Тот, кто удерживает

В центре, перед иконостасом, вне времени и пространства, вне хаоса и порядка, стоит священник. Его подризник из белого шелка едва слышно шуршит по гладкому мраморному полу. Епитрахиль, украшающая грудь, расшита тончайшим золотым шитьем – кресты и лозы винограда символизируют причастие. Величественная золотая фелонь с тяжелым узором обрамлена темно-красным бархатом, напоминающим о пролитой крови мучеников за веру. Вышитые на ней кресты и ангелы, словно живые стражи, хранят иерея Божьего от зла. Митра на голове богато украшена золотом, бисером и драгоценными камнями. Свечи мерцают, и тени на стенах Айя-Софии становятся длиннее. И Антоний чувствует, как сжимается время, готовое оборваться.

В храме полно народу: старики, женщины и дети, – лица заплаканные, испуганные. Слова литургии заполняют пространство. Голос священника, пропитанный верой, звучит глубоко и размеренно. Он взывает к Богу, к ангелам, к спасению. И к миру, которого больше нет. Верующие, стоящие на коленях, поднимают свои взгляды к алтарю. Ладан струиться вверх, обволакивая колонны, проникая в своды, заполняя пространство. Воздух в храме словно соткан из молитв и надежд на чудо. Ведь Господь не оставляет своих, даже когда стены столицы сотрясаются под ударами пушек и мечей.

Антоний видит, как священник со Святыми Дарами входит на амвон, и в этот самый момент вдруг рушатся императорские врата храма. А часть стены разверзается и укрывает служителя Божьего. И тот продолжает молиться как ни в чем не бывало, сквозь камень еле слышно доносится его голос.

Лицо исказилось гримасой, и монах резко открыл глаза, проснувшись, будто вынырнул из холодной горной речки. Уставившись в каменный потолок своей кельи, поводил взглядом по сторонам:

– Приснится же такое!

Нащупал рукой напрестольный крест, лежащий рядом на приступке, заботливо вырубленном в скале его предшественниками. Испил родниковой воды, предусмотрительно налитой с вечера в деревянный кувшин, и перекрестился.

В абсолютной тишине над Крымской Готией всходило солнце, заливая светом окрестные горные вершины и долину внизу. Узкая тропа, ведущая мимо поклонного креста к монастырю, была в клочьях тумана, постепенно таявшего в лучах восходящего светила. Деревья, истосковавшиеся за ночь по теплу, жадно тянули руки-ветви навстречу солнцу.

В это раннее весеннее утро через округлое, прорубленное в скале окно келья постепенно наполнялась светом. Антоний, с лицом аскета, средних лет, худой, жилистый, словно выточенный из камня, степенно поднялся. Спал монах на соломе, постеленной на каменный пол, предусмотрительно покрытый грубой домотканой дерюгой. Вместо подушки – сноп сена, обернутый мешковиной. В углу стоял деревянный посох, тесанный вручную, отполированный временем и руками отшельника. Его босые ноги, огрубевшие, покрытые мозолями, были привычны и к холоду-жаре, и к острым камням. Темная ряса, с аккуратными заплатками на локтях, повидавшая множество холодных зим и жарких лет, давно потеряла свой первозданный вид.

Он подошел к краю скалы, где на каменном парапете-бортике стояла кадка, снял потертую скуфью с головы и зачерпнул ладонями прохладную дождевую воду. Плеснул на лицо, улыбнулся, и уголки карих глаз покрыла паутина тонких морщинок. Крупные капли посеребрили черную бороду, лишь слегка припорошенную сединой. Пригладил длинные, распущенные волосы цвета воронова крыла, перепоясался пеньковой веревкой и пошел в пещерный храм к иконе Николая Мирликийского молиться. Наступило утро 29 мая 1453 года.

Глава 5. Врач

Каждый пред Богом наг.

Жалок, наг и убог.

В каждой музыке Бах,

В каждом из нас Бог.

И. Бродский

Он шел к записи этого альбома всю свою жизнь, сам того не осознавая. Не имея особого таланта и не получив даже начального музыкального образования. Музыкой увлекся в десятом классе, как это часто бывает у «вьюношей бледных со взором горящим». Под руку с этой страстью шли половое созревание, гормональная перестройка и эмоциональная неустойчивость. От старшего брата пришло понимание, что Beatles и Deep Purple – это хорошо, а ABBA и Boney M – не очень.

Вскоре в школе была образована музыкальная группа, и Алексей занял вакантное место бас-гитариста. Не за красивые голубые глаза и отличные отметки, а только лишь потому, что являлся счастливым обладателем потрясающей болгарской бас-гитары «Орфей». Бордовая скрипичной формы полуакустика тоже перешла по наследству от старшего брата. Играть в ансамбле особо никто не умел, за исключением клавишника, и первой музыкальной композицией, выбранной для исполнения, была «Бродячие артисты» ВИА «Веселые ребята». В группе все понимали, что это не то, что нужно, но было необходимо втереться в доверие к директору и завучу по внеклассной работе.

В течение года немного поработали над правильным репертуаром и на выпускном успели сыграть пару рок-песен из репертуара группы «Круиз». Едва начавшийся концерт, несмотря на отличный прием благодарной и разгоряченной публики в лице однокашников, был грубо остановлен, так некстати появившейся Оксаной Петровной, той самой заведующей учебной частью школы. Ну и как полагалось, не обошлось без вызова родителей к директору и всяческих административных взысканий.

Под влиянием юношеского максимализма и примера старшего брата, который к этому времени уже работал урологом в городской больнице, местом учебы был выбран медицинский вуз. Студенческие годы пролетели в грезах о карьере рок-звезды, а не стетоскопах и анатомичке. И в стенах учебного заведения родилась группа, которая хоть и не дотягивала до мировых стандартов, но уже могла похвастаться полупрофессиональным составом. Было дано несколько концертов. Репертуар, состоящий из песен собственного сочинения, вызывал бурю эмоций у однокурсников и случайных слушателей. В общем, медицина могла подождать, пока в душе звучал рок-н- ролл!

Ну а дальше вдруг наступила взрослая пора, и, как это бывает почти у всех подобных творческих коллективов, участники занялись обустройством своей карьеры и личной жизни. Один открыл магазин по продаже запчастей. Другой женился, и ему стало резко не до музыки. Третий поступил в институт культуры и уехал из города. И Алексей остался не у дел. Пришлось принять жесткие условия этого материального мира и начать играть по его правилам. Осваивать непростую профессию хирурга в ординатуре, искать место работы. В стране были непростые времена, и весьма скромный заработок позволял едва сводить концы с концами. Было принято непростое решение о продаже гитары и оборудования в надежде скорого наступления лучших времен. Но эти самые лучшие времена почему-то не спешили с приходом.

Ее величество музыка заняла весьма скромное место в жизни в виде альбомов любимых исполнителей и редких посещений концертов, от которых оставались очень неоднозначные чувства. Радость сопричастности великому таинству соседствовала с чувством горечи от неисполненного дела. В голову лезли грустные мысли: «Вот бы мне сочинить и исполнить свою композицию». Хотелось, чтобы эта музыка просияла неземной красотой и заставила сердца трепетать и биться о темницу ребер, стремясь вырваться наружу. Будто в черно-белом городе с хмурым небом и серым асфальтом, художник нарисует яркую колибри, неизвестно откуда и как залетевшую в эти каменные джунгли. Чтобы слушатели замерли на мгновение и не смогли быть больше прежними.

Но шло время, растворяясь в иллюзорной дымке повседневности, забот и ежедневной рутины. И мечта постепенно стала забываться! Он потихоньку перестал верить в то, что это возможно. Сказал себе, что пора остепениться, оставить глупую затею. Спрятать ее в ящик вместе с плюшевыми игрушками, бумажным змеем и солдатиками. И жить дальше, как будто этого никогда не было. В общем, скучно взрослеть. Большого таланта все равно нет, и быть посредственным исполнителем не очень хотелось.

Но оказывается, что его мечта думала иначе. И не собиралась вечно пылиться в закоулках разума, значиться в тайных списках несбывшихся надежд и невоплощенных желаний. Давным-давно зажженная искра тлела крохотным огоньком где-то в темных лабиринтах синапсов подсознания, чтобы однажды разгореться с новой силой. Вспыхнуть сверхновой звездой, яркой кометой прочертить ночное небо, рассыпая цветы пламени и сжигая все на своем пути.

Глава 6. Speranza

Мои мысли – не ваши мысли,

Ни ваши пути – пути Мои,

говорит Господь.

Книга пророка Исаи (55:8)

Лука Нотара тяжелой поступью шел по улицам родного города и не узнавал знакомые с детства места. Его шаги глухо отдавались эхом на безлюдных улицах Константинополя. Часть простых жителей, знать, собравшиеся вчера на вечернюю службу в Айя-Софии, так и остались там, ища помощи и защиты у Господа. Некоторые прятались в своих домах или местных храмах. О том, что с ними будет, Лука старался не думать, нужно было выполнить приказ любой ценой. Звуки ворвавшегося в его город хаоса болью отзывались в груди, постепенно приближаясь. Звенящую тишину нарушали отдаленные крики, звон оружия, треск горящих зданий. Ветер войны нес запах гари все ближе и ближе. Город, который был когда-то сердцем великой империи, умирал в огне и крови. Небо, застланное дымом пожаров, отражало зарево, словно горело вместе с Константинополем.

Задача была непростой, но он с ней справится, чего бы это ни стоило. Нужно было пройти незамеченным через весь город, к порту Контоскалион у Мраморного моря. Его путь лежал с севера на юг, от ворот святого Романа, расположенных в долине реки Ликос, снабжавшей водой Константинополь. Император со своим отрядом неслучайно защищал этот участок лично. Казавшиеся неприступными крепостные стены подверглись наибольшему урону из-за непрекращающихся артиллерийских ударов османских пушек.

Возведенные в V веке при императоре Феодосии II, они выдержали многочисленные осады, видели персов и арабов, болгар и русичей, османов и крестоносцев. Феодосийские стены тянулись от Мраморного моря до Золотого Рога, словно исполинский щит, защищая город с суши от множества армий на протяжении веков. Сложная инженерная конструкция состояла из наружной стены высотой девять метров и шириной до двух. Эта стена была барьером, который врагам приходилось преодолевать прежде, чем они могли приблизиться к главной линии обороны. Через каждые шестьдесят метров располагались башни – грозные, квадратные, они возвышались над стеной и позволяли защитникам вести огонь по наступающим противникам, осыпая их стрелами, копьями и обливая кипящим маслом. Башни были связаны подземными переходами и скрытыми ходами, что давало возможность быстро перемещаться, оставаясь невидимыми для врага. Внутренняя главная стена высотой четырнадцать метров – настоящий бастион. Ее толщина, доходившая до шести метров, делала ее неприступной для осадных машин. Она тоже была с башнями – массивными, высокими и угрожающими, каждая из которых становилась миниатюрной крепостью при осаде.

Стены были разделены между собой пространством периболоса – широкой дорожкой, по которой могли скрытно перемещаться войска. По ней в любой момент можно было перебросить резервы или организовать новую линию обороны, если враг все же преодолевал наружную стену. Перед внешней стеной тянулся глубокий ров шириной до двадцати метров и глубиной около шести. Наполненный водой, он превращался в непреодолимое препятствие для осадных машин и пеших войск.

Стены были символом величия и несокрушимости Византии, ее духом, ее плотью. Они казались неприступными и вечными, словно сама гордая империя. И теперь эти стены, как и сама империя, пали!

Нотара должен пробраться из обреченного города к гавани и достичь генуэзского корабля, который ждал его, готовый отплыть. Улицы, некогда полные жизни, теперь были пустынны. Двери домов распахнуты, окна выбиты. Он знал, что его шанс – двигаться быстро и избегать столкновений с турецкими отрядами. Фактор времени решал все.

Путь его пролегал через Месу – главную улицу города. Он пересек Форум Константина – сердце столицы, где в обычные дни собирались толпы народа. Теперь здесь царило безмолвие. Ветер, наполненный пеплом, поднял облака пыли. Проходя мимо Великого дворца, он взглянул на него, символ власти и славы Византийской империи. Лука задержался на мгновение, чтобы перевести дыхание, но крики за его спиной напомнили ему, что время не ждет. Турки продвигались все дальше в глубь города.

Нотара миновал Хора – монастырь, украшенный прекрасными византийскими фресками и мозаиками. Двигаясь вдоль древних акведуков, которые, словно артерии, тянулись через весь город, Лука приблизился к центру, пересекая улицы, ведущие к храму Святой Софии. Его купол возвышался на горизонте, все еще величественный.

Чем ближе он подходил к гавани, тем опаснее становилось. В районах, прилегающих к южным стенам города, турецкие отряды уже прочесывали улицы, охотясь на беглецов и остатки сопротивления. Несколько раз пришлось прятаться в переулках, замирая, когда были слышны приближающиеся шаги. Сердце разрывалось между воинским долгом и последней волей императора.

Благополучно пробравшись по пустынным улицам Константинополя, Нотара наконец вышел к берегу Мраморного моря, где перед ним раскинулась гавань Контоскалион. Один из крупнейших портов, некогда шумный и кипящий жизнью, теперь был погружен в тревожное молчание. По всей гавани были разбросаны небольшие рыбацкие лодки и торговые суда, обычно занятые поставкой товаров или рыбы на рынок. Некоторые лодки все еще качались на волнах, другие были выброшены на берег с проломленными корпусами. В северной части порта находились верфи и мастерские, где когда-то кипела работа, строились и ремонтировались суда, работали плотники и корабельщики. Лука прошел мимо недостроенных кораблей. В тени одной из верфей валялся ржавый якорь, полузарытый в песке.

Контоскалион, некогда сердце морской торговли столицы, казался призраком своего прошлого. Длинные каменные причалы с деревянными лебедками, использовавшиеся для погрузки торговых кораблей, теперь стояли без дела. Некоторые из них были разрушены ударами пушек с турецких галер, осаждавших город с моря. Однако несколько уцелевших пристаней все еще сохраняли свой прежний вид. Генуэзская фелука стояла у самого дальнего причала, ее ярко-красные паруса развевались на ветру.

Лука, собрав последние силы, бросился через причалы. Капитан, заметив его, поманил рукой и отдал команду матросам отчаливать. Нотара одним движением перемахнул через борт с названием Speranza, тяжело приземлившись на скрипнувшие доски палубы.

Корабль начал отходить от берега, и Лука, оглянувшись, увидел, как Константинополь медленно исчезает в дыму и огне. Гавань Контоскалион таяла в дымке, а вместе с ней – вся его жизнь. Вечерело, море казалось бескрайним и спокойным по сравнению с хаосом там, позади.

Перед ними стояла непростая задача – пройти пролив Босфор, контролируемый турками.

Глава 7.

Главный ингредиент

В лабиринтах разочарований

Медленно стекает на пол воск,

В тигеле отчаянных желаний

Плавил золото твоих волос.

Они понимали, что их время истекает. Мрак над Срединными Землями сгущался. Непроницаемая, тяжелая тьма коршуном падала с неба. На окраине деревни перед входом в дом ведуньи потрескивали факелы, полотно с защитной руной колыхалось на ветру.

Алхимик стоял у деревянного стола, заваленного пыльными свитками и склянками. Вокруг тлели благовония, запах трав смешивался с горьковатым ароматом смол. Их лица освещались отблесками огня, горевшего в очаге. На середине стола возвышался плавильный тигель. Его чугунные ножки и основание были оплетены жгутами энергии, струящейся прямо из сердца мира, что билось глубоко под землей. Белые потоки пульсировали, сжимаясь и расширяясь в такт ударов сердца. Стенки котла искрились едва заметным изменяющимся узором. Алхимик в который раз с мрачным упорством смешал в колбе несколько капель янтарной эссенции с пылью драконьего корня и легким движением руки плеснул в тигель. На мгновение взметнулось яркое пламя, озарив его лицо отблеском надежды. Однако, едва успев заиграть алыми языками, огонь снова угас, оставив лишь тихое шипение и легкий дымок. Алхимик тяжело вздохнул, потер лоб – его рука была иссечена полосками от старых ожогов. Ведунья, стоявшая рядом, бросила на него взгляд – она понимала, что попыток у них осталось совсем немного.

Люди с Островов были близко. Ведунья чувствовала, как от их тяжелой поступи подрагивала земля. Впереди шли воины в доспехах, сверкающих темным серебром, покрытым паутиной тени с символами зверя. На поясах – длинные мечи с черными рукоятями, обтянутые кожей. Они – порождения тьмы – принесут в деревню смерть и ужас. Ничего не подозревающие жители спокойно спали, не догадываясь о страшной участи, которую готовила им судьба. Угроза разрасталась с каждым мгновением.

– Поспеши, старик, наше время заканчивается, – тихо произнесла она.

– Чего-то не хватает, – нахмурившись, пробормотал алхимик. Он поднял взгляд на ведунью. – Здесь нужен еще один ингредиент… Кажется, я понял.

Ведунья кивнула и решительно вышла за порог, надеясь выиграть еще несколько минут. Воздух вокруг нее был наполнен могильным холодом, шипением змеи и хрустом костей. Факелы потухли. Люди тьмы были уже здесь. Это было зло, не знающее сострадания. Сила их питалась страхом, ненавистью к свету и уверенностью в своей избранности. Падшие, низвергнутые с небес, они ковали свою власть над миром, высасывая саму суть жизни, лишая деревья корней, а реки – воды. Это была цепь, где каждое звено – еще одна потерянная душа, еще один народ, опустошенный и забывший самое себя. Люди с Островов пришли сюда с железной уверенностью в своем праве владеть, с абсолютным знанием, что тьма и рабство – это истинная природа этого мира.

Глаза ведуньи сверкнули, порыв ветра взметнул ее волосы и полы одежды. Она медленно подняла свой жезл, взывая к силам, которые хранили деревню. И его свет разрезал тьму, охватывавшую ее одинокую фигуру.

– Уходите, чужеземцы! – крикнула она уверенно и властно. – Вы не пройдете!

Они подступили еще ближе.

– Не сопротивляйся. Это для вашего же блага, – их голоса напоминали шелест праха и яд гадюки.

– Вам не пройти!

Знахарка почувствовала, как земля под ней прогнулась. Их присутствие нарушило саму ткань мира, искажая пространство вокруг. Ведунья прочертила жезлом линию перед собой, и стена огня разделила их. Но тьма была неудержима, черные воины шагнули через пламя.

И начался бой.

Воины тьмы ударили первыми, силой, что исходила из черных душ. Мир вокруг ведуньи завибрировал, яд растекся по земле, отравляя все живое. Но она не отступила и на каждый удар отвечала своим. Сначала – ветер, который отбросил их, словно листья, сорванные бурей. Потом пламя окружило врагов. Однако воины с Островов были неуязвимы для ее стихий. Их черные мечи, налившиеся багровым светом, поглощали и ветер, и огонь. Ведунья знала, что не сможет их остановить. Но она готова была отдать все, чтобы выиграть время и подарить миру надежду.

А тьма наконец-то ударила в полную силу. Эта смертельная волна проникла в каждый уголок ее тела. Сердце заледенело, а в кожу словно вонзились злые иглы снежной вьюги, вытягивая тепло и жизнь. Воздух вокруг стал густым, как патока, дышать стало невозможно. Но в последний момент, перед смертью ведунья почувствовала, что алхимик все же успел добавить в плавильный котел тот самый заветный компонент. Это не было ни редким минералом, ни загадочным порошком, ни древним артефактом. Это было нечто большее. Оно не имело ни формы, ни цвета, ни запаха, но его присутствие меняло все вокруг. То, что связывало миры, то, что делало невозможное возможным, сила, которая преображала саму сущность вещей и зажигала огонь в сердце, когда все казалось потерянным.

Его дрожащие руки бросили в тигель человеческую веру!

И невидимые цепи, которые удерживают реальность в ее привычных границах, вдруг пали. Эта плотная ткань, сотканная из законов времени, пространства и причинности, которая не позволяет миру распасться на части, с треском лопнула. Пространство словно сжалось, а затем расширилось, выпуская из своих глубин нечто. И тогда в воздухе возникло слабое свечение, будто солнце пробивалось сквозь толщу облаков. Свет пульсировал, как живое существо, и с каждым мгновением становился все ярче. В центре комнаты, прямо на полу, из белесого тумана стала проявляться хрупкая фигурка девочки.

Оковы бытия, ослабевшие на мгновение, позволили ей войти в этот мир. Она была как сон, ставший явью, как воспоминание, которое вдруг ожило. И хотя реальность уже начинала восстанавливаться, снова натягивая свои невидимые нити, девочка осталась здесь – живая, настоящая, словно она всегда была частью этого мира.

Она, сотканная из клубка несбывшихся надежд, капель и слез, как ни в чем не бывало открыла глаза и осмотрелась. Затем пошла к двери и ступила за порог. Холодный ветер коснулся ее щек, развевая светлые волосы. В ее взгляде не было ни страха, ни сомнений, только решимость. Девочка подняла руку, выставив ладонь вперед. Энергия, идущая прямо из сердца мира, окутала хрупкий силуэт и пронзила окруживший ее кромешный мрак. Воздух дрогнул, тьма распалась, повеяло живительной ночной прохладой, и снова стало можно дышать.

А курносая девчонка, морщась от боли, посмотрела на обожженную ладошку, закатила глаза и грохнулась в обморок прямо на ступеньки дома ведуньи.

Глава 8.

Ода радости

Твой оберег, твой щит, твой меч,

В ночи стремительная тень.

От злых обид ненужных встреч,

Твой волк будет тебя беречь,

Из года в год, изо́ дня в день!

Жизнь Одвина в лесу после появления белой волчицы изменилась. Он пытался примерять на себя те отношения, что видел между своими родителями, но получалось плохо. Они были словно из разных миров, иногда он думал, что Вера и не волк вовсе.

Он уходил в лес на несколько дней, бродил по окрестным холмам, охотился. Ему хотелось побыть в одиночестве. Волк чувствовал: что-то важное ускользает от него, но что – не мог уловить. Но когда волчицы не было рядом, в груди появлялось странное чувство потери и страха. Словно из его мира вынули радость и вместо нее положили тоску.

Несколько раз он пробирался за границу своих охотничьих владений, тайком наблюдал за волчьей стаей, живущей по соседству. Однажды они его учуяли, и пришлось спасаться бегством. Хорошо, что бегать Одвин был мастак, и в тот раз повезло. Ведь нарушение границ в волчьем мире – серьезная провинность, и расплата за нее – смерть.

Когда он возвращался, Вера всегда была на месте, на их любимом лежбище, в ельнике на горе. Наверное, чувствовала, что он придет. Глядела одновременно настороженно и с вызовом, обнюхивала как бы невзначай. Видимо, удовлетворившись результатом, примиряюще толкала носом в шею, как будто хотела сказать: «Ну что, нагулялся, волк?»

А он стоял, внешне невозмутимый, стараясь не показать, что в сердце звучала музыка. Ее присутствие, ее взгляд, ее дыхание – все это складывалось в симфонию, которую он слышал только рядом с ней. Она была его судьбой, его испытанием и его наградой. Вера была его огнем, его звездной бездной, его ледяной стужей. Она была всем, что он не мог объяснить, но что делало его жизнь полной. Волчица была для Одвина ветром, который можно было почувствовать, но нельзя удержать. Звездой в небе, которую можно увидеть, но нельзя понять. Она не принадлежала ему, как не принадлежит никому лес, в котором они жили, или небо, под которым они спали. Она была свободной, и эта свобода была ее сутью. Вера олицетворяла тайну, которую он не мог постичь, и с этим пришлось смириться. Она была огнем, который манил и на который он летел доверчивым мотыльком. И это пламя согревало, но иногда больно ранило.

В эти моменты, когда он стоял рядом с ней, внешне спокойный, но с бушующей музыкой внутри, волк знал: она его судьба. И он примет ее. Потому что без нее не было бы и его.

Когда появились волчата, Вера легко вписалась в новую роль матери. Ее движения стали более мягкими, а в глазах зажегся свет заботы. Она смотрела на своих детенышей с такой любовью, что Одвин порой ощущал себя лишним рядом с ними. Волчица вылизывала их шерсть до блеска, согревая своим теплом, когда ночи становились холодными. Она следила за каждым их движением, каждым звуком, который они издавали. Если один из волчат отползал слишком далеко, она мгновенно оказывалась рядом, аккуратно хватая его за загривок и возвращая в безопасное логово. Вера наблюдала за ними с терпением, которое казалось бесконечным. Она позволяла им кусать ее за уши, хватать за хвост и даже взбираться на нее, как на гору. Но если игра становилась слишком шумной или опасной, она тихим, но твердым рыком возвращала порядок. Ее голос, обычно такой грозный, теперь звучал как мягкое предупреждение.