К кошкам претензий нет

И сказать, что мама в некоторых случаях, – очень редко, – но напоминает ей бабушку Валю с её манерой любому событию придавать негативный оттенок и возводить в степень абсурда, тоже было бы невозможно.

Нет, нет… Об этом нельзя сказать вслух, не ранив глубоко высоких струн материнской души. В общем, как-то незаметно Настина безответная реакция, то есть отсутствие её в принципе, стала её отличительной особенностью. Характерной чертой личности и защитным механизмом.

Так было лучше и легче всего. Не реагировать. Ничего не объяснять, не оправдываться, не нападать, не обижаться, не отворачиваться и не уходить в глухую оборону. Просто не реагировать. Не допускать внутрь себя то, что не нравится, что ранит, беспокоит, унижает, обесценивает.

Задёрнуть ширму в душу поплотней, захлопнуть внутренние створки: никого нет дома. Да?? Вы что-то, кажется, хотели, но меня нет, простите. Есть только эта внешняя оболочка: немногословная, спокойная и вежливая. Можете поговорить с ней, если угодно. Да, так гораздо, гораздо лучше.

Настя прочла однажды чьё-то высказывание и запомнила его на всю жизнь: я часто сожалел о том, что сказал, но ещё ни разу о том, что промолчал.

Только Настя не помнит, кому принадлежит эта фраза. Да это и не важно, главное, она с этим полностью согласна. И потом, молчание – золото. Ещё когда сказано, а до сих пор, кажется, выражение это не потеряло своей актуальности.

Хотя мама считает, что Настя молчит исключительно из-за своей крайней застенчивости. Ну или неуверенности, что в принципе, одно и то же. Может, дело, конечно и в этом тоже, но не только. И это даже не основная причина. Просто разговаривать-то не о чем особенно, да и не с кем.

Прямо как Тигровая Лилия у Льюиса Кэролла «Говорить-то мы умеем, было бы с кем…»

И вот ещё что: то, что интересует Настю, вряд ли понравится кому-то ещё. По крайней мере, она таких за свои неполные тридцать лет жизни почти не встречала. Почти, потому что пара человек (ну, не считая мамы, разумеется) всё-таки были.

Это, во-первых, Ася Хачатурова, одноклассница, тихая, некрасивая девочка.

Боязливая и нервная, как лань.

«Чудила» – говорила про неё мама. И улыбалась, глядя на дочь. Насте не нравилась эта улыбка, так как казалось, что появилась она вместо непрозвучавшего продолжения: «такая же, как ты». И хоть мама вслух этого не говорила, Настя и так это знала. Вернее, чувствовала.

Ей вообще совсем не обязательно всё разжёвывать.

Так вот, Ася, значит, и Люся. Ася – в прошлом, как думала Настя до недавнего времени. Люся – в настоящем. С Асей Настя раньше училась. С Люсей сейчас работает.

Надо же, – думает Настя, – даже имена у них созвучны. Как она раньше этого не заметила? Но на этом всё сходство и заканчивалось.

Люся была совсем другой. Если Ася – закомплексованная, сутулая девочка, придавленная грузом ответственности, больше всего опасавшаяся не оправдать родительских ожиданий, трепетавшая перед своим отцом, полная страхов, неясных надежд на будущее, которого, впрочем, тоже больше боялась, чем желала, – то Люся – замужняя, с двумя детьми – была её абсолютной противоположностью. С Асей было легко и понятно. А рядом с Люсей, волнительно, иной раз до дрожи, и непредсказуемо. Ася успокаивала, а Люся будоражит. Ася, безусловно, ближе ей по духу и темпераменту, но похожей хочется быть всё-таки на Люсю…

То есть Насте не мешает общаться или даже дружить с теми, кто думает и ведёт себя по-другому. Иначе, чем она. Хотя при этом Настя называет Люсю подругой только про себя. Вслух она этого никогда не произнесёт. О, нет. В основном, из-за страха, что та так вовсе не считает. И просто из-за страха вообще.

Вдруг Люся ещё рассмеётся, услышав. А что, она может, с неё станется. И скажет вслух, да ты что, какие мы подруги? Мы коллеги и больше ничего. А это будет больно. Настя знает. И в этом случае, она тоже, конечно, промолчит, но внутренняя ширма её распахнётся от такого удара. И створки двери – даже если и устоят, но всё-таки дрогнут.

То есть она почувствует боль, и защита с таким трудом выстроенная, обрушится. Она знает, она уже проживала такое не раз, – и с Люсей станет труднее общаться, если вообще будет возможно. А этого бы ей не хотелось. Нет, нет, очень не хотелось. Поэтому Настя «дружит» немного про себя.

Так опять же, гораздо проще. И так можно сколько угодно считать, что они подруги. Может даже самые лучшие. А что, возможно и Люся так тоже считает. Только вслух не говорит. Почему? Да мало ли, ну, во-первых, потому что и так понятно. Во-вторых, не всё же стоит произносить вслух, верно? А в-третьих, у всех могут быть свои причины. Разве нет? И вообще, иногда лучше не докапываться до сути, в этом вовсе не так уж много хорошего, как считают некоторые. В том числе и психологи. Настины коллеги, между прочим.

Она ведь даже поработать успела по специальности. В детском саду. Правда недолго – всего только месяц, а потом ушла. Не нашли общего языка с заведующей. Вернее, никто его и не искал. И даже не пытался. Начальница просто давала какие-то поручения, – до Насти не всегда доходил даже их смысл, – а потом громко отчитывала на совещаниях. При всех. Может ещё и поэтому Настя старается не говорить никому, что она психолог. Как будто опасается реакции, в которой будет недоумение и злая, ехидная усмешка: «Серьёзно??!! Ты – психолог?! Не может быть!» Ну, типа, какой ты, нафиг, психолог, если даже со своей жизнью разобраться не в состоянии! Как будто психологи – это такие мегапрокачанные профи, не имеющие никаких комплексов и слабостей свойственных обычным людям.

Одним словом, Настя так редко говорит об этом, что и сама уже иногда сомневается в том, что это правда. По какой причине? По той же, по какой она не хочет говорить вслух о том, что считает Люсю лучшей подругой, например. А главное, потому что она вообще старается как можно меньше говорить. Так не просто лучше и проще, так безопаснее…

Они с Люсей работают в одном небольшом медицинском учреждении. «Опти+» – так оно называется. Люся – медсестра, ну а Настя – администратор. Да, должность её звучит довольно весомо, но на самом деле это просто название. Обязанности её больше напоминают функционал секретаря, кем по факту Настя и является. Но она не против. Работает она здесь третий год и уже привыкла. Хотя поначалу было, конечно, трудно. Её смущали бойкие девушки – медсёстры, обилие белых халатов, какая-то нарочитая, чуть ли не показная деловитость у всех. По сравнению с ними, Настя сама себе казалась настолько серой, недалёкой мышкой, что первые недели, только и думала, как бы половчее оттуда сбежать. Останавливал только страх перед тем, как посмотрит на это мама. Особенно учитывая тот факт, что она её сюда и устроила.

Мама работает экономистом, и не где-нибудь, а в министерстве труда и социальной защиты. Работа у мамы Настиной может и не самая интересная, зато позволяет иметь нужные связи. Так она сама говорит. Вот благодаря этим самым связям, Настя и попала на эту работу.

– А это было не так-то легко! – сказала ей мама.

Понадобилась целая серия непростых, последовательных действий.

Но скорее всего, даже это обстоятельство Настю бы не остановило. Работа не клеилась. Настя расстраивалась, нервничала, из-за чего всё шло ещё хуже. Врачи отчитывали её за неправильную запись, посетители грубили, а молодые сотрудницы, пробегая мимо Настиного стола, шептались и фыркали.

Насте было ужасно некомфортно. Как и в любом, собственно, месте, в котором она оказывалась впервые. К тому же, Настя никак не могла отделаться от ощущения, что все, начиная от руководителя и оканчивая уборщицей только этого от неё и ждут. И злятся, и не понимают почему она тянет, занимает место и морочит им голову. Ведь любому, при самом даже поверхностном взгляде становится абсолютно ясно, что толку от неё не будет никогда.

И она совсем уж было собралась на выход, но… ей неожиданно помогла Люся. То есть именно та, от кого помощи она ожидала меньше всего. Это бы ей даже в голову не пришло. Люся – самая деловая, яркая и обаятельная из всех этих уверенных, симпатичных девушек. Она как-то во время обеденного перерыва сама подошла к ней, и они разговорились. То есть говорила, в основном, Люся. А Настя от переизбытка чувств, – тут и признательность за участие, и восхищение красотой Люси, и переживание по поводу того, что скажет мама, когда узнает, что великовозрастная дочь её снова осталась без работы, – на членораздельную речь едва ли была способна.

Но Люся очень смышлёная. Это Настя ещё раньше поняла, когда наблюдала за ней иногда. Тогда же, во время их первого разговора, – на глазах у всего коллектива, между прочим, – Люся авторитетно заявила, что уволиться всегда успеть можно. И тут же выдала парочку язвительных, но настолько метких характеристик по адресу руководства и отдельно взятых сотрудниц, что Настя обомлела и неожиданно для себя рассмеялась. А ведь известно, что невозможно одновременно смеяться и предаваться отчаянию, например. Или хихикать и вместе с этим, считать себя последним человеком. Одним словом, Насте была протянута рука помощи и дружеского участия, и она за неё с радостью ухватилась.

Если бы Люсе в тот момент пришло в голову покормить её с этой самой ладони, ей бы это тоже удалось легко и просто. С тех самых пор, у Насти пропало желание уходить из того места, в котором у неё только что появилась такая чудесная подруга. Видимо, Настя так и будет именовать Люсю. Да. По крайней мере, про себя. С тех пор, каким-то загадочным образом в профессиональной жизни Насти всё постепенно стало налаживаться. Сейчас уже и сама Настя вряд ли может наверняка сказать почему. То ли доброе участие Люси подействовало таким магическим образом, то ли в самой Насте произошёл какой-то перелом, благодаря которому она стала спокойней и увереннее, то ли все её предыдущие страхи и опасения были по большей части надуманными, а может всё это вместе, но отношение изменилось. И к самой Насте, и её собственное – к работе. Они с Люсей стали регулярно общаться. И не только на обеденном перерыве. Люся или её муж иногда даже подвозят Настю, когда им случается ехать по пути. Настя живёт в центре и всегда с работы ездит на маршрутке № 8. Она привыкла. Это очень хороший маршрут. Почти всегда есть свободные места. Настя едет себе, смотрит в окно, о чём-то думает. Или даже ни о чём не думает. Просто смотрит. С ней такое случается очень часто. Мама говорит в таких случаях: снова в облаках летаешь? А она нигде не летает, что это вообще за выражение?! Ей бы такого и не хотелось никогда. С этим, кстати, связан её главный страх. Тот самый…

Нет, она просто отключается, как бы она здесь, а вроде бы и нет. И не нужно ни с кем разговаривать, ничему соответствовать и думать, как её воспринимают окружающие. Это приятно и здорово. Поэтому Настя никогда и ничего не имеет против общественного транспорта. Если только он не переполнен. Она там почти отдыхает.

Но, конечно, когда Люся предлагает подвезти её, она всегда соглашается. Хотя охотнее предпочла бы этого не делать. Во-первых, это непривычная обстановка, во-вторых, Настя стесняется Люсиного мужа. Он очень большой и мрачный. Насте кажется, что он недоволен её присутствием в машине. В-третьих, понятно, что побыть в тишине теперь не получится.

Но Люся уверена, что делает Насте большое одолжение, подвозя её иногда. Люся презирает общественный транспорт. Она так и говорит об этом. А ещё это ясно написано на хорошеньком Люсином личике. Наверняка, – по крайней мере, Настя не сомневается в этом, – Люся презирает и тех, кто в нём ездит. Хотя об этом она ничего не говорила никогда, но догадаться, понятное дело, не сложно.

Люся сама отлично водит, но ей нравится, когда за ней приезжает муж. Так Насте кажется. В машине её подруга без умолку тараторит, смеётся, задаёт какие-то вопросы, не ждёт и не слушает ответа и т.д. Самое главное, что она как будто совершенно не обращает внимания на преувеличенную невозмутимость и серьёзность Виктора, своего мужа. Такое ощущение, что Люся для него, как белый шум, не более того. Настя так никогда бы не смогла, это точно. Не только жить, но даже беседовать с человеком, который почти демонстративно не замечает твоего присутствия. Настя даже как-то заикнулась об этом Люсе. В самом начале ещё, когда её поразил этот контраст темпераментов и отношения в целом.

Люся тогда расхохоталась, и сказала, что у её Вити просто такой характер. Обычный, в общем-то, – добавила она, – как у большинства нормальных мужиков. А потом посмотрела на Настю взглядом строгой учительницы и сокрушённо покачала головой. Настя подумала, что так смотрит врач на тяжело больного, который безнадёжно запустил свою болезнь.

Кстати, что касается материнских переживаний по поводу личной неустроенности дочери, то Люся здесь на стороне Настиной матери. Хотя вообще-то она всегда поддерживает Настю. И даже считает, что мать давит, мешает и заедает её молодую жизнь. Да, так и говорит: заедает. Насте смешно. Но она этого не демонстрирует, чтобы не обидеть Люсю. Ведь этот человек принимает такое горячее участие в её жизни. А разве «просто коллеги» на такое способны?

Так вот, Люся считает, что без малого тридцатилетнему человеку продолжать жить с родителями просто неприлично. И что именно от этого все Настины проблемы и личная неустроенность. Объяснять Люсе, что у Насти нет проблем совершенно бесполезно. Женщина, которая в настоящий момент времени находится на грани развода со своим третьим мужем, уверена, что человек лишенный всего спектра эмоций, каковые можно получить лишь находясь в отношениях, – счастливым или даже просто удовлетворённым не способен быть в принципе.

Глава 3

Глава 3.

Идея познакомить Настю с Виталиком, – двоюродным Витиным братом, -пришла однажды в светлую Люсину голову именно когда они с мужем очередной раз её подвозили.

Настя, откровенно говоря, до сих пор содрогается при этом воспоминании. Хотя ничего страшного не произошло.

Виталик – вполне обычный парень, улыбчивый, простой. Может даже чересчур.

Он так и представился: Виталик. Наверное, это нормально, но Настя про себя улыбнулась. Тут же представила, как она при знакомстве, томно опускает глазки и тихо шепчет голосом тёзки из сказки Морозко: Настенька.

Виталик невысокий, худощавый и выглядит очень молодо, – Настя удивилась, когда узнала, что ему тридцать пять. И привычно подумала, что нужно худеть. Люся с ней согласна, а вот мама говорит, чтобы она не выдумывала. Но Настя же видит, она грузная, с большой, тяжёлой грудью, – господи, можно подумать, что она троих детей выкормила. А на самом деле, Настя даже не целовалась ни разу. Даже не представляет, как это. Но Настя и не хочет даже. И это не притворство, ей об этом и думать не слишком приятно. Сразу вспоминается та сценка из детского сада, когда они с одним мальчиком из группы, – Ромка его звали, – закрылись в туалетной комнате. Кто именно из них это сделал и для чего, ей неизвестно. Наверное, просто баловались, потому что она помнит, как они с ним хохотали, когда им стучали в дверь. Воспитательница же расценила это по-своему. И наказала тоже своеобразно. Сняла с обоих трусы и заставила стоять перед всей группой во время тихого часа. Они стояли долго. Настя не помнит сколько именно. Может полчаса, а может минут пятнадцать. Но запомнила Настя это на всю жизнь. Так вот, когда она думает о чём-то таком: молодых людях, поцелуях, ну о таких вещах, короче, – она каждый раз представляет, как они стояли тогда в спальной комнате, – зарёванные и голые, – а дети молча смотрели на них с затаённым испугом и отрешённостью.

Что же касается Виталика, то Люся рассказала Насте, что он был женат, но там произошла какая-то тёмная история о которой толком никто ничего не знал. Ни его брат Витя, ни даже Люся, которой известно, кажется, всё на свете.

В общем, он женился, а меньше через месяц выгнал жену из своего дома и подал на развод.

С тех пор Виталик о женитьбе и слышать не хочет, хотя родственники и друзья надежды не теряют, и регулярно предпринимают попытки его с кем-нибудь познакомить. Впрочем, против знакомств с девушками Виталий ничего не имеет, и идёт на это даже охотно.

Одним словом, встреча состоялась. Всё было нормально, посидели, поговорили, даже выпили. Настя слушала Виталика, что-то тоже иногда говорила, но больше сидела молча и улыбалась. Как обычно, впрочем. Обычным было и то, что всё то время, что она находилась там – ей хотелось оказаться дома. На своей тахте с книжкой, Мусей или Клёпой. И чтобы одновременно маму было слышно из кухни. Чтобы она заглянула и спросила весело у разомлевшей, почти засыпающей Насти:

– А что, может чайку попьём? Я такого печенья купила, пальчики оближешь.

И потом они будут долго смеяться над пустым, в общем-то, каламбуром, заключающемся в том, что «пальчики оближешь» – это название десерта.

Насте с самого начала было ясно, что больше в подобных мероприятиях она участия не принимает. Спасибо, но нет. Ей в общих чертах всё понятно…

И там, в кафе, улыбаясь Виталику, кивая, по обыкновению головой, она уже знала, что больше его не увидит. Ну нет и всё…

Люся долго потом приставала к Насте с расспросами на тему: он тебе что-то сказал? Нормально же вроде всё было, что случилось-то?

Да в том-то и дело, что ничего не случилось. И ничего не сказал. И тем более не сделал. Разве не может быть так, что просто… не хочется. Потому что неприятно. Нехорошо… Непонятно…

Но Люсе такое объяснить очень трудно. А может просто Настя не умеет. Одним словом, встречи подобного рода Насте больше никто не устраивал.

Хотя Виталик интересовался у Люси, не хочет ли Настя ещё раз увидеться. Люся, рассказывая об этом, играет бровями и выразительно замолкает. Настя улыбается и отрицательно качает головой. Но благодарит. Обязательно. Мол, спасибо, за проявленный интерес, очень приятно, но нет… Наверное, Настя совсем не умеет врать и Люсе становится ясно, что Насте ничуть не приятно.

Потому что она пожимает изящными плечиками и говорит, что любой нормальной девушке, как минимум, польстило бы, что мужчина ею заинтересовался.

Но Настя, видимо, не совсем нормальная, потому что ей это не только не льстит, но даже становится гадко на душе. До такой степени, что она едва удерживается, чтобы не мотнуть головой. Это верный признак того, что она ощущает дискомфорт, чувствует себя не в своей тарелке.

Мама тоже интересуется, мол, как сходила? Понравилось? И ждёт интересных, может даже пикантных подробностей. И вид у неё при этом хитрый, как у задумавшей что-то шкодливой девчонки. Насте кажется, что если бы она рассказала, как вместо кафе они вчетвером пошли в сауну и предавались там различным утехам, мама от восхищения и гордости захлопала бы в ладоши и расцеловала её.

Да, мама у неё такая, не в том смысле, что испорченная, нет, конечно. Она просто открытая, весёлая, общительная… А Настя нет. Даже верится с трудом, что они мать и дочь. Насте трудно выражать свои мысли и чувства вовне. Но это вовсе не означает, что их нет. Или что она вообще – эмоционально тупая. Просто её переживание мира происходит внутри, а не снаружи. В себе… При этом лицо её может вообще ничего не выражать. Отсюда и мнение о ней. Она знает. Хотя, конечно, ей никто не об этом не говорил. Но говорить вовсе необязательно. Можно шептаться или хихикнуть за спиной, можно поджимать губы или просто игнорировать. С Настей всё это было не раз. В школе, в летнем лагере, куда её почти насильственным образом отправила мать, и где она буквально каждый вечер мечтала скоропостижно умереть или, на худой конец, провалиться сквозь землю.

Так было в том странном, заочном институте, куда мать дважды в год аккуратно переводила деньги, а она также аккуратно сдавала рефераты и курсовые от первого до последнего слова, написанные матерью, а той, заимствованные из сети.

Так было везде, где она работала. Одним словом, так было всегда. По большому счёту, она давно уже не обижается на подобную реакцию людей. Да и раньше, даже когда мечтала провалиться сквозь землю – если и обижалась, то больше на себя. Она и сама о себе не на много лучше думает.

Ну, действительно, если посмотреть со стороны, что она такое?! Круглое лицо с очень пористой кожей, неопределённого цвета волосы, собранные в жидкий хвостик и жирнеющие уже к вечеру; толстые очки, – а что делать при минус 3,5 на правом глазу и почти минус 5 на левом!? А в дополнение к этому (будто всего остального мало!) вся её тумбообразная фигура и, главное, эта её могучая грудь четвёртого размера, – тяжёлая, грузная, при этом без всякого намёка на сексуальность и завершающие этот милый образ – ядрёные, крепкие ноги с толстыми лодыжками и носками, повёрнутыми внутрь…

И это только внешность. А её закомплексованность!? Её извечный страх перед всем новым и неизвестным!? Её заискивание и робость перед всеми без исключения, потому что всех без исключения она считает неизмеримо лучше себя: умнее, красивее, интереснее, талантливее… Короче, достойнее во всех отношениях. Поэтому и не обижается ни на кого. Потому что, она их… понимает… Потому что она себя бы тоже… не выбрала. Вот в чём вся штука-то… И наверное, поэтому кошки. Говорят, что эти животные не способны на любовь и преданность, но это неправда! Ещё как способны! И главное, кошки – не оценивают! Они принимают тебя такой, какая ты есть. Им вообще неважно, как ты выглядишь, насколько ты изящная, стильная, модная… Они видят твою суть, твою душу, если угодно. И не ждут, что ты изменишься, будешь стараться выглядеть лучше; становиться более уверенной, деловой и современной. Настя давно это усвоила. И благополучно избавилась от иллюзий. Да, через горечь и разочарование, но зато вышла оттуда закалённой. Её сейчас очень трудно задеть или обидеть. Почти невозможно… Потому что она постепенно отрастила крепкий панцирь, охраняющий душу. Не то, чтобы вообще непробиваемый, но всё же…

Настя считала, что так всегда и будет. А тут, – надо же! – помимо мамы и кошек – случается вдруг Люся.

Нет, презрение и перешёптывание, хихиканье и игнор тоже остались, куда же без них, но ведь есть и Люся. Красивая, улыбчивая, ловкая, умная. И так хорошо к ней относящаяся. Ну, действительно, ведь должен же за столько лет появиться хоть один такой человек! Кроме мамы, разумеется. Мама у неё золотая. Это правда. И мама её очень любит. Это тоже правда. Но в любви этой слишком много… сочувствия и… жалости что ли. И она, Настя, это чувствует. Всегда чувствовала. Мама считает её некрасивой и бестолковой. Неудачной, одним словом. Настя это знает. Хотя мама никогда не говорила этого, и ни с кем не сравнивала, но… Она помнит, как ещё в школе, мама смотрела на Ирку Лукьяненко, её одноклассницу – румяную, голубоглазую девочку с тугой, золотистой косой. И был концерт какой-то или что-то в этом роде, потому что дети были не в школьной форме, а в праздничной одежде. Насте очень понравилось облегающее, розовое платье, которое было на Ирке в тот день. Мама со вздохом, прямо сказала тогда дочери: «Тебе такое не пойдёт». Потом посмотрела на Иру, которая шла впереди со своей мамой, и покачав головой, произнесла:

– А ножки-то какие! Как бутылочки!

Насте почему-то долго не давало покоя это дурацкое сравнение. Да, она и сейчас, – чего греха таить, – его время от времени вспоминает. У неё тоже нормальные ноги, – не кривые, не тощие, не жирные, – но ни одна мать на свете – Настя уверена в этом, – не вздохнёт мечтательно, не закатит при виде их глаза, как её мама при взгляде на Ирку и её ножки, и уж точно не произнесёт что-то вроде этого: «Как бутылочки!» Да дались ей эти бутылочки! Глупейшее сравнение, а сколько лет покоя не даёт, стоит только вспомнить.

Хотя сейчас это вызывает у неё усмешку, конечно. Особенно, когда она смотрит на свои ноги: ну да, топтыжки, да ещё носками, направленными друг на друга. Ну и что теперь!?

Настя улыбается. Может, улыбка выходит и не слишком весёлая, но это всё равно гораздо лучше того, что было раньше. Лучше тех страданий, обид, того мучительного самокопания и уничижения, которые она испытывала. Нет уж, такого не пожелала бы и самому злостному врагу.

Продолжая улыбаться, Настя вспоминает бабушку Олю, которую они с мамой регулярно навещают. Она время от времени, как будто от чистого сердца (хотя Настя в этом и сомневается) произносит что-то вроде:

– А что, внучка, толку с этой красоты?! С лица воды не пить.

Или просто: «Зато все красивые – глупые, только о нарядах, да парнях думают, а ты у нас – молодец!»

Иногда после подобных сентенций, Настя смотрела на бабушку, словно пыталась прочесть по её лицу: понимает ли она, как обижает внучку подобными высказываниями? Но ни разу не пришла к однозначному выводу. А всё потому, что понять, что на самом деле думает человек с такой неподвижной мимикой, довольно трудно.

Иногда бабушка Оля спрашивала у мамы:

– Она вообще у вас разговаривает? – причём таким тоном, будто Насти здесь и близко нет, или, например, она глухая или какая-нибудь неадекватная.