Тот, кто удерживает

А иногда, глядя на своих волчат, Одвин задумывался о том, как они справятся в мире, полном опасностей. Вера, казалось, чувствовала это. Она подходила к нему, успокаивая его, как будто говоря: «Все хорошо. Все идет своим чередом».

Шло время, и Одвин стал учить щенков охотничьим премудростям. Он показывал им, как правильно идти по следу, различать запахи в лесу, где найти добычу и как незаметно подкрасться к ней. Однажды осенью Одвин привел их к широкой поляне, где пересекались следы зайцев и косуль. И волчата тут же оживились, принюхиваясь, изучая каждую деталь. Они с любопытством зарывали носы в уже начавшую желтеть траву, а волк терпеливо следил за каждым их шагом, поправляя, если они ошибались.

Перезимовали в том году удачно. Окрепшие щенки познавали новый для себя мир, радовались выпавшему снегу. Как дети резвились и скакали по укрывшему всю землю белому холодному покрывалу. Совали носы в пушистые сугробы, выдувая облачка пара, и все казалось им новым и необычным. Их лапы утопали в снегу, оставляя за собой следы, которые тут же скрывали падающие снежинки. Любопытство не знало границ: щенки то зарывались в сугробы, пытаясь поймать след мыши или зайца, то переворачивались на спину, стараясь почувствовать этот удивительный белый мир всем телом.

Одвин и Вера наблюдали за ними со стороны. Волк стоял на вершине холма, его серая фигура выделялась на фоне белоснежного ландшафта. Вера лежала неподалеку, лениво положив голову на лапы. Светлый мех почти сливался со снегом, и лишь блестящие глаза выдавали ее присутствие.

Жизнь стаи волков в лесу была похожа на величественную симфонию – грандиозную, полную контрастов, где в каждом мгновении ощущались и высокая трагедия, и глубокая драма, и светлая надежда, и тихая грусть. В ней неизбежные удары судьбы переплетались со спокойствием и гармонией окружающего их леса. Охота и опасность сменялись проникновенным безмолвием лунной ночи, создавая единый поток, в котором радость и боль шли рука об руку.

И в этой великой песне жизни, в этой оде радости Вера была голосом, полным силы и нежности, а Одвин был дирижером. Они дополняли друг друга, как два начала, без которых симфония была бы неполной.

Глава 9.

Меч или крест

Стяжи дух мирен,

и тысячи вокруг тебя спасутся.

Пр. Серафим Саровский

Воздух в пещерном храме был прохладным и влажным, пахло воском и камнем. Мерцающий свет лампад едва касался древних икон на стенах.

От храма вверх поднималась короткая каменная лестница с узкими ступенями неровной формы. Низкий, грубо вырубленный в серо-желтой скале проход освещался лучами солнца и заканчивался небольшой смотровой площадкой, которая вела в кладовую (или, по-монастырски, келарню). Последняя представляла собой помещение с высокими потолками, предназначенное для хранения продуктов. В углу стояли глиняные пифосы, прикрытые деревянными крышками. В них хранились запасы зерна, сушеные фрукты, сухари, питьевая вода и самое драгоценное – мед, который поддерживал силы в долгие зимние месяцы. Рядом лежали пучки лекарственных трав – железница, бессмертник, зверобой, а в маленьких деревянных сундучках – соль и специи, привезенные из далеких земель.

Монастырь располагался на обрыве горы, а у подножия скал в долине реки ютилась маленькая деревня Мармара. Часть продуктов приносили ее жители, а часть Антоний обменивал на целительные порошки собственного изготовления у проезжающих мимо в город Дорос генуэзских купцов. Столица православного княжества Феодоро находилась неподалеку на вершине горы- останца и считалась неприступной крепостью.

Местные часто обращались к нему за помощью. Кто приходил за советом, кто – за утешением, а кто – просто за добрым словом. В деревне Антония за глаза любовно звали наш святой. Несколько лет назад, зимой, поскользнувшись на ледяной корке, покрывшей за ночь каменный проход, монах упал с верхнего яруса монастырской скалы, пролетев метров двадцать вниз на камни. Должен был разбиться насмерть, но вышло по-другому, он и сам не мог объяснить, как так случилось. Ни царапины не было, похромал разве что неделю.

– Не иначе как Бог уберег для своих, известных только ему целей, – решили деревенские.

Закончив молиться, Антоний, привычно опираясь одной рукой на стену, поднялся в кладовую. Задумчиво глядя на расстилающуюся перед ним долину, всю покрытую зеленью, перекусил вчерашней пшеничной лепешкой, помакав ее в горшочек с медом. Подул ветер, и окрестные вершины прибрежной гряды гор внезапно скрылись в набежавших облаках. Правее, совсем вдали, уже у самого моря, на Крепостной горе угадывались строения Верхнего города генуэзской крепости Чембало.

– Там, за бескрайними просторами Черного моря, лежит Византия, – вздохнул монах.

Окончив трапезу, Антоний поднялся, перекинув через плечо корзину для хвороста, и отправился в лес. Он не спеша шел по тропинке; вокруг царила тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра в кронах деревьев. По пути вдруг нахлынули воспоминания, образы из прошлого вставали перед глазами.

Простой ныне монах был из рода Кантакузинов, древней и влиятельной семьи, которая играла важную роль в политической и церковной жизни Византии. И будучи наследником этого рода, он не мог не осознавать ответственности, которую налагало на него происхождение. С самых ранних лет он был погружен в зыбкую атмосферу великого прошлого, мрачного настоящего и тревожного будущего, царившую при дворе и связанную с закатом империи.

Высокие налоги, междоусобицы и постоянные войны с внешними врагами истощали ресурсы государства. Само византийское общество, когда-то славившееся своей строгостью и моралью, постепенно растеряло эти качества. Религиозная жизнь тоже изменилась, хотя обряды и церемонии оставались важной частью, их глубокий духовный смысл был утрачен.

Монах вспомнил Великий дворец, где он часто бывал в юности. В величественных мраморных залах звучали голоса политиков, историков и священников, до хрипоты споривших о путях спасения государства, чьи границы уже давно были стиснуты в железном кулаке Османской державы.

Антоний дружил с четвертым сыном императора Мануила II, Константином. И тот, полностью осознавая размеры грядущей беды, считал, что только меч, только сила оружия, сможет спасти империю от неминуемого падения. Его убежденность была абсолютной, а уверенность в правильности выбранного пути – непоколебимой. Антоний, напротив, видел спасение в другом – в кресте, в истинной вере, которая могла бы удержать империю от сползания в пропасть, вдохнуть новую жизнь в некогда могучее тело Византии. Он полагал, что только духовное обновление способно возродить умирающее государство.

– Друг мой, – прошептал Антоний, в мыслях обращаясь к Константину, – ты всегда верил в силу меча, в мощь воина. Но разве не вера – наша истинная сила? Разве не крест – наш щит и опора?

Воспоминания перенесли монаха в тот день, когда они в очередной раз пытались найти путь из безвыходной ситуации, в которой оказалась их держава. Константин так сильно ударил кулаком по библиотечному столу, что разложенные на нем старинные трактаты об устройстве государственной власти, книги по истории подпрыгнули в такт. Его крепко сжатая ладонь опустилась прямо в центр карты, на которой еще единая Римская империя простирала свою властную длань на половину мира. Через открытое окно в комнату проникал аромат цветущих в саду роз.

– Взгляни на эти карты! А что теперь?.. Ты не понимаешь, – страстно воскликнул он. – Враги не остановятся перед крестом. Они уважают только силу. И только меч может защитить нас от их натиска.

Антоний, спокойный и уравновешенный, посмотрел на герб с двуглавым орлом, символ династии Палеологов, висевший на стене.

– Константин, а как же лабарум, как же «Сим побеждай»?! Сила меча может выиграть битву, но не войну. Только вера может дать нам истинную победу. Государство утратило тот фундамент, на котором оно стояло в веках. От веры осталась лишь форма, от нравственности – видимость, от культуры – лишь тени былого величия.

Константин, вздыхая, отвел взгляд.

– Ты всегда был идеалистом, друг мой. Но мир жесток. И если мы будем только молиться, нас просто сметут. И некому будет помолиться за нас.

Антоний наклонился подобрать несколько сухих веток и вдруг ощутил, как сердце его сжалось от тревоги. Что-то было не так. Он не мог объяснить это чувство, но понял, что оно не покидало его с тех пор, как он проснулся этим утром.

– Господи, дай нам силы, – прошептал он, поднимая глаза к небу. – Дай нам мудрости понять твой замысел.