К кошкам претензий нет

Или интересовалась, демонстративно не глядя в сторону Насти:

– А чего она одевается у вас, как старуха?

Настя давно, ещё в ранней юности прочла как-то у Алексея Толстого, что мать ему говорила: «Зато у тебя глаза выразительные». И маленький Алёша уже тогда хорошо понимал, что так говорят некрасивым людям, которых так плоско и грубо пытаются утешить.

Хотя это бабушка Оля и папина мама, Настин отец бывает у неё очень редко. Ну просто он такой человек. Его вообще мало что беспокоит. Вернее, он очень не любит, чтобы его что- или кто-либо беспокоил.

Но это не единственная причина. Настя знает и о другой, хотя родители не знают, что она знает.

Дело в том, что бабушка Оля живёт в своей квартире в центре города не одна, а с дочерью – Раей. Тётя Рая – старая дева, так мама говорит. Потому что папиной сестре сорок лет. С хвостиком. И когда Настя видит её или думает о тётке, ей становится грустно, потому что вроде как это и про неё тоже.

Очень может быть, что кто-то уже и сейчас, глядя на Настю думает: старая дева. И внешне они не похожи только на первый, поверхностный взгляд. По крайней мере, так считает Настя.

Хотя ей совершенно не хочется так считать. Потому что… Да потому что тётка её – некрасивая… Тоже… По-своему, конечно, но точно, как и Анастасия не из тех, на кого оборачиваются или с кем мечтают познакомиться. Они похожи в этой своей некрасивости. Да и вообще у них довольно много общего: Раиса, как и Настя – замкнутая, молчаливая, даже угрюмая.

Глядя на Раю, становится понятно, что в жизни этого человека произошла какая-то кардинальная поломка. Или как говорит Люся: что-то пошло не так. Это видно по её тяжёлому взгляду исподлобья, отрывистой и часто грубой речи, по её вечному недовольству всем и всеми. Рая работает в школе. Преподаёт физкультуру. И сама она очень спортивная. Даже чересчур. Мама говорит: мужеподобная. И действительно, Настя ни разу не видела Раю в юбке или платье. Её любимая форма одежды: спортивный костюм или брюки. Тоже спортивные. Их у неё несколько. Но всё же гораздо меньше, чем одежды у обычной женщины. Она носит их везде: в школе, дома, когда гуляет с Марфой. Это старая бабушкина такса. Насте кажется, что больше Раиса нигде и не бывает.

У Раи всегда короткая стрижка и полное отсутствие косметики. Лицо хотя и правильной, но грубоватой формы. Настя Раю побаивается, хотя и не знает толком почему. Ведь тётка с ней почти не разговаривает. А когда они приходят с мамой, коротко кивает им и скрывается в своей комнате. Настю это вполне устраивает. И судя по всему – маму и даже бабушку тоже. В присутствии тётки все как-то робеют и теряются. Даже если та не произносит ни слова.

Настя не знает, какой Рая учитель, зато хорошо представляет, как чувствуют себя под взглядом тяжёлых, серых глаз её ученики. Чего-чего, а проблем с дисциплиной у Раисы на уроках нет точно. Настя почему-то в этом уверена.

Так вот, откуда-то родителям стало известно, что существует дарственная на бабушкину квартиру, оформленная в пользу Раисы. Бабушка Оля, видимо, решила, что если её дочь станет полновластной владелицей такой завидной жилплощади в центре города, то это поможет бедной Раечке устроить, наконец, свою личную жизнь. Маму Насти крайне возмутило это решение, но находясь на правах невестки, она не могла действовать напрямую. А потому пыталась влиять на ситуацию опосредованно, то есть через мужа. Но сложность такого воздействия состояла в том, что Настиного отца всё устраивало ровно до тех пор, пока его не трогали. Или, как он любил выражаться: оставляли в покое. Поэтому его создавшееся положение вообще не беспокоило. На просьбы жены повлиять на ситуацию, он отвечал недовольным движением бровей и угрюмым кивком. (Настя отмечала, что в такие моменты, они были очень похожи с сестрой). Но при этом, ровным счётом ничего не делал. И даже не собирался. И мама это отлично понимала. В этом и заключался весь парадокс ситуации.

Просто в какой-то момент отец вообще перестал навещать своих родственников, чтобы от него ничего не требовали и не ждали. Или по его собственному выражению: отстали от него. Самое смешное, что похоже всех в этом театре абсурда всё устраивало. Мама время от времени заводила разговор на тему: ты тоже наследник, и имеешь такое же право на квартиру, а папа сурово кивал: мол, да, конечно, вот-вот начну активно действовать (хотя такие слова, как «активно» и «действовать» – это точно не про Настиного отца).

И оба делали вид, что не только слышат, но и верят друг другу. И в доме на какое-то время снова воцарялись мир и спокойствие.

Вообще, что касается отца, то тут Насте и сказать нечего. Иногда создавалось ощущение, что кресло, в котором он сидит по вечерам перед телевизором, живёт более насыщенной жизнью. Отец был из той категории мужчин, про которых такие девушки, как Люся, сказали бы коротко и ёмко: никакой. Полноватый, лысоватый, молчаливый; он помногу лет ходил в одной и той же одежде, несмотря на полный шкаф вещей, ездил на одной и той же машине, на одну и ту же работу – в типографию, находясь последние лет двадцать в одной и той же должности, которая даже звучала скучно и странно: верстальщик.

А уж в чём заключались его обязанности, Настя с матерью и вникать не хотели. Да и сам отец о работе своей ни говорил ничего и никогда. Вообще, самым примечательным в облике родителя, было не наличие чего-либо заметного, выдающегося, а отсутствие оного. А ещё это его вечное, словно отпечатавшееся выражение на лице: оставьте вы меня все в покое!

Раньше, когда Насте ещё было любопытно наблюдать за ним, она отмечала, что живёт он так, будто выполняет трудную и неблагодарную работу.

Она почти не сомневалась, – исчезни они с матерью вдруг из его жизни, он не сразу заметит их отсутствие. А когда заметит, то не сильно расстроится.

Разве только, что данное обстоятельство коснётся его личного неудобства. Так что он бы охотно смирился с этим изменением, если бы оно не потянуло за собой и другие. А на это отец пойти никак не мог. Это потребовало бы решения такого количества задач – крупных и мелких, но всегда напряжённых, выбивающих из привычной колеи и лишающих его любимого состояния покоя, – на какие он не то, что не был способен, но даже думать об этом спокойно не мог, настолько это было страшно.

И это было грустно. Не только само по себе, а ещё и потому, что Настя чувствовала: многие неприятные, даже отталкивающие черты характера отца свойственны и ей самой. Но отца, судя по всему, это положение вполне устраивало, а её, к счастью, нет. По крайней мере, пока.

Точно так же, только наоборот, и с Раей, папиной сестрой. Основная разница, причём существенная между ними есть точно: Настю вполне устраивает перспектива пожизненного проживания с родителями, а Раису – нет.

Она неоднократно предпринимала попытки устроить свою личную жизнь, но всё заканчивалось либо возвращением Раи в отчий дом, либо выдворением из оного её избранника. Всё это нередко сопровождалось шумными сценами взаимных упрёков и оскорблений, а оканчивалось просто от усталости, безысходности, а ещё потому, что неудобно перед соседями, – мать старая и больная, а Раиса Владимировна – педагог. Да и вообще, сколько можно?

После этого наступал период более или менее длительной ремиссии, когда обе уходили в молчание, делая вид, что всё хорошо. Но ближайшая к ним соседка – Марина, – очень активная домохозяйка, у которой даже ключ был от бабушкиной квартиры, – когда Рая отлучалась больше, чем на один день – ездила с приятельницей в горы, или в очередной раз была занята устройством личной жизни на территории кавалера, – Марина «проведывала» бабушку, а заодно гуляла с Марфой, кормила их обеих и поливала цветы. Она-то и посвящала Настину маму, причём не без удовольствия, во все подробности этих сложных личностных коллизий.

А мама, разумеется, сообщала Насте.

Почему-то считалось, что бабушке Оле трудно ходить. А ещё труднее что-либо делать. На вопросы о самочувствии, она, как правило, обречённо махала рукой: какое там здоровье, мол, с моим давлением и суставами. И демонстрировала свои пальцы на руках, с небольшими утолщениями в местах сгиба. При этом всё так же оставалось непонятным, почему она почти не ходит, предпочитая, – как и её сын, кстати, – оставаться в старом, гигантском кресле с подушками у телевизора. А даже если встаёт (на кухню или в туалет), то передвигается медленно и тяжело, стеная и охая при каждом шаге. И всегда при помощи ходунков или палки.

И на лице её, – тоже на постоянной основе – выражение застывшего недовольства и раздражения. И всегда, находясь с ней рядом, предлагая помощь, которую чаще всего бабушка категорически отвергает, Настя чувствует себя неизвестно в чём виноватой. Настя уверена, что и мама её тоже. Бабушка Оля всем своим видом даёт им понять, что лично ей известно, благодаря чему, или, вернее, кому она так страдает и мучается, а не сообщает она об этом только из свойственного ей милосердия и то до поры, до времени, поскольку, известно ведь, что даже у самого ангельского терпения имеется свой предел.

Единственное существо, к которому бабушка испытывает нежные чувства – это её такса по кличке Марфа. Довольно уродливая, кстати.

Настя, конечно, любит животных, но бабушкина собака … это что-то особенное. Внешне она напоминает копчённую, пригоревшую со спины толстую сардельку с длинным носом и большими ушами. Лапы её настолько же кривые, насколько и короткие. Но главное не это, конечно. Настя, наоборот, всегда испытывала искреннее сочувствие к малосимпатичным или неказистым созданиям. Видимо, ощущая какое-то родство душ.

Но Марфа – существо озлобленное и ненасытное. Её тёплые чувства распространяются исключительно на два объекта: к еде (в любое время суток и в любом количестве) и бабушке Оле. И то, Настя подозревала, что бабушка занимает почётное второе место только потому, что без ограничений и условий предоставляет то, что занимает у Марфы не просто лидирующую позицию, а вообще всё, на чём сосредоточены все её помыслы, чувства и желания.

Остальные взаимоотношения с миром, в строгой иерархической последовательности, распределились следующим образом: Раису, как и все остальные, Марфа уважительно боится, а Настю и маму … терпит. Если, например, кому-то из них случится вдруг пройти слишком близко от её мисок или коврика у бабушкиного кресла, где она лежит, запросто можно услышать негромкое, глухое рычание, отдалённо напоминающее раздражённое ворчание той же бабушки. Отдельной неприязнью пользуются у Марфы дети.

Ко всему остальному, включая других людей, встреченных на прогулке сородичей, движущийся транспорт и прочие объекты Марфа совершенно равнодушна.

… Часто, выходя от бабушки, Настя с мамой не сговариваясь ёжились или передёргивали плечами. И прыскали потом, как две школьницы. И делились впечатлениями. Они же, как две подружки, у которых нет никаких секретов друг от друга. Ну… почти.

Иногда отсмеявшись, мама робко взглядывала на Настю и говорила что-то вроде:

– Может тебе стрижку модную сделать?

Насте было это неприятно. Как будто мама отчасти была согласна с бабушкой Олей, что с ней, Настей, что-то не так. И выглядело это как небольшое, но всё же предательство. Правда, в таких случаях, Настя тут же вспоминает, что она, в этом смысле, не далеко от мамы ушла.

Когда Настя вспоминает о своём секрете даже про себя, – а по-другому ей, понятное дело, думать об этом просто невозможно, – то краснеет. Ей кажется, как будто тем самым она предаёт маму. Но иначе никак нельзя. Это не просто какой-то дурацкий женский секретик. Вовсе нет. И случилось это не вчера. И даже не месяц назад. И потому всё так затянулось, запуталось, что словами и не передать.

Глава 4

Глава 4.

Началось всё с того, что с полгода назад Настю в «Одноклассниках» нашла Ася Хачатурова, или, может быть, она её, – неважно. Одним словом, они нашли друг друга. А потом, благодаря переписке и время от времени телефонным разговорам, – возобновили прежнюю дружбу. Настя узнавала и не узнавала свою бывшую подружку и одноклассницу. С одной стороны, это была всё та же Ася: грустная, тихая, с тёмными, печальными глазами на узком, бледном лице. (Иногда они разговаривали по видеосвязи, кроме того, нередко обменивались фотографиями).

Так вот, с другой стороны, это был совсем незнакомый человек. Вечно всего боящаяся дурнушка Ася, которой даже она, Настя сочувствовала, – превратилась в спокойную, исполненную достоинства молодую женщину, от чьей нескладности не осталось и следа.

Ася уже шесть лет, как была замужем и имела двух детей-погодок: сына и дочку. Прожив несколько лет в горном Дагестане, они с мужем переехали в Москву, где и обосновались. Насте нравилось слушать, как Ася рассказывает о своей жизни, о детях, нравилось, как она выглядит, как одевается – всегда подчёркнуто строго, но явно недёшево, – но ощущение чего-то нереального, того, чего никак не может быть, её не покидало.

Во-первых, Настя постоянно ловила себя на мысли, что разговаривает с женщиной, гораздо старше себя, хотя ей прекрасно было известно, что они одногодки. И дело явно было не во внешности, уж точно нет, поскольку выглядела Ася, как раз отлично.

Во-вторых, во время разговора, Настю не покидало чувство, что эта женщина только притворяется её одноклассницей, – хотя это было смешно, за каким бы чёртом кому-то это понадобилось! Просто это было как-то странно. Ну не меняются люди так кардинально за каких-то полтора десятка лет! Или всё-таки меняются? Но ведь она-то, Настя, почти не изменилась! А если и изменилась, то явно не в лучшую сторону. Просто уже на девушку почти не тянет, повзрослела и как-то отяжелела что ли. Вот и все изменения. Об этом ей и сама Ася несколько раз говорила: а ты всё такая же, Настька!

Ася несколько раз приглашала Настю к себе в гости, в Москву. Настя до такой степени не рассматривала это всерьёз, что каждый раз это казалось просто шуткой. И она вежливо хихикала.

В какой-то момент, Ася для Насти стала даже интереснее Люси. Как подруга и личность, на которую хочется быть похожей. Ну, потому что Люся всегда была Люсей. Настя в этом уверена. Сначала хорошенькой малышкой, на которую все смотрят и умиляются, затем милой школьницей, которой симпатизируют не только учителя, но даже хулиганы и двоечники, – наверняка ей к лицу был даже подростковый возраст. Потом Люся стала очаровательной девушкой: такая точно в невестах не засидится. Ну и наконец, она – привлекательная, уверенная в себе женщина. Она всё так же легко и красиво идёт по жизни, потому что таким везде зелёная улица. Их всегда приглашают на день рождения. Их выбирают в друзья, их приглашают в команду (студию, клуб), их предпочитают другим – не таким ярким, лёгким, изящным и весёлым. Наконец, их просто любят. Ни за что. Просто так. За то, что они такие миловидные, нежные и обаятельные. Даже ошибки и промахи им прощаются запросто, если вообще замечаются. А если и замечаются, то только затем, чтобы помочь этой красотке. Потому что для неё это может быть слишком тяжело и неприятно. А для такой, как Настя – нет. Ведь для неё – это самое обычное дело. Ради такой – не станешь надрываться, она того не стоит.

Потому что все хотят красивых. Красивым легко всё даётся в жизни – только руку протяни. А иногда и протягивать не нужно. Им и так всё дадут. Ну да, прямо как у Булгакова: сами придут, и сами всё дадут.

Примерно так и происходит у таких, как Люся.

В отличие от неё – Ася была другая. По крайней мере, изначально. Она была в числе неизбранных, в числе изгоев, как и сама Настя. А значит – она своя. И что ещё важнее, если получилось у Аси, может получиться и у неё. Правда, Настя пока не знает как именно, но чувствует – возможно. Тем более, когда -то надо ведь что-то менять в своей жизни. Она прекрасно головой понимает это. Ей уже тридцать, кстати.

Они отлично отметили её тридцатилетие с мамой: приготовили два лососевых стейка, любимый салат из красной фасоли с чесноком и сухариками, и незаметно выпили почти целую бутылку вина. А ещё Настя на работу приносила торт. Она не хотела, но мама сказала, так нужно. Для того, чтобы прочнее влиться в коллектив. По логике мамы, люди на порядок лучше относятся к тому, кого поздравляли и с кем разделили сладкое угощение.

Мама сама купила «Пешт» в «Шоколаднице». Настя по своей привычке и не спорила. Зачем? Тем более, к её удивлению, они отлично посидели в обеденный перерыв. Её поздравили очень тепло. И подарили цветы. Наверняка, это исключительно Люсина инициатива. Но всё равно было приятно.

Так вот, ей тридцать. Уже. И она работает секретаршей (пусть это и называется по-другому), всё ещё живёт с родителями и восемью кошками.

Ну да, уже восемь. Симка в их доме появилась месяц назад. Иначе уборщица выкинула бы её на улицу. Вместе с сестрёнкой и братиком. Кто-то подбросил их в подъезд. Они едва научились есть самостоятельно. Двоих Насте удалось пристроить. Одного, пёстренького, желтоглазого забрала душевная женщина с пятого этажа. Другую, его сестричку, такую же яркую, взяла девушка с работы для своей мамы. У той старая кошка ослепла. А эту, дрожащую, припадающую на задние лапы, с шёрсткой какого-то мышиного цвета и острой, малосимпатичной мордочкой, никто не хотел брать. Ну Настя же говорит, все хотят красивых.

Хотя, если хорошо подумать, то жизнь красивых, не так уж и проста. Хотя бы потому, что нужно постоянно соответствовать высокому званию записной красавицы. Помнить, что на тебя смотрят, равняются, берут пример. Ведь это, должно быть ужасно утомительно. Так думает Настя, но потом спохватывается: для кого утомительно? Может быть, для неё и таких, как она, но не для Люси и ей подобных. Да они живут этим и ради этого. И чтобы увидеть свою отражённую «красоту в глазах смотрящего» готовы на всё.

Они подпитываются этим и всю полноту жизни ощущают только, когда встречаются с обожанием, завистью, восхищением, ну и так далее. «Хочу нравиться!» – вот их девиз по жизни.

А Ася – не такая. У неё нет такой цели производить впечатление. Иначе Настя бы это непременно почувствовала. То, какой Ася стала внешне – результат её внутренних преобразований. И в какой-то момент Настя очень чётко поняла: она хотела бы того же для себя. А вдруг получится? Ведь у Аси же получилось!

У Насти появилось огромное желание понять, как именно.

Вот с этого, наверное, всё и началось. Вообще всё. То есть попросту говоря, новая жизнь Анастасии Горновской – незамужней, тридцатилетней девственницы, убеждённой домоседки, недоверчивой трусихи и уже слегка безумной кошатницы.