Головы с плеч

А кроме того, наша дорогая Иккадора Алиса Сикл предпочитала собственное общество, свои книги и книжных героев, все мысли которых были четко и ясно изложены на страницах. Возможно, это и делает ее таким восхитительным созданием – нежелание иметь хоть что-то общее с такими, как мы.

Настоятельница продолжала что-то бубнить, какую-то ерунду насчет того, что это перст судьбы, получить голову Святого накануне Бегов. Икка провела рукой по штанине, по повязкам, которые пропитались кровью. После недавнего визита в Лес у нее открылась рана на бедре, полученная около месяца назад в схватке с чудовищем на границе Страны Чудес. Но на самом деле рана не заживала не от драк со Святыми, а прежде всего оттого, что Икка не давала ей зажить; и сейчас она не слушала настоятельницу, ее внимание было поглощено ее собственной рукой, она наблюдала за тем, как пальцы рассеянно нащупывают бинты. «Я все вижу», – часто думала она, когда щипала себя или ковыряла многочисленные прыщи на лице. И вот сейчас она тоже подумала: «Я прекрасно осознаю, что творю с собой». Но она не могла, не желала остановиться. Время от времени она освящала руки над горящим розмарином, чтобы отпугнуть дурную привычку; это действовало на несколько дней, но навязчивое желание всегда возвращалось, рано или поздно. Икка не придавала этому большого значения. Она не заботилась о своем здоровье так, как следовало бы, ну и что? Исцеление не было одним из ее любимых божеств.

– Давайте я просто заберу деньги, – перебила Икка старуху Чан, думая о том, как она закроется в номере гостиницы и останется одна. Какое блаженство! Захлопнула книгу и протянула настоятельнице мешок с головой для идентификации.

Настоятельница натянуто улыбнулась и приняла мешок с таким видом, словно это была корзина для пикника, нагруженная едой.

– Тогда перейдем к оплате, да, разумеется, – негромко хихикнула мать Чан, едва взглянув на мешок. Взвесила его в одной руке. Другой взялась за кошель с монетами, висевший на поясе, тоже взвесила его на ладони.

Икка почувствовала, что нервничает, когда морщинистые пальцы настоятельницы не смогли развязать тесемки мешка с добычей – один раз, второй. Старуха, по-видимому, никуда не торопилась. Ее неспешные движения вполне гармонировали с серым Светом, сочившимся сквозь окна. В этом Свете каменные стены церкви походили на глину; Икке казалось, что, прижав руку к стене, она может оставить на ней отпечаток ладони. За время экспедиции в Страну Чудес Икка успела отвыкнуть от подобного спокойствия и медлительности. Нужно было сказать что-нибудь, поторопить настоятельницу, но ей очень не хотелось заводить разговор, и она пришла к компромиссу: негромко откашлялась.

Мать Чан не обратила на это внимания. Она наконец распутала узел, заглянула в мешок, потом отвязала кошель и протянула его Икке. При этом отрезанная голова задела серый плащ.

Двери церкви распахнулись. Икка резко подняла голову; Чан медленно обернулась и, бессмысленно моргая, уставилась на фигуру в черном капюшоне. Икка попыталась разглядеть глаза неизвестного и заметила, что его ресницы накрашены багровой тушью. Взгляд метнулся вправо, влево.

Икка протянула руку, чтобы забрать деньги и уйти. Она надеялась, что ей не придется вступать в разговор с незнакомым человеком. Однако настоятельница направилась к дверям, чтобы приветствовать посетителя. Кошель она по-прежнему сжимала в пальцах.

– Еще один Святой? – негромко произнесла Чан. – Сегодня счастливый день.

Фигура в капюшоне вытянула руку с мешком – в нем лежала голова.

– Святой Дорма Уз, мадам настоятельница, – раздался голос. – Только что из Страны Чудес, только что с шеи.

Икка застыла.

Она знала этот голос, этот громкий, мелодичный, вечно беспокойный; этот голос походил на цветок розы: улыбка всегда, всегда была в нем, но под лепестками прятались шипы. Она поняла, что перед ней Кэресел Рэббит, еще до того, как Кэресел Рэббит, откинув с лица капюшон, открыла лучам серого Света черные корни и спутанные светлые кудри, еще до того, как Каро встретила ее взгляд… Она поняла, так почему же она не убежала?

Рука Кэресел, державшая капюшон, упала. Челюсть отвисла.

Мать Чан – гребаная Чан – мягко произнесла:

– Как странно, похоже, у нас здесь два Уза…

Какое-то недоразумение. Икка понимала это и все равно сказала себе, что во всем виновата Кэресел. Внезапно она вернулась в юность, ей снова было шестнадцать лет; она выхватила у настоятельницы кошелек и нырнула в тень церковной скамьи.

Потом она бросилась наутек. Она бежала по какому-то грязному переулку, ведущему на улицу в соседнем квартале, – она проходила мимо него, направляясь в церковь, и запомнила его на случай, если понадобится скрыться, как она всегда делала. Бежала, прижимая к груди кошелек, чувствуя холод монет и биение сердца.

«Ха… что… что это я делаю?»

И действительно, дорогой читатель, какого хрена она делала?

Икка на полной скорости выскочила на вымощенную булыжником рыночную площадь, оглядела немногочисленных деревенских жителей, повозки и тележки и замедлила шаг. На языке появился металлический привкус магии, выступившей из десен. Она уже не помнила, когда магия в последний раз появлялась сама, без ее приказа; но сейчас Икка не стала задумываться об этом; она просто выпила ее, закуталась в нее, как в плащ, и спрятала свое физическое тело в тени прохожего. Это позволило ей незаметно пересечь площадь и пройти некоторое расстояние по улице, после чего она отделилась от тени и толкнула дверь ближайшего здания. Это оказалась гостиница.

– Мне нужна комната, – бросила Икка хозяину.

Через несколько минут она очутилась за закрытой дверью в номере с задернутыми занавесками. Она мечтала об этом весь день, но приглушенные шаги слуг и голоса постояльцев не успокаивали ее.

Ей следовало убить Каро год назад, как только она увидела ее рядом с Хэтти. Почему она не сделала этого? Почему она убежала сегодня? Просто, увидев Каро, которая внезапно снова стала реальной, она почувствовала, что все это… о боги, пропади все пропадом, как же Икка ненавидела чувствовать. Она поспешно вызвала в воображении образ пилы. Она ждала стука упавшей головы, но стука не было. Шея Каро снова и снова срасталась; зубастая ухмылка Каро сверкала во Тьме, и в мыслях у Икки не прояснялось, она не успокаивалась. Она оставила свою книгу там, на церковной скамье. Это ее бесило. Икка вытряхнула монеты из кошеля себе на живот и пересчитала их. Она снова богата. Она накупит себе других книг; она закажет отличный завтрак. Она не думала о фигуре на пороге церкви, об этой чужой, незнакомой фигуре, о силуэте, вырезанном из далекого прошлого и вклеенном в сегодняшний день. Вместо этого она думала о Тьме, которая, словно гигантская лужа, расплывалась по деревне. Она нашла две одинаковые темные точки в противоположной части комнаты – легкие ее соседа – надавила на них немного, услышала из-за стены кашель. Поковыряла прыщи на лице, и когда почувствовала себя совсем усталой и разбитой, села на кровати, сбросила с плеч плащ и принялась разматывать бинты.

Таково было существование человека, который перестал бояться боли. Икка была прекрасно знакома с непреложной истиной насчет того, что человек имеет полное право причинять себе боль. Ее тело и душа принадлежали ей, и она могла делать с ними все что угодно. И поэтому она поборола страх боли и страх перед всем остальным, и она была уверена – о да, Икка была твердо уверена в том, что справилась со своими страхами сама, без посторонней помощи.

«Нельзя на самом деле, взаправду бояться темноты, Алиса, – шипела Текка за дверью чулана; Икка едва слышала ее слова из-за собственных воплей. – Ты боишься только воображаемых существ, шныряющих в темноте!»

«Выпустите меня! ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ! – Она яростно молотила кулаками по двери, но Текка навалилась всем телом на дверь с другой стороны, а может быть, подтащила к ней стул, и Икка была совершенно одна в темноте, заперта, заперта, заперта… – Во имя богов… Кэресел…»

Каро была где-то там, снаружи, на свету, вместе с Теккой, она говорила быстро, умоляюще – лицемерка. Это Каро выболтала, что Икка боится темноты, и Текка, недолго думая, запихнула ее в школьный чулан.

Девочкам было около тринадцати, и Текка уже сообразила, как натравливать друг на друга мышей. И что с того? Зачем было втягивать в это Икку? Икка собиралась и дальше игнорировать тени, тянувшиеся к ней; она не хотела знакомиться с ними ближе. Кэресел – которой предстояло начать неуверенные опыты с воронами лишь несколько месяцев спустя – самодовольно гоготала и дразнила Икку, не отставая от подруги. Говорила, что она отказывается от могущества из страха, о том, что этот страх нелеп, смехотворен; и якобы он является признаком мазохизма…

Икка в чулане перестала вопить, крики перешли в частые, хриплые рыдания.

Но будем справедливы к юной ведьме, дорогой читатель; темнота, которая наступала на нее из углов, не была обычной темнотой. Ночь сгущалась и клубилась вокруг Икки; она потянулась к девочке, окутала ее, как одеяло, и там, в черных глубинах школьного чулана, в голове Икки молнией проносились мысли: «Я попала в никуда, здесь нет стен, и это ничто бесконечно, а я такая маленькая, и я не уверена, не уверена, не уверена в том, что я вообще еще здесь».

Эта сучка Текка все не так поняла. Икка не боялась тварей, копошившихся в темноте; напротив, она боялась отсутствия вещей и существ, страшилась огромной бесконечной пустоты. Откуда-то она знала природу этой пустоты; это отсутствие всего походило на живое существо, оно поджидало Икку, оно было готово в любой момент обрушиться на свою жертву и поглотить ее. Почему – ну почему? – такая жуткая магия избрала именно ее?

Это был древний, как мир, вопрос, дорогой читатель, и люди Исанхана задавали его себе на протяжении многих веков. Почему ведьмы и колдуны появляются на свет, наделенные теми или иными способностями? В этом не было никакой логики, никакой закономерности, что было очень прискорбно, потому что такая хаотичность часто причиняет людям неудобства. Но тут же возникает другой вопрос: можем ли мы представить Кэресел Рэббит без ее ворон или Иккадору Алису Сикл без ее Тьмы? И вот теперь, когда мы задумываемся об этом, такое «распределение» даров судьбы уже не кажется нам случайным.

Но склонный к абстрактным рассуждениям рассказчик отвлекся – следует признаться, что он часто отвлекается, – так что вернемся к нашим героиням. Икка была заперта в чулане, совсем юная и испуганная, слишком испуганная, чтобы злиться на Текку и Каро. Позднее, разумеется, она набросится на них с кулаками, и выкинет их сигареты в ведро с грязной водой, и будет убивать всех мышей, каких увидит, просто чтобы отнять у Текки ее игрушки.

Но сейчас она боялась; она была уверена в том, что тьма пожирает людей и они перестают существовать. Когда она умрет, ведь смерть так будет выглядеть? Бездна без конца и края, и она в этом небытии, превращенная в ничто. Сейчас тьма проглотила руки Икки, и поэтому она поднесла их ближе к лицу, пока не почувствовала тепло собственных ладоней, не нащупала текущие по лицу слезы. Подумала: «Я все еще здесь, я клянусь, я клянусь, я все еще здесь». И как раз в этот момент раздался издевательский голос Текки:

«Просто дыши, Алиса».

И Алиса дышала и дышала.

Тьма вокруг была совершенно неподвижной; только грудная клетка Икки слегка приподнималась при дыхании. Она убрала руки от лица, потом снова подняла их, коснулась губ.

И там было оно – серебро.

Магия была ядовитой; она щипалась, как кислота, попадая в трещинки на губах, разъедала тонкие линии на подушечках пальцев. Она не давала света, в отличие от некоторых других видов магии, но она мерцала; Икка могла различить ее во мраке.

И тогда она почувствовала тьму, которая жила у нее внутри, которая заразила ее, как болезнь… но она все равно дышала, дышала, она была жива, жива, жива, несмотря на то, что боялась исчезнуть, потеряться в этой черноте, или – еще хуже – боялась, что ее не смогут найти. Икка никогда вот так просто не общалась с этим… не общалась с чем? С темнотой? Нет, нет, тьма всегда была с ней, она присутствовала в теле каждого человека, в легких, в тонкой прослойке под черепом. Икка никогда не сталкивалась со своим страхом лицом к лицу. Не наблюдала за ним как за чем-то, существующим отдельно от нее. «Потому что, – подумала Икка, чувствуя, как страх цепляется за нее, давит на нее, – потому что… это же не я на самом деле, правда? Эта трусиха, дрожащая, как желе. Этого не может быть. Этого не будет. Я отказываюсь».

Тянулись секунды, минуты; страх нашептывал ей, что она сейчас исчезнет, но Икка держалась, минуту за минутой. Дышала в темноте.

До тех пор, пока темнота не окутала ее полностью. И тогда Икка шагнула в нее и очутилась в ином мире. Провалилась в тени, сгущавшиеся в чулане, в небытие. И это небытие оказалось именно таким, каким она его себе представляла. Со всех сторон была бескрайняя черная пустота. Икка огляделась и не увидела ничего, и почувствовала себя по-настоящему одинокой, и по-настоящему испуганной, и все равно… все равно она была здесь, здесь, здесь.

И Икка сделала шаг вперед. Она инстинктивно знала, куда идти, – да, да, она знала, где находилось все то, что не было пустотой. Темнота была небытием, и вот Икка была здесь, в небытии, и поэтому Икка тоже наверняка перестала существовать, и поэтому бояться было больше нечего. Она уже исчезла…

«Это я – существо, шныряющее в Темноте, – сказала себе Икка. Поклялась себе в этом. – Я – единственное существо, которого надо бояться».

Она вышла из теней в углу классной комнаты, далеко от чулана, уклоняясь от лучей вечернего солнца, пробивавшихся сквозь грязные стекла. Текка стояла спиной к стулу, которым она действительно подперла дверь; ворот ее рубашки был зажат в кулаке Каро. Текка откинула голову назад и улыбнулась, а Каро разжала пальцы и разинула рот:

– Ты… что…

– Ого-го! – радостно воскликнула Текка, хлопая в ладоши и глядя на приближавшуюся Икку; она знала, что даже почтительный, восторженный взгляд Каро не спасет их от гнева ведьмы, только что совершившей свое первое перемещение через тьму. – Мы с тобой покойницы, правда, Кэресел?

Именно в этот момент, примостившись на краю кровати, просунув палец под льняную полосу, которой была перебинтована рана, Икка увидела сидевшую на подоконнике ворону.

Всего лишь один глаз, всего лишь невозможно тонкий клюв, его острый, как игла, кончик, стукнувший в стекло. Птица заглядывала в комнату сквозь щель между занавесками.

Икка скрылась. Возникла из Тьмы внизу, на улице, и потянула за тень от крыши гостиницы, которая падала на ее окно и на ворону, сидевшую на подоконнике. Выдернула тень из-под когтей вороны, словно коврик у человека из-под ног. Птица упала вниз. Если бы это была настоящая ворона, она, наверное, смогла бы предотвратить падение, расправить крылья и улететь. Но вместо этого ворона рухнула в грязь, и Икка прыгнула на нее, на Каро, наступила ей на горло. Птица затихла и больше не шевелилась. Тяжело дыша, Икка подняла голову, медленно развернулась вокруг своей оси, осмотрела небо. Зимний ветер обжигал ее голые руки. Она не стала перемещаться обратно в гостиничный номер за сапогами или плащом – она побежала по улице в штанах, рубахе и чулках. Кэресел наверняка где-то поблизости, думала темная ведьма; она ослаблена, ей нехорошо после смерти в теле вороны. Значит, Икка сможет… и она обязательно…

Если только Каро не привыкла умирать в облике птицы. Возможно, теперь ей это нипочем. Икка, например, определенно стала сильнее за четыре года, прошедшие после их расставания. Она могла совершать непостижимые, невероятные вещи; Икка была чудовищной и ужасной чародейкой, и ее саму пугала живущая в ней магия. Особенно после того, как она совершала нечто чудовищное и ужасное.

Допустим, Каро тоже развила свои способности, достигла большего, но это неважно. И то, что она стала выдающейся ведьмой, тоже неважно – Икка всегда знала, что Кэресел станет могущественной, если выживет. Но кроме того, Икка знала, что сама она с возрастом стала не только более могущественной, но и более жестокой. Ее боги были с ней рядом, в ней, в ее крови.

Икка свернула в узкий переулок, внимательно осмотрелась и заметила на земле светящиеся капли синей магии. Резко выпрямилась. Чья-то фигура как раз скрывалась за углом.

Икка сделала два шага. Шаг в тень и шаг прочь из другой тени, лежавшей на соседней улице. Бесшумно протянула руку и схватила Кэресел за шиворот. Ведьма-ворона взвизгнула, когда ее швырнули обратно в темный переулок.

Каро неподвижно лежала на спине, и тень Икки падала на ее плотный плащ, юбку и высокие сапоги, забрызганные кровью. Серебряные кольца тускло поблескивали на руках, подрагивающих в грязи. Из карманов вывалился веер и пара перчаток – предметы роскоши, которыми она так небрежно разбрасывалась… Это привело Икку в ярость.

Икка схватила веер и перчатки, сама не зная зачем, и вдруг почувствовала это: эти дыры в теле Каро, лишенные света, Тьму, которая таилась в каждом живом существе. Пятна Тьмы, которые Икка могла намотать на палец и разорвать, заплатив за это лишь собственной болью. Ей не нужно было даже задумываться об этом.

Губы Каро раздвинулись. Такие же, как всегда, – обкусанные, окровавленные. Но она ничего не сказала. И Икка не думала.

Кэресел и Иккадора смотрели друг на друга. Глазели друг на друга, и Икка почувствовала себя пьяной – нет, это ее выпили, Каро выпила и проглотила ее; а Икка, в свою очередь, пожирала Кэресел. Заострившийся подбородок, четко очерченное лицо, прежде детское, округлое. Яркие татуировки на левой руке – птицы с расправленными крыльями. Рассматривала синюю с радужным отливом магию, которая текла из раскосых глаз на виски, на эти странные желтые волосы с черными корнями; как будто черные волосы сбросили свою черную оболочку, увидев, в каком мире они очутились. А может быть, увидев, на голове у какого человека они выросли.

Обе они повзрослели в Стране Чудес. Девушки росли и превращались в мерзких, беспринципных, безжалостных женщин. Они продолжали взрослеть. Икка знала, что со временем она лишь будет становиться все более и более безжалостной.

И она не хотела быть другой.

Доброта не поможет ей выжить. Она ее даже не развлечет.

А потом рот Каро снова приоткрылся. В сердце Икки родилось какое-то непонятное, неописуемое чувство, когда она подумала: что же скажет Каро, каковы будут ее первые слова после всех этих лет… Икка когда-то хотела, чтобы от слов подруги у нее мурашки побежали по коже. Икка когда-то хотела, чтобы душа Кэресел Рэббит обвила и пронизала ее душу, как гниль, которая пожирает труп, как Свет, который преследует Тьму.

Каро произнесла:

– Я хочу получить свои деньги.

– Ах ты, гребаная…

Глава десятая

Год 0089, Зимний Сезон

В живых остается 1103 Святых

Прошло всего несколько часов после того, как они нашли Текку, и вот солнце уже садилось, и они стояли на опушке черного леса, и до Икки наконец полностью дошло, что она ступает в Страну Чудес как еретичка.

Ей хотелось вытряхнуть богов из тех уголков мира, в которых они трусливо прятались, – однако боги и были миром; Икка могла спалить его дотла, но и Жар, и Пламя, и Дым тоже были божествами.

И все же, стоя среди сгущавшихся теней, Икка пыталась из последних сил разжечь в себе ненависть. Ненависть была намного лучше страха, намного лучше горя… Не смей…

– Нам нельзя думать об этом, – произнесла Каро, положив руку на плечо Икки.

«Нельзя думать о Текке».

Икка вздрогнула. Она всегда вздрагивала, если Каро выражала вслух мысли, которые, как она думала, принадлежали ей одной. Каро попыталась обнять Икку за талию, неловко, как будто ей не приходилось делать этого сотни раз. Ее руки были холодными; они дрожали.

– Мы должны подавить это, – произнесла она. Икка издала странный звук, как будто ей причинили боль, и Каро поцеловала ее, быстро и крепко; они резко отстранились друг от друга, но продолжали держаться за руки, и Каро снова произнесла умоляюще, опустив веки: – Постарайся забыть об этом, Алиса.

И на этот раз Икка притянула ее к себе, и воздух кончился, нечем было больше дышать, и она вдыхала, вдыхала, пила тепло Каро, ее ужас, страх и отчаяние, которые извивались между ними.

«Я не буду думать об этом, – и Икка знала, что та же самая мысль возникла и в голове Каро, подобно эху, – я не хочу больше думать об этом, никогда».

Они запретили себе скорбеть, но не только из-за Святых. Им повезло: они пережили первую ночь, лежа без сна на краю Леса, и ни один изголодавшийся Святой не выбежал из темноты, привлеченный их горем. Однако они совершили кощунство, отступились от богов. Боги были естественными вещами, а Икка и Кэресел, не думающие о Текке, совсем не думающие, – это было неестественно. И поэтому теперь они были еретичками.

Но в таком состоянии они продолжали существовать. Они не скорбели. Икка знала, что Каро не скорбит, что Каро запихнула Текку в черный ящик в дальнем углу своего сознания, потому что Икка именно так и сделала, потому что, если бы они не сделали этого, они погибли бы уже на следующий день. Они бродили вдоль неровного периметра Страны Чудес, глядя, как Стены других Охраняемых Округов растут перед ними, потом уменьшаются, скрываясь у них за спиной. Руны, вырезанные на Стенах, взаимодействовали с руной, выжженной на шее Икки, – с той самой руной, которая заставляла Бармаглотов держаться подальше от цивилизации.

– Чешется, – пожаловалась однажды Каро, почесывая клеймо.

– Знаю, – раздраженно ответила Икка.

Они не смотрели друг на друга. Они сидели на узкой полосе пустоши, отделявшей Округ от стены деревьев, и ветер шуршал кустами чертополоха. Когда ветер дул со стороны Страны Чудес, воздух почти казался сладким.

– Ну так чешется, – заныла Каро после нескольких минут молчания. Потом ее взгляд скользнул по лицу Икки. – А ты… есть хочешь?

– Да, – ответила Икка, хотя это не совсем соответствовало действительности; все это время они питались диким луком и птицами, которые оказывались в пределах досягаемости Каро. По спине у нее побежал холодок. – А ты… не замерзла?

В Лесу можно было найти больше пищи. Больше дров. Меньше неприятных ощущений. Там не было этих чертовых Стен, которые давили на них. Все это было логично.

Но, разумеется, была еще одна маленькая деталь – вечно голодные Святые.

– Да, – сказала Каро, хотя ничто не мешало ей спрятать руки в карманы. – Я просто окоченела.

Еще несколько секунд молчания. Теперь они обе смотрели в сторону Страны Чудес.

– Давай, – наконец произнесла Каро шепотом, что было для нее редкостью. Потом поднялась.

Икка позволила ей взять себя за руку.

– Зачем? – хрипло спросила Икка, когда ноги против воли понесли ее вперед.

«Зачем нам идти туда?»

– Я не знаю. – Теперь в голосе Каро послышалось нечто вроде ликования. – А ты знаешь?

Передышка. Укрытие. Пища. Дрова. Вполне разумные причины. Но, подумав о Святых, Икка поняла – все это ложь.

– Нет. Я просто… – Она сглотнула. – Я хочу узнать, как там. На что это похоже.

Лес был совсем рядом. Неподвижный, но грозный. Безмолвный, да… да… Но Икка была уверена, что слышит какое-то бормотание.

Итак, они не поддавались скорби. Оставались только страх и злоба, которыми Святые интересовались меньше, чем горем.

Но, разумеется, были и такие, которых привлекали эти эмоции.

Две молодые ведьмы спали на дереве, на толстых черных сучьях трехсотфутовой сосны. Никогда в жизни Икка не спала так крепко, как в Стране Чудес. Никогда ее сны не были такими красочными – они были бессмысленными, и она тут же забывала их содержание, но краски были настолько яркими, что в первые несколько секунд после пробуждения она буквально чувствовала, как сны тают у нее на языке.

Была середина зимы. Позднее Икка поняла, что это была важная деталь. Святой обнаружил их потому, что они обе медленно замерзали, что им грозила смерть, и их магия проснулась, чтобы согреть им кровь. А их магия была прекрасна – Икка не была тщеславной девицей, но она знала, что это правда. Ее магия прорезала кожу, как острый серебряный клинок. Магия Каро была синей и переливалась, словно северное сияние. Магия, текущая по их жилам, светилась. Их силуэты были хорошо различимы в темноте.

Икка очнулась внезапно, чуть не захлебнувшись магией, которая собралась у нее во рту. Жидкость залила бессмысленное узкое лицо Святого, склонившегося над ней.