Правильные

Я говорю: «Финна душу!» А Димка мне: «И я тоже!» – и сон пересказывает, один в один. А вокруг утро уже. Мы этого финна рядом с палаткой откопали. Кости. От формы гниль. А кошель – кожаный, практически целый. И фотографии в нём – тоже. С мужиком убитым. С женщиной. Со стариком на цепи. Фотографии мы сожгли. Не знаю почему. Дураки. А финна этого. Кости переломали – по всему лесу раскидали, чтоб собаки какие догрызли или ещё кто. Гранаты нашли – да, больше двух десятков – в болоте утопили. Винтовки нашли – железо от них, пистолетов несколько – тоже в болото отправили. Димка после армии в милицию устроился. Потом, правда, ушёл. Когда милицию в полицию переименовали. Сказал: «У меня прадед против полиции был, дед на войне полицаев вылавливал, а я господином полицейским буду?!» А я после первого курса с юридического на исторический ушёл. Сейчас в архиве. Пытаюсь историю сохранить. И всю Европу ненавижу, потому что мы для них до сих пор не люди.

Уснул Егор незаметно. Проснулся оттого, что Люсинда боднула его головой. Её голова лежала у него на плече, а его голова свалилась на голову девчонки.

– Развалился!

– Прости!

– Извиняются слабые, – девчонка хмыкнула, поднялась и ушла на прежнее место – рядом с Вовкой.

– Только сильные извиняются даже тогда, когда не виноваты, – ответил Егор. Потянулся, глядя в окно – от ночи не осталось практически ни следа. Добавил: – Надеюсь, меня услышали.

Люсинда не ответила.

Саша, за рулём сидел опять он, ночью поменялись с Ильёй Антоновичем местами, притормозил – справа на съезде располагалось придорожное кафе-гостиница-и прочее.

Майор проснулся сразу, как только остановились.

– Подъём! Подъём! Всем в туалет – по очереди. Умываться – обязательно! И завтракать – всем без исключения!

Завтракали единообразно: двойная порция рисовой каши, хлеб с маслом, чай.

– Сытно и спокойно для желудков, – скорее для Егора, чем для всех, отметил Илья Антонович.

После остановки за руль сел снова он.

Егор думал, что дальше поедет один. В смысле, на своём сиденье. Но – обманулся. На сиденье рядом с ним плюхнулся Костик.

– Что, по приказу? – Егор был не в духе.

– По-товарищески, – не обращая внимания на интонацию, отозвался Костик.

– А как же книжку слушать? – Егор скривился в ехидной улыбке.

– Матвей послушает, потом на моё место сядет, а я за книжку, – Костик улыбнулся тоже, но спокойно – нормально, точнее – уверенно.

– По приказу? – повторил Егор.

– По-товарищески, – повторил Костик.

Егор подумал и вдруг, неожиданно для самого себя протянул руку – открытую ладонь:

– Женька.

Костик не раздумывал – протянул – ответно – свою ладонь, сжал ладонь Егора – сжал крепко, отпустил, произнёс:

– Никита.

– Что-о? – не понял Егор.

– Меня зовут Никитой, – Костик опять улыбался, но на сей раз в его глазах плясали весёлые чёртики – парень радовался реакции на свои слова. – По паспорту – Никита Константинович. Костиком звали моего отца. Точнее, Илья Антонович звал. И товарищи отца. И все говорят, что я на отца похож – как две капли воды. Илья Антонович меня первым Костиком назвал. Случайно. Я не отказался. Меня теперь многие так зовут. Только маме не нравится, она сердится, когда меня с отцом сравнивают. Она нас, меня и Матвея, очень любит. Боится потерять. Боится одна остаться. Женщина. Женщины всегда боятся остаться одни. Это их главный страх.

– Тебе сколько лет? – Егора удивило столь взрослое суждение – спокойная, уверенная речь парня – почти ровесника. – Ты рассуждаешь как… мудрец.

– Пятнадцать, – Костик-Никита оглянулся на брата. – Матвею тринадцать, но он выглядит немного старше, потому что крупнее. Повыше меня немножко. Он в маму пошёл, а я в отца. Мама у нас немножко больше. Ну, в смысле, она крупная женщина. Плюс ещё мы разными видами спорта занимаемся. Я самбист, а Матвей штангу тягает.

– Штангу? – удивился Егор.

– Ну да, – Костик-Никита опять взглянул на брата. Матвей сидел с наушниками в ушах – отрешённо смотрел на дорогу; за окном, по встречной, шёл серьёзный поток: фуры, грузовики попроще, легковушки. – Три года уже. Тренер говорит, у него перспективы серьёзные.

– А у тебя? – искренне поинтересовался Егор.

Костику, всё-таки Костику, а не Никите, вопрос понравился.

– Ну-у… – протянул он. – Я уже – в своей категории – четыре раза на всероссийском уровне выступал. Два раза в десятке и два третьих места. Осенью однозначно выше поднимусь!

– Как знаешь? – опять же искренне удивился Егор.

– Люсинда сказала, – то ли в шутку, то ли всерьёз ответил Костик. И – не дал спросить про Люсинду, сам задал вопрос: – А ты легкоатлет? Илья Антонович говорил: бегаешь.

– Бегаю, – согласился Егор. – Только поздно начал. В конце пятого класса. К нам на урок физкультуры тренер из спортклуба пришёл – знакомый нашего физкультурника, из нашей гимназии. Он, вообще-то, на маленьких пришёл посмотреть – на начальную школу, а урок у нас был. В мае уже. Подошёл после урока: хочешь бегом профессионально заниматься? У тебя данные есть. Наш физкультурник ему: ты что, он же старый! Я ему: ага, скоро на пенсию! Посмеялись все. А Сергей Павлович сказал, что если я подойду к делу серьёзно, то к одиннадцатому классу вполне смогу не только кандидатом стать, но и мастером спорта.

– И ты серьёзно занялся? – Костик спросил тоже искренне.

Егор подумал, что, наверное, стоит по-настоящему подружиться с этим Костиком-Никитой. Ответил так, как думал:

– Я стараюсь развиваться гармонично. Школьное образование, спорт, хобби…

– Зануда! – со своего места подала голос Люсинда.

– Большие уши! – тут же отозвался Егор. И моментально поправился: – Но красивые.

Люсинда промолчала.

– А дистанции какие? – Костик не стал вмешиваться в словесную перепалку двух четырнадцатилетних личностей. – Короткие, средние?

– Всё, что больше полутора километров, – ответил Егор. – И до марафона. Марафон мне не нравится.

– Слабак! – снова влезла в разговор Люсинда.

– Люся! – Костик не выдержал. – Я тебя люблю, но…

– Что?! – Вовку буквально приподняло над сиденьем. Он развернулся – гневно глянул на Егора, но тут же понял, что говорил не он, и перевёл взгляд на Костика. – Что-о?!

– Любовь бывает разная, – Костик улыбнулся Вовке. – К маме, к женщине, к Родине.

– И что? – Вовка то ли тупил, то ли не совсем проснулся.

– Я люблю Люську как неотъемлемую часть нашей великой Родины, – Костик, казалось, не шутил, но секунду спустя хохотал вместе со всеми, кто слышал этот разговор.

В общем, смеялись все. Кроме Матвея. Он, слушая книгу, по-прежнему смотрел на дорогу.

Встречка стала реже.

VI

Не верю я в мистику. Я в физику верю. Но я не физик. Я лирик. Но – как физик – я верю в то, что любое живое тело оставляет после себя некий след. И неважно: тело живое или перестало существовать некоторое время назад. Призраки, привидения – это следы живых существ, при жизни имевших сильное биополе. В биополя я верю тоже. Это тоже физика. И на полях сражений физика встречается тоже. Только из этого кто-то пытается сделать ого-го что! Раздуть это до невероятного: вот, мистика какая! Не мистика – реальность. Я с этим сам сталкивался. Страшно – до жути! Мурашки по спине, мороз по коже, ноги к земле пристывают. Но и этому тоже объяснения есть. Тела ушедших, они же в земле. По земле биосвязь передаётся – будь здоров! Поэтому ноги пристывают, двигаться перестают – их биополя держат. А мороз по коже – потому что умершее, ушедшее – это неживое. А неживое всегда холодное. Мы, люди, всё через мозг чувствуем. Спинной мозг у каждого есть. Поэтому, если что, связь с ушедшими идёт по спине – отсюда мурашки. А мороз по коже – от неживого: они, холодные, через след, оставленный после себя, передают свой холод нам, живым… Надеюсь, поняли. А то, если не поняли, получается, я зря столько времени потратил на простое объяснение. Я-то понимаю, а другие: ну ты придумываешь! А я не придумываю. Это было. Со мной. Я ещё маленьким был. А я после войны родился. У нас раньше село большое было; те, кто с войны вернулся, рассказывали. А вернулось немного – четверо всего. Остальные – пришлые оказались, заново место обживали. Родители мои тоже из других мест. А от села от большого только деревня получилась. Там, где раньше люди жили, – ничего! Фашисты и дома пожгли, и сараи, и церковь танками раздавили, и людей поубивали. И было у нас там ещё одно место. От дома нашего через овраг. Там дорога раньше шла, улица была – всё заросло. Место нехорошим считали. Обходили все. Хотя черёмухи росло-о! Ого-го! А взрослые говорили: там смерть ходит. А к нам на лето родня приехала – городские. И мы, у родителей не спросясь, попёрлись за ягодой: я, сестрёнка младшая и два брата – двоюродные. От шести до десяти. Я старший – десять лет. А страшно. И давай мы песни орать – какие знали. Слова не помним – чёрт-те что орём. Главное, громко. И ветки у черёмух ломаем. Нет чтобы ягоды собирать, так мы ветками, мол, потом дома оберём. Треск, ор! И вдруг сестрёнка у меня как завопит: «Смерть идёт!» И – дёру! И двоюродные мои за ней! А я на дереве сидел: «Где смерть?» И как сорвусь вниз! Брякнулся на задницу – больно! Громче, чем песни пел, заорал. И вижу: женщина между деревьев идёт – ближе ко мне, ближе. Платок на голове распущенный, большой платок. И одежды нет. Голая. Руки, живот, ноги – всё белое. И – ко мне. И говорит – тихо так: «Зачем кричишь? Здесь люди спят. Детки малые.» Не дети, а именно детки. Склонилась надо мной. У меня язык к нёбу пристыл – холодно, аж сердце зашлось! А женщина развернулась – платок с головы на плечи упал; волосы неё короткие и седые. Не белые, а именно седые. Я хорошо разглядел. Обернулась ещё на меня: «Не шуми.» Какое: не шуми. Я, как смог, с таким воплем домой рванул: «Сме-е-ерть!!!» Выпороли меня. Отец ремнём. Мать крапивой. Неделю сидеть не мог. Через год отца перевели на другой участок – мы же в колхозе были. Там почти как в армии: по приказу. Переехали. А лет через пять. Я уже семилетку закончил, дальше учиться собирался, услышал: там, где я женщину встретил, смерть как бы, захоронение нашли. Дети в основном и женщины. Дети – даже маленькие совсем – по косточкам определили. Четыре десятка. Фашисты их там… Наверное, мать чья-то это была. Мама чья-то. Не шуметь просила.

С Костиком разговаривать – одно удовольствие. И интересы совпали. Про хобби заговорили, оказалось, братья тоже модели собирают. Правда, не танков, а автомобилей.

– Военные мама не даёт, – Костик вздыхал, но грустил не по поводу того, что нет у них с Матвеем боевых машин, а по поводу мамы. – Никак она не может понять, что мы всё равно защитники. Ведь Родина – это что? То есть кто?

– Родина – это мама, – Егор вспомнил, как ещё в шестом классе, больше года назад, проходил урок, посвящённый Великой Отечественной войне.

Приходила библиотекарь. Говорила о том, что сегодня в крае проходит акция «Читаем детям о войне». Приносила разные книги. Подборка была хорошая – почти половину Егор читал; оно и понятно: бабушка Лена – библиотекарь!

Библиотекарь гимназии зачитывала отрывок из повести «Мамкин Василёк». Автора Егор знал лично – ещё в начальной школе, ещё не в гимназии, учительница приглашала; родители согласились и даже книги на весь класс закупили, правда, тогда не военные, а про мальчишку-третьеклассника и говорящего кота; книжка оказалась классной – Егор три раза перечитывал.

А «Мамкин Василёк»… Егор чётко запомнил: Родина для каждого начинается с мамы. Не будет мамы – не будет Родины.

Костик говорил серьёзно:

– Вот рождается человек, кого он видит первого? Врача, думаешь? Президента или премьер-министра? Да маму он видит! Он с ней жизнью связан! Для ребёнка мама – самое главное. Ну, понятно, отец, бабушки-дедушки, братья-сёстры, если они есть. Это потом уже дом, улица, детский сад, школа, город или деревня, страна в целом. И я вот не понимаю тех, кто в армию идти служить не хочет. Ну, если ты здоровый, чего ты выделываешься: «Год жизни терять! Армия для дураков!» В армии учатся Родину защищать – маму, значит! А если ты в армию не идёшь, значит, ты свою Родину, свою маму, хоть сейчас готов любому врагу отдать. Нате вам мою маму – делайте с ней что хотите! А я свою маму люблю. И страну свою люблю! Я в ней родился.

– Согласен! – коротко поддержал нового друга Егор. И предложил – насчёт моделей: – Слушай, у меня мысль такая появилась. Вы ведь недалеко от Перми живёте? Недалеко. Возможность приезжать всё равно ведь есть. На выходные, например. И на каникулы тоже. Что, вас мама ко мне не отпустит? Приедете, купим технику боевую: «полуторку» возьмём, «БМ» – «катюшу» то есть. Ещё что. И давайте вместе собирать. У меня. У меня комната большая. И стол – все поместимся. Я вам под ваши модели отдельную полку освобожу.

– А мысль! – задумался Костик.

– Думайте, решайте, – Егор про себя радовался собственной мысли, думал о том, что действительно было бы здорово сесть за один стол втроём – поговорить и о танках, и об истории, и о прочем-всяком. – С ночёвкой приедете – мама против не будет. Моя мама.

– Добрый? – влезла в разговор Люсинда, обращаясь к Егору.

– Ну, Лю-уся! – Костик прижал руку к сердцу. – Ну чем тебе парень не угодил?

– А кто тебе сказал, что не угодил? – Люсинда хмыкнула.

– Угодил?! – удивился Егор.

Вовка взял левую руку девчонки своей – правой:

– Хорош уже назад смотреть! Давай вперёд! Скоро обед.

Люсинда освободила свою руку:

– Даже если я смотрю назад, я всё равно смотрю вперёд!

Матвей, сидя на заднем сиденье, наклонился, задел за плечо брата:

– Я дослушал.

– Перемещаемся, – согласился Костик.

Матвей поднялся, передавая брату гарнитуру, выдал:

– Мне понравилось.

– А то! – Костик сразу засунул себе в уши наушники. По-доброму махнул рукой Егору: – Смену сдал – смену принял.

Матвей плюхнулся рядом с Егором. Безапелляционно сунул раскрытую ладошку:

– Познакомимся ещё раз. Матвей.

– Женька, – отозвался Егор, принимая рукопожатие – такое же крепкое и уверенное, как у Костика.

– Понятно, что Егор, – с улыбкой отозвался Матвей. И предупредил: – Я сейчас немного о книге подумаю, о прослушанном, потом поговорим. Хорошо?

– Хорошо, – согласился Егор.

Матвей думал до обеда. Не в смысле долго, а в смысле до остановки на обед.

Процесс приёма пищи в очередном кафе прошёл уже традиционно. Илья Антонович встал впереди группы и стал командовать:

– Семь винегретов, семь щей, семь гречневых каш, двадцать один кусок хлеба, семь компотов! – За заказанное расплачивался он же: – Деньги с карточки. Принимаете? Спасибо.

За столики садились тоже традиционно – как начали ещё со вчерашнего дня, с ужина: за один – товарищ майор, Люсинда и Вовка, за другой – все остальные.

Ели быстро, но не торопясь. Когда закончили, первым поднялся Саша:

– Спасибо этому дому – отправляемся к другому.

– К очередному кафе, – констатировал Егор, но оказался неправ.

– Думаю, ужин у нас будет не в кафе, – загадочным голосом выдал прапорщик.

– А… – начал Егор.

– В Волгоград же заедем, – перебил Костя.

– Ага! – вспомнил Егор. Пожал плечами: – Я только не знаю: зачем.

– Орден вручать. – Матвей взял со стола салфетку, тщательно вытер губы. – И, что бы там ни говорили, я бы от домашней еды не отказался.

– У кого-то дома будем есть? – не понял Егор.

– Так точно! – бодро отрапортовал Саша.

– Раскатали губы! – отозвался Илья Антонович. И тут же задумался: – Хотя…

В машине Илья Антонович уселся за руль.

– Тронулись! – не спросил, а констатировал он, и под колёса «газели» побежал новый участок асфальтированной дороги.

Матвей, обратившись к Егору, спросил:

– У тебя в рюкзаке что? Случайно не книги?

Рюкзак собирала мама: нижнее бельё на сменку, чистые носки, тёплая кофта на случай внезапного холода, зонтик на случай дождя, мини-аптечка из пузырька с йодом, двух бинтов, десяти пластырей, упаковки анальгина, упаковки аспирина, иначе – ацетилсалициловой кислоты, четырёх упаковок активированного угля и спрея Ингалипта, если вдруг заболит горло. Были в рюкзаке мыло, зубная щётка, зубная же паста, гель для душа, расчёска, ножницы, пинцет – он шёл в наборе с ножницами и расчёской. Имелся кошелёк с энной суммой и дополнительная электронная карта. Были носовые платки и что-то ещё – достаточно для того, чтобы рюкзак – старый, школьный, не очень объёмный, стал ощутимо весомым. Из своего Егор сумел сунуть в рюкзак только три книги – больше не вошло.

– «Человек, который смеётся»… – начал перечислять Егор.

– Виктор Гюго? – перебил-уточнил Матвей.

– Да, – подтвердил Егор. И продолжил: – «Танковая энциклопедия». – Насчёт авторов поспешил сказать сам: – Авторы – англичане, книгу взял сравнить с нашими.

– Угу! – одобрил Матвей.

– И третья, она как бы детская и в то же время взрослая, – словно извиняясь, закончил Егор. – Про Хому и Суслика.

– Я мультфильмы смотрел, – Матвей расплылся в улыбке. – Классные!

– Книга лучше, – возразил Егор.

Матвей не стал спорить, сказал:

– Понятно! – И ткнул Люсинду через спинку сиденья: – Люсь, ты книги с собой взяла?

– Да, – отозвалась девчонка.

– Много?

– Пять!

– Какие?

В разговор влез Вовка:

– Я тоже взял. Две.

За разговорами о книгах подъехали к Волгограду.

VII

Я никому не рассказывал. Сначала боялся – засмеют. Или того хуже – в дурку отправят. Потом как-то забылось. Ну, не то чтобы забылось, а страшное вспоминать – не хочется. А всё равно лезет в меня. Из меня. Прошлое… Ещё Советский Союз был. Меня весной призвали. Мотострелок. Рядовой. А осенью учения – большие. Рядом с границей. Там в Великую Отечественную бои шли страшные. Я это уже потом узнал. Книжки разные читал, документы искал. А тогда. На нас танки пошли. Наши, понятно, но – условный противник. А мы в окопах все. Не в траншее. И почти все – первогодки – полгода не отслужили: ни черта ещё не умеем, ничего толком не знаем. Сержант, отделённый, где-то далеко, взводный – вообще непонятно где. Ротный – тот просто – Бог, на небе, наверное, но точно не с нами. А окопы – это для обкатки. Там колея накатанная – танк проходит, окоп – между гусениц. Это чтобы танкобоязнь преодолеть. Танк пропускаешь через себя, гранату – муляж – берёшь и в корму её. Это как на полигоне. Только на учениях всё к реальным условиям приблизили. Взрывпакетов не жалели. Грохот жуткий! Танков сразу штук тридцать пустили. Они идут – из пушек вовсю лепят! Ну, холостыми, понятно. Только у меня всё, что могло в сапог спуститься, всё туда и опустилось. А мой танк – тот, который на меня шёл. Там – то ли механик-водитель тоже недообученный, то ли заело у них там что, с колеи свернул и гусеницей прямо на мой окоп шпарит! А я пошевелиться не могу. Столбняк нашёл. Ну – конец, факт! Понимаю, что лепёшку из меня сделают, а с места сдвинуться не могу… И вот, почти в самый последний момент, чувствую: цоп! Кто-то за шиворот меня и тащит, в сторону! Сильно так! И орёт – в ухо: «Шевели копытами, едрёна феня!» Вот, честное слово, я не сам из окопа вылез – вытащил меня этот. Я только ногами – сапогами – отталкивался. А танк по окопу правой гусеницей: шмяк! Крутануло его! Засыпал всё! И – дальше! Уже по колее. А мне в ухо: «Твою! Тридесятую! Бога! Душу! Твою! Гранату кидай, дурень!» И тут уж сам, не помню как, но ту я болванку бросил. Слышал даже, как звякнула. Железом по железу-то. А мне в ухо: «Молодец, солдат!» Я голову поворачиваю – рожа усатая. Усы негустые, русые. Выше гляжу – голова непокрытая, волосы тоже русые, короткие. Я – мимо глаз, мимо носа, мимо подбородка – ниже взглядом, а петлички – не наши. В смысле наши, но старые. Зелёные. Не погоны. Погон нет. Петлички. И два треугольничка на них – красные как бы, но блёклые. Глаза зажмурил, головой замотал – что за чертовщина? Слышу – наш сержант кричит: «Отделение! Вперёд!» Я глаза открыл – нет рядом никого. На окоп свой раздавленный взгляд кинул, а там месиво, и из этого месива – стенка обвалилась – кости торчат – рука. И как тряпки истлевшие. И петлички на тряпках. С двумя треугольничками. А взрывпакеты – бах! бах! И уже взводный наш, лейтенант, фамилию никак вспомнить не могу, набегает: «Рядовой Козлов, вперёд!» Ну, я автомат подхватил и за всеми! Бегу, сам думаю: вернусь потом назад. А не вернулся. Мы до рубежа добежали – нас в «уралы» и в другое место. Вечером благодарность объявили. Кто-то из старших командиров видел, как я из-под танка сиганул и – не растерялся – гранатой его! А я испугался: скажу, что не сам из-под танка выпрыгнул, что будет!.. А сержант мне не почудился. Если бы не он, намотало бы меня на гусеницу.

Надежде Константиновне шестой десяток. Сама врач. Ребятам она не удивилась – обрадовалась; Илья Антонович заранее созванивался – рассказал, зачем едут, предупредил, сколько гостей будет. И ужин получился – не общепитовский: всё домашнее, да с заготовками – всё, что у Надежды Константиновны осталось ещё с прошлого года, дачноогородное: соленья, салаты, варенья, компоты… Саша ел да нахваливал. И другие – не отставали. С официальной программы, как изначально настраивал всех Илья Антонович, начать не удалось.

И после ужина не сразу к делу перешли. Потому что нашлись другие дела. Люсинда с хозяйкой прибирались и мыли посуду. Саша поменял в ванной прокладки в смесителе, душ подкрутил. Илья Антонович повесил зеркало, которое Надежда Константиновна купила ещё зимой, а повесить – никак не доходили руки. Ребятам досталась другая работа – выбить ковры: один братьям, другой Егору и Вовке.

Вообще, можно было и не заезжать в Волгоград, где жила Надежда Константиновна, а провести всё по линии военкомата, но Илья Антонович в своё время решил сделать так, как надо: по-человечески. В отряде изначально все за этот вариант проголосовали, и он согласился: надо так – лично вручить.

Про орден Егору рассказал Матвей. Коротко. И про ребят, и про отряд.

Илья Антонович занялся поисковой работой давно. И люди у него в отряде изначально были разные, в основном взрослые. Но потом появились подростки. Те, у кого отцы погибли. Время мирное, но врагов у России – хоть отбавляй. А страну беречь надо. Кому беречь? Тем, кто Родину любит.

Больше всех с Ильёй Антоновичем ездил Саша. Он ещё до срочной службы и до контракта начал помогать майору. А эта поездка. Для Люсинды она была уже пятой. Вовка ехал в четвёртый раз. Братья – в третий.

– Были и другие пацаны, – рассказывал Матвей, – но не всегда получается собраться. Кто-то экзамены сдаёт, у кого-то соревнования, у кого-то семейные дела. Нас, вообще, на этот раз чуть ли не полтора десятка человек собиралось, а вышло – сам видишь. С Ильёй Антоновичем семеро всего. А почему в Волгоград? Мы в прошлом году под Гомелем были. С ребятами белорусскими вместе работали. У майора связи – по всему бывшему СССР. И Вовка орден откопал. Отечественной войны. Номер на ордене сбитый был – две цифры непонятные. Но мы восстановили. Ну, не мы, понятно – криминалисты знакомые помогли. Мама у Вовки, как отец у него погиб, тоже в милицию пошла. Потом уволилась, но связи остались. Номер восстановили – Илья Антонович подключился. Министерство обороны архивами по этой линии практически полными располагает. Человека, в общем, быстро нашли. Родственников его дольше искали – на всё вот это почти год ушёл. А из родни самой близкой по возрасту Надежда Константиновна только оказалась. Илья Антонович к ней ещё весной собирался, но Надежда Константиновна в больнице лежала – с гипертоническим кризом. Поэтому переиграли и под июнь всё сделали. Да! Самое интересное! Все же думали, что тот, чей орден, погиб в бою. А он, оказывается, после войны ещё жил да жил!

– Дедушка умер в девяносто втором, – Надежда Константиновна достала из стенки четыре толстенных фотоальбома. Три положила на стол: – Попозже посмотрим… – Четвёртый взяла, открыла – на первом же листе была большая фотография – во весь лист: пожилой человек в гражданском костюме с орденскими планками. – Это мой дедушка. Его в армию призвали в тридцать восьмом. Он две войны прошёл – Великую Отечественную и советско-японскую. Был сапёром. Первую медаль получил в начале сорок второго, орден – в начале сорок третьего. Орден он потерял в сорок четвёртом. Белоруссию освобождал. Ранило тяжело. Снаряд рядом разорвался – гимнастёрку в клочья разорвало. Почти год по госпиталям. Потом, как поправился, на Дальний Восток отправили. До войны он в колхозе работал. До войны и женился. Бабушка из той же деревни была. Из детей у них только дочка одна родилась – моя мама – в тридцать седьмом. После войны, когда дедушку демобилизовали, он в Сталинград переехал и семью перевёз. Немного на заводе работал, на железной дороге, а здоровье никакое – раны не давали трудиться, он в сторожа ушёл. Мама замуж вышла – и все вместе жили, в одной квартире – сперва в однокомнатной, потом двухкомнатную дали. Я в шестьдесят четвёртом родилась…