Смутное время

Денис Кунев

Смутное время

"Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?

Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!"

– Иван Тургенев

ВСТУПЛЕНИЕ

На протяжении веков природа остаётся последним вместилищем человеческой души, свидетелем сотворения любви и поражения греха, священным сосудом, в котором отражается и порочное, и целомудренное. В этой книге я постарался исследовать хрупкую, но нерушимую связь между стихией цивилизации и великой живой красотой, зарождённой ещё до нас. Между исковерканным мировоззрением современного человека и мудростью естественной силы, ещё не тронутой его рукою, проходит едва уловимая нить. В мирской суете мы утрачиваем способность отследить её, но, обретая гармонию, она вновь становится видимой, напоминая о том, что спасение от порока современности – не в попытках бегства, а в принятии окружающего мира, в возвращении к истокам…

Это поэзия саморефлексии, исповедь моего поколения через призму моего восприятия, заглядывающего в бездну собственных противоречий. Она не боится говорить о грязи: о лжи, предательстве, душевной дремоте, – но всегда указывает путь к свету через единственную ощутимую истину. Я постарался передать чувство борьбы двух самых неравнозначных сил – внутренней красоты и расширяющейся жажды возвышения, поэтому традиционные формы стихосложения нередко переплетаются с неологизмами, которые быстро входят в моду и так же быстро гибнут от голода во чреве времени – ибо всё наносное не выдерживает давления.

В каком-то смысле «Смутное время» – это попытка разбудить в читателе древнее, забытое, инстинктивное чувство благодарности за ту жизнь, которую человек самостоятельно отравляет. Связь остроугольного, меланхоличного, но честного прошлого, полного любви и верности, с обезличенным, приторным, доводящим до рвотных позывов настоящим явилась мотивацией для трагедии и, впоследствии, проблематикой не только моего творчества, но и ежедневного выбора миллионов: как поступать правильно, если потерян жизненный ориентир, если стержень, вокруг которого выстраивалось общество, отсох и отвалился, как рудимент? Ответ сокрыт где-то глубоко внутри; он зависит от нашей духовной энергии и некоторых метафизических свойств.

К тому, что происходит вокруг, я с недавнего времени стал относиться с определённой долей сатиры и чёрной комедии, что можно разглядеть во многих произведениях, однако не посмел (и, вероятно, не посмею никогда) не полагаться серьёзно, с возлагаемой данью уважения, на опыт ветеранов искусства: поэтов и мемуаристов,, эссеистов и прозаиков, драматургов и мыслителей, что проносили священное, незримое чувство – надежду – даже в периоды самых сложных нравственных потрясений, на этапах разделения мироустройства. Они не согнулись под валуном той ответственности, что возлагалась на их плечи, но которую игнорировали другие, не обожжённые тревогой за наследие люди, и смогли не только выстоять, но и победить в войне, о которой не принято говорить, ибо последователи искусства повсеместно носят на себе стигмы и терпят укоры тех, кто поднялся выше в общепринятой рабской парадигме.

Но искусству никогда не было свойственно развлекать рабов. Этого не случится и сейчас. Когда страна претерпевает смуту, в умах творцов рождается нечто великое, что затем накладывается на холст следующих поколений, но не теряет своих красок. Супротив, когда на Земле хаос, а сосуд умов заполняет новая идея «поднятия целины», сродни меркантильности, для великого попросту не остаётся места. Ум людей концентрируется на попытке достижения абсолютно успешной жизни. Не осознавая того, что этот вымышленный термин не имеет ничего общего с реальностью, люди повсеместно гибнут. Сколько непрожитых жизней, нерождённых книг, ненаписанных картин породило наше смутное время!

И откуда взялся этот новый, немыслимый жизненный вектор – калечить судьбы ради утверждения фантомных целей, идти по головам ради несуществующей сепии и похвалы тех, кому на тебя плевать? Возможно, всё началось, когда человек стал измерять жизнь стандартами, не предназначенными для его хрупкого душевного восприятия. Подменив дар внешними атрибутами, ложной иерархической системой, «новый свет» стал навязывать нам бесконечную гонку за одобрением – но разве это делает нас счастливее?

Мы тратим силы на погоню за тем, что в итоге не приносит умиротворения, оставляя за собой выжженное поле несбывшихся надежд. Мы предаем своих близких ради минутной выгоды. Очнитесь. Такого успеха нет, как нет достижимого пика и устремлённых взоров. Мы всегда остаёмся наедине со своей совестью, и только она знает настоящую цену нашим поступкам. Никакие достижения не заменят того, что окружало нас веками, никакой успех не купит душевного равновесия. Не существует счастья, построенного «на костях».

…Я занимаюсь поэзией, потому что меня тревожит настоящее; потому что теперь книги ориентированы на тех, кто не способен мыслить; потому что я чувствую связь со всеми поэтами своей Родины, которые были, есть и будут после меня; потому что Слово всегда было священно и его упразднение тяготит пророков. Я ззанимаюсь поэзией, потому что нет ничего более правдивого и откровенного, способного вызвать особое чувство, чем искреннее творение, вышитое на холсте; я занимаюсь поэзией, потому что смута пробуждает праведный гнев и взывает к священной войне, в которой не пали мои предки. Я занимаюсь поэзией, потому что мне есть что сказать.

Пусть эта книга станет напоминанием о том, что среди вражды и хаоса, вечной борьбы за самоутверждение, среди предательств, всё ещё существуют тихие леса, чистые реки и нетронутые звёзды, которые светят так же ярко, как и тысячу лет назад. Пусть она поможет читателю остановиться и задуматься – не о статусах, но о тех вещах, которые действительно важны. Возможно, тогда в чьей-нибудь жизни появится чуть меньше злости и чуть больше осмысленной любви к тому далекому миру, скрытому от наших взоров не по нашей вине.

– Денис Кунев

УТРО ВОСКРЕСЕНИЯ

Ступает безмолвное утро по тёплой мирской синеве.

Ещё мир зарёю не блещет, и слышен заливистый гам:

Птенец неземного блаженства триерой плывёт по земле —

По чёрному бархату – в сад и, стыдясь, утекает в туман.

Родное воскресное утро! Настроенный колокол лёг.

Часы предвкушая моленья, он гневно свербит над рекой.

А там, за натопленной рощей, вспорхнул в горизонт огонёк,

Зачавший элей предрассветный с посаженной в небо чекой.

Я встал. На меня жёлтый сумрак уставил свои очеса.

Так редко бывает, и сладок час амока – судьбы вершить:

«Полноте, за радостью прятать век боли в глубоких весах!

Довольно притворной ливреей языческий чуб ворошить!»

Оконная рама разверзлась ветрами лугов и цветов,

И древний кадил разнотравья поднялся в пунцовую высь.

Я выпью ветра за победу, за праведный дар мертвецов,

За ноты хулы поколений, с которыми мы не сошлись.

Жемчужное тихое утро! Нет боли, и только мой взор

Вращает послед откровений, оставленный кем-то для жил.

Я молча сидел под бесшумной Фригией, зашитой в узор,

И не было злобы, с которой я добрую долю прожил.

Я думал о том, как всё в мире безумно и, всё же, легко,

Как может материя пасть под энергией мозга творца,

Как сила моя велика, но груз бремени несть тяжело.

Я думал о звёздах, о жарком дыхании полукольца.

Я думал о силе бессильных в движении грёз и частиц,

О том, что каскады раздумий приносят мираж и печаль,

И, главное, о человеке – судьбе с визигою десниц

В зависимости от вещи: объятия или меча.

Как долго я выдохи, вдохи всей грудью не делал, увы,

Латая гранатовый колер, что рвался от дел и словес,

Как долго старался запомнить прообраз великой мечты,

С которой я в детстве сражался, сжимая незримый эфес.

Чем дальше я взор устремлял свой, тем глубже садились уста.

Я думал о том, как врагами в миру обзавёлся без ссор…

А солнце уже поднималось, и длинной казалась верста,

Долину пронзая затишьем, пленяя холодный простор.

Я думал о прошлом, грядущем, о том, что сегодняшний день,

Должно быть, закончится также, как жизнь холостая моя.

Я думал о сломанных судьбах, о том, как сгорает сирень

В ристалище полуобамана, обиду на правду тая.

Звон колокола продолжался, и вот, оглянувшись на мир,

Я новой волной окаймил вдруг и церковь, и травы, и сад.

За церковью – море, за морем – кровей золотой эликсир,

И, кажется, новое время по Данте скандирует ад:

«Повсюду, куда не подайся, глаголет могильный мандат:

Час ужаса нас миновал, но прорезался на кандалах.

И что не досталось убийце, закрыл своим телом солдат,

И что не осталось младенцу, пролилось в степных облаках».

Вокруг одиночество брызжет своей ядовитой слюной,

И некуда спрятаться, ибо от собственных дум не сбежать,

Ведь стрелы кассетного шторма натянутою тетивой

Уже собираются пасти, закрытые болью, разжать…

Россия, как часто ты плачешь, таясь в опустелой избе?

Каким пресловутым иконам рассказываешь во снах,

Когда прилетали жар-птицы надежду искать по весне,

Незыблемую в белесых, отрадных, тугих парусах?

Всем так надоело быть кем-то притворным, но жизнь такова,

Что стать невозможно собою, покуда сжат в гневе кулак.

У звёзд вопрошаю: «Как это постичь?»; они челюстью льва

Разносят ответ полудикий с намеченным воем: «Никак!»

Никак!.. Я смотрю за каймою высоток и горных хребтов.

Янтарная зорь, утомляясь, молчит, я молчу вместе с ней.

Осмысленный горб поколений, вопросов, декад и веков

Врос в спину мою рудиментом, с которым мне до конца дней

Прожить суждено. Всё так глупо, вокруг светом залитый сон.

И нет ничего, кроме неба и мыслей, и слов про мечту.

Но вот какофония гонга смолкает, и ждёт горизонт

Чего-то, что в воздухе стынет, и я тоже этого жду.

Труд кончен! Свершив озаренье, от чуда немеет десна.

Меж гротов, аллей, ароматов прошёлся туманный эдем.

Царьград засветился от пыли, и, кажется, это весна —

Прощаясь с блистательной эрой, я жажду, как все, перемен.

И тундровых гор непорочность, и доля жемчужных вершин,

И море вдали – всё сомкнулось, дыхание в пепле тая.

Опять заспешил к моей книге тревогой пронизанный дым.

Что я без искусства и боли? Что мир без таких же, как я?

Налитые сплошь богохульством, на шее гремят ярлыки.

Течёт лебединая песня по звёздам, траве, берегам —

О том, что любовь обеляет, шепнут у окна старики,

О том, что успех окрыляет, вскричит неотёсанный хам.

Укрой меня, тихая пустошь! Забудь всё, о чём я мечтал.

Сотри мои слёзы и выпей всю злость, что когда-то растил.

Кимвалом восславленной рези разбит очень хрупкий бокал.

Да будет небесная воля на каждый зажжённый фитиль!

Да здравствует праведный отклик, да здравствуют колокола!

Луч силы взыграл позолотой и вылил на мир свою плоть.

Великою солнечной мощью раздета вся зорь догола.

И люди теперь не чужие – с улыбкой взирает Господь,

Как я стою в судном рассвете, прикрыв оба ока от дум,

Ледащим, сухим выдыханием пророча великую скорбь.

Но тем и священнее жребий, чем тверже в раскрытии ум.

Когда я устану, придется услышать бравурную дробь.

Похоже, со смутой, как с миром, нам всем разбираться самим.

Кончается дивное утро, оно не вернется назад.

Что будет парить над землёю? Что станет с грядущим моим?

Куда упадет прах столетий, когда я закрою глаза?..

16.04.25.

ВРЕМЯ НА ВЕСЕЛЬЕ

В ресторане пасмурно и тесно.

Подле всех знакомых дыма скорбь.

Если б не поэзия, не песня,

Я б давно вогнал под орган дробь.

Что врагу не растянуть, как лапоть

На стопе, так это день Суда.

Господа, полно фальшиво плакать,

Будем веселиться, господа!

Демон рук притворствует за градом,

И считает звёзды косогор.

Что скитальцу жизнь? Одна награда —

Искры, ветер, реки и простор.

А на ваших толстомясых пальцах

Отпечатки душных вин и сеть

Комеража. Там, где раны – фальцы,

Там, где фальцы – рак, а там и смерть!

Думы, думы льют витиевато

Песни бардов прямо за столом:

– Чья рука в убийствах виновата?

– Виноват проклятый костолом!

Тот, что неглиже в Тайге скрывался,

Развевая копоть, как хаммам,

И ходить канатом порывался

Подле размалёванный кайман.

Господа, вы вкось и вкривь смеётесь

Над детьми, что в землю залегли.

Отчего же водки не напьётесь?

Поглядите, что вы навлекли:

Рядом с вами гостья из темницы,

Вставшая на паперти времён,

И её вмещает с колесницей

Наш родной пришкольный стадион —

Это смерть. И ей не предвещает

Ничего ни мир, ни дымный смрад.

Где-то сын семейства вырезает,

Но, прошу, никто не виноват…

– Виноват! Убийцы! Вам не выжить! —

После водки раскричался люд.

Не хочу я боле это слышать.

Потеснись, прошу, лесной уют.

За Днепром орудует «Орешник»,

Превращая в персть тряпьё флоэм.

Стало быть, молитвы листьев вешних

Прячутся среди моих поэм.

Ничего, что, выходя с потомка,

Тень любви меняется на бра.

Если бы не взбитая котомка,

Мир давно бы растерял слова…

Пейте, господа! Впивайтесь в смуту,

Чтобы про любовь никто не знал.

Если б Авве вновь презрел Иуду,

Я б его рабов расцеловал!

Но, как не оправдывайся, право,

Сколько не старайся быть пригож,

Человек, не бравший с рук «травмата»,

Огнестрелом не прикончит вошь.

Пейте, братья, разбивайте руки,

Ибо Суд придёт, и бог воздаст

Каждому, кто впитывал разлуки,

Проливая слёзы на балласт.

Ну а мне, мне дорога Россия

(Не Торонто, Лондон и Техас),

Что на холст небес вписал вития,

И она сокрыта от всех вас.

Вы, мои крылатые качели,

Вознеслись не к этим небесам…

Если честно, мне осточертели

И анфас господ, и ресторан.

Ничего, что мак ввергают вазам,

Если плод убийцы – первоцвет.

Кто Россией больше нас повязан?..

Где-то вдалеке гремит «Ланцет».

23.02.25.

КАНКАН

Не рассчитывая на кличку первострадальца,

Но кривую зависть в руках у дождя лелея,

Я бы мог остаться без среднего пальца,

Распиная на позвонках зипуны плебеев.

Оказалось, внутри прагматичнее нет надежды,

Чем вина, чем генезис неортодоксального кредо

Моего появления, сном и чистилищем между,

Дабы я мог профанов вести и накладывать вето.

У меня в две судьбы вложен дроби стигийский импульс:

Не в конвульсиях биться, но страшно робеть при встречах.

Все пронзительней свист, засыхает столетний фикус.

Пусть другой кто-нибудь кружит канкан с моей картечью.

Останавливаясь раз по сто в золотых долинах

Или подле избы, «бакс» мелирую кинопсии.

И мне кажется, что я встречался со всеми в мире,

Кто хоть как-то причастен к воскресной судьбе мессии.

Я у солнца в котомке не прятал часы моленья,

Не курил по дворам, дымом лас не златил дукаты.

И душа (хоть пьяна) не сомлела в спирту взросления,

А осталась, как прежде, порочной и виноватой.

Сколько лет я растил покой, не бывая с братом?

Мою жизнь написали в день Судный арабской вязью,

Но, раз больше, чем звёзд на небе, вопрос был задан:

«Почему и за что меня все поливали грязью?»

Из ущелий тянулись щупальца разветвлений.

По ухабистым ямам печальной кошмой стекали

Водородные лужи укоров-испражнений

К красоте, оставляя аканфы, как на декали.

Адюльтеры бросали аркан, выбивали стулья,

Лупанарий просился на день погостить (на вечность).

По итогу, я чувствами вымазал дыры улья,

Именуемым «искренность», взяв под уздцы беспечность.

Что теперь? Кем я вырос? Зависимым от позора.

Автохтонов мирских и библейских врачую мантры.

Пусть бегут, спотыкаясь, к Эль-Гибору без рессоры

Все поэты Руси, строжайшие давать клятвы:

Маяковский теперь пусть со гроба восстанет, Пушкин

Высыпает к моим берегам словоблудий реки,

Пастернак с Гумилёвым слюной обливают стружки

Языка, белых стен, риз, отчизны, любви и неги.

Черубина де Габриак уже кормит с ложки

Рот сонета, Ахматова меряет образ кошки.

Притворяется ящером Бальмонт, под лязг стаканов

В башне ждёт проходимцев поэт Вячеслав Иванов.

На багровом снегу только спит Александр Твардовский.

Он и метра, увы, не прошел от своей усадьбы.

С тишиною напополам только я и Бродский

(Кроме Блока) такое досье смогли написать бы.

27.02.25.

МОЛЧАЛИВОЮ СЛЕЗОЮ

Молчаливою слезою

Бьётся в сумраке рассвет.

Горизонт блестит над морем,

Точно горный самоцвет.

За плечами знойный ветер,

Уносящий вдаль тоску.

Я не верю больше смерти —

Суша чужда моряку.

Из молитвы смех струится,

Растворяясь в полой мгле —

Это явь пришла проститься

Пред заходом в янтаре…

Млеют листья винограда,

Тишь затянута в вуаль.

Ничего, клянусь, не надо,

Никого теперь не жаль!

Серебрится дымкой пепел

Над туманами воды.

Из раскинувшейся степи

Солнце тянет в свет плоды,

Чтоб отдать степям этюда,

Воскрешаясь из разрух.

Жизнь-родник течет повсюду

И питает ломкий дух.

Необъятная свобода.

Нет ни края, ни конца!

Дремлет мудрая природа

На предплечье у венца.

С позолотой вдохновенья

Древний зов влечет к Отцу,

Будто счёт цепочки звеньев

Провалился в пустоту.

Лишь огни – святые лавры —

Наполняют эхом грудь.

Черноморские кентавры

Нас ведут в последний путь:

Я уйду, терзаемый новой

Вестью сказочного дня.

И берёза сильной кроной

Тронет грудь мою, любя,

Пусть миг жизни скоротечен,

Ждёт конец из глав и скал,

Всё равно я буду вечен —

Этот мир меня избрал!

Только стих и свежесть утра

Разнесут мечтаний прах.

А звезда, смутившись будто,

Покраснеет в облаках.

20.02.23.

В ПОГОНЕ ЗА СЛАВОЙ

Человек запутывает нити,

Хлещет ром, проглатывает пули,

Дабы не остаться гнить и выйти

С полигона, где жрецы уснули.

Легионы с неба звёздным камнем

Опадают в ум, сливаясь с бездной.

Может быть, и вас в пути не станет.

Может быть, и я, как волхв, исчезну…

Отзвук страха сковывает руки

Тех, кто продолжает биться с мраком.

Нас пустые мрази на поруки,

Злясь, берут, откармливая браком,

И крадут последнюю надежду —

Засыпать, чтоб кем-то быть укрытым.

Игры в Бога тлеют где-то между

Страхом всех забыть и быть забытым.

После – гнёт искания без чувства,

Даль огней с люминесцентным кроем.

Так, как пред толпой, нигде не пусто,

Так, как «Харвест», ничего не кроет!

В новом мире быть другим не ложно:

Путь творца запутывает бегом.

Славу зарабатывать не сложно.

Сложно оставаться человеком…

14.07.24.

ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ

Как чёрная дыра без света и материи,

Оставшаяся в одинокой мгле,

Я угасаю медленно вне времени —

В безмолвном, безнадёжном забытье.

Разлившаяся спесь порабощенья пламени

Спешит украсть сокровище времён.

Пройдёт ещё этап, и фразами сакральными

Пополнится забытый пантеон.

Я никому не нужен – в этом смех и трагика:

Склоняюсь к правде, ночь держа в руках,

Как эхо – бонвиван, как сон во льдах Рейкьявика

Немыслимые таинства впотьмах.

И, если есть конец Вселенной удивительной,

То мне его вовек не рассмотреть.

С холодной пустотой, до ужаса губительной,

Не свыкнуться, не слечь, не умереть.

Как чёрная дыра, разбитая, прощальная,

Разорванная пароксизмом масс,

В моей крови кипит вина необычайная —

Согретый белизной межзвёздный газ.

Как черная дыра, заведомо погасшая,

Я убиваю медленно себя.

Туманности… Их красота манящая

Недосягаема больше для меня.

10.08.22.

АСПАРТАМ

Не может, не может и быть иначе:

Солёные капли в стекле хранятся.

И то, что я жив, – ничего, тем паче,

Тем полосы жарче протуберанца.

Не будет тиран по-другому править,

Сметая ветрами золу усопших.

Я мог в первом веке осётров багрить,

А стал пилигримом в пределах отчих.

Вину сберегу и печаль умою,

Как руки убийцы и грудь Мадонны.

Готовятся ночью полки к убою,

Пока я равняюсь на Аполлона.

И странно писать, и, наверное, стыдно,

Но стыд от любви, а она – придаток,

Пята Ахиллеса, зерна початок,

А зёрен средь плевел хмельных не видно!

Туманная марь всё впитает, кроме

Строки, что несёт кровяное тельце.

Последний патрон головной в обойме —

Неверия лётка – вопьётся в сердце.

Пройдет сорок лет, на весенней даче

Сбегу от старения – смерть догонит,

А шпиль на дольмене мой сын укроет.

Не может, не может и быть иначе…

20.03.25.

ЧУВСТВУЮ

Я чувствую страх – это горы пожаров и бедствий

На нас надвигаются градом невидимых стрел.

Я чувствую зависть – ряды искалеченных шествий,

Как мёд, разливают на сотни просроченных тел…

Ты думаешь, будто есть нечто, прощённое веком,

Но жизнь есть гнилые початки во квире столбцов,

Незримый учитель, философ и стоик Сенека.

Как будто таким мне представлен придаток лжецов.

Ты мне объяснишь, жизнь (иль как там тебя именуют),

Что чувствую я! А, когда придёт время бежать,

Сбежишь, пари: черт не так страшен, как его малюют,

И чувства не дремлют, ведь их предначертано ждать.

Но сердце штормит и назойливо просится выйти,

Чтоб влить в меня яд прошлой жизни – источник Христов.

Я знать не желаю, что главная сила всей жизни

Составлена прописью странников-мертвецов:

«Градация зла и добра в бесконечном потоке

В итоге становится просто борьбой без границ».

Но те, кто так мыслят, не думают больше о Боге,

Не пьют с родника и не шествуют в пении птиц.

В начале времён, когда грех убивали во чреве,

Любовь тёмным сфинксом вставала на голую твердь.

И ею держали в узде вспять бегущее время,

И ею сносили в мгновение гордую смерть…

Теперь Вседержитель стал тем, кем я стать опасался.

Я вижу, чей говор насилует разум детей.

От детства бежал, но ребёнком, по сути, остался,

Терпеть не мог холод, но в сердце, по сути, метель.

Я чувствую стыд – это люди вокруг моих правил

Систему порочности строят на оргиях душ.

Я чувствую смерть! Вижу всех под крылом эпитафий,

Свиваясь в клубок от ведений, как раненый уж.

Я чувствую похоть. Меня влечёт странная мерзость

На исповедь с дьяволом: «Не отрекись от огня!»

Я чувствую смены. Небесное чудо отверзлось

И вышло из ангелов также, как яд из меня.

Я чувствую силу. Вплетается взводень из судеб

Во все мои жилы с готовностью что-то сказать.

Я чувствую свет – Саваоф шепчет догмы о чуде.

Но я не прозрел, ибо вот, что сумел я понять:

«Цени и люби свою жизнь. Посмотри, как бывает:

Психозы, аборты, запои, наркотики. Все

Заблудшие души в итоге никем умирают,

А сильные духом находят покой в тишине.