Аномаль

Евгений в очередной раз затянулся.

– Что задумываешь? – Голос отца вежливый, но холодный, старается казаться безучастным, но прорываются нотки несогласия с решением.

– Ну хотя бы на первый раз просто съездить, встретиться с «головняком», постажироваться. Там смотреть уже. Пока на время. Интересно.

Между мужчинами повисло молчание. Чтобы оно не стало тяжелее свинца, Сезонов сдержанно произнес:

– Жень, послушай. Я сейчас выслушал тебя, теперь ты выслушай меня. – Полковник выпрямился и развернулся к сыну: – Я…

– …категорически против. Естественно.

Евгений нервно улыбнулся, затягиваясь, и кивнул.

– Подожди…

– Каково прикрытие в этот раз? Хотя у тебя оно одно-единственное, всегда: программа защиты.

Евгений смотрел под ноги и выдохнул дым, стряхивая пепел в банку с потертой и выцветшей этикеткой.

– Жень. Давай серьезно, – полковник устало взглянул сыну в лицо. Тот несколько секунд смотрел на него, а потом вновь отвернулся. – Я правда рад, что тебя оценила большая московская фирма. Но послушай меня и поверь мне. Подожди еще немного. Контракт больше не продлят, его действие заканчивается уже в этом сентябре – совсем скоро. Не снимайся с места раньше времени. У нас нет дополнительных условий, чтобы кто-то из нас троих под самый конец программы вдруг стал предпринимать шаги в сторону нормальной жизни, будто заранее готовясь к истечению контракта. Тебе просто не дадут добро.

– «В сторону нормальной жизни». Какое слово сказал: «нормальной», – беззлобно произнес Евгений, но в его голосе Сезонов, осекшись, явно услышал издевку.

– Не придирайся к словам. Я много раз, много лет объяснял тебе, что значит программа защиты, под которую я попал и которая распространяется также на тебя с мамой. Эта не страховка, это вынужденная мера.

– Пап, я жить хочу. Нормально жить нормальной жизнью! – В голосе слышалось нескрываемое раздражение.

– Послушай. Нет, помолчи, выслушай сперва меня! – увидев открывшийся было в возражении рот Евгения, Сезонов поднял ладонь, останавливая сына. – Все эти меры, ваш вынужденный переезд сюда, этот акт министерской программы – высшая забота, которую я мог вам обеспечить в то время, когда со мной было опасно находиться. По моему требованию и согласно проводимым силовиками мерам по поиску и уничтожению той террористической группировки контракт продлевался. Таким образом я был спокоен и знал, что еще на какое-то время вы будете под защитой: охранной, финансовой, социальной. Я не мог быть с вами всё это время, не мог! Это было бы опасно. Те преступники ни перед чем не остановились бы: найдя меня, нашли бы вас, и неизвестно что бы сделали. Необходимо было расстаться, чтобы позже быть вместе. Все эти годы вы жили в хороших условиях. Вы практически ни в чем не ограничены, только выбором места жительства, и то это, считаю, мелочь по сравнению с другими вещами, что вам дозволены. Я дорожил и дорожу вашим здоровьем, вашими жизнями. Мне важно знать, что вы в безопасности, что с вами ничего страшного не происходит. Было утвержденное указание: при наступлении определенных событий организовать ваш переезд на Урал.

– Меня тогда даже никто не спросил! – выпалил Евгений.

– Тебя никто и не спрашивал: ты был несовершеннолетний, место твоего нахождения определялось местом нахождения матери, – довольно жестко ответил Сезонов.

– Почему ты не говорил, что твое участие в военном эксперименте помимо прочего предполагает выезд в «горячие точки»?

– Очевидно, почему. Чтобы защитить вас и не травмировать этим!

– А если бы ты так ничего и не рассказал нам о спецоперациях, а однажды нам бы сообщили, что ты участвовал в каком-то бою и умер?

Слова слетели с языка быстрее, чем Евгений мог осмыслить, как страшно они прозвучали. Сезонов принял этот претензионный выпад.

– Каждый раз перед выходом на задание мы писали прощальные записки. По возвращению уничтожали. Писали в них один и тот же текст, где говорили и об операциях с применением оружия против преступников. Если бы кто-то не вернулся, эта записка передалась родным вместе с пояснительными документами командира.

– Это. Не. Оправдывает. Тебя.

Своим взглядом Евгений готов был повергать и крушить, добиваться правды. Сезонов знал, что его сын прав. Знал, что сам он нечестен с ним, может быть, во многих вещах, что касалось участия в военном советском эксперименте.

– Возможно, – твердо произнес полковник.

– Знаешь… знаешь, что я подумал, тогда, когда был у тебя в палате, когда увидел тебя? Я подумал, что надо враз стать взрослым. И вот, вот – я уже здоровый мужик. Взрослый. – Евгений указал на себя ладонью с зажатой пальцами сигаретой. – Но детская тоска внутри осталась.

– Я знаю, что все эти годы провожу с вами катастрофически мало времени, поверь, мне самому непросто, – сказал Сезонов, оборачиваясь на сына.

– Просто, – безапелляционно заявил Евгений, не взглянув на отца. – Ты можешь забыться в своей министерской работе, которая двадцать четыре на семь валит с ног командный состав. А мы не можем. У тебя нет свободного времени часто думать, как мы там, в Екате. А у нас есть: каждый вечер, каждую ночь есть время думать, когда это закончится.

– Женя, прекрати, ты почему такой злой? Что на самом деле случилось?

– Ты приехал, – выдавил Евгений, будто плюнул в лицо.

Полковник умолк, не зная, что сказать.

– Я, я не знаю, как к тебе относиться. Часть тебя меня раздражает. Та, которая надевает военную форму и мыслит по-офицерски. Та часть, которая считает и принимает за безопасность программные положения защиты, а не объятия и слова поддержки. – Евгений ненадолго замолчал, затянувшись. Сезонов не произносил ни слова. – Ребенком я все годы хотел, чтобы этого всего не было. Чтобы ты приехал и объявил, как всё закончилось и ты увозишь нас обратно в Москву. Бесит, что в нашей жизни всё так, как оно есть, как это происходит.

Евгений затушил сигарету о банку и бросил в нее окурок, облокачиваясь о заграждение.

– Осталось всего три месяца, – произнес Сезонов.

– А до этого прошло тринадцать лет.

Евгений, опустив лицо, смотрел на людей, пересекавших двор.

– Слушай, – полковник вздохнул и провел ладонью по волосам. – Каждый раз, когда я приезжаю, мы снова и снова заводим этот разговор и не сдвигаемся с мертвой точки.

– А в нем вообще никуда не сдвинешься.

– То есть всё только для того, чтобы лишний раз меня попрекать, какой я плохой военный и ужасный отец?

– Ты это сам сказал.

Евгений, коротко взглянув на него, шагнул с балкона в комнату. Сезонов не отреагировал на последнюю фразу и, вернувшись за сыном, закрыв на балкон дверь, продолжил, остановившись у подоконника:

– Я не понимаю, к чему ты хочешь подвести весь этот разговор.

– Я тоже, – мрачно произнес Евгений, сидя на кровати и глядя в сторону.

– Тогда зачем он?

Евгений промолчал, не зная, как ответить. Не скажешь ведь вслух, не признаешься, что за него сейчас говорит пятнадцатилетний мальчик, разлученный с отцом из-за начавшей свое действие программы защиты? Стыдно: детство и юношество давно прошли, он уже мужчина, в котором до сих пор копится детская злоба и обида на отца.

Первое время он силился понять и поверить, принять ситуацию, что это было действительно необходимо – расстаться с отцом, переехать с матерью в Екатеринбург, жить новой жизнью. Но хоть он и был окружен заботой и любовью матери, главного человека в судьбе каждого, Евгению страшно не хватало отца. Годы шли, того не было рядом – он появлялся лишь изредка, короткими наездами раз или два в год, а Евгений жил лишь одними воспоминаниями о нем, культивировал запомнившийся ему образ родителя из детства и раннего отрочества. Конечно, отец стал другим, вышел из образа давних воспоминаний. В отрыве от семьи он, как казалось Евгению, превратился в какого-то командного строевого, в Человека-План, Человека-Действие. С ним тяжело находить общий язык. С ним уже не поговорить на когда-то общие и беззаботные темы. Он будто отдалился, стер радостное прошлое, освободив место под суровое настоящее.

Он пропустил период взросления и становления его, Евгения, своего сына, в этой жизни.

Евгений слишком ненавидел отца, чтобы любить его таким, в кого он превратился, и слишком любил его образ из детских воспоминаний, чтобы ненавидеть за то, что по его желанию была устроена эта программа защиты.

– Каждый раз складывается впечатление, что выигрываешь ты, – промычал Евгений, поднимая глаза.

– Почему? – негромко спросил Сезонов.

– Потому что у меня всегда не хватает сил перечить, находить новые аргументы и использовать старые. Я… – Евгений, разведя руками, тяжело и протяжно вздохнул, надеясь избавить себя от душевной напряженности, но легче не стало. – Я тебе простить всё еще не могу, всё равно… почему-то.

– Иными словами, хочешь сказать, что я́ виноват в том, что у тебя такая судьба?

Евгений молчал, глядя перед собой. «Детский сад, чес-слово», – вздохнул про себя Сезонов, но вслух терпеливо произнес:

– Ты окончил хороший колледж и финансовый университет. Ты сейчас на хорошей должности, у тебя потрясающая работа. Ты уже состоявшийся человек, я горжусь тобой. Ты проводишь время с интересными людьми, играешь на гитаре, пишешь научные статьи, участвуешь в творческих фестивалях. В какой части твоей «несчастной» судьбы я виновен?

– Вот ты всегда уходишь с прямой. Сворачиваешь в нужный момент.

Евгений, сжав губы, дернул рукой, показывая извилистость дороги, которую выбирает отец в разговорах на неприятные ему темы.

– Ты был в безопасности, поэтому и стал таким.

– Мне нужна была безопасность другого толка!

Евгений посмотрел Сезонову в глаза. От его взгляда тот похолодел.

– Я понимаю.

– Да ну.

– Да.

– Никогда.

Евгений покачал головой и лег на кровать, уставившись в потолок.

– М-да… Вот и поговорили, – произнес Сезонов.

Он знал, что хотел сказать Евгений и чего не произносил. От этой темы не уйти. Каждый переживает ее по-своему. Каждый боится и не хочет о ней говорить, приближать ее к опасному рубежу. Нужно ли? Все знают, что он, Сезонов, виноват и нет одновременно в том, что произошло и происходит. Разлука с семьей и обеспечение их защитой в рамках программы – это как две стороны одной медали.

Он, полковник, знает, что виноват во многом. Что не вернулся за сослуживцами, которых еще можно было спасти, в тот роковой день девяносто девятого. Что остался в живых один и не понимал, не знал, как будет смотреть в глаза родным погибших. Что ценил расстояние, разделявшее его и семью, как гарантию защиты. Что и им не сможет спокойно смотреть в глаза, думая, что они не поймут и не поддержат его решение об их переезде на Урал в рамках программы. Что считал и считает, как первостепенно устранить опасность во всех ее проявлениях, как важно нести службу, присягнув на верность Родине, а счастье в кругу родных – вторично и прямо вытекает из первого.

Он, полковник, знает, что одновременно и не виноват. Не по его вине отряд попал в засаду. Он не был обязан возвращаться за сослуживцами, попавшими в смертельную опасность. Он остался жив, потому что его спасли. Он очень любил жену и сына, чтобы позволить быть им рядом с ним. Вот так противоречиво. Но необходимо.

Вера знает, что он виноват в том, что пошел на достаточно жесткие условия программного контракта, касающиеся его самого. Она знала, что он терпеть не мог командные составы и не хотел служить среди штабных. Он жил войсками, техникой и оружием, полигонами, полевыми условиями, участием в научно-военном эксперименте, командировками, хоть и опасными, но закаляющими волю и характер. Его ведь на время уволили из вооруженных сил, чтобы потом, после подготовительных мероприятий, вновь восстановить согласно плану программы и тут же перевести туда, где он так не хотел оказаться. Сейчас уже он свыкся и притерся к должности, но тогда для него это был словно конец военной карьеры, как ни странно звучит. Вера знает, что не он виноват в том, что произошло. Он следует правилам государственной системы. Она готова простить ему длительную разлуку, потому что знает, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не допустит, чтобы она с сыном в чем-то нуждались. Он проявляет о них заботу – своеобразную, но разве им плохо? Его долго не бывает в Екатеринбурге, но они слышат его голос по телефону, видят его лицо по видеосвязи. Всё хорошо. Семья разделена, но всё еще остается семьей, потому что построена на любви друг к другу.

Вспышки гнева Евгения Сезонов испытывал на себе неоднократно. Парню действительно хотелось, чтобы рядом был отец, мужчина как старший друг и помощник. Молодому человеку хотелось единомышленника. У Евгения не оказалось ни того, ни другого в самые важные периоды его жизни. Эта отроческая обида прошла с ним через годы. До сих пор Евгений не мог решить, можно ли простить отца или нет, учитывая всё то, что он знает о спецотряде и программе защиты. Двойственное отношение к отцу не дает ему принять какую-либо одну сторону: рассуждения взрослого неизменно встречаются с мальчишеской злостью, которая настолько прочно засела в душе, что не выкуришь даже опытом прошедших лет.

Что же сделать, чтобы перестать чувствовать вину там, где ее, кажется, нет, и увидеть, наконец, в том месте, где она действительно есть? Или это состояние навсегда, навечно, будет преследовать до скончания дней?

Сезонов посмотрел на сына. Тот лежа глядел в одну точку под потолком, сложив на груди руки. Он силился не думать о прошедшем разговоре.

– Прости, что сорвался, в который раз… – Евгений вздохнул, поднимаясь с кровати навстречу отцу.

Полковник молча протянул руку с раскрытой ладонью. Евгений, недолго думая, подал свою, глядя на их крепкое мужское рукопожатие. Сезонов притянул сына к себе и, приобняв, хлопнул по спине.

– Давай ничего между нами не было, – сказал он, отстраняясь.

– Как обычно… – Евгений поводил губами.

– И хотя бы сегодня, один день, не будем вести себя как дети. Побережем нервы твоей матери, – Сезонов внимательно посмотрел на сына.

– Согласен.

– Отлично.

В этот момент дверь ванной комнаты открылась, и показалась Вера, вытирая волосы полотенцем.

– Мальчики, через полчаса – на выход, – сказала она, задержавшись у комнаты Жени, увидев сына и супруга.

– Принято, – Сезонов улыбнулся.

На открытии майского фестиваля в центральном парке культуры и отдыха собрался чуть ли не весь город. Молодые семьи с маленькими детьми, пенсионеры, школьники заполняли пешеходные аллеи. Людские реки текли в строну главной площади парка, где развернулась основная площадка фестиваля. Участники съехались со всех концов страны, предлагая гостям оценить плоды своего творчества. Некоторые выставочные экземпляры можно было приобрести: все они привлекали внимание причудливыми формами и изгибами, расцветками и названиями. Фестиваль продолжительностью три дня имел насыщенную программу: мастер-классы для детей и взрослых, конкурсы от участников и призы посетителям, соревнования, по итогу которых будут выбраны победители в трех номинациях. Основным же мероприятием считалась выставка работ авторов, представлявших свое творение на фестивале.

Ярмарочные и выставочные образцы заполняли главную площадь, тянулись вдоль аллей, лучами расходящихся от центрального фонтана. С уличной сцены звучала музыка: творческие музыкальные и танцевальные коллективы развлекали гостей и участников. Сейчас на сцену вышел духовой оркестр, с недавнего времени ставший визитной карточкой Урала. Услышав, кто принял эстафету продолжения музыкальной страницы первого дня фестиваля, публика одобрительно зааплодировала и пополнилась новыми зрителями – оркестр уже полюбился горожанам.

Вера призналась, что сегодняшний день для нее – праздник жизни: цветущий май, ясная погода, прекрасное настроение, а главное – вся семья в сборе. Она идет, держа мужа под руку, и улыбается навстречу фестивальному празднику, брызжущему яркой музыкой духового оркестра из динамиков и красками ярмарочных образцов под уличными тентами участников.

– Здорово, правда? – она повернула к супругу лицо, спрятанное за солнцезащитными очками.

– Да. Чудесно! Давно не был в центральном парке, – Сезонов оглядывал царивший праздник. На душе было хорошо.

Женя шел поодаль, молча осматриваясь вокруг.

– О! Сезоновы! Валер, и ты! – раздался голос со стороны.

Полковник притормозил и посмотрел на мужчину, спешно сворачивающего с соседней дорожки и машущего ему ладонью. Остановились и Вера с Евгением.

– Антон! Приветствую! – Сезонов широко улыбнулся и, снимая солнцезащитные очки, шагнул навстречу приятелю, протягивая ладонь для рукопожатия. Тот участливо пожал ее обеими руками.

– Вера, Евгений, здравствуйте! Тоже все вместе решили прогуляться? – Антон приветственно кивнул семье Сезонова и вновь обратился к другу: – Мои вон тоже со мной, весь состав Жарковых на прогулке.