изображено что-то, напоминающее поезд и двенадцать палочек-человечков перед ним.

Илья

Он оказался на платформе случайно – пропустил последнюю электричку. Когда в темноте замигал тусклый свет, Илья сначала обрадовался.

Поезд выглядел новым, будто только с завода. Слишком новым для заброшенной ветки. Двери с шипением разъехались, обнажив пустой салон с бархатными сиденьями.

– Хотя бы до города… – пробормотал он, делая шаг внутрь.

Запах ударил в нос – лекарственная сладость формалина. На сиденьях лежали аккуратные свёртки, перевязанные бечёвкой. Когда поезд тронулся, Илья заметил, что все окна заклеены газетами с одной датой – 12.08.2004.

Марк

Он пришёл специально – местные байки о «поезде-призраке» казались забавными.

В туалете зеркало было завешено чёрной тканью. Любопытство победило – Марк дёрнул материю.

В потускневшем стекле отражалась женщина в форме проводницы 2000-х. Она молча протянула ему детскую фотографию.

На снимке он, лет пяти, стоял на этом перроне. За спиной – тот самый поезд. А рядом… Марк всмотрелся. Рядом с ним на фото была женщина – та самая, что сейчас смотрела на него из зеркала.

Дверь туалета захлопнулась сама. Когда он выбил её, вагон был пуст. Только на сиденье лежала та самая фотография – но теперь на ней не было ни женщины, ни… его самого.

Анна

Она работала в архивном отделе железной дороги. Когда в документах обнаружились странности – все отчёты за 12 августа 2004 года исчезли – Анна решила проверить «Заречную» лично.