Зорка Венера

Но в конце семестра на паре по истории в аудиторию неожиданно вошёл заместитель декана.

– Молодые люди, у меня для вас отличные новости! – Он обвёл взглядом будущих врачей. – В стране объявлен Всероссийский конкурс студенческих проектов, награда победителям очень серьёзная. Грант на реализацию проекта и поездка в молодёжный центр «Альтаир» на учёбу для молодых предпринимателей. Номинаций несколько, есть и для практических разработок, есть и теоретические. Для теоретиков – издание сборника с исследованиями. Так что вот, дерзайте. Удачи!

Он положил на стол преподавателя какие-то странички и вышел. Все ждали, что будет дальше.

– А подробности? – не удержавшись, спросил Стас по прозвищу Хирург.

Все знали, что он поступил в вуз по результатам олимпиад, хирургия была ещё его детской мечтой. Родители его были врачами, и он с детства жил в ординаторской больницы, где они работали. Стас буквально грыз гранит науки с упорством человека, которому не всё даётся легко, но от поставленной задачи он не отступит ни при каких обстоятельствах. И уже давно он придумывал какой-то новый бионический суперпротез. Наверное, решил в конкурсе поучаствовать с этим проектом.

Преподаватель взял листки, просмотрел.

– Подробности здесь. Но можно и на сайт зайти.

Он повернулся к доске и написал название портала. Потом отряхнул руки от мела и сказал:

– А вам, Савельева, я бы рекомендовал писать работу по истории. Но связанную с медициной. Вы же, кажется, были в музее Аушвица? Ну вот, поищите в интернете что-то на тему «Эксперименты нацистов над людьми». У вас наверняка и эксклюзивная информация есть.

Кира, услышав свою фамилию, удивлённо пожала плечами.

– Я? Ну… не знаю. Да, я была… Книги привезла. Но ещё не читала, если честно.

Кира уже принимала участие в нескольких конкурсах, занимала призовые места. Она с гордостью несла портрет прадеда на шествии «Бессмертного полка», писала сочинения о войне. Когда стала победителем регионального этапа конкурса «Правнуки Победы», её учитель по истории чуть не сошёл с ума от радости и пообещал пятёрку до самого конца школы.

Продолжила свои проекты и в институте, ещё и записалась в клуб реконструкторов. Иногда думала, что, если б не медицина, которой увлекалась едва ли не с детского сада, спокойно бинтуя разбитые коленки друзьям во дворе и зашивая лапу котёнку, она бы стала историком. Поэтому сказала:

– Ну если вы так просите, Павел Николаевич…

– Ой, а мне можно с тобой? – спросила Маша. Она вернулась на своё место рядом с Кирой через пару дней после ссоры, как ни в чём не бывало.

– Тёма, и ты давай с нами! – предложила она Артёму.

И наступила Кире на ногу.

– Что ж, соавторство, насколько я понял из положения, не возбраняется, – ответил историк.

Артем подозрительно посмотрел на Машу, потом на Киру и кивнул. Кира быстро черкнула в тетради: «Спасибо!» – и подвинула её Маше. Та прочитала, сухо улыбнулась.

Кира не представляла, с чего им начать. Нужно составить план, продумать текст, свои впечатления добавить. Да, она помнила рассказы пани Марии, будто это было вчера, они привезли из поездки в Польшу книги и альманахи, которые выпускались в музее, в том числе и на такую страшную тему. Но не читала. Жутковато было.

Вернувшись домой, Кира стала искать на книжной полке эту литературу. Ого, много всего, как они с бабушкой это везли?! Даже диски. На английском, на польском… На русском всего один журнал. Ну ничего, вот она и переведёт эти сведения, о которых мало кому сегодня в России известно. С польского бабушка поможет. С английского… Артём.

Кира стала вытаскивать книги, зацепила косо лежавшую папку, та упала на пол, раскрылась, оттуда выпали страницы с напечатанным текстом, старая тетрадь. Это же папка, которую ей оставила бабушка несколько месяцев назад! Кира про неё и не вспомнила. Сейчас соберёт всё, а потом как-нибудь посмотрит. Когда время будет. Бабушка ничего не спрашивает, ну, значит, и сама забыла. Один листок отлетел к двери, она подняла его, машинально пробежала глазами… У неё перехватило дыхание. Что это?!

Она села на диван и стала читать дальше. Какие-то документы, вернее, сканы или ксерокопии с подлинников. Кира принялась перебирать их, вчитываясь в нечётко пропечатанные буквы. После первой же прочитанной страницы у неё в горле встал ком, она закашлялась, ей показалось, что её сейчас вывернет наизнанку.

Кира почувствовала, что задыхается, она медленно встала: дыши, дыши, – подошла к окну, распахнула его настежь. Зачем бабушка ей это дала?! Для чего ей нужно об этом знать?! Ей захотелось немедленно закрыть папку и засунуть её опять поглубже за книги, а лучше совсем выбросить. Но как теперь всё это развидеть?!

Теперь уже и не получится. Её словно магнитом тянуло к этим страшным страницам. Получается, что свои же… свои, да ещё и бывшие односельчане. Пришли с немецкими карателями, согнали всех в несколько домов. И убили. Убили зверски, издеваясь над беззащитными людьми. Соседями. Девочка Наталка, сидевшая за печкой, слышала, как просила её мама: «Дмитро, ты з глузду зъихав, чи шо, сусид, шо ж ты робишь, побийся Бога!» Как хрипел зарубленный топором, не хотевший сдаваться отец. Это её прапрабабушка и прапрадедушка, так, что ли?! Тогда… Получается, что бабушка ей эту правду не рассказывала. А мама, она знала?

Кира потёрла лоб, с ужасом посмотрела на папку. Потом набрала воздуха в грудь, словно перед тем, как глубоко нырнуть, и снова её открыла. Читала, не замечая времени. Взглянула на часы, когда за окном стало светлеть. Начало четвёртого, уже почти утро. Но заснуть, похоже, теперь вряд ли получится.

И тут звякнуло оповещение. Кира нехотя взяла телефон. Кто там ещё в такое время… На экране светилось сообщение: «Ты, наивная, думаешь, что твоя драгоценная подруга верна идеалам дружбы? Дура, да она давно спит с Артёмом, по которому ты сохнешь! Ты одна этого не знаешь, ха-ха!»

Кира встала, провела рукой по лицу. Кто это написал?! Незнакомый номер… шутка? Не может быть… Она сейчас позвонит Машке, и они вместе поржут над этой ерундой. Надо же, как у кого-то подгорает, что они дружат! Узнать бы, у кого. Вот прямо сейчас она вызовет такси и поедет к подруге.

И кстати, её мама снова в больнице, ей же наверняка нужна помощь. Вот балда она, не догадалась, Машка какая-то хмурая ходит, но это ж она, похоже, от прошлой ссоры не отошла. Может, ещё дуется на неё. Ну вот и будет повод помириться окончательно.

Кира тихо выскользнула в коридор. Хорошо, что квартира большая, никто и не услышит, мама со Степаном спят, только богатырский храп отчима раздаётся. Кира вызвала такси и радостно плюхнулась на сиденье. Сюрприз, Маша!

Она давила на кнопку звонка в квартире Маши уже несколько минут. Сейчас соседи начнут выглядывать, в полицию позвонят. Кира стукнула в дверь ногой.

– Машка, открой! Ну ты же дома и уже проснулась сто раз! Дело есть!

Прошла ещё пара минут, когда Кира услышала в коридоре какой-то шорох. Дверь скрипнула, приотворилась. На пороге стояла сонная Маша в наспех накинутом халате.

– Ты одурела? Я сплю давно…

Кира отодвинула подругу, прошла в коридор.

– Ну не могла я ждать до утра! Мне сейчас какой-то идиот такое прислал! Я тебе покажу, обхохочешься!

Кира вытащила телефон, стала пролистывать сообщения. И тут боковым зрением она увидела обувь, аккуратно стоявшую под вешалкой. Эти красные кроссовки она очень хорошо знала. Их нельзя было спутать ни с какими другими. Да и размер. 45-й. Она опустила телефон.

– И давно ты носишь такой размер, а, Маш? – Она с размаху пнула кроссовки, и они с грохотом ударились о стену.

Маша поморщилась. Лицо её окаменело, подбородок на глазах заострился, она судорожно облизала губы, прислонилась к стене.

– Только не устраивай здесь истерику, от соседей потом выслушивать… Тёма, выйди, придурок, кроссы свои нужно было в шкаф ставить.

Дверь в комнату приоткрылась. В коридор вышел Артём. Лохматый, в одних трусах.

– Кирюш, ты не так поняла… ты не думай, просто ей так плохо было… А я…

– А ты пришёл её утешить и поэтому ходишь здесь в неглиже… Ну да, мы же друзья. – Кира провела пальцем по полке в коридоре. Пыль. Она нарисовала на тёмной поверхности сердечко, добавила вульгарную стрелку и ещё более вульгарное Love. Всё это время в коридоре стояла вязкая тишина.

На Машу она так и не посмотрела. Была у неё такая особенность: когда между ней и другим человеком проскакивала чёрная кошка, она не могла смотреть ему в глаза, даже если была не виновата. А тут… Не кошка, целый бегемот прошлёпал, грязный, прямо из болота, и всех своей грязью забрызгал.

Кира хотела только одного – побыстрее отсюда уйти. Она повернулась, взялась за ручку двери.

– Нет, постой! – сзади зазвенел готовый сорваться на крик голос Маши. – Куда же ты? Сбежать хочешь? А ты всё же послушай! Я вот что тебе скажу, дорогая подруга. Ты на Артёма как на красивый аксессуар смотришь. Ты вообще на всё так смотришь, как будто ждёшь идеального: условий, отношений, комфорта. Ты же считаешь, что тебе стоит только поманить, и все за тобой ринутся. Для тебя нет преград. Если ты что-то задумала, всё, стройся, а ты во главе с флагом! Как тогда в школе… А я до сих пор думаю: зачем мы все, дураки, за тобой как бараны поплелись? Ты просто упивалась своей значимостью. А мне тогда стало страшно. Я поняла, что люди для тебя – расходный материал. И меня в такой же расход пустишь, не задумаешься. А я выбилась из-под твоего контроля. Поэтому для тебя это шок, что Тёма со мной. Да? Да, поэтому! – Маша уже кричала. – Ты бы в жизни такое не могла представить, что он будет со мной, я же недостаточно, по-твоему, идеальна для этого! Я же всегда была твоей тенью. А тут тень взбунтовалась, представляешь? А ему со мной хорошо! Да, Тёмыч, скажи хоть ты ей, что ты стоишь как столб?!

Так и не произнёсший ни слова Артём только махнул рукой и вернулся в комнату.

– Ну тогда я скажу. Ему со мной спокойно. А тебя он боится! Прими это как данность. И подумай о том, что я тебе тут… высказала. Это полезно, поверь.

Кира молча выслушала Машу, вышла из квартиры и аккуратно прикрыла за собой дверь.

Всё, что она знала с детства, всё, чему доверяла, крошилось в её пальцах, как сухое печенье. Это была другая реальность, к которой она как-то не успела подготовиться. Не, ну а что, собственно, изменилось?

Ничего, по большому счёту. И на белом свете, и в её душе. Просто в ней испортилась какая-то плата, сгорела. Или отошёл какой-то контакт. И она не знала, как это можно починить и вообще – можно ли.

***

Кира сидела на старой сломанной карусели, про которую все забыли и не увезли на свалку во время реконструкции парка Танаис. Она стояла за кустами жимолости, и там они часто прятались с Машкой и шушукались о своём, тайном. Ждала Машу. Она очень хотела с ней поговорить, просто по-дружески. По-бабьи, в конце концов. Они же подруги, сто лет вместе.

Когда порвалась эта прочная, как им верилось, нить, что их связывала? Почему она этого не заметила, не поняла… И Машка… Неужели ей пофиг на все эти годы, ради чего она всё это затеяла? Сейчас она придёт, они поговорят, и выяснится, что это шутка такая, прикол, ну поплачут вместе, а потом посмеются. И Машка снова…

Кира вспомнила, как в детстве разбила мамину любимую вазу и, чтобы мама не ругалась, пыталась склеить её куски. Склеила. Но так криво и косо, что лучше бы и совсем этого не делала. В результате получила двойной нагоняй: вазу можно было бы отдать в руки доброго доктора Айболита, местного умельца дядь Васи, который собрал бы её так, что и швы никто не заметил. А кто склеит их треснувшую дружбу, где этот умелец?

Они с Машей дружили с первого класса. Кира сразу выхватила взглядом из шумной толпы первачков очень худенькую маленькую девочку с коротко стриженной, почти под ноль, головой. Мальчишки сразу её окружили и стали вопить: «Лысая, лысая!» Кира, отстаивавшая справедливость чуть ли не с пелёнок, а ещё лупившая всех, кто кричал ей «Рыжая!», молча взяла девочку за руку, повела в класс.

Когда учительница стала рассаживать их по партам и назвала фамилию мальчика, будущего Кириного соседа, та встала и громко, чётко произнесла: «Со мной будет сидеть Маша Агеева!» Учительница хотела было одёрнуть дерзкую девицу с рыжеватыми косицами, как у Пеппи Длинный чулок, но глянула на неё, смешалась и кивнула. Так они и просидели за одной партой все одиннадцать лет.

Конечно, Кира спросила подружку, что у неё с волосами. На что та коротко ответила: «Болела…» Но Кира уже знала про детей, у которых после болезни выпадали волосы. Бабушка была волонтёром в детской онкогематологии и много про этих детей рассказывала. Что после «химии» у них выпадают волосы. И что они умирают…

К ним домой даже приводила девочку Таню, из интерната. Ей было лет четырнадцать. Она сидела у них на кухне – квартира родителей была в доме прямо возле этой больницы на улице Ломоносова – и рассказывала про умершую маму, про сестёр, про то, как она хочет учиться в медучилище. Когда поправится. Таня умерла…

Когда Кира рассказала про Машу, бабушка спросила:

– Как её фамилия? Да, была такая девочка. Повезло. У неё ремиссия.

Так Кира впервые услышала слова «рецидив» и «ремиссия». Ремиссия – это было хорошо. А рецидив… Кире это слово представлялось в виде жуткого дракона, шипящего и изрыгающего из своей пасти пламя: ре-ци-и-и-ди-ф-ф-ф! И это было плохо. Таня умерла от рецидива.

Но Маша убежала от этого дракона, или он её помиловал. И тут через несколько лет, видимо, от стресса, который перенесла во время болезни дочери, заболела Машина мама. И Маша, мечтавшая писать книги, поступила с Кирой в медицинский. Чтобы помогать маме или найти лекарство от её болезни.

Кира приводила ей кучу примеров про писателей-медиков. Маша слабо улыбалась и повторяла: «Да всё нормально, Кирюш, ведь правда, ну в каком институте меня писать научат? А здесь материала хоть отбавляй!» Это точно, сюжеты просто валялись под ногами, вернее, на больничных койках, особенно когда подруги стали работать санитарками в гнойном отделении.

А в школе битву за справедливость Кире пришлось вести не один раз. Маша всегда была рядом. Кира вдруг вспомнила, как они объявили войну учительнице английского. Та пришла вместо их любимой Леночки, как они ласково между собой называли англичанку Елену Владимировну, которая была вынуждена оставить себе часы только в средней школе, а старших отдать другому педагогу.

Слёг её отец, ухаживать за ним больше было некому. Переживали они тогда страшно, девчонки даже всплакнули… Но делать нечего, пришлось принять эти изменения как данность и надеяться на лучшее.

Их надежды оказались напрасны. С самого первого дня новая учительница Светлана Алексеевна класс невзлюбила, но особо свою нелюбовь не проявляла, хотя она и была буквально написана на её худом вытянутом лице. Холодно отнеслись к ней и одноклассники Киры.

Однако уроки проходили довольно мирно, пусть и скучно до зубовного скрежета. Правда, такой паритет сторон длился недолго. Пока однажды Светлана Алексеевна, увидев в руках Киры телефон, не прошипела: «Э-э-э… как там тебя, Галя, немедленно убери телефон!»

Кира сначала не поняла, что это шипение относится к ней, всё же у неё было другое имя. Но, подняв голову и увидев молнии из глаз англичанки, летящие в её сторону, меланхолично заметила: «Уважаемая Светлана… э-э-э… Александровна, вы у нас уже третий месяц, а до сих пор не знаете, что меня зовут Кира». Англичанка молча взяла журнал и вышла.

Молчание повисло и в классе. «Ну все, Кирюх, тебе капец…» – глубокомысленно изрёк самый оторванный и безбашенный её одноклассник, Генка. «А это мы посмотрим», – ответила Кира, не представляя, что начнётся с этого дня на уроках английского. И не только для неё.

Теперь оскорбления и двойки посыпались на них, как из худого мешка горох. Англичанка раздавала налево и направо обидные прозвища и клички, обзывая их то недоумками, то дебилами и гадёнышами.

Когда Кира возмутилась несправедливой, по её мнению, оценкой – «Я же всё ответила. Почему тройка?!» – та расхохоталась ей прямо в лицо и прошипела: «А ты ещё не спела и не сплясала!» Светлану Алексеевну боялся даже директор, к которому приходили жаловаться и ученики, и родители. Тот разводил руками и клялся, что до Нового года он её уволит.

Но четверть проходила за четвертью, замены озверевшей англичанке не находилось: в городе был дефицит учителей английского. И та это прекрасно знала. Кириной маме, попробовавшей спокойно поговорить с ней, но не продержавшейся и пяти минут, она кричала вслед: «Теперь мне понятно, в кого ваша дочь! Яблочко от яблоньки недалеко падает!»

И тогда Кира придумала. Маша её поддержала, хотя и сомневалась в успехе их предприятия. Проштудировав закон об образовании и проконсультировавшись с маминой подругой, работавшей в другой школе завучем, Кира разработала целую операцию по «низведению» англичанки.

Весь класс написал заявления на имя директора и дружно перешёл на дистанционку по английскому, прикрепившись к одной из самых крутых онлайн-школ в интернете. Тем более что те, кто собирался сдавать экзамен, и так ходили к репетиторам, и уроки Светланы Алексеевны им были до фонаря.

Теперь во время её занятий класс был просто пуст. Народ дружно сидел в рекреации за телефонами и планшетами, и придраться к этой тихой демонстрации было невозможно. Англичанка визжала и топала ногами в кабинете директора. Тот хватался за сердце, призывал детей одуматься, грозил всяческими карами. Те стойко держались, как матросы «Варяга». И так продолжалось до тех пор, пока у него действительно не случился инфаркт и его не увезли в реанимацию.

После больницы директор в школу не вернулся. Ушла и англичанка. Говорили, что видели, как она мыла полы в супермаркете. Наверное, врали, но Кире было наплевать на дальнейшую судьбу злобной тётки. Что с ней было не так, какие проблемы изуродовали её душу, она тогда не задумывалась. Да и потом тоже. Как ей удалось уговорить на такой бойкот весь класс, знал только Генка, он же и помог.

Что она ему за это пообещала и сдержала ли своё обещание, о том она никому никогда не рассказала. Даже Маше. Хотя та догадалась своей женской интуицией рано повзрослевшего ребёнка. И видела, как кривилось Кирино лицо при слове «секс». Но очередное сражение за справедливость было выиграно. Только осколки полетели не туда, что уж, стратег из неё… Так и учебников по такой битве ещё не написали.

А теперь, оказывается, Машка ей это в вину поставила. Обвинила в том, что ради своей цели она по головам пойдёт. Вот оно как… Спасибо, подруга. Хорошо же ты обо мне всё это время думала. А потом взяла и предала. Нужно признать, ударила больно. Очень больно. Да ещё и поковырялась в открытой ране.

Волна отчаяния захлестнула Киру. Маша так и не пришла, хотя бросила сухо, столкнувшись с ней у входа в институт: «Хорошо», – когда Кира предложила встретиться на их старом месте. Она смотрела в прямую спину уходившей Маши, её силуэт в лучах жарившего совсем по-летнему солнца был похож… да, на ту разбитую в детстве вазу.

Кира резко встала, карусель жалобно заскрипела, будто прощаясь. Прощайте и вы, детские иллюзии. И Машка – прощай! Она вдруг поняла, что ей нужно как можно быстрее вырваться из этого хранилища приоритетов, а заодно и из удушливого плена этих иллюзий. Которые сама себе и выстроила.

Кира ехала в автобусе домой, смотрела из окна на знакомые с детства улицы и будто видела их заново. Как много изменилось с тех пор, когда они с Машкой были детьми! То, что раньше казалось им таким грандиозным, необычным, скажем, вон те здания жилых домов-башен на Левом берегу у водохранилища, которые возводились на их глазах и символизировали собой новую неизвестную жизнь, теперь выглядело претенциозным и дешёвым.

Да, что-то меняется. А что-то остаётся прежним. Или просто портится и разрушается. То, что раньше было дружбой, чем они гордились, стало чем-то таким, что не поддаётся определению. Как говорится, от любви до ненависти…

***

Кира приходила на занятия, слушала лекции, отвечала на семинарских, делала лабораторки. Какое-то дурацкое состояние у неё было: ни одной, даже самой захудалой мысли. Казалось, слишком жаркое для этих майских дней солнце расплавило весь мозг, до последней извилины, и в черепной коробке болталось что-то жидко-тяжёлое, как ртуть. И серыми тенями проносились равнодушные слова, образы, никак не связываясь в одно целое.

Маша и Артём в институте не показывались. «Ну идиоты, пропуски им же отрабатывать придётся. Меня испугались, придурки?» – вяло думала Кира. Но по большому счёту ей уже было всё равно. Или, по крайней мере, так казалось.

Только однажды на практическом занятии, когда нужно было препарировать лягушку, ей вдруг стало плохо. Перед глазами заплясали синие сполохи, как тогда, в Хатыни, подступила темнота, она начала задыхаться. Кира отшвырнула лягушку с вскрытым брюшком и вывалившимися кишками и уронила на стол голову.

– Что с тобой, Савельева? – встревожилась преподаватель. – Тебе плохо?! Ну а что же ты в прозекторской делать будешь?! Тут уж, милочка, нужно выбирать.

– Кира! – К ней подошёл Стас. Кира давно ловила на себе его взгляд, который про себя окрестила взглядом беременной коровы, но делала страшную рожицу, и Стас, краснея, опускал глаза. – Ты чего это? Эй, ну что ты, в первый раз, что ли, что с тобой? Джек-потрошитель, а я-то надеялся, что твой опыт поможет мне преодолеть ужас при виде крови, и мы, дружно взявшись за руки, войдём в прозекторскую и начнём резать ни в чём не повинные трупы.

Такой была его постоянная манера разговаривать. Всегда он кого-нибудь слегка пародировал: стандартную речь политиков, плохие романы, вернее, претенциозных героев из этих книг, иногда – того, с кем разговаривал или о ком шла речь. А часто – и самого себя. И всё легко, лениво и беззлобно, даже добродушно. Если даже и таилась в этом капелька превосходства, она была незаметна, и главное, он сам это не осознавал.

Кира слабо улыбнулась, вытащила из стола сумку.

– Всё окей, не волнуйтесь вы так, – сказала она и вышла из аудитории.

Она шла по улице, и навстречу ей плыли не люди с обычными лицами, а какие-то искажённые рожи, они двоились и троились, они заглядывали ей в лицо и о чём-то спрашивали. Кира шарахалась от них, рискуя выскочить на проезжую часть, пока кто-то не схватил её за рукав и не оттащил на тротуар. Кто это был, она не поняла. Так она ещё шла куда-то, пока не увидела, что оказалась у вокзала на площади Черняховского. Надо же, совсем рядом с институтом. А казалось, что она шла целую вечность. Вошла в здание, заметила свободное место в самом углу зала ожидания, устало села и закрыла глаза.

Вокзал всегда ассоциировался у неё не столько с путешествиями, сколько со встречами и разлуками. Почему так? На вокзале мы всегда слегка ненормальны и нетерпеливы. Мы теряемся и спешим вместе со всеми.

Именно здесь всегда случаются разговоры по душам. Здесь торгуют всякой всячиной. Здесь спешат, несутся, опаздывают, нервничают. Здесь воруют, попрошайничают, смеются и плачут. Здесь ярче проявления любви. И возможно, ненависти. Только здесь ты вдыхаешь тот особый запах дальней дороги, который будоражит кровь, заставляя пульсировать артерию самой жизни…

Вдруг рядом с ней что-то плюхнулось. Она открыла глаза. Увидела небритого парня, возле неё он бросил рюкзак.

– Посторожи, красавица. – Мотнул головой куда-то в сторону. – Без паспорта я, со справкой, пойду решать.

Кира не успела сказать ни слова, как тот испарился. Вернулся через полчаса, сел рядом. И заговорил с ней так, будто продолжил начатый ранее разговор или отвечал на незаданный вопрос.

– Я на войну. Я ж вообще сержант запаса. И это… отсидел я, ударил одного. – Кира вскинула голову. – Да не. Живой он, гад. Упал неудачно, башкой о бордюр. Не мог я смотреть, как он над девчонкой измывался. А получил по заслугам. Только разве докажешь? Как доказать, что чел – сволочь?

Кира молчала.

– Вот то-то же… А сейчас решил – пойду добровольцем. Вот домой уехать надо, маму повидать, а потом туда. С полицией договорился, помогут билет купить. Только денег на билет нет…

Спокойно так сообщил, улыбаясь во весь рот.

– Фёдором меня зовут. Но это… я без карточки. Если я тебе переведу попозже, поможешь наличкой?

Кира неожиданно для себя кивнула.

– Надо же… – удивился и Фёдор.

Кира достала кошелёк. Отсчитала нужную сумму. Подумав, добавила ещё немного.

– И куда ты потом, сразу туда?

– Ну да, если что, я и автомат не забыл как держать. – Он махнул рукой. – А ты знаешь, я рад. Что у меня здесь? Я в своей жизни здорово запутался. А так смысл появился. Это для меня возможность начать жизнь заново. Новый мир строим. Справедливый.

– Ты уверен? – Кира скептически оглядела парня.

Тот повернулся, посмотрел на неё… оценивающе, что ли. Потом будто проткнул её взглядом, как коллекционное насекомое булавкой, и снова широко улыбнулся.