Ветер. Книга вторая. Лондон

– Не… – пухлый рот Ани дрогнул. Скрывая пустоту на месте одного недостающего зуба, девушка криво улыбнулась. Это делало её миловидное лицо несколько комичным. Свистящий шёпот Ани звучал вполне убедительно – Я не издеваюсь, только ты не о смерти думай, а как выжить. А туда, – она подняла глаза вверх, – туда-то всегда успеешь. Ты молодая, здоровая и… красавица. Успокойся, вчера ты дрожала, упала без сознания.

– А ты что, всё это видела? И спокойно смотрела?!

– Я в коридоре стояла, нашатырь принесла. Потом тебе укол сделала, чтобы спать. А что спокойно смотрела – ерунда. Ты потом сама на многое спокойно посмотришь, и не на такое, как Аслан кого-то лапает, а покруче. Ешь сейчас, остывает. Я потом зайду, мне других кормить надо.

За уходящей Аней тяжело клацнул запор двери, и Оксана, шумно вздохнув, придвинула поднос. В её голове складывались и рассыпались картинки возможного побега. Оксана два раза выходила в туалет под конвоем неряшливого угрюмого охранника. Коридор тянулся мимо двух запертых комнат. В туалете, кроме унитаза и раковины, ничего: ни окна, ни вентиляционной решётки.

Вернувшись в комнату, пленница беспомощно рухнула на кровать. В щели ставень сквозь заплёванные дождём стёкла были видны лишь фрагменты двора: кусок влажной земли да пучки серой мёртвой травы. Пыльная лампочка на потолке иногда покачивалась, кто-то тяжело топал по чердаку. Вздрагивая от напряжённого ожидания, Оксана отгоняла тяжёлые мысли: «Так сходят с ума…»

Она невольно мерила свою беду опытом рухнувшего на неё когда-то горя, сравнивая настоящую и прошлую боль. Её снова захлестнула размытая временем трагедия. Четыре года назад Оксана, обливаясь слезами на черноморском берегу, слышала обрывки фраз: «…может, на камень наскочили…», «мотор взорвался…», «да… все трое…». В тот сверкающий синевой день, обернувшийся траурно-чёрным, она потеряла родителей и старшего брата.

Потом были долгие дни, а иногда и ночи, проведённые с тёткой, работавшей в кондитерском цеху. Бесконечное время, наполненное приторно-сладким запахом, горько разъедавшим память о былой дружной семье.

– Вот и обед, – в двери показалась Аня.

– Чего же ты так нескоро? Я ждала. – Оксана подскочила к девушке.

– Да я думала, ты умерла уже. Ты же хотела, – голос Ани прожурчал так же отрешённо-спокойно.

– А где мои вещи? Ну те, что на мне были? Я ведь сейчас в одной этой рубашке, под ней ничего.

Через минуту Аня принесла мешок:

– Вот, всё гарью воняет.

Разбросав одежду по полу, Оксана нашла бюстгальтер и, ловко вынув из подкладки кольцо, протянула Ане:

– Это моё обручальное. Белое золото и бриллиантик, дорогое… Помоги мне сбежать отсюда, умоляю, помоги!

Аня, поёжившись, глянула на кольцо:

– Не люблю серебристый блеск. Но за кольцо спасибо. Я тебе за него многое расскажу. Только никто сбежать тебе не поможет даже и за сто таких колец. Где мы – я и сама толком не знаю. Давно тут живу в соседнем доме, а не знаю. Сюда привозят пленных, да не всех, а тех, кого продать можно.

– Продать?! – вскрикнула Оксана.

– Тихо! А то меня к тебе пускать не будут. В Грозном и в Хасавюрте есть специальные места. В Грозном среди местных этот рынок называют «площадь дураков», там людей продают. Только теперь рабов на площади, как в древние века, не выставляют, а приносят фотографии и на каждого типа резюме: возраст, рост, вес и что делать умеет. Если кто хочет строителя для постройки дома, выбирает строителя, если женщину по дому работать – берут такую. На девушку, чтобы развлекаться, своя цена, на детей – своя.

– Детей? – сдавленно прошептала Оксана.

– Детей иностранцы покупают. Дорогой товар. Говорят, чтобы в порнушках снимать. Вот что я тебе скажу… Аслан, который тебя смотрел, ещё раз к тебе зайдёт. Ты с ним по-хорошему, он только и может, что потрогать, – хихикнула Аня, и вдруг неожиданно спросила: – Ты готовить умеешь? Я вот готовлю отлично. Всё умею, лучше, чем в ресторане! – вздёрнув курносый носик, похвалилась она. – Иногда повариху ищут или приятную женщину для работы по дому.

– Я… – замялась Оксана, – печь умею, всё… и торты и пироги. Тётка научила, она в пекарне работала.

– Ты это Аслану скажи, – оживилась Аня. – На такое тоже спрос есть.

– А вообще-то я медсестра, в больнице работала. Умею…

– Это забудь, – отрезала Аня. – За детьми смотреть тебя не допустят, а за стариками… Красива ты слишком. Медработники не в ходу. Да, ещё, – Аня понизила голос до шёпота. – Всего раз видела. Привёл Аслан двоих мужиков-покупателей, глаза с мёртвыми зрачками – дикие. Потом уж выяснили, что это сатанисты… искали такую девушку, чтобы кричала погромче, если её щипают. Но не пугайся, их больше не будет. И они худых любят, а ты с формами. А если что – не кричи, терпи.

Аня помедлила, будто что-то вспоминая.

– Когда тебя купят, спать с хозяином всё равно придётся. Рабынь насиловали во все времена. Но может, понравишься хозяину, и такое бывало. А ещё… у нас тут охранники молодые. Поведёт он тебя в туалет – ты с ним заговори, руку погладь… или ещё где… – стеклянные Анины глаза лукаво вспыхнули. – Я вот так своего Насима соблазнила. Это муж мой, татарин, он с ними давно. Как-то он Аслану жизнь спас.

Я ведь в рабство из Сухуми попала после бомбёжки. Мы с мамой туда отдыхать поехали, и… война. Началось всё неожиданно, столько лет прошло, а я до сих пор не знаю, жива ли мама, – Анины равнодушные глаза вспыхнули острой болью и блеснули слезами. – Нас человек тридцать боевики захватили, потом по этапам везли. Сначала, как и ты, я рыдала. Насим еду раздавал, говорили мы с ним много. Я тогда слышала, как в соседней комнате охранники с женщинами развлекаются, и решила: пусть лучше у меня один будет. Насим Аслану напомнил: «Ты жену обещал, которая понравится, вот хочу Аньку». Меня ему и отдали.

Оксана, застыв в окаменевшей позе, напряжённо ловила каждое слово девушки. Та, прищурясь, глядела в угол комнаты, её хрупкие пальцы теребили уголки туго повязанного платка.

– Тех, кто не подчиняется, сажают в яму с решёткой, зиндан, а некоторым норовистым наркоту дают, чтобы усмирить. Ты только на белое не подсядь. Насим мне траву дал покурить – помогает. Теперь каждый день курю. Хочешь?

– Нет, – Оксана тряхнула головой. – А когда?.. – она замялась. – Когда покупатели приезжают?

– По-разному… Вчера были. Мужчин взяли на ферме работать.

– А ведь убегают пленные? – в глазах Оксаны мелькнула надежда.

– Бывает, если знают, куда бежать. Только фермы в горах. Без проводника оттуда не выбраться. Иногда эти угодья такими рвами окружены, что и не перелезть. А кто и сбегает – на блокпостах их без документов ловят и опять хозяевам возвращают. Да, – процедила Аня, – сами же менты.

Если у тебя родственники богатые, скажи Аслану, он с ними свяжется, могут выкупить. Но ты товар дорогой, не знаю, что запросят. Бежать не советую. Я тоже хотела, – Аня, перекосив рот, показала темнеющее пустое место от зуба. – Били меня потом, очень били. Видать, судьба, за что-то терпим. У меня в юности грех был. За это я и расплачиваюсь… А кольцо у себя спрячу. Если тебе добрый хозяин попадётся, кольцо у меня выкупит. Я носить его не буду – не люблю серебристый блеск.

3. Блестящее

Пейзаж сибирского городка – чахлые акации и смердящие заводские трубы – дополняли в тёплое время года заплёванные окурками тротуары, а зимой – мёрзлые груды помоев. В пропахшем пылью спортзале ученики 10-го «Б» повторяли технику лазания по канату. Сначала занимались парни, потом настала очередь девчонок. Люся, ловко выгибаясь плотным телом, быстро добралась до самого потолка. Остальные девчонки залезли до середины, что было женской физкультурной нормой. Аня, маленькая, с тонкими руками, после нескольких попыток под общий хохот беспомощно плюхнулась на спортивный мат.

– Она у нас неженка! – прыснул Сашка, краснолицый здоровяк.

– Да, уж точно неженка! – подхватила Люся.

Так к Аньке пристала обидная кличка. В суровом северном краю нежностей стыдились – любили грубых и пробивных.

Люся была громкая, смелая и красивая. Красивой она казалась только Ане, её близкой подруге, во всём ей подражавшей. Аня давала Люсе на свидания свои лучшие туфли и косметику, объясняла подруге задачи по физике и химии, давала списать домашку. Анечка выручала, спасала, заботилась.

В тот день, когда Люсино предательство хлёстко ударило по ранимой и любящей душе, Аня после школы долго рыдала, не понимая, как подруга, которой она была безраздельно предана, не защитила, а выставила её на посмешище.

Усталые родители ужинали, равнодушно уставившись в телевизор. Вдруг дикторша сообщила: «Отравление ртутью… на заводе… Бесхозяйственность… Следствие…»

– А ртутью можно отравиться? – Аня вскинула серые глаза на отца, инженера-сталелитейщика.

– Конечно, если попадёт внутрь, даже насмерть. От количества зависит, а иногда накапливается в теле, и потом… – вздохнул он.

Анькин взгляд упал на градусник, блестевший в ворохе коробочек с лекарствами.

В маленькой, пахнущей сдобой кухне мама бренчала посудой. У неё Аня научилась отлично готовить. Она и Люсю часто угощала. Раньше…

– Ма, а ты могла бы убить?

– Ты что, Аннушка?!

– Дак ты курицу, помнишь?

– Ну… курицу.

– А предателя? Ты рассказывала, как тётя Надя полицая в оккупации…

– Это война, – вздрогнула мама. – Ты вот что, милая, у тебя год выпускной, на учёбу налегай. Может, в Новосибирск поедешь поступать?

Со стен убогой хрущёвки на Аню глядели ветхие книжные полки. На них тускнели затёртые корешки отцовских книг: «Химические элементы», «Тяжёлые металлы».

Оставшись дома одна, Анька прочитала о ртути всё, что нашла в отцовских справочниках. Разбив пять градусников, купленных в аптеке, она собрала рассыпавшиеся бусинки ртути в маленькую баночку из-под крема. Девушка долго вглядывалась в металлический блеск серебристой поверхности, следя за феерическим танцем ртутных капель. Будто живые, коснувшись друг друга, они срослись в колышущийся шарик. В мерцавшей игре жидкого металла Ане виделись истории о венецианских зеркалах и мечтах алхимиков. Пальцы девушки, сжимавшие баночку, подрагивали, и русый завиток прилип к влажному лбу. В голове стучало: «Она предала! Она – враг».

– Вкуснятина! – с аппетитом уплетая приготовленный Аней обед, восхищалась Люся. – А почему на геологический не хочешь? Некоторые девчонки из нашего класса со мной собираются. А ты нет? Мы ведь с тобой всегда вместе. Ну, вообще-то геология – это палатки и тайга. А ты у нас неженка, – пренебрежительно хмыкнула Люся.

– Я… – Аня стиснула зубы и, помолчав, ответила: – Лучше на химфак, перспектив больше. А ты приходи завтра, позанимаемся. Я ещё чего-нибудь вкусного приготовлю.

Через несколько дней Люся не пришла в школу. Сидя в душном классе, Анька вздрагивала от каждого стука двери. Прерывисто вздыхая и вытирая горячий лоб, она ждала, что кто-то придёт, скажет…

Мама, вернувшись с работы, обронила:

– Я Люсину сестру встретила. Говорит, Люся заболела, дома лежит. Грипп вроде.

Всю ночь Аньку душили кошмары, а на следующий день она слегла с тяжёлой ангиной.

Люсю на обеды она больше не звала и сразу после выпускного уехала в Новосибирск готовиться к вступительным экзаменам, жила она в общежитии для абитуриентов. Через неделю Аня позвонила домой. В трубке надрывно метался мамин голос:

– Ой доченька! Вот только узнала. Не знаю, как и сказать. Скоропостижно…

Анька на деревянных ногах еле добралась в вестибюле общаги до ветхого кресла. В висках у неё колотилась страшная догадка, что Люся… Но в трубке дрогнул мамин голос, она выпалила:

– Учительница ваша, Зинаида Григорьевна, скончалась. Сердце…

Целый год Аня не писала и не общалась ни с кем из одноклассников. Такой непонятный разрыв отношений бывшие друзья объясняли то появлением тайного любовника, то увлечением сектой Свидетели Иеговы и другими странностями.

После первого курса Аня приехала домой.

Родители заканчивали ремонт. Отец вышел на кухню.

– Ну-ка, какой больше нравится? – он держал в руках два крана. – Тут сантехники пришли. Хромированные будем ставить?

Ртутный блеск кранов ударил Ане в глаза.

– Что думаешь, Тоня? – он обернулся к жене. – А ты, дочка?

– Я… – вздрогнула Анька. – Вы сами решайте… Я не люблю блестящее. И украшения сверкающие не ношу.

– Лады, – усмехнулся отец. – Свезло, значит, твоему будущему мужу. Экономия, если жена брюлики и побрякушки разные не любит.

– Да что там всякие цацки! – Антонина обняла дочку. – Самый лучший подарок – путешествие, поездка к морю. Вот, Анечка, мы с тобой в Сухуми едем, а потом в Гагры. На три недели. Отдохнём!

4. Кукушка

Катя глядела в синие глаза малютки, упиваясь безграничным восторгом. Они назвали дочку Элизабет. Лизонька была удивительно похожа на отца, и счастливый Пьер с восторгом любовался девочкой.

Жадно хватая глазами каждое движение, он следил, как жена укачивает крошечную Лизу. Головка малышки покоилась на согнутом локте Кати. И этот треугольник, линия которого мягко скользила по её плечу, уже крепко связывал их троих, Пьера, Катю и дочку.

Перелистывая прошлое, Катя сравнивала Лизу с шестимесячной Ариной. Но ветхие воспоминания сибирской юности, размытые горячими потоками военных дней, словно остались в другой жизни. Часами беседуя с Ариной по телефону, бывшая снайперша напрасно старалась возместить годы, потерянные в разлуке с дочкой.

– Мамочка! – голос Арины колыхался в море далёких шорохов и щелчков. – Я из Стамбула звоню.

– Ты уже в Стамбуле? – изумлённо воскликнула Катя.

– Гастроли закончились. В Италии и в Испании был огромный успех. А здесь, в Стамбуле, ты представляешь, мы «Бахчисарайский фонтан» танцевали. И не для публики, а только для влиятельных особ, и ещё там вроде представители каких-то знатных семей были. У меня партия Заремы! А танец с колокольчиками на бис исполняли!

– Умница! И надолго в Стамбуле?

– Через неделю обратно в Париж!

– Доченька! Талантливая моя! – Катя еле сдерживала радостный крик. – А когда к нам?

– Как только освобожусь, сразу приеду. Лизоньку хочу обнять, а то лишь по скайпу её вижу!

– Ждём… Очень!

Позднее Катя десятки раз прокручивала этот разговор в воспалённой голове, кляня себя, что не вразумила дочку быть осторожнее. Видно, счастье делает нас мягкими и уязвимыми, оно даже самых крепких превращает в хрупкие фигурки из карамели.

Через несколько дней Кате позвонил Николай. Дрогнувшим голосом он сказал, что два дня назад Арина вышла из отеля и не вернулась. В сведениях о несчастных случаях за последние сутки она не зарегистрирована. А завтра Коля сам вылетает в Стамбул.

Бутылочка с детской смесью выскользнула из Катиных рук. Словно слепая, выбросив вперёд руки, Катя с трудом дошла до дивана, внутри у неё будто что-то хрустнуло и разлетелось на мелкие кусочки рядом с упавшей на пол посудой. Так несчастье, подмешав яду в счастливый покой, может сиюминутно обратить яркий день в сумрак. Пытаясь унять глухую дробь в ушах, Катя схватила телефон.

– Ты вот что… – протянула Фатима. – Собирай Лизу, и ко мне. За руль не садись. Трясёт тебя всю. Возьми такси.

Фатима всегда умела держаться, однако лицо её будто сделалось смуглее и черты заострились.

– Если её нет, – Фатима помедлила, – нет среди погибших в авариях или ещё где – уже хорошо. Возможно, похищение. Надо ещё сутки подождать. Когда потребуют выкуп, этим специальные службы займутся. Перескажи-ка мне ваш последний разговор…

Катя сначала сумбурно, потом по порядку рассказала про гастроли, выступление в Стамбуле и «Бахчисарайский фонтан». Фатима кивала, переводя взгляд с Катиного лица на свои изящные руки. В минуты сильного волнения она всегда начинала крутить роскошное кольцо, плотно сидящее на её безымянном пальце. Фатима верила, что эта семейная реликвия помогает ей думать и принимать решения.

– Говоришь, Арина упомянула, что там были члены знатных семей? – оборвала Фатима. – Понятно… Тёмные людишки себя порой за знать выдают. Я вот что думаю… Если через сутки выкуп не потребуют, значит, девочку для какого-то гарема забрали или танцовщицей при гареме, что почти одно и то же, – Фатима, подсев к Кате, сжала её руки. – А если так – от полиции толку мало, и Коля в Стамбуле не нужен. Но он уже в пути, не остановишь. Ариши наверняка в Стамбуле-то уже нет. В трюмах судов по всему миру каждый день сотни рабов переправляют.

– Рабов? – Катины губы дрогнули.

– Да, торговля людьми, как и наркотой, – прибыльный бизнес, – Фатима горько сжала губы. – Я разные истории знаю… ещё с войны в Чечне, – она скорбно вздохнула. – Пьеру сейчас же звони. Он офицер полиции, правда канадской, но послушаем, что скажет. Скорее всего Пьер постарается через Интерпол помочь, а это долгая песня. Официально ведь государство даже своих заложников не выкупает. Тут знаешь какие люди помогут… – Фатима помедлила. – Те, кто связан с частными военными компаниями, ЧВК.

– А как же на них выйти? – тревожный Катин взгляд застыл на лице Фатимы.

– С кем ты вместе воевала сейчас нужны. Прикинь, как их найти. Вспомни имена, зацепки. Возможно, уехать тебе придётся, разыскать бывших снайперов.

– Пьер, конечно, не отпустит. Он ведь и не знает про моё прошлое или… не хочет знать. Что я ему скажу?

– Это обдумать надо. Тебе решать. Но Арина – твоя дочка. Мы, женщины, ведь так: дитя под сердцем девять месяцев носим, а потом этого ребенка всю жизнь, всю жизнь в сердце носим.

– А Лизонька? Господи! – Катя прижала к себе Лизу и, вдохнув родной запах, похолодевшими губами чмокнула её в русую макушку.

– За Лизу не волнуйся. Если тебе придётся её на время оставить, я помогу Пьеру за ней присмотреть.

«Оставить!» – Катя вздрогнула, как от жёсткого удара. В голове метались колючие мысли. Оставить, как когда-то она бросила Арину!

Так некоторые матери, родив, словно кукушки, подкладывают птенцов в чужие гнёзда. И крепко задушенная совесть этих мамочек не воскресает ни от детских голосов, ни от родных взглядов со старых фото. Ни слезинки, ни улыбки с тех лиц уже не рифмуются с их новой, чужой жизнью.

Катя вдруг живо увидела себя там, на войне, десять лет назад. Бледная нитка шрама на её шее больно упёрлась в подбородок, и руки начали искать рядом оружие, чтобы защититься. Внутри упрямо звучало: «Я нужна Арине, нужна теперь как никогда!» Отвернувшись от Фатимы, Катя спрятала полные слёз глаза.

Пьер застал жену собирающейся в дорогу. Со дня их знакомства между ними случился первый тяжёлый разговор. Катя несколько раз представляла варианты объяснения с мужем, но ни один из них не казался ей убедительным и правдивым. Открыть, что Гала не её настоящее имя и она воевала в группе снайперов против федеральных войск? Объяснить, что это случилось против её воли? Нет, конечно, не теперь. Сейчас она не может погибнуть под осколками минувшей трагедии. Пьер многое чувствовал, но не хотел касаться её прошлого, чтобы не ранить.

Разговор вышел скомканный и нервный. Катя лишь просила понять её решение поехать в Стамбул. Муж уговаривал остаться, объяснял, что дело о похищении не открыто и нет доказательств. Соглашаясь, она молча кивала и порывистыми движениями укладывала вещи в небольшую сумку.

Ночью, когда по спальне поплыло ровное дыхание Пьера, Катя выскользнула из постели и, усевшись на кухне с чашкой кофе, начала обдумывать. Набитая военными картинками свинцовая коробка, спрятанная в глубине памяти и заваленная сладкой ватой недавнего счастья, с болью открылась. Запылённые лица «боевых подруг», словно на фотоплёнке, всё резче проявлялись в сознании.

Перед глазами из размытых деталей сложилось последнее утро в Чечне: урчащие БМП, готовые вывезти тех, для кого время уже разделилось на «до» и «после», и она в непривычно узкой юбке, приоткрывающей точёные колени. Колени, ещё помнящие их последнюю ночь с Русланом. И как тогда, Катя чувствовала пожатие его руки, горячее, влажное, и слышала усталый голос: «Это телефон Бадри Накашидзе… Скажешь, от Лаймы».

Дрожь воспоминаний отозвалась в голове: «Да, Бадри! Они ведь с Лаймой… Долгая бурная страсть, что, как тлеющий пожар, то затихала, а то разгоралась. Они любили друг друга и под пулями, ещё в абхазскую, в брошенных сухумских домах, падая в чужие постели под грохот обстрела. Такое не забывается!»

– Алё… – захлебнувшись своим дыханием, выпалила Катя. – Это Бадри?

В телефоне отозвался шершавый голос:

– Кто это?

Утром хмурый Пьер отвёз Катю в аэропорт. И среди дорожной суеты, вдыхая резкие запахи самолётов, она вдруг ощутила всю зыбкость своих отношений с мужем, а в душе ознобом отдавались первые шаги к охлаждению их недавно горячих чувств. Катя летела в Стамбул, лаская в памяти лишь два любимых образа – Лизоньки и Арины. Из Стамбула был забронирован рейс на Батуми. Там ждал Бадри – единственная надежда найти Лайму.

В Стамбуле Катя остановилась в том же отеле, где жила балетная труппа. Но танцоры ничего нового не смогли ей рассказать, лишь пытались утешить. Потом она встретилась с Колей. За последние дни он сник. Бессонные ночи протоптали под его глазами синие борозды, и седина, обрушившаяся на него в день Нелиной смерти, теперь плавно сливалась с бледным лицом.

Катя крепко обняла его, когда-то безумно любимого, и шепнула:

– Мы найдём Арину, Коля, найдем!

Пьер звонил из Канады, говорил о своих разговорах с коллегами. Многие из них знали сотрудников Интерпола, когда-то вместе учились, служили, общались. Как всегда, эти отношения были завязаны на субординации и ожидании приказов сверху. Турецкие полицейские общались с Катей и Николаем вежливо, однако планами расследования не делились. С момента исчезновения балерины прошла неделя, и становилось ясно, что похищена она не ради выкупа.

5. Грузинский «дон»

Пальмы шелестели на ветру лощёными листьями, и морской прибой недалеко от дома Бадри звонко играл плоскими камушками. Тихо переговариваясь и расставляя посуду, две стройные девушки ловко накрывали стол на огромной террасе. Катя вдохнула запах специй и свежего хлеба, есть не хотелось, но Бадри настаивал. Выясняя подробности исчезновения Арины, он, закурив сигару, что-то обдумывал. Грузный, с залысинами на висках, Бадри уже не был похож на того лихого джигита, что когда-то с насмешкой заглянул в лукавые глаза белокурой девушки из Литвы, назвавшейся Лаймой.

Однажды в дождливый унылый день, чтобы размяться, она предложила красавцу-грузину помериться ловкостью в рукопашном бою. А после, с синяками на лице от пропущенных ударов, негодующий Бадри при всех боевиках сорвал с Лаймы одежду. Потом они целовались до крови в одном из сараев грузинской деревни, ставшей пристанищем бойцов отряда Мхедриони.

Как и многие его соратники, Бадри, теперь хороший семьянин, владел легальным бизнесом, а манерами напоминал итальянского мафиози. Его некоторое сходство с доном Корлеоне забавляло бывших вояк.

– На Лайму я тебя выведу, – сухо сказал он, отщёлкивая серебряной гильотиной тлеющую сигару. – Я до сих пор с ней на связи… Поможет ли Лайма – не знаю. Уверен, что сделает всё возможное. Если бы можно девочку деньгами вернуть, – он сплюнул в мраморную пепельницу, – тогда говно вопрос. Но тут люди замешаны, для которых деньги – мусор. Здесь надо так. Узнать, где дочка, и найти исполнителя, чтобы освободил. Я постараюсь узнать, где она. Есть у меня один канал.

– А Лайма? Где она теперь? – мутный взгляд Кати замер на небритой щеке Бадри.

– Ты сама как думаешь? – присвистнул Бадри. – Где недавно началось? Где стреляют? Они ведь всегда там, птицы войны. Не унимаются, – Бадри печально ухмыльнулся.

– Неужели… Сирия? – вздрогнула Катя.

– Угадала.

– И всё так же? Стрелковое женское подразделение? А на чьей стороне? Там ведь и курды, и исламисты, и американцы, и русские, и многие другие.

– Нет, – Бадри тряхнул головой. – Всё поменялось. «Белые колготки» теперь миф. Только если кто своих найти хочет, в определённом месте белый чулок привязывает. Это знак для Лаймы. Хотя вот что удивительно: в правительственных войсках Сирии воюет женский батальон. Но Лайма с ними не связана. Сейчас её группа вроде частного агентства. Англичане держат или американцы – не поймёшь, всё в тайне. Лайма не очень рассказывает. Я виделся с ней в Турции недавно, месяца три назад. Так устроено, что Лайма и сама многое не знает. Теперь ведь как, – крупные губы Бадри скривила насмешливая гримаса, – чтобы инфу узнать, пленного не бьют до полусмерти и иголки под ногти не вставляют, а просто делают ему укольчик психотропки. Тот сам всё и рассказывает, а потом, если он слишком много знает, ему другой укольчик… и бай-бай. И никаких оплывших кровью мозгов и пыток. Это всё для кино осталось, – Бадри шумно затянулся сигарой. – Потому и я стараюсь поменьше знать.