Перчатки с пришитыми пальцами

– Пожалуй, да, – ответила девушка на чистейшем русском, поднимаясь. Своему ухажеру она бросила напоследок пару резких слов по-грузински.

За время танца Стас несколько раз встречался глазами с Богданом, на которого было жалко смотреть. Однокурсник уже предвкушал, какие проблемы их ждут по окончании вечера, как их будут бить и что при этом сломают; возможно, успел прикинуть – сколько дней учебы придется пропустить по справке. А может, даже уйти в академотпуск.

Уловил Пермяков и суету в стане горячих джигитов: Автандил отчаянно жестикулировал, что-то возбужденно объясняя ухажеру Маринэ. Самое странное, что Стасу было абсолютно все равно, какие последствия будет иметь его поступок. В его объятиях трепетало тело настоящей женщины, он впервые чувствовал это и наслаждался, забыв обо всем.

Игра однозначно стоила свеч.

– Ти разумиешь, що наробив?! – прошипел Богдан, едва Стас вернулся после танца, проводив партнершу. – Як до дому поидемо?

– Если бы ты похвалил меня, как мужик мужика, мне бы было приятно. А ты несешь то, что я и без тебя знаю, ты становишься предсказуем!

– Я, може, и предсказуем, – затараторил Гончаренко так, что стало слышно окружающим. – А ти – типовий бабий, розумиеш не тим мисцем, яким треба миркувати! Мало того, шо ты пригласив, не запитавши дозволу… у ейного молодого хлопця, так ты ишо и ответил ему… провокуюче. Вин розгнивався!

– Как разгневался, так и успокоится, – сквозь зубы ответил Стас, не отрывая глаз от Маринэ. – А сам не успокоится, так мы поможем. Не забывай, мы в РСФСР, а не в Грузии! Еще вопросы?

Услышав ответ, Богдан замолк на какое-то время, словно выпал в осадок. Пермяков, кажется, на время забыл о нем.

Один танец следовал за другим, пустые винные бутылки на столах исчезали, вместо них появлялись наполненные. В голове Стаса кружились лица, платья, зажигательные мелодии, в какой-то момент ему показалось, что он начал понимать гортанную импульсивную речь, и даже сам стал немного изъясняться… Самую малость.

Но это было лишь до тех пор, пока не объявили варьете.

Когда объявили, он понял, что все предыдущие номера – лишь подготовка, прелюдия. К этому!

Он увидел ее. Только теперь без халатика, в серебристом бирюзовом купальнике и с диадемой на голове. Она танцевала тот самый танец, который репетировала ночью в хирургической клинике.

Только лучше, ярче, страстней. Это было что-то! Неповторимо!

Богдан, кажется, начал делиться впечатлением, но Стас словно частично оглох, до него не доходил смысл сказанного однокурсником. Он слышал голос, но не понимал ни слова, весь будучи там, на сцене, где творилось невообразимое. Точеная фигурка выделывала такое, что мужчины повскакивали с мест, забыв на какое-то время о своих спутницах.

Надо ли говорить, что грузинка была начисто вытеснена из студенческого сознания новым образом. Он больше не посмотрел на ту сторону стола за весь оставшийся вечер ни разу.

Танец страсти внезапно кончился. Как показалось Стасу, непростительно рано. Словно у не совсем вышедшего из наркоза больного после операции вдруг выдернули из трахеи дыхательную трубку. Он начал задыхаться! Ему требовалось продолжение! Дайте парню кислород!

Огненная Люси – именно так представил танцовщицу конферансье – сделала несколько танцевальных па на бис. Ее засыпали цветами, Стас увидел, как один из гостей упал на одно колено и начал в чем-то признаваться. Впрочем, догадаться было не трудно – в чем именно.

Вдруг он обнаружил, что и сам стоит в шаговой доступности от Люси, вернее, Людочки-медсестры, и смотрит не отрываясь на нее. Самым парадоксальным и необъяснимым было то, что и она, стоя с охапкой цветов на сцене, смотрела на него. Они смотрели друг на друга. Все остальные гости исчезли, растворились, оставив только Стаса и ее. На сцене.

Прогулка по ночной Перми

– Извини, я видел, как ты танцевала ночью в клинике.

– Что? Ты подсматривал?

– Зачем подсматривал? – скопировал он разговорную манеру Циклаури. – Просто залюбовался. Ночью вышел из ординаторской, а в коридоре ты, такая вся…

– Какая? Ну, договаривай!

– Стройная, даже худенькая… В голубом свете.

Они шли по вечернему городу, он нес две ее сумки, а она – самый красивый из подаренных букетов. Остальные цветы пришлось оставить в ресторане. Авто, которому ценой неимоверных усилий удалось потушить разгорающийся конфликт, предлагал заказать такси, но Людочка отказалась.

На такси, в конце концов, уехал Богдан.

– Что ты ночью делал в областной больнице?

– Дежурил, ассистировал на операциях…

– Так уж и ассистировал? – она остановилась и, недоверчиво прищурившись, взглянула на него. Ему захотелось ущипнуть себя: не снится ли происходящее, как сегодня утром на лекции по Истории КПСС. – Ты еще такой молодой, а уже ассистируешь?

– Я студент, еще почти ничего не умею… но учусь. Я обязательно научусь. А ты, значит, работаешь и танцуешь? Слушай, расскажи о себе, а…

Она шла рядом, и он готов был прыгать и орать на всю улицу Крупской, что это не сон! Во сне не запрыгаешь и не заорешь! Не получится.

Да что там улица Крупской! На всю Пермь хотелось!

– Живу с мамой и младшей сестренкой. Сестренка еще школьница, а у мамы порок сердца, она на второй группе инвалидности. Мне приходится их кормить, кто-то должен зарабатывать. Когда-то в детстве мечтала стать врачом, но в институт не прошла по конкурсу, решила, что сначала неплохо окончить медучилище.

– Да, девчонкам поступить в институт сложней, – он чуть приотстал и стал незаметно коситься на ее ножки. Она не замечала этого, так как была увлечена разговором. – Слушай, а почему твою маму не прооперируют?

– У нее какое-то нарушение ритма. В общем, шансов на успех очень мало. К тому же надо оперироваться в Свердловске или в Горьком… Я подходила к завотделением, но… он ничем помочь не может. Везде очереди. Таких с пороками – знаешь, сколько!

– Догадываюсь, – он решил сменить тему, но вскоре пожалел об этом. – Ты еще и танцуешь. Об этом тоже мечтала с детства?

– О чем? – насторожилась она.

– О танцах, – растерялся Стас.

– Танцы, это… – она посмотрела по сторонам, будто подыскивая, с чем бы ей сравнить свое увлечение танцами. – Танцы… так, для самоуспокоения. Когда настроение паршивое, когда никого не хочешь видеть, когда выть хочется. Тогда – самое время танцевать. Что еще остается?

От ее былой увлеченности разговором не осталось и следа. В голосе появилась раздражительность. Он-то думал, что с танцами могут быть связаны лишь приятные воспоминания, но, похоже, ошибался.

– И часто тебе… выть хочется?

– Вот мы и пришли! – вздохнула Людочка с облегчением. – Спасибо, что проводил.

Стас не успел опомниться, как она изловчилась забрать у него сумки и торопливо направилась к подъезду, возле которого они неожиданно оказались.

– Спешишь домой? – он неуклюже развел руками, словно пытаясь найти потерянное равновесие. – Даже не поговорим?

– Уже поговорили. Маме надо укол делать, сестренку спать укладывать. Ее, если не уложишь вовремя, завтра не разбудишь в школу. Еще раз спасибо, что проводил. В клинике встретимся и поговорим, если… будет время. Пока! Спокойной ночи.

Она послала ему воздушный поцелуй, это получилось как-то кокетливо, по-киношному, в ответ он успел только сказать «пока». В следующую секунду дверь хлопнула, и девушка исчезла.

«А на что ты рассчитывал на первом свидании, Ромео? Понятно, что на большее, но его, этого свидания, могло вообще не быть! Поддайся ты уговорам Богдана, и – никакого ресторана, никакого варьете… Так бы и продолжала сниться на лекциях, не более того».

Рассуждая сам с собой, он покачивался в полупустом троллейбусе. Скорее всего, Богдан всем в общаге растреплет об увлечении Стаса. Полезут с расспросами, подколами, шутками… И пусть! И черт с ними! В конце концов, по-другому не бывает. Здесь главное – не обращать внимания, посплетничают – и прекратят.

Кафедра, которую не объехать

Медицинский вуз – череда удивлений и разочарований.

Чего больше, чего меньше – говорить пока рано. К примеру, анатомия совершенно точно – сплошное разочарование. Один запах чего стоит! Ты еще не снял куртку в раздевалке, а твое чуткое обоняние уже улавливает знакомые формалиновые оттенки, перед глазами, как ежик из тумана, появляется труп, с которого содрали кожу, убрали весь жир, внутренности, оставив лишь кости, мышцы и связки. Его почистили, как рыбу перед обжаркой… Осталось только лук порезать да зелень покрошить.

Ты в халате движешься по коридору, чувствуя, как нарастает вокруг концентрация формалина, проникая в уши, в нос, за воротник, в волосы. Ты пропитываешься кафедрой, как торт «Прага» – коньяком или ромом, и этот запах преследует тебя повсюду.

Что еще хуже – он становится твоим вторым «я».

В троллейбусе отодвинулась девушка – сидела рядом, потом вдруг вскочила, но выходить на остановке не торопится. Наверняка унюхала трупный аромат! Ты же с анатомии! Возможно, ты планировал с ней познакомиться, подбирал предлоги, репетировал какие-то слова, фразы… Теперь шансы практически нулевые.

Может, она тебя уже сочла ожившим трупом? Испугалась не на шутку.

Привыкай, земеля, то ли еще будет! У тебя что, есть выбор?

Решил стать хирургом, стало быть, эта кафедра для тебя – «как мать родна». Помнишь ключевой философский вопрос становления пролетарского движения в России? С чего начать?

Начать надо с усвоения нормального расположения в организме костей, мышц, связок и всех внутренних органов. Ты должен ориентироваться во всем этом как в своем собственном кармане, впрочем, даже лучше. На чем тренироваться сподручнее? Конечно, на трупе! Ведь тут все один в один как на операции. Разве что кровь не хлещет, масок нет, перчаток, бахил, аппаратуры разной. В остальном – точная копия.

Выходит, не объехать эту кафедру, не перепрыгнуть. Как ни пытайся! С запахом надо свыкнуться и постараться не замечать. А то, что перед тобой труп, о котором в детстве, может, не один десяток страшилок слышал, так мало ли чем в детстве нас пугали. Здесь мы все материалисты, движимые одной-единственной целью: как можно глубже изучить строение человеческого тела, чтобы грамотно потом его лечить.

Однако все продвигалось со скрипом: аналитический мозг Пермякова бунтовал, пытаясь выпрыгнуть из тесной черепушки. Как ни крути, выходило – надо тупо зубрить. Никаких логических цепочек, разных зависимостей, закономерностей, ассоциаций… Зубрежка и еще раз зубрежка!

В школе было в тысячу раз интересней: за одну ниточку потянешь – и один за другим все узелки выберутся наружу. Дедукция, как в романах А. Конан-Дойла… Кстати, писатель был врачом!!! Ха-ха!

Не потому ли он стал детективщиком, что в основной – врачебной – профессии ему катастрофически недоставало логики! Не встреть он Шерлока Холмса в своей жизни, нашел бы другой способ просочиться в любимый жанр, где правят бал дедукция, расчет, логика…

В анатомии никакой дедукции не просматривалось на пушечный выстрел. Ты либо знаешь полусухожильную мышцу бедра, например, и можешь ее показать на трупе, либо не знаешь. Третьего, как говорится, не дано.

На втором или третьем занятии в анатомичке староста группы – Ирина Заварина – упала в обморок. Все бы ничего, если бы не ее рост. С каблуками вместе выходило под метр девяносто. Удар черепа о кафельную плитку напомнил Стасу почему-то фильм «Новые приключения неуловимых», где очкарик Валерка со штабс-капитаном Овечкиным много играли на бильярде.

Неужто нельзя обойтись без противного запаха, отвратительного внешнего вида, не перешагнуть через это… Увы, видимо, нельзя. Требуется именно преодолеть. Другого пути нет.

Не раз и не два потом приходилось именно преодолевать, где-то глубоко пряча брезгливость, природную естественную рефлексию. И всякий раз Стас вспоминал эти первые занятия по анатомии.

Не боги горшки обжигают. Подавил в себе, выключил на время все, что мешает, и – в бой. Никакая другая специальность на земле так не обнажает первородную сущность жизни, ни в какой другой так вплотную не соприкасаешься с ее обреченностью, с неотвратимостью трагической развязки. Более прагматичной профессии не существует. И не будет никогда.

– Как вы стоите?! Где колпаки? Ой, непричесанные, как из курятника, честное слово… – отчитывала группу, кое-как успевшую перекусить бутербродами с кофе после контрольной по органической химии, доцент кафедры Шлиповская. – Вы стоите перед мертвым человеком, поимейте совесть, товарищи!

Зато латынь удивила.

Стас отлично помнил, какие рецепты выписывала ему участковая врачиха, когда он валялся с температурой. «Без пол-литры, внучок, я энту писанину не пойму никак!» – говаривал, помнится, дед Стаса.

И как он удивлялся, когда в аптеке ему выдали именно тот антибиотик, название которого он слышал из уст врачихи. Как фармацевтам удавалось разобраться в этой филькиной грамоте?

И тут вдруг: «Да талес дозис нумером…» Совсем другой коленкор!

Вот оно как, оказывается! Целая наука, иерархия! Каждая буква, каждая строчка – на своем месте.

И хотя группа в основном спустя рукава относилась к латинскому, дескать, экзамена по нему нет, а зачет как-нибудь с горем пополам получим, «спихнем!», Стас не на шутку раздражался, когда что-то не мог расслышать из-за постоянного гула в аудитории.

Врачиха, каракулями выписывавшая рецепт, наверняка также шумела в свое время на занятиях, толком не усвоив эту науку.

Вспоминая сейчас, каким идеалистом он пришел в вуз, Пермяков не раз усмехался, но… Именно так вначале и было. Он готов поклясться!

К примеру, если бы ему тогда показали, во что с годами превратится его каллиграфический почерк – он бы полез в драку.

Вершины, которые казались недосягаемыми, с грохотом рухнули, на их месте выросли новые, о существовании которых раньше даже не задумывался.

В частности, биология запомнилась тем, что студентам подробно разжевали, как надо одеваться, направляясь в весенний лес, чтобы клещ не присосался туда, откуда его потом и вытащишь с трудом, и свое черное дело он все равно успеет выполнить. Не раз и не два данное знание его потом выручало в жизни. Кстати, благодаря лекциям профессора Сидельникова Стас теперь мог отличить данного паразита от любого другого.

Что касается органической химии, то, сколько бы он потом ни задумывался, какое практическое значение для него, как для хирурга, возымело знание таких химических ребусов, как Цикл Кребса, глюконеогенез, ацетил-коэнзимы всякие, – так ни к чему более-менее вразумительному и не пришел. Наверное, если бы он стал биохимиком в дальнейшем, остался бы на кафедре, защитился… Тогда бы эти знания ему пригодились. Возможно.

Слон в холодильнике

– Чувствуете, мужики, весной пахнет!

Втроем они застыли на крыльце теоретического корпуса, вдыхая морозный февральский воздух полной грудью. Яков Блюмкин, в простонародии – Блюм, высокий, нескладный, потянулся, хрустнув пальцами, словно сломав зараз несколько сухих веток хвороста, и замурлыкал.

– Тебе бы, Яш, не на врача учиться, – привычно подколол долговязого однокурсника Богдан. – А на детского писателя, к примеру. Встаньте, дети, встаньте в круг. Правда, хоровод вокруг елки с твоим ростом водить тоже – не фонтан.

– Нет в тебе романтики ни на грош, – привычно обиделся Яков. – И разговаривать, к примеру, о недавно написанной поэме Евгения Евтушенко «Голубь в Сантьяго» бесполезно, поэтому не будем тратить время.

– А, помню… это ведь он написал «Идут белые снеги».

– Он, он, не сомневайся.

Спустившись со ступенек, троица направилась в сторону трамвайной остановки. Обгоняя их, староста Ирина Заварина оглянулась, едва не поскользнувшись, и напомнила:

– Мальчики, завтра не забудьте комсомольские билеты, собрание курса будет, помните? И по членским взносам ситуация не совсем благополучная! Подтянитесь.

– Да помним мы, не забыли, не забыли, – передразнивая ее, Богдан, помахал портфелем. – Ты, кстати, куда торопишься, завтра вроде зачетов нет, учить ничего не надо.

– Подружка взяла билеты на «Открытую книгу» по Каверину, в «Художку»[3], боюсь, как бы не опоздать. Кстати, там про открытие пенициллина, если вы читали. Играют мой любимый Дворжецкий, Гурченко и Чурсина. Рекомендую! Двухсерийный.

– Да читали мы, читали, – все в той же манере передразнил ее Богдан, пользуясь тем, что девушка его уже не слышит.

– А вот я сомневаюсь, что ты Каверина читал, – заметил Яков, вышагивая впереди всех. – Не только «Открытую книгу», но и с «Двумя капитанами» наверняка не знаком.

– Ну, фильм-то я смотрел, – ухватился, как утопающий за соломинку, Гончаренко. – Многосерийный. Там еще такая музыка звучит, когда титры идут… Динамичная.

– Фильм – это не книга! Ты книгу почитай!

Блюмкин умел говорить обидные вещи такой интонацией, что на него не обижался никто. Весь его внешний вид – рост под два метра, огромных размеров нос и губы, ручищи-грабли, сорок пятый размер обуви – все производило впечатление этакого взрослого ребенка, на которого обижаться – грех. Там, где вот-вот могла вспыхнуть ссора или даже потасовка, Якову удавалось сглаживать острые углы, примиряя самых непримиримых.

Как это у него получалось – неясно.

Вот и сейчас из сказанного выходило, что Богдан – вовсе не такой невежда, что не читал Каверина, а сегодня же, ну, в крайнем случае – в ближайшие выходные, возьмет в библиотеке роман и непременно прочитает от корки до корки. И у Якова больше не возникнет повода в чем-то стыдить товарища. Хотя лично Стасу во все это верилось с трудом.

– Мне тут, короче, Высоцкого записи достали, – шепнул Стасу Богдан, когда Яков оторвался немного вперед и слышать сказанное не мог. – Вот это я понимаю, монтана… Предлагаю забуриться в общагу и оттянуться по полной.

Чуть мешковатый, с пышными рыжеватыми усами, он мгновенно загорался и так же быстро – в считанные мгновения – мог погаснуть.

«Хохлы – мы все такие!» – его любимая поговорка.

Зато в пылу своего горения был способен уговорить кого угодно, даже самого черта. В такие минуты Стасу казалось, что ни цунами, ни третья мировая война не способна заставить Гончаренко отказаться от своей затеи. Впрочем, в этом они были похожи. Может, на этой почве и сдружились.

Одного для себя Стас уяснить не мог: какой-такой кайф Богдаша ощущает, произнося презрительно-уничижительное «хохлы». Для Пермякова это было все равно что евреев называть жидами, русских – кацапами. Однако напрямую спросить однокурсника он не решался.

Яков уловил сепаратные переговоры однокурсников, но сделал вид, что ничего не слышит, продолжая свой путь к трамвайной остановке как ни в чем не бывало.

– А девочки там будут? – игриво уточнил Стас, которому не казалась удачной перспектива слушать глуховатые магнитофонные записи весь вечер. – К тому же ты в курсе, что лично мне по душе больше Джо Дассен, Абба и Бони М. У тебя, кажется, французские пласты были?

– Так пригласи свою… Людочку, кажется. Ну, кого ты из «Хрусталя» провожал, помнишь? Будут тебе и Дассен, и Абба. Чего только ради друга не достанешь!

Еще бы он не помнил, кого провожал из ресторана! С Людмилой с тех пор не виделись, на последнем дежурстве ее в клинике не было.

– Угу, я, значит, с Людой, а ты с кем? Или на мою будешь пялиться?

– Дурак ты, пан Станислав! Это во-первых. А во-вторых, ревнивец каких еще поискать. Всю малину мне хочешь испортить.

Друзья наткнулись на поджидавшего их Якова. Идти дальше, давая возможность однокурсникам продолжать секретничать, Блюмкин, видимо, посчитал ниже своего достоинства.

– Так о чем вы… сепаратничаете у меня за спиной?

– А что, спина широкая, надежная… – решил отшутиться Стас. – За ней так и тянет потрепаться о своем, о женском. Ты на нас, двух придурков, не обращай внимания…

– Слушай, говори за себя! – обиделся Богдан.

– Я, собственно, и не обращал. До поры, до времени… А теперича вам придется расколоться, иначе повиснет неприятная пауза. Остатки самолюбия и у меня имеются, да будет вам известно. Так будем ставить точки над «и» или как?

– Или как, – огрызнулся Богдан и, раздосадованный поведением и того, и другого, поднял капюшон. – И плевать я хотел на возникшие паузы.

– А я знаю, в отличие от тебя, Богдаша, как преодолеть возникшую неловкость, – с нарочитой веселостью Яков попытался обнять однокурсников за плечи. Богдан сбросил его руку, но продолжил идти рядом. – Вот послушайте. Задачка на чистую логику, подчеркиваю. Летит самолет, везет пятьсот кирпичей. Один выпал, сколько осталось?

– Я забыл сказать, что задачки для дебилов решаю исключительно по воскресеньям, дома, чтоб никто не видел и не слышал, – с ухмылкой констатировал Богдан. – А сегодня четверг!

– Ответ понятен, а ты что скажешь? – Блюмкин повернулся к Стасу. – Не обращай внимания на нашего украинского коллегу, он скоро заинтересуется, гарантирую.

Пермяков какое-то время шел молча, потом начал рассуждать:

– Скажу, что один кирпич вряд ли выпасть может, посыплются все остальные. Короче, пустой самолет останется.

– И твой ответ понятен. А теперь послушайте правильный. – Яков остановился, подождал, когда друзья остановятся и оглянутся на него. – Останется четыреста девяносто девять кирпичей.

– Я же говорю, для дебилов, – захохотал Богдан, опуская капюшон обратно. – Что я тут среди вас делаю, сам удивляюсь!

– Послушай, Яков, – возмутился Стас, планируя пустить в ход свою невостребованную до поры дедукцию, – это несерьезно… Я рассчитывал минимум на кандидатский уровень, а тут…

– Следующий вопрос, не расслабляться! – перебивая Стаса, Блюмкин стремительно продолжил путь. – Как в три приема поместить в холодильник слона?

– Скорей слон проглотит холодильник, – развел руками Стас. – Ну и вопросики у тебя!

– Придерживаюсь прежнего мнения, – Гончаренко запрыгал на одной ноге, демонстрируя, насколько скучны ему подобные задачки.

– Ясно, опять не справились. Повторяю: задачки на чистую логику. Всего три приема, что тут сложного? Открыть холодильник, поместить туда слона, закрыть холодильник. Раз, два, три. Продолжаем мозговой штурм. Третий вопрос: как в четыре приема поместить в холодильник оленя?

– Четвертым приемом рога отпилить надо, они не поместятся, – Стас показал, как он будет отпиливать рога.

– Ну, если на чистую логику, – Богдан задумался, перестав прыгать. – Наверное, надо достать сначала слона из холодильника. И это будет дополнительным действием.

– Браво! – зааплодировал Яков. – Первый правильный ответ. Это надо отметить! Итак, открыть холодильник, достать слона, поместить туда оленя и закрыть холодильник. Четыре приема! Турнир набирает обороты!

– Давайте пойдем помедленней, – предложил Стас. – А то остановка уже близко, а мы еще не все задачки решили. К тому же на быстром ходу мое логическое мышление слегка пробуксовывает.

– Четвертый вопрос, – продолжал Яков. – На день рождения льва собрались все звери с окрестных лесов, кроме одного. Кого именно.

– Оленя! – воскликнул Стас, подпрыгнув на месте от пришедшей догадки. – Он же заперт в холодильнике!

Богдану ничего не оставалось, как глубоко вздохнуть:

– Вообще-то, олени не живут там, где львы, но поскольку задачки на чистую логику…

– Отлично. Итак, у вас по одному очку! Теперь предпоследний вопрос. Подчеркиваю, последний будет самым трудным. Подготовьтесь. Отнеситесь серьезно.

– Не тяни резину, – перебил Богдан. – Мы уже почти пришли.

К остановке медленно подкатывал переполненный трамвай.

– Ты же сказал, что задачки для дебилов решаешь по воскресным дням, – ехидно заметил Яков. – Или мне показалось? «Что-то с памятью моей стало, все, что было не со мной, помню».

– Я передумал, передумал, – привычно затараторил Богдан, – давай свой… предпоследний! Не видишь, я весь горю!

– Бабка пошла одна на болото с крокодилами, – продолжал однокурсник, явно наслаждаясь разбуженным интересом друзей. – И не испугалась. Представляете, одна на болото! С крокодилами! Как вы думаете, почему?

– Так все крокодилы… это… того самого, – Богдану явно не хватало от возбуждения слов. – На дне рождения у этого… как его… льва были! Там пиво, шашлыки, красавица львица…

– Смотри-ка, коряво, но верно, – слегка разочарованно заключил Яков, поворачиваясь к трамваю. – А я думал, не догадаетесь. Ну, уж последний-то… Точно ни в жисть! Не по зубам, как говорится.

Дверца трамвая оказалась далековато от троицы, пришлось работать локтями.

– Э, а последний-то! Блюм, несправедливо! Может, подождем следующий? – реплика Стаса утонула в сотне других, сыпавшихся со всех сторон. – Выношу на обсуждение! Кто «за»?

Поскольку время было около пяти, рассчитывать на более комфортные условия «доставки» не приходилось. С пяти до семи трудовой люд возвращался с работы, и как раз в ту сторону, куда предстояло двигаться нашей троице.