Прыжок в ничто

Здание Управления НКВД по Бухарской области, внешне ничем не примечательное, кипело внутренним напряжением. Здесь сливались нити тревожных донесений, слухов, перехватов и анонимок. Война шла не только в Сталинграде или на Курской дуге. Она стучалась в двери кишлаков, пряталась в базарных лавках и ковыляла вместе с караванами по пустыням.

Майор Касым Токсанов – крепкий, высокий человек с прямой спиной и лысой, отполированной, как казан, головой – стоял у настенной карты. Его тёмные глаза прищурились. В руке – донесение из Москвы. СМЕРШ предупреждал: на юге Советского Союза возможно активизируются группы диверсантов, заброшенных Абвером. Объект их внимания – стратегические артерии снабжения. Под подозрением – Иран, Туркмения, юг Узбекистана.

– Что именно представляет интерес для немецких шпионов? – вслух спросил он, указывая на карту с пометками: железнодорожные узлы, склады, станции, заводы, мосты.

В это время в кабинет вошли четверо:

Капитан Ибрагим Сарымсаков, человек крепкий, с выражением суровой выдержанности. Он долго усаживался: протез на левой ноге, заменивший ему утраченный сустав после ранения на Украине, немного натирал бедро. Он не жаловался, но иногда морщился.

Старший лейтенант Хамид Арипов – худощавый, остроумный, вечный аналитик. Любил карандашом делать пометки на всём, что попадалось под руку.

Старший лейтенант Ганишер Губайдуллин – сдержанный, методичный, человек немногословный, но точный. До войны – преподаватель в педучилище.

Анвар Хамракулов – самый молодой, с горячим темпераментом, умел говорить убедительно, но часто спорил с начальством.

Майор изложил суть: возможное проникновение группы из Туркменистана. Место атаки – пока неизвестно. Нужны идеи.

– Будут бить по промышленным объектам, – первым заговорил Арипов, делая пометки. – У нас действуют заводы по ремонту техники, кожевенные, текстильные предприятия… Могут ударить по ним.

– Каждый завод охраняется. Внутрь не проникнут, – покачал головой Сарымсаков. – Если и есть группа – она малочисленна. Значит, в лоб не пойдут.

– А может, они хотят взорвать эшелон? – предположил Хамракулов. – На станции или в пути?

– И что это даст? Один-два состава? Не стоит риска. Они бы не слали диверсантов через Иран ради пары вагонов, – заметил Сарымсаков.

Анвар прищурился:

– А если это мост? Чарджоуский. Один из немногих. Перережь его – и снабжение с юга встанет.

В помещении повисла тишина. Майор подошёл к карте, посмотрел на участок, где проходила Трансиранская магистраль – от Басры через Иран, далее в Туркменистан и Узбекистан. И да – Чарджоуский мост через Амударью был критической точкой. Если его уничтожить, поток «ленд-лиза» рухнет.

– Чтобы взорвать мост, нужна взрывчатка, – сказал он.

– Не меньше 200 килограммов, – тут же отозвался Сарымсаков. – Я сапёр, знаю. Особенно если речь об опоре.

Арипов задумался:

– Нести такое на себе – невозможно. Значит, животные: верблюды, мулы. Караван.

Майор кивнул:

– Вдоль афганской границы караваны идут в Иран и обратно. Там легко спрятаться среди пуштунов или бедуинов. А если в группе бывшие узбеки или туркмены из Туркестанского легиона, им и вовсе легче слиться с местностью.

Сарымсаков задумчиво:

– Они знают язык, традиции. Не отличить. Их могут прикрывать местные родственники или религиозные фанатики.

– Начинаем проверку всех пересечений границы за последние 10 дней, – распорядился Токсанов. – Отрабатываем все слухи. Все сведения о передвижении подозрительных караванов – в отдел 4. Подключите погранцов и войсковую контрразведку. Времени у нас мало. Если они уже в Туркмении – значит, скоро ударят.

8.

22 апреля 1943 года, Туркменская ССР

Перед рассветом группа двинулась к станции Кизыл-Аяк, откуда пролегал путь в сторону Чарджоуского моста – главной цели операции. Всё шло по плану. Верблюды шагали уверенно, неторопливо, их массивные ноги мягко вдавливались в песок. Они были выносливы, терпеливы и, казалось, знали: пустыня – их стихия. Гордые, с высоко поднятыми головами, верблюды несли ящики с взрывчаткой, тщательно упакованным оружием, мешками с продовольствием, флягами воды и медицинской аптечкой. У каждого члена группы был свой расходник, свой сектор ответственности.

Диверсанты старались избегать любых патрулей, контактов с местными жителями. Они шли ночами, а днём прятались в оврагах, рытвинах и под саксаулами. Бектемир был их проводником и знал эти земли, как свои пять пальцев. До войны он пас овец в животноводческом колхозе имени Ворошилова, знал каждую тропу, каждую ложбину, каждый саксаул и валун. Он двигался с уверенностью, точно определяя, где можно укрыться, где есть вода, а где – опасность.

Но несмотря на уверенность, внутри его глодал страх – не перед боем, нет. Он боялся встретить кого-то знакомого. Слишком много тех, кто мог его узнать, и тогда – закономерный вопрос: «Почему ты не на фронте? Почему в халате, а не в форме?»

Чтобы не вызывать подозрений, немцы – Фольке и Штокли – побрились, затемнили кожу кремами, натянули тюбетейки. Салим и Шерали, самаркандцы, чувствовали себя естественно, в отличие от Алихана и Турсуна из Ферганы – те тяжело переносили жару, потели под своими чапанами, но всё равно сохраняли бодрость. Запахи тела не тревожили их – они пришли не на праздник, а на войну. Санжар безразлично относился к холоду и жаре, похоже, он просто не чувствовал разницу в температуре.

У каждого из них было за спиной своё прошлое, свои счёты с Советской властью. Салим и Шерали сидели в тюрьмах, их семьи были раскулачены, отцы расстреляны. Алихана обвинили в «панисламистском заговоре», Турсун потерял всех родственников в голодные годы. Бектемир сам сдался немцам, поклявшись служить фюреру. Санжар, таджик, самый молодой, верил, что он потомок ариев и исполняет древнюю волю предков.

Они ненавидели большевиков. В своих мыслях они уже видели, как разрывают красные знамёна, свергают власть Советов, восстанавливают шариат. Они были заряжены на смерть – и были готовы убивать.

…Солнце начинало клониться к горизонту. Огромные багрово-золотистые облака расползались по небу. Пески отражали небесный огонь, как расплавленный металл. Саксаулы отбрасывали длинные тени. Иногда из-под камней выскальзывали змеи, лениво уползая в сторону. Скорпионы, словно маленькие разведчики, перебегали дорогу и прятались под корнями.

Всё шло идеально – до того момента, как они не столкнулись с пастухами.

Три человека вышли неожиданно, перегоняя впереди себя стадо в сто голов. Две огромные собаки, с жёлтыми глазами и развевающимися шкурами, держались по флангам, внимательно следя за каждым шагом.

– Ассалому алейкум, – произнёс самый старший пастух. Он был седой, с глубокими морщинами, в выцветшем халате, в руке держал длинный посох, которым подгонял баранов. – Куда путь держите, уважаемые?

– Ваалейкум ассалам, – ответил Шерали, который шёл первым, ведя верблюда за уздцы. Все остальные остановились, оценивая ситуацию.

Собаки почуяли неладное. Одна подошла к группе, зарычала, прижав уши. Салим напряжённо следил за ней.

– Мы направляемся в Самарканд, – сказал Шерали.

– В Самарканд? – переспросил молодой пастух, глядя на тюки, прикреплённые к вьючным животным. Он явно заметил – в мешках что-то не то: слишком тяжёлое, слишком аккуратно упаковано.

– Мы местные, – вставил Бектемир. Его голос прозвучал уверенно, но туркменский акцент не остался незамеченным.

Фольке и Штокли стояли чуть поодаль, спокойно, но с пистолетами в руках, спрятанными в складках одежды. Их лица были бесстрастны. Они были готовы стрелять, но знали: убийство пастухов привлечёт внимание. Пропадут люди – начнут искать. Бараны разбредутся – поднимется шум. А если найдут стадо – пойдут по следам. НКВД давно охотилось за чужаками.

– Мы везём кожу для сапог, кумганы. Из Ирана идём, – продолжал Бектемир, но в этот момент один из пастухов прищурился.

– Ты… Бектемир? Сын Рузмета? – его голос дрогнул. – Я видел твою жену два месяца назад. Ты же должен быть на фронте… Говорят, пропал без вести…

И всё. Секунда молчания, и Бектемир сделал рукой короткий знак. Фольке и Штокли одновременно подняли оружие – глухие хлопки пистолетов с глушителями разорвали тишину. Два пастуха упали, сражённые в голову и грудь. Но старик – несмотря на возраст – бросился бежать.

Собаки зарычали и нагрянули на Салима и Турсунa, хватая их за рукава, за халаты. Те с яростью вытащили кинжалы и зарезали животных, густая кровь брызнула на песок. Санжар выхватил автомат МП-40, но Фольке приказал ему не стрелять.

Старик бежал между саксаулов, и в какой-то момент исчез за холмом. Но Алихан с топором в руке метнулся следом и, настигнув его, ударом в шею и спину повалил на землю. Старик вскрикнул один раз – и затих.

Бектемир вытер пот со лба, огляделся. Бараны блеяли, сбившись в кучу.

– Чёрт, – процедил он. – Что делать с этим стадом? Убивать – бессмысленно, прятать – невозможно. Кто-нибудь увидит – и всё.

– Двигаемся дальше, – скомандовал он. Времени не было.

Солнце уже опускалось, и всё вокруг приобрело зловещий оттенок. Кровь, впитавшаяся в песок, казалось, испарилась, растворяясь в закатном свете, окрашивая горизонт в тёмно-красные и фиолетовые цвета. Тени становились длиннее, песок – холоднее, воздух звенел от тишины.

Но диверсанты не заметили одного: за дюной, лежа в пыли, притаился мальчик – четырнадцатилетний сын убитого пастуха. Он всё видел. Его губы дрожали, руки тряслись, но он не двинулся, не издал ни звука.

Он ждал темноты, чтобы уйти в кишлак, к людям. Рассказать. Поднять тревогу.

Он знал: это война, и он больше не ребёнок.

9.

Ранее утро 23 апреля 1943 года, колхоз «Красный рассвет»

Солнце ещё не поднялось над горизонтом, только первые серые полосы рассвета прокрались по небу. В это предрассветное время, едва не падая от усталости, Узакбай добрался до родного кишлака. Его лицо было бледным, губы потрескались от жажды и ветра, руки дрожали, а глаза были полны слёз.

Он подошёл к первому дому и, собрав остатки сил, постучал в ставни. Дверь открыл старик Йулдош Акрамхожа – жилистый, сухопарый, с длинной седой бородой и строгими, но добрыми глазами. Он был известен в кишлаке как старожил, ветеран трудовой армии и уважаемый человек.

– Что случилось, Узакбай? – спросил он, нахмурившись.

Мальчик, задыхаясь от рыданий, всхлипывая, обрывающимся голосом сообщил, что какие-то люди убили его отца и ещё двух пастухов, и что он всё видел.

– Их было восемь! – хрипел он. – Злые и жестокие!

– О-о Аллах милосердный!.. – вскрикнул старик, и в его голосе прозвучал ужас. Он быстро повернулся к дверям:

– Зулфия! Быстро, займись мальчиком! Я бегу в сельсовет!

– Что случилось? – спросила его супруга, худая и горбатая старушка с татуировками на подбородке, выглядывая изнутри. Когда она увидела заплаканного Узакбая, сердце её сжалось.

– Узакбай, дитя, почему ты плачешь?

– Его отца убили, – коротко бросил Йулдош и поспешил по пыльной улице, ударяя посохом по камням.

В здании сельсовета уже собрались люди. Первые работники, несколько колхозников, сторож.

Туда и вбежал запыхавшийся Йулдош.

– Беда! Беда! Троих пастухов убили! Узакбай только что пришёл, видел всё!

Секретарь сельсовета, Нугманжон Хиддисов, мужчина пятидесяти лет, с сутулой спиной и выраженным горбом, поднялся со скамейки. Из-за своей физической особенности он не был призван на фронт, но трудился на гражданском поприще с особым рвением.

– Это бандиты? – спросил учитель Геннадий Еременко, эвакуированный из Минска, высокий, носатый, с проницательным взглядом. Его русский язык и история были уважительно воспринимаемы в кишлаке.

– Узакбай говорит, что те были на верблюдах с тюками. Восемь человек. Это не бандиты – бандиты не возят на себе такие грузы. И его отец узнал одного. Имя – Бектемир, сын Рузмета.

– Был такой, – припомнил Хиддисов. – Туркмен, мрачный. На людей смотрел как волк. Призвали в армию, но говорят – пропал. Кто-то шептал, что сдался сам…

– Сам или не сам – это теперь дело милиции, – спокойно заметил Еременко. – Нужно сообщить участковому. Если это новая банда, то ничего хорошего ждать не приходится.

Йулдош подошёл к старому телефонному аппарату, стоявшему в углу. Он покрутил ручку, подсоединился к линии – телефон был полевой, соединён с райцентром.

– Передадим, передадим, – сказали на том конце провода. – Сообщим в Бухару и Ашхабад. Но мы тоже двинем от себя на поиск бандитов.

– Пастухи с баранами были. Надо тела искать и стадо собрать, – сказал Хиддисов.

– Он сказал, где это?

– Пятнадцать километров к югу от кишлака, – подтвердил Йулдош.

– Тогда так. Я собираю людей. Возьму охотников, участкового, оружие. Пока хищники не сожрали трупы.

Через полчаса десять человек отправились в путь. Впереди ехала арба, запряжённая лошадью. Остальные – верхом, с ружьями, палками, лопатами. С ними был младший лейтенант милиции Санжар Абдусалямов – крепкий узбек лет тридцати, в гимнастёрке и кожаной тужурке, с «наганом» у пояса и острым взглядом. У него был опыт: до войны – старший милиционер в Термезе, прошедший школу на границе.

Местность была открытой, песчаной, с невысокими холмами, заросшей саксаулом и джузгуном. Местами лежали белёсые пятна солончака. Сухой воздух жёг ноздри, пыль хрустела на зубах, а над горизонтом поднимался жёлтый шар солнца.

Через час верховой езды группа добралась до места преступления. Над телами кружили стервятники, а у ближайших кустов шныряли волки, уже почуявшие мертвечину. Один из них даже зарычал на людей.

Абдусалямов выстрелил в воздух – волки рванули прочь.

Тела лежали в беспорядке, двое пастухов – с огневыми ранами в грудь и голову, третий – с глубоким рубленым ранением в шею, будто топором. Рядом валялись задранные собаки, изрезанные кинжалами, их шкура была порвана в клочья, язык высунут, глаза остекленели.

Пятеро охотников пошли искать разбредшееся стадо, а остальные осматривали место. Записывали, зарисовывали. Абдусалямов вёл протокол в своей тетради. На песке виднелись следы – копыта верблюдов, ботинки, клочья верблюжьей шерсти, пятна крови.

Трупы аккуратно сложили на арбу, накрыв брезентом. Ещё один из охотников сел рядом, чтобы отгонять зверей.

Путь в кишлак занял дольше – арба шла медленно, колёса поскрипывали, лошади уставали на жаре.

Солнце уже поднялось высоко, кишлак ждал похорон и ответа – кто убил пастухов и зачем.

10.

Бухарская область, 23 апреля 1943 года

Вся информация из районов и от оперативников стекалась в Бухару и ложилась на стол майору Токсанову. Он просматривал донесения, делал пометки на полях, карандашом помечал ключевые фамилии, маршруты, странности. Лицо его оставалось хмурым – чем больше он читал, тем отчётливее чувствовал: где-то, совсем рядом, зреет серьёзная угроза.

Всем воинским частям и структурам было отправлено срочное сообщение о необходимости повышенной бдительности. Командиры получили указания держать личный состав в боевой готовности – особенно в районах, прилегающих к железным дорогам, мостам и складам.

Уже были задержаны несколько подозрительных групп, но, прослушав допросы, Токсанов лишь мрачно отмахнулся:

– Это не они… Эти – дезертиры, уголовники, кто угодно. Но диверсанты на смерть пойдут, они не сдаются. Им пощады не будет, и они это знают. Настоящие – хитрые, подготовленные, как тень – и уходят бесследно.

Капитан Сарымсаков лично обходил предприятия Бухары, проверяя охрану на складах, докладывая в штаб. Другие офицеры выдвинулись на железнодорожные станции, взяв с собой вооружённых милиционеров с ППШ. К ним присоединились активисты – городские и сельские, с охотничьими ружьями и решимостью в глазах. Люди чувствовали тревогу, но действовали чётко.

Военные патрули проверяли все мосты, транспортные пути, подъезды к аэропорту, тщательно осматривали погрузочные площадки, склады с техникой, местами хранения грузов по ленд-лизу – бензобочки, рации, ящики с обмундированием и медикаментами. Всё это подлежало особой охране: Москва не потерпит провала.

А Касым Токсанов, несмотря на всю ответственность, ощущал: не хватает опыта. Он знал, как ловить карманников, убийц, самогонщиков. Но бороться с диверсантами Абвера – это другое. Это противник, который обучен, мотивирован, умеет растворяться в толпе. Это враг, которого не видно, пока он не ударит.

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и внутрь вбежал капитан Богатырев, запыхавшийся, с зажатым в руке листом.

– Товарищ майор! Поступила информация!

– Говори.

– Сообщение из колхоза «Красный рассвет». Сын пастуха, Узакбай, рассказал, что какие-то люди убили его отца и ещё двух пастухов. Говорит, это был караван – восемь человек и верблюды. Большие тюки. Хорошо говорят по-узбекски, по-туркменски. Один из них – Бектемир. Он слышал это имя. Сын Рузмета.

Токсанов нахмурился, кивнул Богатыреву продолжать.

– Проверили по картотеке. Есть такой – Хамраев Бектемир Рузметович, 1910 года рождения. Призван в сентябре 1941 года. Пропал без вести под Киевом.

– Значит, попал в плен… или перешёл к немцам, – произнёс Токсанов с ледяным голосом. – Если он здесь – это не случайность. Он ведёт группу. Значит, Абвер. Что ещё?

– Караван движется в сторону Кызыл-Аяк.

– А это прямо к Чарджоускому мосту… – медленно сказал майор. – Значит, цель – мост. Там всё по ленд-лизу идёт – машины, бензин, провизия… Если они подорвут его – вся цепь снабжения рухнет.

Он встал и прошёлся по кабинету.

– Так. Делаем так: формируем три группы. Оповестить Ашхабад – пусть подключаются. Мы перекроем путь к мосту. Начинаем поиск. И уничтожение. Без пощады.

Через час три грузовика «ЗИС» с вооружёнными милиционерами покинули двор Бухарского управления НКВД и взяли курс на юг, в сторону узбекско-туркменской границы.

В кабине первой машины сидел сам майор Токсанов – он решил лично участвовать в операции. Его лицо было сосредоточенным. Рядом с ним – капитан Богатырев и милиционер с «дегтярёвкой» наперевес.

День стоял жаркий. Солнце уже жгло в полную силу, воздух над дорогой дрожал маревом. Пыль от колёс густыми столбами тянулась ввысь, въедаясь в глаза и ноздри. Жёлтые поля, редкие саксаулы, сухая, растрескавшаяся земля – всё было обжигающим, беспощадным. Жара стучала в виски, сушила рот, липкая рубаха прилипала к спине.

Но ни один человек в грузовиках не жаловался. Все знали: это больше, чем просто операция. Это – вопрос войны. И чести.

Чем ближе к мосту – тем острее становилась тень врага…

11.

25 апреля 1943 года, Чарджоу

Амударья ревела, как рассерженный зверь. Её бурные воды с грохотом неслись меж обрывистых берегов, и шум реки был слышен за пару километров – как гул далёкой бури, перемешанный с рокотом перекатов и плеском водоворотов. На солнце гладь реки сверкала, словно расплавленное серебро. Волны перекатывались, разбиваясь о валуны и сваи, и над рекой стоял туман из мельчайших брызг.

Чарджоуский мост был настоящим чудом инженерной мысли – длина почти три километра, с прочными металлическими фермами, прочно врезанными в массивные бетонные опоры, утопленные глубоко в дно. По нему проходили железнодорожные пути и проезжая часть, защищённые перилами. Конструкция стояла на восьми основательных пролётах, каждый из которых тянулся на сотни метров.

Группа диверсантов – восемь человек, среди них Фольке, Йоганнес, Салим, Шерали и Бектемир, – остановилась в трёх километрах от моста, в засушливом урочище, заросшем чахлыми кустарниками. Они спешились, оставив верблюдов дальше в степи под присмотром Санжара, и изучали цель.

Фольке, холодный и расчётливый немец, осматривал мост через бинокль. В его голове складывалась картина. Рядом Йоганнес, инженер-сапёр, делал аккуратные технические наброски, расчёрчивая, где можно будет заложить заряды. На его листе мелькали точки креплений, металлические стыки и пролёты.

– Охрана там, – сказал Салим, указывая на блокпосты. Он тоже делал пометки, занося в блокнот расписание смены, перемещения часовых и число бойцов.

Действительно, с двух концов моста стояли военнослужащие НКВД и РККА, в маскхалатах и касках. Было две пулемётные точки, а вдоль моста патрулировали вооружённые дозорные. Периодически проезжали мотодрезины с бойцами, иногда появлялся военный грузовик.

– В открытую – бессмысленно, – хмуро произнёс Шерали, бывший кавалерист Красной Армии. – В лоб – смерть. Но заметил: охрана плотная только с двух сторон. Вода не вариант – течение рвёт, как бумагу.

Фольке медленно кивнул:

– Ночью. Мы просчитаем график патрулей, подберём момент. За двадцать минут справимся, если всё подготовим заранее. Уберём дозорных тихо, заложим мины под несущие опоры.

– Верблюдов нельзя – зашумят, – добавил Бектемир. – Придётся тащить всё на себе, порциями. По два-три ящика. Слишком тяжело – распылим силы, но иначе нельзя.

Был разработан План диверсии:

1. Разведка (25 апреля, днём и вечером):

– В течение дня они наблюдают за мостом и его охраной.

– Йоганнес определяет критические точки на конструкции – шарниры пролётов, стыки ферм, узлы опор, где при взрыве возможен обвал части моста.

– Салим и Шерали высчитывают график смен патрулей, промежутки между обходами, маршрут дрезин.

2. Подготовка (ночь с 25 на 26 апреля):

– С наступлением темноты они двигаются к мосту.

– Два бойца – Фольке и Бектемир – обезвреживают двух дозорных тихо, с ножами или ударами в горло.

– Остальные подносят взрывчатку (ТНТ, мины, детонаторы) в рюкзаках, завёрнутую в ткани, чтобы не гремела.

– Прячутся у подмостовья, ближе к первой опоре с незаметной стороны (возможно, со стороны зарослей камыша).

3. Заложение зарядов (ночь):

– Йоганнес, Салим и двое других работают над закладкой.

– Используются магнитные мины и растяжки, часть кладут на несущие балки, часть – на стыки рельс, чтобы разрушить и движение поездов, и саму конструкцию.

– Фольке устанавливает таймеры или дистанционные детонаторы.

4. Отход (ночь/предрассвет):

– После закладки они отходят к месту, где спрятаны верблюды.

– Планируют взорвать мост, когда по нему пойдёт очередной грузовой состав – это создаст максимальные разрушения и замешательство.

– Сразу после подрыва – уход в сторону пустыни, с целью скрыться и пробиться к следующей точке.

Фольке медленно свернул бинокль, и сказал:

– Всё зависит от времени и тишины. Один звук, одна ошибка – и нам конец. Но если всё пойдёт по плану – мы обрушим этот мост и перекроем Ленд-лиз через Туркестан.

12.

25 апреля 1943 года, предвечерние часы. Вблизи Чарджоуского моста.

Первый грузовик из Бухары заглох в пяти километрах от стратегического объекта. Солнечный диск клонился к горизонту, окрашивая небо в пепельно-золотистые тона. Это была уже территория Туркменской ССР, но ответственность за безопасность Чарджоуского моста лежала на бухарском управлении НКВД.

Майор Касым Токсанов, выйдя из кабины, оглядел окрестности – ровная, поросшая сухим кустарником степь тянулась до самого горизонта. Вдали, сквозь марево, едва угадывались очертания железнодорожного моста, уходящего над бурной Амударьёй.

– Нельзя ближе, – негромко сказал Токсанов, повернувшись к своим людям. – Если подъедем – нас заметят. А они не станут вступать в бой – просто уйдут. Нужно подойти скрытно, под покровом ночи.

В кузове сидели десять милиционеров, вооружённых автоматами ППШ, винтовками и револьверами. Вместе с водителем – двенадцать человек. Сила небольшая, но отборная. У каждого был боевой опыт, а у некоторых – участие в задержаниях опасных бандформирований в горах и пустынях. Но даже с этим майор знал: против них – не уголовники, а подготовленные диверсанты Абвера. Жестокие, бесстрашные, прошедшие школу тыла. И каждая ошибка может стать фатальной.

Два других грузовика не остановились – один свернул к северу, другой – к юго-западу, чтобы прочёсывать степь, перекрывая возможные пути отхода диверсантов. У экипажей были радиостанции, и они поддерживали связь, передавая короткие сообщения.

В это время, гудя и скрежеща металлом, по мосту двигался военный эшелон. Состав, состоящий из десятков платформ, тянул за собой американские танки M4 «Шерман», поступившие по программе ленд-лиза. Танки были выкрашены в оливковый цвет, на бортах – звёзды в белом круге, а на башнях – маркировки союзников.

Мост гудел под тяжестью, металлические пролёты вибрировали, резонируя с рельсами. От вибрации воздух дрожал, как над горячей землёй. Но конструкция выдерживала. Она была рассчитана на грузопотоки в тысячи тонн – не зря этот мост считался одним из ключевых объектов всей Среднеазиатской железнодорожной магистрали.