Медвежья дочь: Проклятие богини Судеб

Перед глазами у Рады помутнело. Она не смогла больше сидеть прямо и, обмякнув, завалилась на Белослава.

Княжич приобнял ее, прижал к груди.

– Рада, очнись, – просил он.

Белослав громко стукнул по столу, отчего опрокинулось несколько кувшинов с вином, гости разом смолкли. Наверное, о существовании жениха и невесты они давно позабыли, увлекшись пиром.

– Раде плохо. Нужно быстрее провести обряд, – приказал он.

Рада не видела его лица, только до блеска начищенные кожаные сапоги да синие штанины.

Батюшка подлетел к ней, хотел было приподнять плат, чтобы взглянуть на дочь, как его остановили.

– Черти украдут невинную душу, – выкрикнул кто-то.

Рада уже смутно понимала, что творится. Всё происходило, как в тумане.

Кто-то поднял ее на руки. В следующий момент она очнулась, когда уже катилась в повозке. От вечерней прохлады Раде стало лучше. Из-под платка она заметила коней, которые шли рядом с повозкой.

«Друзья и подданные Белослава», – догадалась девушка.

По традиции от нечисти во время пути до капища ее должны охранять друзья жениха.

Она слышала гомон толпы, через ткань замечала краски рыжих костров. До Рады доносился их жар, приятный треск, ощущался горьковатый привкус дыма. Люди воспевали ее, желали добра, любви, побольше детей в семье.

Под ноги девушки упал букет из ромашек. Она тут же подняла его, уткнулась носом в сухие желтые головки и вдохнула терпкий цветочный аромат. Интересно, растут ли в Заволчье эти цветы?

Повозка резко остановилась. Рада увидела широкую ладонь Белослава.

– Пора, – донеслось до Рады.

– Пора, – эхом откликнулась она и ступила на землю.

Впереди шумела река Белка. От нее веяло холодом, отчего по коже бегали мурашки. По бокам тропы горели факелы. Рада смотрела себе под ноги, боясь споткнуться о мелкие.

Белослав крепко держал ее за руку. Она чувствовала легкую дрожь в его пальцах, волнение. Скоро боги свяжут их на всю жизнь, как тут не нервничать.

Они переступили порог капища и очутились возле обрядового кострища. Огонь трещал, шипел, плевался искрами, обволакивал теплом.

Рада услышала тяжелые шаги.

Это был волхв.

Он снял с ее головы белый платок и почтительно поклонился. Она представляла его старцем – сухим и безжизненным, но это был крепкий рыжий мужчина, с хитрым нагловатым взглядом. Да, такой мог вымогать всё, что пожелается.

Раде захотелось плюнуть ему в лицо, толкнуть в священный огонь. Пусть корчится в муках. Как он посмел требовать у князя Забаву? И главный вопрос – согласился ли батюшка на эту сделку?

Ее до сих пор терзали мысли о предательстве и лжи. Не она должна быть женой княжича. Белослав слишком добр к ней, знай он всю правду, то убил бы немедля, ведь в Заволчье ненавидят таких, как она. Пронзил бы мечом и избавил бы всех от чудовища, которого породила Навь.

Впереди стояли три идола – богини Лады, бога Рода и Сварога. Их высеченные на посеревшем дереве лица были суровы, словно они должны были проклясть девушку, а не благословить на счастливый брак. Рада поежилась и еще сильнее стиснула ладонь Белослава.

Появился князь Володар. Он нес на красном рушнике пышный каравай. Рада почувствовала его свежий душистый аромат, когда отец прошел мимо нее, вручая подаяние волхву.

Тот повернулся к идолам, разломил каравай на две части и, склонив голову, произнес:

– Боги, примите ли вы требу? Согласитесь объединить два рода?

Рада внимательно смотрела на идолов, ожидая их ответа. Языки пламени длинными тенями метались по статуям. Ничего не происходило. Только тишина заполнила капища.

– Перун, батюшка, Мокошь, матушка, разгоните тучи, откройте небо звездное, луну полную, – донеслись до Рады бормотания волхва.

Он бросил каравай в костер, тот затрещал, ярко вспыхнул, принимая требу.

– Луна и ночь, прошу помочь. Тьма сгущается, истинный лик открывается. Боги, услышьте, меня. Услышьте!

– Это часть обряда? – Белослав завертел головой. Он смотрел на собравшихся вокруг гостей и пытался понять по их лицам все ли хорошо. Такие обряды по традиции проводят в Славолеске?

Рада не понимала, что происходит. Она подняла голову наверх и увидела, что черные тучи расступились, словно их сгребла в сторону чья-то огромная ладонь. Белым оком зажглась луна.

– Прояви суть истинную, покажи лицо богам и людям, – взывал волхв покачиваясь из стороны в сторону.

Он поднялся с колен, повернулся к Раде.

Грудь волхва тяжело вздымалась, глаза алели, как тлеющие угли, по пальцам пробегали искры. Мужчина воздел руки к небесам.

– Дивия, обнажи то, что прячется в человеческом теле, – громко просил он. – Покажи проклятое чудовище!

Рада ощутила боль в костях, как тогда во сне. По венам потек кипяток. Она напоследок оглянулась на Белослава.

– Прости, – выдохнула девушка, выпуская свою ладонь из его руки и отступила.

Рада повалилась на землю. Боль была настолько невыносимой, яркой. Эта боль сносила и утягивала за собой, как течение реки. Рада кричала, тонула в ней, звала на помощь. Кости ломались, мерзко трещали. Тело расширялось, обрастало шерстью. Вместо рук появились огромные лапы с мощными загнутыми когтями. Человеческий крик стал звериным, пасть щелкнула острыми зубами.

Белослав смотрел на нее с отвращением, он выхватил из ножен меч. Сталь беспощадно сверкнула в сторону чудовища.

«Помоги мне», – молила Рада, но никто ее не понимал. Из медвежьей пасти рвался рёв.

– Вы мне тварь подсунули?! – заорал он на кого-то. – Хотели, чтобы она меня сожрала в брачную ночь?

– Рада, – донесся до девушки голос отца.

Он подбежал и остановился возле зверя, желая прикоснуться к нему и в то же время опасаясь.

– Рада, я не хотел… – Князь не успел договорить, как меч пронзил его грудь насквозь.

Глаза князя удивленно продолжали удивленно смотреть на оборотня, изо рта потекла алая руда

Мелкие брызги попали на медвежью морду. Поддавшись инстинкту, Рада слизала чужую кровь. Она была сладкой, пробуждала аппетит.

«Нет, не смей», – девушка с трудом подавила медвежий голод.

Волхв, поставив ногу на тело князя, дернул на себя меч. Тот с хлюпаньем вышел.

– Ну что, княжна, – обратился он к ней и развел руки. – Как тебе свадебка?

Рада поднялась, она хотела прыгнуть на убийцу, выдававшего себя за служителя богов, порвать его.

Медвежье тело было неуклюжим. Мужчина пнул ее, и Рада завалилась на бок.

– Теперь разберемся с тобой, княжич, – сказал волхв и сплюнул на землю. Его лицо исказила злобная гримаса.

Он с криком бросился на Белослава, но тот успел выставить защиту, отбросил врага в сторону.

– Что ты сделал с Радой?

– А ты разве не благодарен, что я тебя избавил от этой твари? – глумился рыжий мужчина, готовясь к новому нападению.

Рада все же встала, тяжелые лапы неохотно двигались. Она огляделась. На капище творился хаос. Священный огонь охватил идолов, перекинулся на частокол. Народ кричал, суетился. Дружина князя пыталась справиться с пожаром, прогнать зевак. Подданные Белослава кинулись на подмогу княжичу.

Волхв не был так прост. Он взмахнул рукой и вслед за ней протянулся огненный кнут, который сбил нескольких воинов с лошадей. Одежда загорелась на них так быстро, что мужчин мигом охватил кокон огня, сжирая их заживо. Запахло паленной плотью.

Белослав ловко отражал атаки волхва. Их клинки звенели в ночи. Внезапно, когда они схлестнулись в очередном ударе, меч рыжего мужчины стал огненным. Сталь меча Белослава накалилась. Княжич закричал и из последних сил оттеснил противника.

Клинок выпал из обожжённых ладоней, а сам Белослав упал на колени. Рада видела, как вздулись волдыри на коже.

Она кинулась к нему на подмогу.

Медведица загородила княжича, зарычала, обнажая острые клыки.

Волхв, тяжело дыша и смахивая пот со лба, приблизился к ней.

– Напугать решила? Ты пока не дикий зверь, побрезгуешь человечиной, – засмеялся он. – Лучше в лес иди, оборотень, пока я брюхо тебе не вспорол и шкурой полы не застелил.

Медведица громко зарычала, не позволяя мужчине приблизиться к Белославу.

– Что за игры затеяла? Теперь княжеский трон мой. Ты зверем стала, отец твой душу в Навь отдал. Как удачно всё складывается, не находишь? – говорил волхв, оскалившись. – Я Радгой – огненный чародей. Богиня велела избавиться от тебя. Теперь я буду править Славолеском! Скоро чародеи захватят власть над другими княжествами.

Он кинулся на животное, но звериные инстинкты среагировали быстрее. Рада не поняла, как она вцепилась в кисть чародея, пронзая мягкую плоть зубами. Кожа под ними глухо треснула и закровила, заполняя пасть горячей кровью. Медведица, рыча, мотала головой, отрывая руку врагу.

Радгой страшно кричал, выпустил из пальцев меч, колотил по медвежьей пасти. Сухожилия тянулись, кость трещала. Раз – и кисть оторвалась.

Зверь выплюнул ее из пасти и снова занял защитную стойку. Радгой скулил, вызванный им огонь прижигал открытую рану.

– Убью, суку, – приговаривал он. – Убью.

Белослав поднялся на ноги, взял остывший меч и толкнул медведицу в бок.

– Иди прочь, – велел он. – Зуб за зуб. Ты защитила меня, я прикрою тебя. Иди отсюда и не возвращайся, чудовище. Передавай хозяину низкий поклон.

Княжич замахнулся на медведицу мечом, и Рада послушалась. Поджала трусливо короткий хвост и попятилась назад.

Ей здесь больше нет места. Люди отвернулись от проклятой твари.

Последнее, что Рада видела, это то, как Белослав налетел на чародея, а тот вызвал бурю огня, которая поглотила их обоих.

Капище напоминало погребальный костер, и в нем сгорало всё, что было дорого Раде.

Медведица к утру добрела до лесной поляны. Солнечные лучи пробивались сквозь пышные еловые ветви. Под лапами ощущались засохшие иголки да сухие тонкие ветки. Шкура пропахла пожаром, отчего животное недовольно фыркнуло.

Воздух был прохладным, чистым. После едкого дыма и жара огня – лес оказался благодатью.

Медведица опустилась на землю, положила мохнатую морду на лапы и прикрыла глаза. Неужели все сон? Пусть этот кошмар окажется просто сном. Зверь снова очнулся, но ничего не изменилось. Также где-то в вышине щебетали птицы, стучал дятел, поскрипывали деревья. Лес жил своей тихой жизнью и приглашал Раду отдохнуть, переждать беду.

Медведица устало зевнула и забылась тревожным сном.

Глава 9

Иван крепко спал на скамейке, подмяв под голову бабкин тулуп. Последняя работа вытянула слишком много сил из него. Только переступив порог избы, он повалился на лавку, даже не вспомнил про ужин.

Несколько дней назад он ходил с Пелагей в соседнюю деревеньку – Снегирёвку. Жильцы обнаружили, что в подполе поселился игоша, дух мертвого младенца, который тянул жизненную силу с маленьких детишек и те сильно хворали, никак не могли выздороветь.

Иван не сталкивался с игошей, поэтому чувствовал липкий страх в груди. Дураку было ясно, что Пелагея его погонит избавляться от вредного духа. А что он может сделать? Ведь бабка рассказывала, как с ними совладать, да Иван забыл.

– Чего не весел, нос повесил? – обратилась к нему Пелагея.

Хоть на улице была жара, бабка все равно куталась в плотный цветастый платок. Она, сгорбившись в три погибели, медленно шаркала по протоптанной лесной тропе, поднимая пыль. До деревни оставалась пара верст.

Иван неоднократно замечал, что лес был словно живым. Его настроение также менялось, как и у человека. Сегодня он был радушным хозяином, который позволил солнцу пробиться сквозь плотные еловые ветви, солнечными зайчиками скользить по рыжему полотну из иголок. Белки с любопытством наблюдали за путниками, озорные чижи кружили над Пелагей и доверчиво присаживались к ней на плечи.

Бабка, смеясь, прогоняла их взмахом руки. Звонкое чириканье неугомонных чижей разлеталось эхом по лесу.

За большой елью Иван увидел лесавку, но стоило только заприметить ее, как лесная дева тут же скрылась.

– Ну? Чего молчишь? Онемел что ли? – допытывалась Пелагея.

– Я вспоминаю способы, как прогнать игошу, – ответил Иван, хотя ничего он и не вспоминал. Просто глазел по сторонам.

Пелагея сплюнула себе под ноги.

– Вот учу тебя, бедолагу, а ты простых вещей запомнить не можешь, – разворчалась она. – Нужно задобрить его и дать имя несчастному дитяти.

– Чем его задобрить? Он же дух.

– Попросим у хозяйки хлебные крошки, авось сойдут. Если зол будет игоша, то кровью его напоим, – пояснила бабка.

Вскоре за пригорком показались крыши изб. Иван видел издалека снующих туда-сюда людей, скотину, пасующуюся на лугу недалеко от аккуратных срубов, шалаш, в котором, наверняка, спрятался пастух от припекающего солнца.

Деревенька была маленькая, всего лишь пару улиц, но выглядела она ладно. Разукрашенные резные ставни украшали окна, коньки, соколики, петухи венчали крыши, защищая хозяев от злых духов.

Когда они со старой колдуньей показались на деревенской улице, то жители замерли. Все на них уставились, как на прокаженных. Правильно говорят, если колдунья в деревне, значит, худо где-то рядом.

Пелагея не обращала внимания на зевак, спокойно ковыляла вперед. Иван весь сжался, прижал к груди корзинку со снадобьями. Он не любил посещать деревни, шумные посады. Чувствовал, что добра ему никто не желает, может и побьют до кучи. По какой-то причине люди чувствовали, что Иван не такой, как они, словно меченный.

– Где дом кузнеца? – обратилась к деревенским Пелагея.

Ей указали на самую дальнюю избу, которая стояла обособленно от других срубов. Двор был скрыт высоким забором, что даже окон не было видно.

– Так и знала, что кузнец дружбу с чертями водит, – произнесла пожилая женщина, выглядывая из-за калитки. – Уже ведьм приглашает средь бела дня в гости, соседей не боится.

Пелагея резко повернулась к неугомонной бабе, отчего та в испуге шарахнулась назад.

– Ах ты, расщеколда, – цыкнула на нее колдунья, – следи за языком, а то распушила помело. Знаешь, что я с такими побрякушками делаю?

Баба быстро замотала головой и прикрыла рот ладонью. Тут вмешался ее муж, загораживая болтливую жену от недоброго ведьмовского взгляда.

– Иди куда шла, старая, – проворчал он. – Я сам со своей женой разберусь.

– Пустая мельница и без ветра мелет, – хмыкнула Пелагея, поманила Ивана за собой, и они направились к дому кузнеца.

– Видимо не жалуют здесь кузнеца, – сказал Иван, оглядываясь на толпу любопытных.

– Они и ближнего своего не жалуют. Им только дай повод косточки чьи-нибудь перемыть, – хмыкнула бабка. – Ведь ходят небылицы, где кузнец с нечистой силой водится, с чертями на короткой ноге, но выдумки это всё. Внимание чертей еще заслужить надо.

Пелагея злобно хихикнула.

Кузнец отворил ворота, пропуская их на большой двор. Он был хмур. Иван чувствовал, что за напускным недовольством прятался страх.

Из окон выглядывала ребятня. Они толкались, спорили, каждому хотелось поглазеть на старую колдунью и ее помощника.

Тут из дверей показалась хозяйка дома. Она была бледна, измождена то ли от неведомой хвори, то ли от усталости. Под глазами залегли черные синяки, золотистые пряди волос выбились из-под платка.

– Мы вас заждались. Опять спать не давал. Крынку с молоком разбил, детей щекотал и громыхал в подполе чем-то. Извел нас ирод мелкий, – пожаловалась женщина.

Пелагея опустилась на скамью возле крыльца, чтобы перевести дух.

– Младенец недавно умер или родился уже мертвым? – поинтересовалась она.

Женщина не смела близко подойти к колдунье, держалась в стороне и почему-то стыдливо опустив глаза.

Иван не заметил в ней материнского горя, которое обычно терзало тех, кто потерял дитя. Чуял только вину. Она разливалась лиловым свечением по телу женщины.

– Еще зимой умер, – выдала хозяйка, нервно теребя красный передник. – Пожил несколько деньков и всё.

– А игоша когда проказничать начал? – продолжала задавать вопросы Пелагея. Она тоже чувствовала какой-то подвох.

– Дык сразу, – встрял кузнец. – Сначала безобидным был. Проказничал немного, а потом стал выть по ночам, остальных детей пугать, шуметь. Вскоре малышня начала болеть без конца, и жена совсем извелась. Сама хворать стала и гаснуть не по дням, а по часам. Вот я вас и позвал за помощью.

Он стянул с себя колпак и вытер им рот.

– Чего говорить, пошлите в дом, – позвал их кузнец.

Иван первым вошел в светлую клеть. Внутри избы было чисто, светло, пахло хлебом и молоком, отчего у него заурчало в животе.

Пятеро детишек ютились кто по лавкам, кто прятался на печке. Самому старшему было лет семь от силы. Мальчишка выглядел болезненным – худой и бледный. Руки и ноги тонкие, словно ветки, а глаза, как блюдца, на пол лица. Другие малыши были такими же замученными.

Ивану их стало жалко, но открыто сострадать он не умел. Для него поздороваться с кем-то это что-то невероятное. Какой открытости стоит ждать от человека, выросшего в лесу без друзей и матери.

Пелагея, пыхтя, уселась за стол. Она оглядела избу своим наметанным глазом и нерадостно крякнула.

– Чую вашего игошу, – сказала бабка. – Питается вашей жизненной силой, миленькие. Сильный дух стал. Тяжело будет извести.

– Ты же говорила, что прикормим и имя дадим, – растерянно уставился на нее Иван.

Старушка постучала заскорузлыми пальцами по столешнице.

– Кровью кормить будем. Чем еще-то? – заявила колдунья.

Пелагея попросила у кузнеца остаться на ночь. Дух хозяйничал по ночам и нужно выждать его появление.

Когда детей уложили спать, кузнец и его жена замерли возле печки, не зная куда податься.

– Да сядьте вы, ходите тут, как неприкаянные, – раздраженно бросила колдунья. – И ты тоже, внучок.

Иван вздохнул и опустился напротив бабки. Он увидел в ее взгляде веселье. Что-то удумала старая.

– А теперь скажите мне всю правду, – попросила Пелагея, сцепив пальцы замком. – Не сам же умер дитенок?

Кузнец и его жена обменялись испуганными взглядами. Хозяйка затряслась, начала комкать пальцами край цветастого платка.

– Не сам, – немного помолчав, вымолвил кузнец. – Откуда ты узнала, ведьма?

Пелагея усмехнулась.

– Сто лет на свете живу, много чего повидала, – ответила она. – Если дух начинает жрать своих, то обижен и зол. Бывали на моем веку подобные случаи и все они связаны с умерщвлением младенцев добрыми родственниками.

– Зимой дело было, – опомнилась жена кузнеца. – Мы не хотели этого ребенка. Я ненавидела его всей душой. Куда еще восьмой рот в семье? Родился мальчик. Здоровый, крупный. Проплакала я над ним весь день. Куда его девать? Что с ним делать?

– И я предложил убить его, – продолжил кузнец. – Все равно никто бы об этом не узнал. Много ли мертвых детей на свет рождается. Придушил его рушником и прикопал в подполе.

Иван был впечатлен тем, что люди так легко избавляются друг от друга. Этот ребенок был не виноват, что его родителями овладевала похоть, и они не думали о последствиях.

Он представил крошечного, розового младенца в люльке, который ждал любви и заботы, а его просто придушили рушником. Возможно, этим рушником сейчас накрыт хлеб на столе. Ему стало дурно, и ужин едва не вышел наружу.

Пелагея только вздохнула и развела руками, говоря тем самым, что другого она не ожидала. Не любила старуха людей, поэтому и жила в лесу сама по себе с неохотой откликаясь на чужую беду.

– Как ты нарекла его? – холодно спросила она у матери.

– Никак, – отстраненно прозвучал ответ.

– Так дай ему имя! – зло рявкнула Пелагея, подорвавшись с лавки и упираясь руками в столешницу. – Была бы моя воля не стала бы вам помогать. Твари вы, а не люди. Детишек ваших жалко и эту загубленную душу.

– Младан, – прошептала женщина. Она не поднимала глаз на колдунью, все смотрела себе под ноги.

А тебя звать как, горе-мать? – поинтересовалась бабка.

– Крижка.

Пелагея кивнула и обратилась уже к Ивану:

– Сейчас посидим немного. Послушаем откуда дух явится, туда за ним и пойдешь. Возьмешь миску, где будут хлебные крошки, смоченные кровью. Для начала успокой дух, а то он и наброситься может, присосется, как пиявка. После подсунь ему миску и жди, когда оно голод утолит.

Иван слушал бабку внимательно. Главное, все от страха не забыть.

– Как задобришь игошу, то установи с ним связь, чтобы он следовал за тобой, – продолжала объяснять Пелагея. – Веди его сюда, под ясны очи матери. А ты, – колдунья обратилась уже к Крижке, – наречешь его именем, попросишь прощения и отпустишь невинную душу в Навь.

Женщина не ожидала, что придется участвовать в обряде и чуть снова не упала в обморок.

Иван поморщился. Думала, что они за убийцами следы смерти подчистят и даже не узнают тайну? Что потечет их жизнь прежним руслом? Но всё обернулось иначе. По справедливости.

Они потушили лучину и стали ждать. Тишина была оглушающей, напряженной, плотной, как кисель. Ивану казалось, что он мог ее пощупать, зачерпнуть ложкой. Кузнец и его жена сидели не шевелясь, тоже прислушивались к любому шороху.

Тут раздался стук в окно, отчего Крижка подскочила на месте и схватилась за сердце.

Пелагея, наоборот, даже ухом не повела, стеклянными глазами смотрела куда-то в темноту.

Раздался детский плач где-то рядом с печкой. Тихий-тихий, но заставляющий волоски на спине подняться дыбом.

Хозяева сидели с округлившимися глазами, вытянулись и застыли, словно кол проглотили. Им было жутко. Иван, обвыклый ко всякой нечисти, и то покрылся неприятными мурашками.

– Мамочка, – прошелестело где-то рядом. – Мамочка, возьми меня на ручки. На ручки.

Голос был тонким, дрожащим, похожий на легкий ветерок, коснувшийся кожи, и одновременно нежным, печальным, как мотив застрявшей в памяти материнской колыбельной.

– Мамочка, – прозвучал голосок, – ты убила меня, не любишь.

Крижку била нервная дрожь. Она осматривалась по сторонам, пытаясь разглядеть игошу. Ее движения стали рванными, судорожными. Иван, привыкший к мраку ночи, видел, как подрагивали ее пальцы и дрожали губы.

Кузнец следил за женой. Его самообладанию можно было позавидовать – ни один мускул на лице не шевельнулся, а может, он просто хорошо прятал страх.

Игоша застучал под полом, заплакал там, зарычал. Сквозь дощатый пол пробивалось слабое свечение, похожее на лунный свет.

– Пора, Ивашка, – произнесла Пелагея, прикасаясь к внуку. – Ты сдюжишь.

Ивану вздохнул, взял миску со стола, маленький ножичек, которым он срезал травы, и открыл со скрипом творило. В подпол вела иссохшая от времени переносная лестница.

– Может, лучину зажжете? – бросил он. Не хотелось переломать себе кости, свалившись вниз.

– Еще чего? – тут же возмутилась бабка. – Ты колдун или как? Присмотрись, пообвыкни. Ночь твоя подруга, а не враг.

Игоша снова жалобно завыл. Его плач не имел четких границ. Он был везде, окутывал зловещим туманом, заполнял голову и звенел в ушах. Ивану хотелось спрятаться, лишь бы не слышать этот детский вой. Странно, что дети Крижки еще не проснулись.

– Мамочка, иди сюда…

– Да иду, иду, – пыхтел Иван, спускаясь вниз по шатающейся лестнице.

Миска выскользнула из вспотевших ладоней и ухнула на земляной пол. Молодой колдун спрыгнул с последних перекладин и отряхнулся от паутины, которая успела прилипнуть к штанам.

Он повертел головой, привыкая к непроглядному мраку. Пахло сырой землей, плесенью и чем-то кислым. Запах напоминал испорченную картошку.

Иван заприметил возле стен сваленные в кучу мешки с запасами, разный домашний хлам – сломанный ухват, разбитое зеркало, грязный приоткрытый сундук.

Юноша приблизился к зеркалу, подобрал небольшой осколок и пригляделся к нему. Вдруг невидимая тварь покажется.

Сначала ничего не было видно, но потом в осколке отразилось раздутое детское лицо с черными провалами вместо глаз. Колдун едва не выронил зеркало от омерзения. Игоша оскалился в зубастой улыбке и сгинул.

– Мамочка, мамочка, – звал неуспокоенный дух.

Иван поставил миску перед собой, кинул туда хлебные крошки из мешочка и, зажмурившись, распорол ладонь. По коже заструилась горячая кровь, окрашивая белый хлеб в красный цвет.

Иван услышал рядом с собой шорох и на него посмотрели пустые глазницы. Личико игоши было бледным с черными прожилками вен. Повеяло холодом от близкого присутствия духа.

– Ешь давай, – пододвинул к нему миску колдун.

Игоша набросился на угощение и зачавкал. Пару раз он поднимал свою безобразную морду на Ивана. Почерневшие губы были измазаны кровью, изо рта показался посиневший язык.

Иван отошел в сторону, чтобы замотать ладонь заранее прихваченной тряпицей. Рука пульсировала и ныла. Обряды с кровью он откровенно не любил.

– Живой? – донесся сверху голос Пелагеи.

– Все в порядке, – ответил колдун. – Я скоро призову его за собой.