Ветер. Книга вторая. Лондон

Таня Трунёва

Ветер. Книга вторая. Лондон

Время открывает всё сокрытое и скрывает всё ясное.

Софокл

1. Лабиринт

Сквозь мутное оконное стекло струилась непривычно яркая синева лондонского неба. Будто царевна Несмеяна очнулась от печали, решив побаловать придворных милой улыбкой. Прозрачные облака мягко цеплялись за крыши, а мерцающие лучи веселили угрюмые стены. Между этими стенами делового квартала Кэнэри-Уорф метался отдалённый шум великого города.

Из всех измерений, будь то высота или ширина, Руслана сейчас занимала лишь одна мера: долгота. Долгота дней и ночей, проведённых в сумеречной зоне. Там сквозь залепленное серостью небытие лишь иногда пробивались цветы растворяющихся снов.

Опять и опять перед Русланом мелькала картина дня, оборвавшегося на середине. Он входит в офис, его встречают сотрудники, слышится приглушённый звук их голосов, потом хруст оконного стекла, резкая короткая боль и… темнота, холодная глубокая темнота длиной почти в год, триста пятьдесят шесть суток!

Отсчёт времени начался в клинике, когда Руслан очнулся, пытаясь пошевелиться. Ему радостно улыбалась женщина, красивая, ласковая, но чужая, и агукал весёлый малыш. Суставы, зажатые окаменевшими мышцами, долго не поддавались. Наконец дверь в новую жизнь со скрипом открылась. Проснулись и заржавевшие пружины рефлексов.

По мнению специалистов, место происшествия, где случилась потеря памяти, может быть ключом к цепочке воспоминаний. Сначала, после выхода из комы, Руслана привозили сюда раз в месяц, а через год – каждое воскресенье. Он знал тут любую деталь. Теперь здесь размещался офис авиакомпании грузовых перевозок. В рабочие дни кабинеты гудели снующими клерками. На стенах пестрели фото корпоративных тусовок и дней рождения, снимки беззубых улыбающихся младенцев и парочек в свадебных нарядах.

Шаги Руслана, уже третий час бродившего по пустым комнатам, глухо отражались в высоких стенах. Болезнь изменила бывшего командира: исчезла кавказская пылкость, поубавилась стремительность, но внутренняя сила и твёрдость всё так же жили в каждом его движении.

Мысли возвращались к историям, рассказанным братом и женщиной, назвавшей себя матерью его сына. Рассматривая фотографии, показанные братом, Руслан узнал покойных родителей, родственников и однокурсников по московскому вузу. Снимков было мало. Война, говорили ему, война всё унесла…

Дырявые гнёзда памяти постепенно заполнялись, и он заново окунался в прошлое. Оно казалось запутанным. Война, приезд в Лондон, компания по торговле медицинским оборудованием. Деловая встреча… Эксперты установили: снайпер выстрелил в Руслана из здания напротив. Возможно, конкуренты решили от него избавиться. Конкуренты ли?

Теперь официально бывший полевой командир, скрывавшийся под именем Виталий Козырев, считался погибшим. Его настоящее имя знали немногие, лишь те, кто тоже держался в тени.

Руслан снова прошёлся между офисными столами с компьютерами, равнодушно взял свежий номер People, небрежно брошенный среди газет и тусклого глянца журналов. Быстро пролистав мятые страницы, Руслан вдруг замер, прильнув взглядом к фото двух женщин. Одна из них, рыжеволосая, уверенно позирующая перед корреспондентами, словно специально заслоняла вторую, белокурую, отводящую от камеры глаза. В короткой статье рядом с фотографией говорилось о новой книге «Ветер войны», написанной погибшей на чеченской войне Мариной Фроловой.

Руслан долго рассматривал страницу журнала – презентация книги в конференц-зале парижского отеля… Гости, писатели, пресса. Присев за один из офисных столов, бывший командир не отрывал взгляда от строчек. Лёгкая рубашка вдруг показалась ему тесной, а пальцы нервно просеменили по гладкой ткани брюк и напряжённо сжали колено.

«Это она! Та вторая, блондинка, – ухнуло в груди. – Она. Но кто?» Очнувшаяся память резко вычертила лёгкий образ: густые русые волосы, сочная улыбка. Лоскуты снов долгого неведения сшились, запахли женским телом, вспыхнули красками прошлого: группа стрелков-женщин и она, светловолосая… Её загорелые ноги легко ступают по шерстяному ковру, их дыхания смешиваются в поцелуях и… трепетное блаженство, прерываемое лишь шагами телохранителей за дверью.

Руслан взял журнал и, сдерживая дрожь, резко направился в конец коридора. Там в комнате охранника его обычно ждал брат. В приоткрытую дверь толкались негромкие звуки. Бывший командир затаился, тревожно прислушался. Шамхан говорил по-русски. Голос собеседника, хрипло сдавленный до шёпота, звучал грубо и напористо. Нагловато-едкий тон напоминал братков из девяностых:

– Мы его уже второй год сюда таскаем, а результатов не вижу!

– Ну, кое-что он вспомнил… – запинаясь, оправдывался Шамхан.

– Кое-что? Столько бабла спалили на докторов! Что профессор сказал? От удивления может память вернуться… если он кого-то или что-то увидит.

– От удивления, но не от шока. Не пожар ведь тут устроить?

– Думай, он вспомнить должен, где…

– Мы ведь все сейфы перерыли. Кроме денег, там ничего.

– Знаю! Но нам не бабки, а та инфа нужна. Скоро наш человек наверх пойдёт. А если кое-что откроется, то нам никакое бабло не поможет!

– Как его удивить? Кого показать? Ну не Фатиму же? – зло выпалил Шамхан.

– Нет! – рявкнул второй голос. – Она всё испортит, сестричка твоя – та ещё штучка.

– А ты знаешь, – прошептал Шамхан, – когда она сюда, в Лондон приехала, стояла возле могилы, а потом крикнула мне в лицо: «Нет там Руслана! Живой он! Знаю, что живой!»

– Да… у неё чуйка железная. А что эта? Баба его, Оксана? Ты мне что-то рассказывал, забыл я уже. Ребёнок ведь у них. Откуда она взялась?

– Я её у Луиса в карты выиграл. Рабыня из тех, кого в чеченскую взяли.

– Что за Луис? Испанец? Рабыня! Как она из Чечни-то в Лондон попала? Вот же скотские у вас законы! – возмущённо пробасил второй голос.

– У нас? Да уж! Что, в России рабов нет? Или в других странах? Из Чечни в Лондон – не вопрос. В портах такой трафик живого товара, что всё возможно, – запальчиво прошипел Шамхан. – А Луис… испанец ли – не знаю. На нескольких языках говорит, и по-русски чисто. Он за городом, в Хэмпшире. Дом большой. Картёжники у него тусуются и всякие… свои люди.

– Так и что рабыня? Валяй дальше.

– Она у Луиса два года жила. Он сказал, её не трахал. У него куча баб в прислуге. А Оксана ему такие торты пекла, как только его мама умела.

– Ба! Вот это сантименты! – хохотнул голос. – Давай ближе, как она с Русланом-то снюхалась? Ведь он насчёт баб кремень был.

– И не только насчёт баб. Он всегда себе на уме. Хитроумный! И рисковый.

– Как в блатняке говорят, фартовый. Всегда по краю ходил. Как кошка, что на спину не падает, – буркнул голос.

Послышался сиплый вздох.

– И что дальше? Ну… выиграл девку.

– Выиграл я её. Бухой был, привез на квартиру. На ту, где мы раньше жили, в Гринвиче. Руслан начал орать, что никаких нелегалов и рабынь у нас не потерпит. И что эти дерьмовые дела хуже наркоты. Свободна ты, ей говорит, уходи! Она начала благодарить, а потом в слёзы. Куда, мол, я в Лондоне пойду без документов и без денег? Так Руслан ей обещал через неделю документы сделать и билет на Украину купить. За эту неделю Оксана по дому лучше любой горничной всё делала, ещё и готовила. Когда Руслан ей паспорт принёс, уговорила на работу её взять домработницей. Он и согласился, по официальному договору.

Шамхан надрывно прокашлялся и после короткой паузы выдохнул:

– Вот как она к нему в койку залезла, понять не могу! Он же тогда всё в Канаду названивал, снайперше своей… Ну, а когда его подстрелили, Оксана от него не отходила. Она ещё и медсестрой оказалась.

А вскоре заявила, что уже пять месяцев от Руслана беременная. Я с ней разбираться не стал, сам был в шоке. Ещё эта хитрая баба нашего охранника уговорила за деньги её чеченскому учить. Сказала, вот очнётся Руслан, а мы с сыночком с ним на родном языке заговорим. Теперь наши разговоры она хорошо понимает.

– Да, – прохрипел голос. – Видать, это оно… Не верится. Любовь, что ли?

– А вот как они спутались – не знаю. Человек Луиса, когда мне её отдавал, сказал, как бабу её лучше не трогать: у неё сразу обморок, – загоготал Шамхан и добавил: – Я сейчас, отолью и вернусь.

Послышался скрежет отодвигаемого стула. Кровь засвистела у Руслана в ушах, и он отпрянул за открывшуюся дверь. Угловатая фигура Шамхана замелькала в тусклом коридоре, удаляясь к туалету. Руслан собирался спрятаться в одном из кабинетов, но раздался третий голос, до сих пор молчавший. Короткие фразы чеканились уверенно и спокойно.

– Я перед этим, – он пренебрежительно процедил, – полоумным Шамханом светиться не хотел, да получилось. В сейфах вы зря искали. Такие ушлые волки, как Руслан, важную информацию у адвокатов держат как залог безопасности. Понял? А у какого адвоката – Руслан и брату не сказал. Умён! Его и подстрелили, может, чтоб это спрятанное наружу вылезло. В Канаде прощупать надо сестричку их и снайпершу найти. Это я устрою, есть у меня там… человечек. А за Оксаной, рабыней, ты здесь следи. Как французы говорят, ищите женщину. Засиделся я в Нью-Йорке, придётся тут, в Лондоне застрять и самому это дело разруливать. Пора мне уже… да и вам. Ведь за три часа платим.

Заскочив в одну из застеклённых дверей офиса, Руслан успел заметить крепкую спину в дорогом пиджаке. Вырванную из журнала страницу бывший полевой командир спрятал в карман. В его груди теперь горело давно забытое беспокойство.

По дороге из офиса Руслан молча поглядывал в окно машины на мелькавшие весенние пейзажи. Он с трудом успокаивал саднящую досаду: «Как же так, брат? За то время, что я бревном лежал, ты решил всё под себя подмять? Или за тебя решили и деваться некуда?»

В проснувшейся памяти всплыли сюжеты из детства. Тогда он, десятилетний, вдруг услышал разговор Фатимы с мамой. Сестра пожаловалась, что мальчишки на улице дразнили маленького Шамхана подкидышем и говорили, что он не родной в их семье, а взят из жалости. Мама в тот день поругала и Фатиму, и тех мальчишек, строго наказав никогда тот разговор не вспоминать. А вечером отец показал им фотографии: пятилетняя Фатима, трёхлетний Руслан и крошечный, в пелёнках, Шамхан. Вся семья в окружении родственников и соседей.

Руслан всегда умел владеть собой. Он с юности усвоил правило, услышанное им в Москве от китайского студента: в каждом из нас живёт большой зверинец эмоций, хорошо их держать в клетках и научиться ими управлять. Первой из запертых эмоций следует выпускать уверенность, потом любовь, а после три раза глубоко вздохнуть, если хочешь выпустить ярость.

Руслан бросил спокойный взгляд на Шамхана, размышляя: «Если кто-то жёсткие условия поставил, могли бы вместе решить, как выкрутиться. Разочаровал ты меня, братец. Ну ничего, с тобой потом… А сейчас, как сказал ваш главный, – ищите женщину».

Уютный домик, снятый в одном из престижных районов Лондона, красовался аккуратными бежевыми стенами. Три этажа, меблированные по-современному изящно, вмещали четыре спальни, кухню со столовой и просторную гостиную.

Ароматно пахло выпечкой и жареным мясом. Оксана, звеня приборами, накрывала на стол. Маленький Саид сидел на высоком детском кресле и пухлыми ручками теребил скатерть. Руслан погладил его мягкие волосы, опустился на стул рядом, прикидывая, с чего начать разговор с Оксаной. Он понимал, что из своего узкого мирка без прошлого попал в широкий лабиринт, откуда надо вырваться в реальную жизнь.

А выиграть в такой ситуации можно лишь с помощью интуиции и хитрости. «Оксана – мой шанс, возможно, сейчас единственный. И уж если она в рабстве выжила, – рассуждал Руслан, – то и говорить с ней надо открыто и решительно».

Взгляд Руслана метнулся по комнате, ощупывая удобные места для жучков прослушки. Лица за столом довольно лоснились от сытного обеда. Шамхан с благородной важностью давал распоряжения охраннику Вахе.

Руслан следил за грациозными движениями Оксаны, удивляясь, как эта женщина, не любимая, но родная, смогла стать частью его жизни. Её бессловесное присутствие рядом, а иногда в его постели удивляло и настораживало. Она приходила словно во сне: сверкающие в бликах ночника глаза, волосы, ресницы. Утром Руслан всегда просыпался один, Оксана с ребёнком спала в другой комнате.

– Хороший обед! – Руслан обернулся к Оксане. Она вспыхнула, пряча улыбку в мягких ямочках скуластого лица. Руслан взглянул в её глаза, спокойные, покорные, и вдруг предложил: – Погода отличная. Давно такой не было. Пойдём в парк, Оксана, и Саида возьмём.

Шамхан удивлённо вскинул брови:

– Ваха отвезёт. Он с вами будет.

– Мне доктор сказал, надо больше двигаться, ходить, – усмехнувшись, отрезал Руслан. – А Ваха пусть будет где-то рядом, чтоб меня опять не подстрелили.

Они прошли по Кенсингтону до Холланд-парка. Распахнутое сырое небо казалось глубже и ярче, а весенние звуки как никогда радовали Оксану многоголосыми аккордами. Она обычно выходила из дома лишь на пару часов погулять с ребёнком или за покупками. Рядом всегда был Ваха, на улице и в магазинах её всегда сопровождал цепкий немигающий взгляд охранника. За ней постоянно кто-то следил. И тогда, в плену, и после дарованного освобождения.

Оксана хорошо помнила, как три года назад её разбудил грубый пинок и пьяный голос хрипло пробасил: «Собирай шмотьё… У тебя теперь новый хозяин». А на следующее утро она увидела Руслана. Он вначале брезгливо, а потом с интересом разглядывал её лицо и гладкие, с жемчужными ногтями, руки.

Помнила она и спокойный, ровный голос: «Можешь уходить. Ты свободна», и его глаза, в которых метались холодные зелёные вихри. Через несколько месяцев тот взгляд потеплел, стал мягким, иногда приветливым.

Однажды в проливной дождь, когда зимняя сырость лондонского тумана сдавливает грудь, Руслан вернулся домой с жуткой головной болью.

– Мне бы чаю, – он устало покачнулся.

Юркнув на кухню, Оксана вернулась в спальню Руслана с подносом. Увидев воспалённые глаза, она принесла аспирин и тёплое одеяло. Пытаясь унять ледяной озноб, Руслан повалился на кровать. Его сухие губы дрогнули: «Катя… Ляг со мной, согрей меня». Оксане было не важно, каким именем он её назвал, она таяла и от звука его шагов в соседней комнате. Годы страха и унижения душили бывшую рабыню привкусом мерзких воспоминаний, и не верилось, что погибшее в плену трепетное чувство снова ожило, вернулось.

В парке начали цвести каштаны, огромные катальпы трепетали волнистыми язычками душистых соцветий, а локоны глицинии притягивали восхищённые взгляды прохожих. Не замечая ни зелени, ни цветов, Оксана шла рядом с любимым, сдерживая в груди шквал восторга.

Руслан кивнув на скамейку возле кустов:

– Присядем, – и, оглянувшись на маячившего недалеко Ваху, заметил: – Ты не оборачивайся, на ребёнка смотри. Мы будто о нём говорим. Ваха, возможно, и по губам читать умеет. Он в чеченскую у серьёзных людей работал, многому обучен.

– Я думала, ты ему доверяешь.

– Доверял. Ему и Шамхану тоже… Сейчас – не знаю. Как говорят, любому, кому доверяешь, даёшь нож в руки. А вот зарежет он тебя этим ножом или защитит – время покажет. Я и с тобой дома говорить не хотел, может, в квартире прослушка есть.

Оксана удивлённо вздрогнула. Руслан взял её за руку.

– Ну вот что. Прости меня! Я ведь ещё за сына тебя не поблагодарил.

Женские глаза влажно заблестели. Это был давно проверенный Русланом приём. Ещё отец научил: «Когда прощения просишь, тот, у кого просишь, тебе больше верит. Только кажется, что ты слабее, если прощения просишь. А на деле наоборот. Покаяние лишь сильным даётся. Вот и в мусульманской молитве «Эта дуа» об этом сказано».

Руслан чётко усвоил отцовский урок и даже на войне, приближая к себе лучших из боевиков, начинал разговор: «Прости, что раньше тебя не отметил…»

– Я уже многое вспомнил, – он говорил тихо, чуть приоткрывая губы. – Но решил про это молчать. Мне помощь нужна. И тебя с ним надо защитить, – Руслан кивнул на Саида, возившего по земле игрушечный грузовик. – Что за игра вокруг меня, я скоро разгадаю. Надо их переблефовать.

Он резко взглянул Оксане в глаза:

– Поможешь мне?

– А ты ещё не понял? Спрашиваешь? – шепнула она, повернув к нему пылающее лицо.

Руслан, поймав преданный взгляд, продолжал:

– Надо мою сестру найти.

– Она ведь погибла!

– Похоже, это я погиб для неё и… для многих других.

Он нащупал в кармане журнальную вырезку.

– Знаю, я всё знаю… Мы с тобой не в Грозном познакомились, как ты мне сказала, когда я очнулся, – Руслан помедлил, сжимая дрогнувшие пальцы Оксаны. – Но сейчас твоя очередь меня от рабства избавить.

2. Рабы немы

Оксана проснулась, и её радостный взгляд скользнул по аккуратной комнате. В утренней молитве женщина каждый день благодарила и унылое лондонское небо, и мутное солнце, и своё упоительное материнство. В детской кроватке, шевельнув густыми ресницами, вздохнул ребёнок. Сквозь дремоту Оксана слышала приглушённый механический гул – у соседнего дома садовник подстригал кусты и траву.

Похожий звук тарахтевших вдалеке сенокосилок часто будил их с Сергеем в их деревенский медовый месяц. Она тогда осторожно размыкала сонные объятия мужа, торопясь задёрнуть тонкую, колыхавшуюся в распахнутом окне занавеску. Скрипели задвижки ставень, и молодая жена, снова впорхнув в горячую постель, прижималась к крепкому телу Серёжи. Потом они выходили в ароматный август, купались голышом в речке и шли по полям до жёлтого горизонта. А вечерами Оксана пекла для любимого пирожки, каждый день разные.

Через два месяца Сергей сказал: «Дело военное… Ты ведь за офицера вышла. У меня направление – Чечня». Оксана плакала, металась, настаивала, чтобы Серёжа попросил отсрочку, но всё было решено.

Сергей писал, что боевые действия скоро закончатся – «небольшая заваруха… шайка бандитов… к Новому году федеральные войска возьмут Грозный». Она ответила: «Я к тебе приеду на Новый год!».

Потом была тяжёлая дорога и жуткие картины войны – не заварушки, как это назвал Сергей, а захлебнувшейся в крови трагедии: скорбные вереницы беженцев, покрытые копотью лица солдат и обгорелые останки домов, скрывающие за стенами горы трупов.

Осколки тех безумных дней потом неуклюже складывались в её гудящей голове. Оксана искала роту Сергея, спрашивала изнурённых солдат о капитане Скворцове. Когда начался обстрел, грохот захлестнул её голос, и кто-то втолкнул Оксану в ветхую дверь подвала.

С каждым взрывом снаружи в узкие выбитые окна влетали комья грязи, от пыли становилось всё труднее дышать, воняло сыростью и отбросами. Оксана не помнила, сколько времени она пролежала на грязном полу.

Вдруг стало тихо, только вода капала из разбитой трубы и, осыпаясь, шуршала кирпичная крошка. В углу, под бетонной балкой, ютились пять забрызганных грязью женщин. Каждая держала сумку. Две, что помоложе, стояли, прислонившись к стене, пожилые сидели на перевязанных ремнями одеялах. Заметив Оксану, одна из женщин ей махнула, показывая на место рядом с собой. Говорили по-русски:

– Что творится-то! Мы тут всю жизнь прожили…

У входа послышались шаги и громкая гортанная речь.

Одна из женщин крикнула:

– Мы все свои, местные!

Потом она же громко сказала что-то на непонятном языке. В пыльном пространстве заухал громкий топот. Старушка, сидящая на одеялах, схватила Оксану за руку:

– Скажу, ты моя племянница. Недавно приехала. – И, взглянув ей в лицо, заволновалась: – Такую-то красоту спрятать надо. – Она подняла с выщербленного пола комок грязи и растёрла Оксане по лицу.

Из тусклого проёма возникли несколько вооружённых мужчин.

– Эта чумазая, а глаза как звёзды, – буркнул, взглянув на Оксану, огромный, с поломанным носом чеченец. – А тело! Тело!

Он протянул к ней широкую пятерню. Оксана, отпрянув, вскрикнула и метнулась к выходу. Потом на неё навалилось что-то тяжёлое и сдавило горло до черноты в глазах.

Она пришла в себя уже в грузовике. Связанные руки ломило, воздух горчил запахом нагретого брезента. Оксана вгляделась в тесное колыхавшееся пространство – в крытом кузове человек пятнадцать, в основном женщины, двое мальчиков-подростков и трое мужчин. Рядом заплаканная девушка, одна из встреченных в подвале. Пленники сидели плотно на установленных поперёк кузова скамейках. На резких поворотах связанные люди заваливались друг на друга, вдыхая спёртый дух немытых тел. Чтобы не свалиться на пол, они старались плотнее прижаться ногами. Кто-то всхлипывал, кто-то стонал и молился. Сдавленные вопли дробились шумом мотора, превращаясь в жалобный птичий гомон. Два бородатых горца с автоматами хмуро зыркали на измученные лица.

Грузовик заскрипел тормозами. Полы брезентовых штор распахнулись, и низкое, беззвёздное небо встретило путников холодной чернотой.

Неухоженный маленький двор с детскими качелями, освещённый тусклым фонарём, замыкало одноэтажное здание. В свинцовых бликах проступали размытые сыростью кирпичные стены. Рядом в полумраке Оксана заметила несколько приземистых домиков. Место казалось похожим на окраину посёлка.

Длинное помещение напоминало заброшенную школу или детсад. Пленных затолкали в просторную, как спортивный зал, комнату, мрачную и грязную. Мужчин и мальчиков сразу увели. Охрипшие от рыданий женщины молчали, их выводили по одной, грубо хватая за связанные руки. Оксану заставили умыться. Вглядываясь в её гладкое лицо с резким изломом чёрных бровей, грузный здоровяк хмыкнул:

– А замарашка-то наша прям из Золушки в принцессу превратилась! Раздевайся!

– Нет! – вскрикнула Оксана.

– Ты вот что, лучше сама… Мы тебя не тронем, нам нужно понять, куда тебя потом. А упрямиться станешь – хуже тебе! Сколько лет?

Сутулый горец с рыжеватой бородкой, вмешавшись, что-то пробубнил, показывая найденный у Оксаны паспорт.

– А… тебе двадцать. Замужняя? Это хуже, – брезгливо фыркнул толстяк. – Ну ничего, сгодится.

Он приблизился. Сальный запах ворвался в рот Оксаны. Шершавые пальцы с острыми ногтями долго ощупывали её грудь, и рыхлые губы прочмокали:

– Сиськи хорошие… хорошие!

Сверля женщину крошечными голубыми глазками и распластав на низком табурете жирные ляжки, он присел к её коленям. Когда тяжёлое дыхание обожгло Оксанин вздрагивающий живот, она, вдруг покачнувшись, осела на пол.

– Э… Ты чего? – взвизгнул толстяк. – Нашатырь скорее! Похоже… обморок!

Утром Оксана вспомнила кошмары прошлой ночи. Слепо вглядываясь в тёмный потолок, она уже не могла плакать, как и не могла поверить в случившееся. Два тонких лучика света пробивались сквозь заколоченные ставни. Тошнотворные запахи лекарств, плесени и лежалой одежды сушили горло.

– Серёженька! – простонала она. – Ты найдёшь меня… Ты освободишь…

Тогда она не знала, что после боя в Грозном от роты Сергея из ста человек в живых осталось лишь одиннадцать и что он сейчас там, откуда не возвращаются и не приходят спасать.

Дверь тяжело скрипнула, и в тусклом, сочившемся из коридора свете дрогнула лёгкая женская фигурка с подносом в руках. Затхлый воздух комнаты разбавился влетевшим с улицы тяжёлым духом сырой глины. Вошедшая женщина щёлкнула выключателем. Слабое жёлтое мерцание, перебивая изломанные ставнями утренние лучи, скользнуло по тесной комнатушке, окрашенной ядовито-зелёной масляной краской. Растерянный взгляд Оксаны блуждал по убогой обстановке: деревянная кровать, табуретка и покосившийся шкаф с одной створкой.

– Ты как? Проснулась? Вот покушай, – поставив еду на табуретку, мягким грудным голосом прошелестела женщина. Её голова была повязана косынкой, на тонком теле колыхались длинная юбка и широкая кофта. Одета женщина была как местная, но русые кудри, выбивающиеся из-под платка, и черты светлого лица с круглыми голубыми глазами выдавали её нездешнюю породу. Оксана, прищурившись, взглянула в молодое девичье лицо:

– Ты кто?

– Аня, – спокойно ответила вошедшая. Было в её взгляде что-то далёкое, отрешённое.

– Ты с ними? Пошла вон, сучка! – Оксана вскочила, махнула рукой, собираясь перевернуть поднос.

– Ну, ну… – промурлыкала Аня. – Не стоит так. Это первая горячка. Привыкнешь.

– Я умереть хочу! Ненавижу! Всех тут ненавижу! Я себя убью! – зарыдала Оксана.

– Умереть-то всегда успеешь, – холодно продолжала Аня. – Это просто. Вот ложка, – она кивнула на поднос со стаканом чая, сыром и хлебом. – В туалет будешь с охранником выходить. Если сейчас спрячешь ложку, можешь ему глаз выколоть… коль сумеешь, конечно. Он тебя тогда точно пристрелит. Это и смерть!

– Издеваешься? – зло буркнула Оксана.